ВЕЛИЧИЕ И ИСКУПЛЕНИЕ

Франция стремится вновь олицетворять собой Европу; Гер­мания надеется на искупление с помощью Европы. Эти различные мотивировки играют важную роль в объяснении и определении сущности альтернативных проектов Фран­ции и Германии для Европы.

Для Франции Европа является способом вернуть былое величие. Еще до начала второй мировой войны серьезные французские исследователи международных отношений были обеспокоены постепенным снижением центральной роли Европы в мировых делах. За несколько десятилетий холодной войны эта обеспокоенность превратилась в недо­вольство "англосаксонским" господством над Западом, не говоря уже о презрении к связанной с этим "американиза­ции" западной культуры. Создание подлинной Европы, по словам Шарля де Голля, "от Атлантики до Урала" должно было исправить это прискорбное положение вещей. И по­скольку во главе такой Европы стоял бы Париж, это в то же время вернуло бы Франции величие, которое, с точки зре­ния французов, по-прежнему является особым предназначе­нием их нации.

Для Германии приверженность Европе является основой национального искупления, в то время как тесная связь с Америкой необходима для ее безопасности. Следовательно, вариант более независимой от Америки Европы не может быть осуществлен. Германия придерживается формулы: "искупление + безопасность = Европа + Америка". Этой формулой определяются позиция и политика Германии; при этом Германия одновременно становится истинно добропо­рядочным гражданином Европы и основным европейским сторонником Америки.

В своей горячей приверженности единой Европе Герма­ния видит историческое очищение, возрождение морально­го и политического доверия к себе. Искупая свои грехи с помощью Европы, Германия восстанавливает свое величие, беря на себя миссию, которая не вызовет в Европе непро­извольного возмущения и страха. Если немцы будут стре­миться к осуществлению национальных интересов Герма­нии, они рискуют отдалиться от остальных европейцев; если немцы будут добиваться осуществления общеевро­пейских интересов, они заслужат поддержку и уважение Ев­ропы.

Франция была верным, преданным и решительным союз­ником в отношении ключевых вопросов холодной войны. В решающие моменты она стояла плечом к плечу с Америкой. И во время двух блокад Берлина, и во время кубинского ракетного кризиса[9][9] не было никаких сомнений в непоколе­бимости Франции. Но поддержка, оказываемая Францией НАТО, в некоторой степени умерялась из-за желания Фран­ции одновременно утвердить свою политическую самобыт­ность и сохранить для себя существенную свободу действий, особенно в вопросах, относящихся к положению Франции в мире или к будущему Европы.

Есть элемент навязчивого заблуждения в том, что француз­ская политическая элита все еще считает Францию мировой державой. Когда премьер-министр Ален Жюпе, вторя своим предшественникам, заявил в мае 1995 года в Национальном собрании, что "Франция может и должна доказать свое при­звание быть мировой державой", собравшиеся в невольном порыве разразились аплодисментами. Настойчивость Фран­ции в отношении развития собственных средств ядерного ус­трашения в значительной степени мотивировалась точкой зре­ния, что таким образом Франция сможет расширить свободу действий и в то же время получить возможность влиять на жизненно важные решения Америки по вопросам безопасно­сти западного альянса в целом. Франция стремилась повысить свой ядерный статус не в отношении Советского Союза, пото­му что французские средства ядерного устрашения оказывали в лучшем случае лишь незначительное влияние на советский военный потенциал. Вместо этого Париж считал, что свое соб­ственное ядерное оружие позволит Франции сыграть роль в процессах принятия весьма опасных решений на высшем уровне во время холодной войны.

По мнению французов, обладание ядерным оружием ук­репило претензии Франции на статус мировой державы и на то, чтобы к ее голосу прислушивались во всем мире. Оно ощутимо усилило позицию Франции в качестве одного из пяти членов Совета Безопасности ООН, обладающих пра­вом вето и являющихся ядерными державами. В представле­нии Франции британские средства ядерного устрашения были просто продолжением американских, особенно если учесть приверженность Великобритании к особым отноше­ниям и ее отстраненность от усилий по созданию независи­мой Европы. (То, что ядерная программа Франции получила значительную тайную помощь США, не влечет за собой, как полагают французы, никаких последствий для стратегичес­ких расчетов Франции.) Французские средства ядерного устрашения также укрепили в представлении французов положение Франции как ведущей континентальной держа­вы, единственного подлинно европейского государства, об­ладающего такими средствами.

Честолюбивые замыслы Франции на мировой арене так­же проявились в ее решительных усилиях продолжать иг­рать особую роль в области безопасности в большинстве франкоязычных стран Африки. Несмотря на потерю после долгой борьбы Вьетнама и Алжира и отказ от обширной территории, эта миссия по поддержанию безопасности, а также сохраняющийся контроль Франции над разбросанны­ми тихоокеанскими островами (которые стали местом про­ведения Францией вызвавших много споров испытаний атомного оружия) укрепили убеждение французской элиты в том, что Франция действительно продолжает играть роль в мировых делах, хотя на самом деле после распада колони­альной империи она по сути является европейской держа­вой среднего ранга.

Все вышесказанное подкрепляет и мотивирует претен­зии Франции на лидерство в Европе. Учитывая, что Вели­кобритания самоустранилась и, в сущности, является при­датком США, а Германия была разделенной на протяжении большей части холодной войны и еще полностью не опра­вилась от произошедших с ней в XX веке событий, Франция могла бы ухватиться за идею единой Европы, отождествить себя с ней и единолично использовать ее как совпадающую с представлением Франции о самой себе. Страна, которая первой изобрела идею суверенного государства-нации и возвела национализм в статус гражданской религии, тем самым совершенно естественно увидела в себе — с тем же эмоциональным пафосом, который когда-то вкладывался в понятие "la patrie" (Родина), — воплощение независимой, но единой Европы. Величие Европы во главе с Францией было бы тогда величием и самой Франции.

Это особое призвание, порожденное глубоко укоренив­шимся чувством исторического предназначения и подкреп­ленное исключительной гордостью за свою культуру, имеет большой политический смысл. Главное геополитическое пространство, на котором Франция должна была поддержи­вать свое влияние — или, по крайней мере, не допускать господства более сильного государства, — может быть изоб­ражено на карте в форме полукруга. Оно включает в себя Иберийский полуостров, северное побережье Западного Средиземноморья и Германию до Центрально-Восточной Европы (см. карту XI). Это не только минимальный радиус безопасности Франции, это также основная зона ее полити­ческих интересов. Только при гарантированной поддержке южных государств и Германии может эффективно выпол­няться задача построения единой и независимой Европы во главе с Францией. И очевидно, что в этом геополитическом пространстве труднее всего будет управляться с набираю­щей силу Германией.

Орбита французских особых интересов

Орбита германских особых интересов

Карта XI

С точки зрения Франции, главная задача по созданию единой и независимой Европы может быть решена путем объединения Европы под руководством Франции одновре­менно с постепенным сокращением главенства Америки на Европейском континенте. Но если Франция хочет форми­ровать будущее Европы, ей нужно и привлекать, и сдержи­вать Германию, стараясь в то же время постепенно ограни­чивать политическое лидерство Вашингтона в европейских делах. В результате перед Францией стоят две главные по­литические дилеммы двойного содержания: как сохранить участие Америки — которое Франция все еще считает не­обходимым — в поддержании безопасности в Европе, при этом неуклонно сокращая американское присутствие, и как сохранить франко-германское сотрудничество в качестве политико-экономического механизма объединения Европы, не допуская при этом занятия Германией лидирующей пози­ции в Европе.

Если бы Франция действительно была мировой держа­вой, ей было бы несложно разрешить эти дилеммы в ходе выполнения своей главной задачи. Ни одно из других евро­пейских государств, кроме Германии, не обладает такими амбициями и таким сознанием своего предназначения. Воз­можно, даже Германия согласилась бы с ведущей ролью Франции в объединенной, но независимой (от Америки) Европе, но только в том случае, если бы она чувствовала, что Франция на самом деле является мировой державой и может тем самым обеспечить для Европы безопасность, которую не может дать Германия, зато дает Америка.

Однако Германия знает реальные пределы французской мощи. Франция намного слабее Германии в экономическом плане, тогда как ее военная машина (как показала война в Персидском заливе в 1991 г.) не отличается высокой компе­тентностью. Она вполне годится для подавления внутренних переворотов в африканских государствах-сателлитах, но не способна ни защитить Европу, ни распространить свое вли­яние далеко за пределы Европы. Франция — европейская держава среднего ранга, не более и не менее. Поэтому для построения единой Европы Германия готова поддерживать самолюбие Франции, но для обеспечения подлинной безо­пасности в Европе Германия не хочет слепо следовать за Францией. Германия продолжает настаивать на том, что центральную роль в европейской безопасности должна иг­рать Америка.

Эта реальность, крайне неприятная для самоуважения Франции, проявилась более четко после объединения Гер­мании. До этого франко-германское примирение выглядело как политическое лидерство Франции с удобной опорой на динамичную экономику Германии. Такое понимание устра­ивало обе стороны. Оно приглушало традиционные для Европы опасения в отношении Германии, а также укрепля­ло и удовлетворяло иллюзии Франции, создавая впечатле­ние, что во главе европейского строительства стоит Фран­ция, которую поддерживает динамичная в экономическом плане Западная Германия.

Франко-германское примирение, даже несмотря на не­правильное его истолкование, стало, тем не менее, положи­тельным событием в жизни Европы, и его значение трудно переоценить. Оно обеспечило создание прочной основы для успехов, достигнутых на настоящий момент в трудном про­цессе объединения Европы. Таким образом, оно также полностью совпало с американскими интересами и соответ­ствовало давнишней приверженности Америки продвиже­нию многостороннего сотрудничества в Европе. Прекраще­ние франко-германского сотрудничества было бы роковой неудачей для Европы и катастрофой для позиций Америки в Европе.

Молчаливая поддержка Америки позволила Франции и Германии продвигать вперед процесс объединения Европы. Воссоединение Германии, кроме того, усилило стремление Франции заключить Германию в жесткие европейские рам­ки. Таким образом, 6 декабря 1990 г. французский прези­дент и немецкий канцлер объявили о своей приверженнос­ти созданию федеральной Европы, а десять дней спустя Римская межправительственная конференция по полити­ческому союзу дала — несмотря на оговорки Великобрита­нии — четкое указание 12 министрам иностранных дел стран Европейского сообщества подготовить проект дого­вора о политическом союзе.

Однако объединение Германии также резко изменило характер европейской политики. Оно стало геополитичес­ким поражением одновременно и для России, и для Фран­ции. Объединенная Германия не только перестала быть младшим политическим партнером Франции, но и автома­тически превратилась в бесспорно важнейшую державу в Западной Европе и даже в некотором отношении в мировую державу, особенно через крупные финансовые вклады в поддержку ключевых международных институтов[10][10]. Новая реальность вызвала некоторое взаимное разочарование в отношениях Франции и Германии, потому что Германия получила возможность и проявила желание формулировать и открыто воплощать свое видение будущего Европы по-прежнему в качестве партнера Франции, но больше не в качестве ее протеже.

Для Франции сокращение политического влияния выз­вало несколько политических последствий. Франции нуж­но было каким-то образом вновь добиться большего влия­ния в НАТО (от участия в которой она в значительной степени воздерживалась в знак протеста против господства США), в то же время компенсируя свою относительную слабость более масштабными дипломатическими маневра­ми. Возвращение в НАТО могло бы позволить Франции оказывать большее влияние на Америку; имеющие место время от времени заигрывания с Москвой или Лондоном могли бы вызвать давление извне как на Америку, так и на Германию.

В результате этого, следуя скорее своей политике манев­ра, а не вызова, Франция вернулась в командную структуру НАТО. К 1994 году Франция снова стала фактическим ак­тивным участником процессов принятия решений в поли­тической и военной сфере; к концу 1995 года министры иностранных дел и обороны Франции вновь стали регуляр­но присутствовать на заседаниях НАТО. Но небескорыст­но: став полноправными членами альянса, они вновь заяви­ли о своей решимости реформировать его структуру, чтобы добиться большего равновесия между его американским руководством и европейскими участниками. Они хотели, чтобы коллективный европейский элемент занимал более активную позицию и играл более значительную роль. Как заявил министр иностранных дел Франции Эрве де Шаретт в своей речи от 8 апреля 1996 г., "для Франции главной целью (восстановления партнерских отношений) является заслуживающее доверия и очевидное в политическом пла­не самоутверждение в альянсе как европейского госу­дарства".

В то же время Париж был вполне готов тактически ис­пользовать свои традиционные связи с Россией, чтобы сдер­живать европейскую политику Америки и возродить, когда это будет целесообразно, давнее согласие между Францией и Великобританией, чтобы компенсировать возрастание роли Германии в Европе. Министр иностранных дел Фран­ции сказал об этом почти открытым текстом в августе 1996 года, заявив, что, "если Франция хочет играть роль на междуна­родном уровне, ей выгодно существование сильной России и оказание ей помощи в повторном самоутверждении в ка­честве сильной державы", и подтолкнув российского мини­стра иностранных дел ответить, что "из всех мировых лиде­ров у французских руководителей самый конструктивный подход к взаимоотношениям с Россией"[11][11].

Изначально вялая поддержка Францией расширения НАТО на восток — по сути едва подавляемый скептицизм по поводу его желательности — таким образом явилась в некотором смысле тактикой, имеющей целью усилить вли­яние Франции в отношениях с Соединенными Штатами. Именно потому, что Америка и Германия были главными сторонниками расширения НАТО, Францию устраивало действовать осмотрительно, сдержанно, высказывать озабо­ченность возможным влиянием этой инициативы на Россию и выступать в качестве самого чуткого европейского собе­седника в отношениях с Москвой. Некоторым представите­лям Центральной Европы даже показалось, что Франция дала понять, что она не возражает против российской сфе­ры влияния в Восточной Европе. Таким образом, разыгры­вание российской карты не только послужило противове­сом Америке и явственно показало Германии намерения Франции, но усилило необходимость положительного рассмотрения Соединенными Штатами предложений Фран­ции по реформированию НАТО.

В конечном счете расширение НАТО потребует едино­гласия среди 16 членов альянса. Париж знал, что его молча­ливое согласие было не только крайне необходимо для до­стижения этого единогласия, но и что от Франции требовалась реальная поддержка, чтобы избежать обструк­ции других членов альянса. Поэтому Франция не скрывала намерения сделать свою поддержку расширения НАТО за­логом конечного удовлетворения Соединенными Штатами стремления Франции изменить как баланс сил внутри аль­янса, так и основы его организации.

Поначалу Франция неохотно поддерживала расширение Европейского Союза на восток. В этом вопросе в основном лидировала Германия при поддержке Америки, но при меньшей степени ее участия, чем в случае расширения НАТО. В НАТО Франция была склонна утверждать, что расширение Европейского Союза послужит более подходя­щим прибежищем для бывших коммунистических стран, но, несмотря на это, как только Германия стала настаивать на более быстром расширении Европейского Союза и вклю­чении в него стран Центральной Европы, Франция вырази­ла беспокойство по поводу технических формальностей и потребовала, чтобы Европейский Союз уделял такое же внимание незащищенному южному флангу — европейско­му Средиземноморью. (Эти разногласия возникли еще в ноябре 1994 г. на франко-германской встрече в верхах.) Упор, который Франция делает на этом вопросе, завоевал ей поддержку южноевропейских стран — членов НАТО, та­ким образом максимально усиливая способность Франции к ведению переговоров. Однако в результате увеличился разрыв между геополитическими представлениями Фран­ции и Германии о Европе, разрыв, который удалось лишь частично сократить благодаря запоздалому одобрению Францией во второй половине 1996 года вступления Польши в НАТО и Европейский Союз.

Этот разрыв был неизбежен, учитывая меняющийся ис­торический контекст. Еще со времени окончания второй мировой войны демократическая Германия признавала не­обходимость примирения Франции и Германии для созда­ния европейского содружества в западной части разделен­ной Европы. Это примирение было крайне важным для исторической реабилитации Германии. Поэтому принятие лидерства Франции было справедливой ценой. В то же вре­мя из-за сохранявшейся советской угрозы по отношению к уязвимой Западной Германии преданность Америке стала важнейшим условием выживания, и это признавали даже французы. Но после развала Советского Союза подчинение Франции для создания расширенного и в большей степени объединенного Европейского сообщества не было ни необ­ходимым, ни целесообразным. Равноправное франко-гер­манское партнерство — при этом Германия стала теперь, в сущности, более сильным партнером — было более чем справедливой сделкой для Парижа; поэтому французам при­шлось бы просто смириться с тем, что в сфере обеспечения безопасности Германия отдает предпочтение своему заоке­анскому союзнику и защитнику.

После окончания холодной войны эта связь с Америкой стала для Германии еще важнее. В прошлом она защищала Германию от внешней, но непосредственной угрозы и была необходимым условием для конечного объединения страны. После развала Советского Союза и объединения Германии связь с Америкой стала "зонтиком", под прикрытием кото­рого Германия могла более открыто утверждаться в роли лидера Центральной Европы, не создавая при этом угрозы для своих соседей. Связь с Америкой стала не просто сви­детельством добропорядочного поведения, она показала соседям Германии, что тесные отношения с Германией оз­начают также более тесные отношения с Америкой. Все это позволило Германии более открыто определять свои геопо­литические приоритеты.

Германия, которая прочно закрепилась в Европе и не представляла собой угрозы, оставаясь при этом в безопасно­сти благодаря видимому американскому военному присут­ствию, могла теперь помогать освобожденным странам Цен­тральной Европы влиться в структуру единой Европы. Это была бы не старая "Миттель-Европа"[12][12] времен германского империализма, а сообщество экономического возрождения с более дружественными отношениями между странами, стимулируемое капиталовложениями и торговлей Герма­нии, при этом Германия выступала бы также в роли органи­затора в конечном счете формального включения новой "Миттель-Европы" в состав как Европейского Союза, так и НАТО. Поскольку союз Франции и Германии позволял Гер­мании играть более значительную роль в регионах, ей боль­ше не было необходимости осторожничать в самоутвержде­нии в зоне своих особых интересов.

На карте Европы зона особых интересов Германии мо­жет быть изображена в виде овала, на западе включающего в себя, конечно, Францию, а на востоке охватывающего освобожденные посткоммунистические государства Цент­ральной и Восточной Европы — республики Балтии, Укра­ину и Беларусь, а также частично Россию (см. карту XI). Во многих отношениях в историческом плане эта зона совпа­дает с территорией созидательного культурного влияния Германии, оказываемого в донационалистическую эпоху на Центральную и Восточную Европу и Прибалтийские рес­публики городскими и сельскими немецкими колонистами, которые все были уничтожены в ходе второй мировой вой­ны. Еще важнее тот факт, что зоны особых интересов фран­цузов (о которых говорилось выше) и немцев, если их рас­сматривать вместе на карте, определяют, в сущности, западные и восточные границы Европы, тогда как частич­ное совпадение этих зон подчеркивает несомненную геопо­литическую значимость связи Франции и Германии как жизненной основы Европы.

Переломным моментом в вопросе более открытого само­утверждения Германии в Центральной Европе стало урегу­лирование германо-польских отношений в середине 90-х годов. Несмотря на первоначальное нежелание, объединенная Германия (при подталкивании со стороны США) все-таки официально признала постоянной границу с Польшей по Одеру—Нейсе, и этот шаг ликвидировал для Польши самую важную из всех помех на пути к более тесным взаи­моотношениям с Германией. Благодаря некоторым после­дующим взаимным жестам доброй воли и прощения эти взаимоотношения претерпели заметные изменения. Объем торговли между Германией и Польшей резко возрос (в 1995 г. Польша заменила Россию в качестве самого крупного тор­гового партнера Германии на Востоке); кроме того, Герма­ния приложила больше всего усилий для организации вступ­ления Польши в Европейский Союз и (при поддержке Соединенных Штатов) в НАТО. Можно без преувеличения сказать, что к середине 90-х годов польско-германское со­трудничество стало приобретать значение для Центральной Европы, сравнимое со значением для Западной Европы произошедшего ранее франко-германского урегулирования.

Через Польшу влияние Германии может распростра­ниться на север — на республики Балтии — и на восток — на Украину и Беларусь. Более того, рамки германо-польско­го сотрудничества в некоторой степени расширились благо­даря тому, что Польша несколько раз принимала участие в важных франко-германских дискуссиях по вопросу будуще­го Европы. Так называемый «веймарский треугольник» (на­званный так в честь немецкого города, где были впервые проведены трехсторонние франко-германо-польские кон­сультации на высоком уровне, ставшие впоследствии регу­лярными) создал на Европейском континенте потенциаль­но имеющую большое значение геополитическую «ось», охватывающую около 180 млн. человек, принадлежащих к трем нациям с ярко выраженным чувством национальной самобытности. С одной стороны, это еще больше укрепило ведущую роль Германии в Центральной Европе, но, с другой стороны, эта роль несколько уравновешивалась участием Франции и Польши в трехстороннем диалоге.

Очевидная приверженность Германии продвижению ключевых европейских институтов на восток помогла стра­нам Центральной Европы, особенно менее крупным, сми­риться с лидерством Германии. Взяв на себя такие обяза­тельства, Германия предприняла историческую миссию, сильно отличающуюся от некоторых довольно прочно уко­ренившихся западноевропейских взглядов. Согласно таким взглядам, события, происходившие восточнее Германии и

Австрии, воспринимались как не имеющие отношения к настоящей Европе. Этот подход — сформулированный в начале XVIII века лордом Болингброком[13][13], который утверж­дал, что политическое насилие на Востоке не имеет значе­ния для Западной Европы, — проявился во время мюнхен­ского кризиса 1938 года; а также нашел трагическое отражение в отношении Великобритании и Франции к кон­фликту в Боснии в середине 90-х годов. Он может проявить­ся и в проходящих в настоящее время дискуссиях по поводу будущего Европы.

В противоположность этому в Германии единственным существенным дискуссионным вопросом был вопрос о том, следует ли сначала расширять НАТО или Европейский Союз. Министр обороны склонялся к первому, министр иностранных дел — ко второму, и в результате Германия стала считаться сторонницей расширенной и в большей степени объединенной Европы. Канцлер Германии говорил о том, что 2000 год должен стать годом начала расширения Европейского Союза на восток, а министр обороны Герма­нии в числе первых отметил, что 50-я годовщина создания НАТО является подходящей символической датой для рас­ширения альянса в этом направлении. Таким образом, гер­манская концепция будущего Европы не совпала с пред­ставлениями главных союзников Германии: англичане высказались за расширение Европы, поскольку они видели в этом способ ослабить единство Европы; французы боя­лись, что расширение Европы усилит роль Германии, и поэтому предпочитали интеграцию на более узкой основе. Германия поддержала и тех и других и таким образом заня­ла в Центральной Европе свое особое положение.

Поиск по сайту: