ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Выше нами рассмотрены основные составляющие того культурно-исторического процесса, который определял судьбы древнего населения Юга Восточной Европы на

Выше нами рассмотрены основные составляющие того культурно-исторического процесса, который определял судьбы древнего населения Юга Восточной Европы на протяжении многих сотен лет. Одним из наиболее ярких его проявлений стало возникновение Великой Скифии в Северном Причерноморье, которая включила в орбиту своего влияния огромные территории и многочисленные, разноэтничные племена и народы.

Сразу же оговоримся, что термин «Великая Скифия» в данном случае носит несколько условный характер, поскольку мы не знаем и едва ли когда-либо узнаем, как называлось это государственное объединение в действительности. Однако он не только удобен в качестве «рабочего термина», который позволяет четко обозначить предмет исследования, но и имеет определенные исторические и логические предпосылки. С одной стороны, уже само упоминание Страбоном Малой Скифии в Крыму и в Нижнем Поднепровье предполагает, что ей (или, точнее, им: Крымской, Нижнеднепровской и Добруджанской Малым Скифиям) предшествовало более крупное скифское политическое объединение. Едва ли следует конструировать его название искусственно. Проще обратиться к средневековой традиции и, по аналогии с «Великой Скуфией», называть его «Великой Скифией». Тем самым мы получаем достаточно стройную и понятную, не требующую многословных объяснений, конструкцию: «царство Ишкуза» или Северокавказская Скифия VII–VI вв. до н.э., «Великая Скифия» или Северопричерноморская Скифия конца VI–IV вв. до н.э. и «Малые Скифии», которые возникли на обломках Великой после ее крушения в конце IV в. до н.э.

Необходимо подчеркнуть, что возникновение такого выдающегося историко-культурного феномена как Великая Скифия, было результатом удачного сочетания целого ряда факторов, без каждого из которых возникновение такого мощного и относительно стабильного государственного объединения было бы весьма проблематичным.

Первым из таких факторов было становление кочевого способа производства и формирование определенного, присущего лишь кочевникам, образа жизни. Иными словами, сложение специфической «кочевой цивилизации», со всеми присущими именно ей чертами, наложившими свой неизгладимый отпечаток на все сферы жизнедеятельности кочевых обществ – от производственной до духовно-религиозной.

Именно поэтому в первом разделе настоящей работы рассматриваются глубинные истоки кочевничества и процесс его окончательного оформления в результате полной победы подвижного скотоводства как ведущей формы производящего хозяйства степняков над оседлым земледельческо-скотоводческим способом производства, которому с рубежа II и I тыс. до н.э. на многие столетия, практически до конца ХVIII в., было суждено играть лишь вспомогательную и второстепенную роль. При этом еще раз подчеркнем, что речь, в данном случае, идет о культурной преемственности традиций степного населения Восточной Европы, а не о генетических корнях собственно скифов. Можно с уверенностью говорить, что в состав скифской орды вошли какие-то группы покоренных скифами родственных им киммерийцев, однако говорить о связи скифов с населением Степи более ранних периодов пока не приходится.

Вторым, необходимым для сложения Великой Скифии и достаточно длительного ее существования фактором, было, как показывает история других раннегосударственных образований кочевников, наличие контактов с оседлыми земледельческими племенами и развитыми городскими цивилизациями (Павленко, 1989; Мурзин, Павленко, 1989).

Покорение оседлых земледельческих племен и народов кочевниками было обязательным условием успешной жизнедеятельности кочевых объединений, поскольку из-за ограниченных экономических возможностей кочевого скотоводства, внешнеэкономическая эксплуатация земледельцев была одной из основных составляющих экономики «кочевых империй». В свою очередь, необходимость поддержания отношений господства и подчинения между номадами и покоренными ими оседлыми народами стимулировала процессы классообразования у кочевников (Лашук, 1967). Это тем более справедливо, что, по мысли Н.Н.Крадина, государство, как общественный институт, не было необходимо кочевникам для решения внутренних проблем, но было направлено на регулирование проблем внешних.

В свою очередь, территориальная близость и наличие тесных контактов между кочевниками и центрами развитых цивилизаций давала возможность первым обменивать часть прибавочного продукта своего собственного скотоводческого хозяйства (в меньшей степени), а также (в большей степени) продукцию, полученную от зависимого земледельческого населения – в виде дани, платы за «охрану» торговых путей, прямого грабежа во время набегов и т.д., на предметы роскоши и, прежде всего, на социально престижные вещи. Последние, будь то золотая пектораль из Толстой Могилы или серебряная чаша из Гаймановой, золотой гребень из Солохи или амфора из Чертомлыка, должны были не только подчеркнуть высокий общественный статус их владельцев, но и наглядно демонстрировать отделение высшей власти от основной массы населения, зримо подчеркнуть ее могущество. Этот момент, хорошо фиксируемый методами археологии, является одним из основных признаков, свидетельствующим о процессе сложении государственности.

Накопление огромных ценностей представителями скифского царского рода и высшей скифской аристократии происходило за счет сосредоточения «в руках» скифской верхушки основных редистрибутивных функций, то есть функций аккумулирования прибавочного продукта и его дальнейшего распределения. Узурпация этих функций узким кругом скифской правящей верхушки была возможна, в свою очередь, лишь при наличии стройной военно-иерархической организации, в рамках которой обеспечивалась власть «царей», опиравшихся на наиболее привилегированные общественные подразделения (в данном случае – «скифов-царских»), над основной массой номадов. Вместе с тем, вся скифская кочевая орда в целом выступала коллективным эксплуататором по отношению к покоренным земледельческим народам, что вынуждало отодвигать на «задний план» существовавшее, несомненно, внутри нее противостояние между привилегированными и «второстепенными» подданными. В этом заключается один из парадоксов кочевых политических образований: с одной стороны, значительные доходы от внешнеэксплуататорской деятельности стимулируют сложение, пусть еще рыхлых, классов и государства, а, с другой стороны, потребности в поддержании отношений господства и зависимости требуют политической консолидации степняков, что замедляет процесс классообразования. В результате, государство у кочевников имело двойственный характер и при утрате источников внешней эксплуатации было неизбежно обречено на распад и гибель. Нечто подобное имело место в первой половине VI в. до н.э., когда после окончания переднеазиатских походов практически распалось «царство Ишкуза», а основная масса скифских племен перекочевала на запад, в Северное Причерноморье.

Поэтому обзор военного дела скифов, который подготовил Е.В.Черненко (Тема 7) поставлен, вопреки традициям, в начальной части раздела «Великая Скифия». Ведь именно военное дело у скифов было, без всякого преувеличения, одной из основных сфер их экономической деятельности, обеспечивающей наиболее высокие доходы.

Мы сочли необходимым остановиться на всех этих обстоятельствах так подробно, поскольку Н.А.Гаврилюк в подготовленной ею лекции основное внимание уделила собственно кочевому хозяйству степняков и связанной с ним спецификой их быта.

Не вызывает сомнения, что одним из действенных способов обеспечить стабильное присвоение степняками значительной части прибавочного (а иногда, вероятно, и необходимого) продукта, производимого населением Лесостепи, было установление над ним прямого политического и военного контроля со стороны кочевников. Естественно, мы не можем достаточно четко определить северную границу скифского раннегосударственного объединения, – вероятно, она определялась тем реальным соотношением сил, которое складывалось на определенном отрезке времени. Однако можно вполне уверенно утверждать, что наиболее прочными были позиции кочевых скифов в лесостепных районах Поднепровья. Об этом свидетельствуют курганы скифской кочевой аристократии, открытые как в Левобережной (прежде всего – в Посулье), так и в Правобережной (Киевско-Черкасский регион) Лесостепи.

Тезис о непригодности лесостепных районов для постоянного обитания там более или менее значительных групп кочевников, который поддерживают некоторые специалисты, основан на чисто теоретическом представлении о коренном отличии природных и климатических условий, присущих этому региону, и степным пространствам. Между тем, в Лесостепи, особенно в Среднем Поднепровье, имеются значительные по площади открытые участки с растительностью степного и лугового типа, к тому же связанные своеобразными степными «коридорами» с основной территорией причерноморской Степи. Именно на этих участках и концентрируется основная масса курганов, которые можно расценивать как собственно скифские (подробнее см.: Бессонова,). Подтверждаются эти соображения и более поздними историческими параллелями. Хорошо известно, что в южных районах Правобережной Лесостепи, а также на территории Левобережной террасовой Лесостепи вплоть до Чернигова, киевскими князьями для защиты южных границ своих владений от степной угрозы были расселены отдельные группы тюркоязычных кочевников, признавших свою вассальную зависимость от «киевского стола» – торки, берендеи, черные клобуки и др. Не секрет также, что почти вся территория Левобережного Поднепровья – до Сулы включительно, считалась в эпоху Киевской Руси половецкой землей.

Анализ скифских погребальных памятников в Лесостепи позволяет уточнить последовательность процесса освоения скифами Среднего Поднепровья, который, как справедливо считает С.А.Скорый, происходил поэтапно. Мы также согласны с ним в том, что свое начало этот процесс берет уже в первой половине – середине VII в. до н.э. и далее протекает по возрастающей, особенно усиливаясь в периоды кардинальных изменений в военно-политической обстановке, складывавшейся в Северном Причерноморье. Так, мощным импульсом, активизировавшим борьбу скифов за господство в Лесостепи, стало окончание переднеазиатских походов и связанное с этим перемещение основного ядра скифских племен из предгорий Северного Кавказа в степи Северного Причерноморья.

Однако некоторые предположения С.А.Скорого представляются нам отнюдь не бесспорными. Прежде всего, это касается времени установления окончательного скифского господства в Лесостепи. В отличие от С.А.Скорого, который относит это событие к IV в. до н.э., мы считаем, что оно имело место гораздо ранее. Думается, правы те ученые, которые связывают его с завершением скифо-персидской войны, победоносные результаты которой консолидировали скифскую орду и способствовали ее превращению в ведущую военно-политическую силу всего северопричерноморского региона.

Очевидно, это произошло уже ко времени Геродота. Во всяком случае, он, кроме генеалогической легенды о происхождении скифов от Таргитая, которая обосновывала единство и иерархическую структуру внутри самой кочевой орды, зафиксировал также вторую, вероятно более позднюю, но уже вполне оформившуюся версию о «скифском» Геракле как родоначальнике скифов, гелонов и агафирсов, которая служила идеологическим обоснованием скифских притязаний на гегемонию в пределах всего очерченного Геродотом [ IV, 101 ] «скифского квадрата».

Не случайно, и это также отмечает С.А.Скорый, с середины V в. до н.э. наблюдается несомненный упадок экономики населения южных районов Лесостепи – прежде всего бассейна р.Тясмин. Это может быть объяснено непосредственной и жесткой эксплуатацией степняками местных племен наподобие той, что имела место в Передней Азии, где скифы, по Геродоту [ I, 106 ] «грабили все, что было у каждого народа». И если последствия такой «экономической политики» скифов сказались уже в середине V в. до н.э., то ее основы должны были быть заложены на несколько десятилетий ранее.

Показательно, что примерно в это же время – параллельно с упадком экономики ряда районов Лесостепи, наблюдается количественный рост чрезвычайно богатых курганных погребений высшей скифской аристократии в степном Причерноморье (см. Темы 4 и 5), что вполне конкретно указывает на основных «потребителей» тех ценностей, которые производились земледельцами и ремесленниками Лесостепи. Более того, с этого времени, но особенно в IV в. до н.э., изделия из драгоценных металлов, хоть и скромные по своему ассортименту и стоимости (в основном – тонкие золотые нашивные бляшки), а также импортная античная керамика становятся вполне обычными в составе инвентаря погребений «рядовых» скифов. Пусть крайне неравномерное, но все же участие основной массы кочевников в дележе прибылей от внешней эксплуатации консолидировало кочевую орду на основе общей заинтересованности в поддержании своего доминирующего статуса в Лесостепном регионе.

В связи с феноменом «царских» скифских курганов Нижнего Поднепровья, которые по богатству своего инвентаря и грандиозности погребальных сооружений являются одними из наиболее уникальных памятников Евразии, хотелось бы также кратко остановиться на проблеме скифского Герроса. Мы считаем верной позицию С.В.Полина (Тема 4), согласно которому сведения Геродота относительно Герроса представляют собой искусственную конструкцию, в которой смешались мифические данные о загробной обители погибших героев – своеобразном скифском рае, с конкретными сведениями об относительно локальных и компактных могильниках скифской аристократии. Однако такое понимание проблемы, по нашему мнению, дает определенные возможности для вычленения тех территорий, которые на разных этапах скифской истории служили местом погребения скифских владык и лиц из ближайшего их окружения.

При этом необходимо учитывать, что границы скифских владений хотя и достаточно медленно, но изменялись в течение VII – IV вв. до н.э. Как уже говорилось, ранний этап скифской истории протекал под знаком скифской экспансии в Закавказье и на Ближний Восток. В этот период основные скифские земли («царство Ишкуза») находились к северу от Главного Кавказского хребта. Именно здесь, в своеобразном «оперативном тылу», вдали от зоны конфликтов были сосредоточены наиболее выдающиеся курганные могильники того времени. В этом отношении они, как и упомянутые позднее скифским царем Иданфирсом «могилы предков», были практически недоступны для врагов.

Во времена Геродота скифы уже достаточно прочно утвердились в Северном Причерноморье. Однако, как можно судить на основе его рассказа, в этот период и, вероятно, несколько ранее, основная масса скифских племен – скифы-георгои, скифы-кочевники и скифы-царские – обитала к востоку от Днепра. При этом скифы-царские, считавшие всех остальных скифов своими рабами, занимали самые засушливые районы этой территории – Степной Крым и Северное Приазовье. В этом нет ничего удивительного, поскольку именно такие природно-климатические условия подходили для наиболее подвижных форм кочевого скотоводства. Между тем хорошо известно, что самые знатные и социально весомые общественные подразделения номадов были и более «чистыми» кочевниками по сравнению со своими подданными. Таким образом, сходится вроде бы все, за исключением одного, однако весьма существенного «но»: на этой территории выявлены буквально единицы курганных погребений VI – первой половины V вв. до н.э., причем ни одно из них нельзя считать аристократическим. Решить эту загадку можно лишь в том случае, если вспомнить о последовательно отстаиваемой В.А.Ильинской концепции, согласно которой кладбище скифских царей и дружинной знати находилось в среднем течении р.Сула. Именно здесь исследовано более 100 курганов скифской аристократии, в погребальном обряде (кстати, весьма близком описанному Геродотом) и погребальном инвентаре которых немало черт, сближающих их с более ранними или одновременными скифскими курганами Северного Кавказа. Учитывая, что в более поздние времена, как уже упоминалось, граница между владениями кочевников и оседлыми племенами на Левобережье Днепра проходила по р.Сула, можно уверенно предположить, что подобная ситуация имело место и в скифское время. В таком случае, Сула и была наиболее северной точкой маршрута сезонных перекочевок скифов-царских. Отсюда следуют еще два интересных момента. Во-первых, в этом случае становится понятно, что огромное Бельское городище было построено не для защиты от степняков, а, наоборот, являлось опорным пунктом их военно-политического влияния в регионе (подробнее см.: Мурзин, Ролле, 1998). Во-вторых, становится более понятным стратегический план Дария I, который он стремился осуществить в ходе скифо-персидской войны. Его настойчивое стремление к восточным границам Северопричерноморской Скифии и предпринятый из Приазовья рейд его конницы к городу Гелону, который обычно отождествляют с Бельским городищем, не являлось бездумной погоней за отступающими скифами, а было вызвано его намерением нанести основной удар по кочевьям скифов-царских и царской ставке, которая могла располагаться в том же районе. Рейд к Гелону так же был продиктован оперативными соображениями – именно здесь, в стратегически выгодном районе, могли находиться крупные подразделения скифской орды, которые «нависали» над армией Дария с севера и прикрывали от ее вторжения не только свои тыловые районы с их богатыми сельскохозяйственными и ремесленными ресурсами, но и земли, где высились священные могилы предков. Иное дело, что скифские вожди сумели воспользоваться создавшейся ситуацией и превратить стремительный, как задумывалось Дарием I, бросок на восток в изнурительный и опасный марш по выжженной и враждебной Степи, что и позволило скифам переломить ход войны в свою пользу.

Основной пик строительства нижнеднепровских «царских» курганов скифов, в том числе и наиболее грандиозных, приходится на вторую половину IV в. до н.э. и совпадает по времени со скифской экспансией в Добруджу и далее на запад. В сложившейся ситуации уже Нижнее Поднепровье становится глубоким скифским «тылом», опять-таки практически недоступным для врага.

Таким образом, мы можем выделить как минимум три, условно говоря, скифских «Герроса» - Северокавказский (VII–начало VI вв. до н.э.), Посульский (VI – середина V вв. до н.э.) и Нижнеднепровский (середина V и особенно IV вв. до н.э.). Все они создавались на прочно освоенных скифами землях и находились на достаточно безопасном расстоянии от потенциального врага.

О возможных причинах гибели Великой Скифии уже говорилось выше. Однако подчеркнем еще раз, что она была вызвана целым рядом неблагоприятных явлений, каждое из которых, возможно и не было губительным само по себе. Например, при сохранении военно-политического единства Скифии давление со стороны сарматов не могло привести к таким негативным последствиям. Увеличение степного населения и, соответственно, численности скота так же не влекло неизбежной катастрофы, поскольку кочевники интуитивно осознавали, где находится верхний предел такого роста. Да и сама природа заботилась о естественном регулировании численности стад. Непомерное их увеличение на ограниченной территории неизбежно приводило к эпизоотиям и падежу значительной части поголовья. Поэтому гибель Великой Скифии была обусловлена целым «клубком» негативных факторов, каждый из которых, сочетаясь с другими, многократно усиливал свое разрушительное воздействие. Все это происходило на фоне истощения вследствие жестокой (не случайно самые грандиозные курганы владык Скифии возводятся буквально накануне гибели скифской державы) внешней эксплуатации экономических ресурсов Лесостепи, а также наступившего в это время кризиса управления, о котором уже писалось (Тема 3).

Как бы там ни было, следует признать, что скифы были одним из немногих кочевых народов, которым удалось создать в Северном Причерноморье достаточно жизнеспособное и долговременное политическое объединение. Например, это не удалось сарматам – впрочем, они, вероятно, и не очень стремились к такой цели. Запустение Лесостепи и глубокий экономический кризис, который переживали античные центры Северного Причерноморья, делал территорию последнего не очень перспективной в плане внешнеэксплуататорских возможностей. Гораздо более привлекательными в этом плане были для сарматов пограничные районы Римской империи, которые подвергались их постоянным и опустошительным набегам. Кстати, это еще раз наглядно демонстрирует, что главной составляющей экономики кочевых объединений было не собственное скотоводческое хозяйство – в этом отношении Северное Причерноморье оставалось, как и прежде, благодатным для номадов краем, а возможности внеэкономического получения предметов роскоши, ремесла и земледелия. Если взглянуть на еще более поздние периоды, то достаточно устойчивым было объединение половецких племен. Однако оно возникло уже через многие сотни лет после гибели Великой Скифии, что еще раз подчеркивает уникальность «скифского феномена».

Естественно, в рамках единой и относительно устойчивой военно-политической структуры, созданной скифами, проистекали достаточно активные этнообъединительные процессы. Прослеживая их во времени, можно выделить три основных результата этого развития.

Во-первых, окончательное сложение скифской орды за счет насильственного включения в ее состав покоренных киммерийцев, привело к политической и культурной интеграции последних в среде «природных» скифов и, в конечном итоге, сложению нового гетерогенного кочевого этноса, который мы с полным правом можем называть «скифским».

Во – вторых, установление скифского господства в Лесостепи и вовлечение населения этого региона в сферу политического влияния скифов, неизбежно должно было включить механизм этнического взаимодействия скифов и местных народов Лесостепи, которое, при благоприятных условиях, могло повлечь за собой формирование нового этноса (Ольдерогге, Поплинский, 1984). Подобным путем, например, происходило формирование болгарского народа, начальной точкой этногенеза которого можно считать перекочевку в земли южных славян булгарской орды хана Аспаруха. Интеграция потомков победителей и покоренных в рамках одной социально-политической структуры привела к постепенному формированию новой этнической единицы. Однако для достижения такого результата в рамках Великой Скифии не хватило одного из необходимых условий успешного развития этногенеза – времени.

В третьих, распад Великой Скифии и тесные контакты «поздних» скифов с жителями античных центров Северного Причерноморья, прежде всего Ольвии и Боспора, инфильтрация на их территорию отдельных групп сарматов также имели ощутимые последствия. Мы имеем в виду постепенное формирование смешанных греко-варварских этносов: «борисфенитов» в Ольвии и «боспорян» на Керченском и Таманском полуостровах.

И последнее. Все разделы и отдельные темы предлагаемой вашему вниманию работы подготовлены ведущими специалистами по данной проблематике. Вполне понятно, что в понимании определенных исторических процессов среди них наблюдаются некоторые разногласия. Мы сознательно не приводили все тексты в этом отношении к «общему знаменателю». Не стремились мы расставить все точки над «і» и в данном заключении. Более того, мы старались подчеркнуть те дискуссионные моменты, которые характерны для современного скифоведения. Возможно, это не только заинтересует наших более молодых коллег, но и подскажет им, что поле для дальнейших изысканий в этой области еще поистине безгранично и благодатно.

Поиск по сайту: