Инциденты

Между землей и небом всегда происходят события.

Некоторые из них фиксируют научные приборы и ревизионные комиссии, а некоторые проходят незамеченными для широких масс, и не оставляют следа ни на фотопленках, ни на лентах самописцев, ни в суровых листах актов приема-передачи.

Про эти события рассказывают изустно. Филологи и этнографы называют такие рассказы быличками. В Макаево их называют инцидентами.

Многие инциденты с точки зрения науки объясняются оптическим обманом и психическими мозгами наблюдателя. Но есть определенный процент событий, которые объяснять страшно – вот о таких событиях я и говорю.

Раньше до революционных ветров и атеистических поветрий инциденты в Макаево происходили через день на третий, но потом после устаканивания в массах взглядов материально-хаотических инциденты из обще-бытовой сферы резко переместились в область банно-свадебную и значительно сократились. Такая ситуация держалась долгое, сами понимаете, время. Когда же после очередного коленвала истории в мировоззрении макаевцев победил человек Тейяра де Шардена, инциденты вернулись в жизнь снова, если и не с той же полнотой как встарь, то гораздо колоритнее.

О закономерностях в частоте и количестве инцидентов макаевцы судили очень здраво, вроде: «Прежде больше казусов чудилось. Народ был православный, вот сатана-то и смущал», или «Нынче-то народ грамотный – хрен собьешь», а также «То нам говорили мол ничо нету, ничо и не было, а таперя хер чо пойми говорят, вот хер чо пойми и творится».

При дальнейшем рассмотрении инцидентов в исторической динамике большой интерес представляет изменчивость самой их структуры. Так, например, если в самых ранних инцидентах мы имеем следующую структуру – «описание инцидента и все…», то в дальнейшем историческом развитии структура несколько усложняется и принимает вид: «описание – мистическое объяснение». Далее происходит не только количественное увеличение элементов структуры, но и качественный их переворот – «описание инцидента – первоначально очевидное мистическое объяснение – разоблачение мистического объяснения – материалистическое объяснение». И апогея своей усложненности и глубины структура достигает в настоящее время, при максимальной сдвинутости мозгов респондентов и рецепиентов набекрень – «описание инцидента – первоначально очевидное мистическое объяснение – разоблачение мистического объяснения – материалистическое объяснение – разоблачение или демонстрация несостоятельности материалистического объяснения – новое мистическое объяснение или мистическая открытая концовка инцидента».

Вот такая вот мутотень.

Если среди читателей найдется такой, кто в инциденты не верит в принципе и считает все, что в них описывается воображаемым и не существующим, то пусть выбежит из своего барака и посмотрит на горизонт.

Да, дорогие мои городские друзья – место, где небо сходится с землей, тоже есть линия воображаемая, но, тем не менее, очевидная и существующая. Очевидная и существующая для всех, кому этот горизонт не застят элитные мегаэтажки разных многополисов.

Вовка и дядя Петя подобрались к клубу с тыла как раз со стороны пожарной лестницы, ведущей в кинобудку.

- Во, дядь Петь, моцик дроздовский на месте стоит. Значит на ходу. А Дрозд стало быть наверху. Полезли, дядь Петь.

На верхнюю и единственную площадку лестницы выходила единственная дверь. Сейчас она болталась отворена для свежей вентиляции внутреннего пространства.

Вовка обогнал на подъеме дядю Петю и запрыгнул в открытую дверь с бандитским, как ему казалось криком. Будка ответила двухголосым матом. А Вовка донельзя довольный, закончил свой выход сакраментальным: «Спокойно, Маша, я – Дубровский», хотя перед ним была отнюдь не Маша и отнюдь не одна. В будке находились сам киномеханик Дрозд и его непосредственный начальник завклубом Марс Венерович.

Хозяева гостям оказались не то чтобы рады, но и прогонять не стали.

Марс Венерович и Дрозд сидели за узеньким столиком, еле втиснувшимся между двумя кинопроекторами, огромными и грозными как гиперболоиды инженера Гарина. Гиперболоиды стояли строго направлены через бойницы в кинозал, грозя выжечь мозг любому, кто появится в зоне досягаемости. Петю угнездили на тумбочке у стола, а Вовке места не нашлось, и он уселся возле на корточках.

Стол, традиционно отведенный Дроздом исключительно под питие, лежал сух аки сахара.

Впрочем, по глубине вдумчивости и мутности разговора хозяев стало очевидно, что как минимум одну бутылку они уже опростали, а как максимум и того больше.

- Николай! – сразу после приветствий и рассаживаний взял Дрозда за клюв дядя Петя. – Помоги, будь лаской, дай моциклетку свою до речки сгонять!

- Нет, дядь Петя, не дам, домой на ней поеду.

- Дык ты ж, курица, косой!

- Нет. Еще считается не косой. А вот коли образовалась бы опять как минимум бутылочка, то не поехал бы я на мотоцикле. Вам бы дал покатать.

- А коли снова выпьешь, то как кино крутить будешь?

- Я кино могу крутить минимум косой в дым! Потому что я считается специалист. К тому же кино уже все заряжено только запустить осталось.

Дядя Петя победно улыбнулся. Он повернулся к Вовке, на лице которого проявилось болезненное ожидание худшего…

- Ты султыгу-то не почал еще? – нарочито игриво и весело спросил Петя. – Давай, курица, выкатывай на честную компанию. А ты уж Коля давай ключ от своей таратайки!

Уворованную у Генеральшихи бутыль водрузили в центр стола. Тут же побежали по кругу стаканы, и выскочила из тумбочки открытая паштетная консерва и ломаная полбуханка хлеба.

Ключ от мот а я Дрозд пока не дал, чтобы посидеть лад о м и не рушить общество.

Вовке Дядя Петя Куриный Бог пить не дал. И точка!

Водка потекла быстро и, разговор от обсуждения таланта одновременно пить и работать незаметно скатился к другим сверхъестественным явлениям реальной жизни.

Рассказывал Дрозд:

- Нормальный вроде как это... человек шел, вот, со всем инструментом. Просто единственное что: в лесу ночью один человек, считается, не ходит. То есть обязательно должна как минимум пара, а это один человек. И, в том числе, без топора. Без топора вроде как, оно в лесу считается делать и нечего. А он идет один человек. Вот. Мы единственное что спросили – кто ты, человек? Чего один идешь, и значит куда? А он остановился, вот так руку поднял и провалился. Если бы, то конечно днем, случилось, мы бы может и посмотрели бы, куда провалился. А тут выходит ночь, единственное что испугались. Вдруг засада. Утром как минимум посмотрели то место. А там рыхленько так бугорком насыпано. Кротовина будто. Ну, мы и решили, что это с турбазы пацаны в том числе баловались. Или за выпивкой пойти хотели. Довалили мы вроде как лес, разделали, а вывозить вечор через турбазу стали, а там крик и как минимум скандал – парень ночью, говорят, пропал. Вот такой инциндент. Так и не нашли. Не иначе как Зубр Зубатый его под землю утащил.

Все покивали, знающе поджали губы – да, да, мол, чего только не случится в лесу.

Дальше стал петь Вовка Дубровский:

- Лешка Шамонин мне рассказывал. После путчей всех через год-два. Ребятишки играли в посадке тополиной у дороги в город, и там шамонины трое тоже игрались, и подходит к ним старичок в белых калошах, в портянках чистых, с бородкой и сидорком на спине. Подошел и спрашивает: «Дети, вы Богу молитесь?». Дети испугались, разбежались, а старичок пропал. Прибежали сами трое к Шамонихе и говорят, что мы, мол, мамка, колдуна видели. А та дура-дурой, в церковь в городе еще при власти ходила, сказала, детям, что это они видели Николая Угодника. Вечером муж ее Лешка с гаража пришел и смеется – это говорит, не иначе дед Елизарыч из больницы шел. А потом спрашивают они у бабы Тони, баб Тонь, а где дедушка твой дед Елизарыч, чот не видать во дворе-то. А та и отвечает – так он васейко в ночь помер, дочь с городу звонила в правление да передала через Валю секретаря. Тут все и перепаратились.

История эта в разных вариациях широко известная, и слушатели приняли ее с презрительным снисхождением. Типа этим еще мой пращур свою пращелыгу пугал при царе Горохе. Вовка почувствовал себя уязвленным.

- Ну, ладно, а вот про Бориху Партизанова инцидент. Пошли мы к нему на именины на кордон, он как раз кислушку навострился в стиральной машине за день ставить. Дрянь как попробовать, одни дрожжи на вкус. Ну и понятно мы ночевать остались, чтоб через лес впотьме не мотаться. Вот, стало быть, пошел я во двор, осень уже легла, сыро, дождичек, я, значит, жмусь под навес дровяной и в столб испражняюсь для меткости, чтоб с двух метров попасть. И вглядываюсь. И вдруг вижу – за столбом блеснуло. А темнота… только над крыльцом лампочка. Я ближе смотрю – блестит как железка, я еще ближе – пряжка что ли навроде солдатской, но не как сейчас со звездой, а старая, и висит как в воздухе, хоть и низко, а все равно не понятно как. Я нагинаюся и обратно вдруг как вспыхнет над пряжкой два глаза желтых! Я аж на поленницу упал! И как завоет! А собака у Борихи все молчала, а тут заскулила жалобно ровно от страха. Я в дом. Кричу – Спокойно, мол, я – Дубровский, а чо там у вас на дворе творится?! Бориха ржать – это говорит собака дедова, а ошейник из ремня старого с пряжкой. Ну, я понятно успокоился, а утром смотрю за дровяником – нету следов собачьих. Да и дед Партизанов уж года два как помер.

К удивлению Вовки эта история тоже не произвела никакого фурора на аудиторию. А только вызвала многозначительные усмешки и переглядывания между Дроздом и дядей Петей.

- Чего вы? – обиделся Вовка.

- Эх, - ответствовал Дрозд, - ты мальчишка еще мал и глуп, не видал ты еще больших…

Вовка знал эту присказку и потому сразу перебил.

- Ну и чо, чо?!

Пояснил ситуацию дядя Петя.

- Это верно, что деда Борихина – Змея Партизанского собака. Только не собака это, а волк. Его Змей привадил, когда в войну в наших лесах партизанил. Да не его одного, а говорят целую стаю. Вот волки и ходят возле хозяйского дома. И волки эти с тех пор не просто волки.

- Чего ты дядь Петь говоришь? У нас сроду партизан не было! Какие партизаны, когда до нас немцы и на тыщу километров не подошли.

- Эх, - все ж таки решил договорить свое Дрозд, - ты мальчишка еще мал и глуп, не видал ты еще больших…

И Дрозд сказал чего «больших» не видал Дубровский и на том обсуждение этого инцидента закончилось.

Модератором выступил Дрозд:

- А ты, Марс? Расскажи тоже чего такого.

Марс повертел в руке стакан, констатировав абсолютное отсутствие влаги, потом раскрыл, как мог, красные узкие глазки, придал лицу серьезный вид и начал, стараясь использовать слова, которые выучил в училище искусств:

- Про то говорила моя ненейка, еще когда я пешком под конем мог пройти в Хайбуллинском районе. Ненейка моя сивилла и всегда говорила правду. Вот что она говорила:

С запада на железных зверях прибудут люди в железных шапках и блестящих торбасах. Ой, сколько будет истреблено людей! Самая лучшая часть башкирской молодежи пойдет минорно туда воевать.

Будут воевать не только ружьями, но и оружиями, которые метают молнии. Но победят наши апофеозы войны. Очень немногие вернутся с войны, но все вернутся раненные и с блестящими жестянками на груди.

А новая власть просуществует всего семьдесят лет, и сами стоящие у власти кончерто-гроссо свергнут свою власть. Придет время бездарного хана. Изменится колорит. Люди начнут питаться пищей, которая будет храниться в бумаге. Воздух и вода будут за деньги, и с неба придут бедствия звезд. Старые станут брать себе молодых, а молодые не захотят рожать. Появится колбаса, и постепенно придет Хаос. Начнется новая страшная война.

- Верно, вроде как, бабка твоя говорила, Марс! – восхитился Дрозд. – Все как минимум так и будет! Власть кончилась – значит, война начнется.

Никто из собеседников войны не хотел, но возразить тут ничего не находилось.

- Ты, дядь Петь тоже, в том числе, чего-то про войну рассказывал. Про белую бабу ли как ее… Расскажи инцидент. Единственное что – не ври больно.

Куриный Бог на замечание о вранье не повел и ухом.

- Старый я врать! Говорю, как было!

Шел я от сестры до дому. Зимой нынче до февральских праздников. Иду себе через пруд Рыбочкин по тропке. А ночь уже улеглася, и холодрага значит трясет. Иду мимо ивняка, вдруг в нем как захрустит и выходит из него баба молодая, вся в белой одеже или платье там, хрен ее, курица, разберет. И говорит мне – Спрашивай, говорит, честной крестьянин чего хочешь! На все ответ дам!

Ну, я, чего-то не подумал, про что спросить, да и брякнул – А чего, мол, курица, спрашиваю, с миром будет?

И сам думаю – ну дурень, чего спрашиваю-то!

А она ничего так, отвечает – Мир, говорит, ваш, кракадила, некрещеный в небо упадет.

Я опять, будто за язык кто дернул – А война, спрашиваю, будет?

Войны, говорит, не будет, если фашистское добро из земли не встанет!

А я раздухарился уже и опять тут, курица, спрашиваю – А цены, говорю, когда понизят?

Баба тут пальцем мне погрозила, засмеялась страшно и пропала с глаз.

Во как! Курица тя кракадила ети!

Пришел я домой ни живой, ни мертвый. И спать лег.

Самое сильное впечатление история Пети произвела на печального Вовку Дубровского. Еще в процессе рассказа он оживился, нетерпеливо заерзал и заелозил, и аж подпрыгивал на корточках, так зуделось ему вставить свое слово в эту таинственную притчу.

- Это Белая Мадонна! – завопил Вовка, едва Куриный Бог замолчал. – Она ко мне ночью приходила, давно, когда я еще пионером был! Я осколок зеркала в Рыбочкин пруд бросил и сказал три раза: «Белая Мадонна! Белая Мадонна! Белая Мадонна! Приходи плясать чарльзстона!» Это меня смутьян Митька Бурый научил. Она и пришла. Постояла над лежанкой моей, хотела уже за горло схватить и в пруд уволочь, да тут мамка чего-то учуяла и шуганула ее аж до мостков. Та в пруд нырнула, и будто ее не видали!

Вовка в восторге обвел взглядом аудиторию – что, слыхали такой инцидент!

- Эт ты про что лепишь, Вовка? Это когда ты «Вия» смотрел да под седушкой в клубе от страха обослался, а потом прятался, пока все не уйдут? Навонял как минимум до второго этажа! Потом как стемнело, на пруду штаны вроде как полоскал. А уж ночью от страха спать не мог, а все кричал. Мне, считается, батя твой рассказал.

Вовка побледнел, потом покраснел, потом подскочил и завопил:

- Врешь, навозная Дроздофилла! Сроду я такого не делал!

Тут нужно сказать, что Дрозд к своему титулованию относился очень болезненно. Обращение к себе по фамилии он уже считал уязвлением и прощал только начальству, от остальных же требовал, чтобы величали его по имени-отчеству. Вариации же типа Дроздун, Дроздецкий или Дроздец воспринимал вообще как кровную обиду.

После вовкиного обзывания взъяренный Дрозд сразу захотел единственное что – клюнуть Вовку кулаком в рылон. Но помешал дядя Петя Куриный Бог. На правах самого старшего и самого почтенного он стукнул Вовку ладонью по лбу, отбросив его снова на корточки.

- Кыть, курица! Балабол! Распустил балаболку, кракадила тя ити! Сядь на губу и молчи, покуда старшие говорят!

Дядя Петя, успокаивающе и примиряюще, взял Дрозда за плечо.

- Ладно, ладно, Коля, чо уж… не обращай на пацана… мало чо с дури-то, курица, ляпнет… Извиняется он, кракадила тя ити.

Дрозд сделал вид, что успокоился, но по врожденному злопамятству месть затаил. И причем ненадолго.

- Хрена ему тогда максимум, а не мотоцикл! Валяйте пехом до речки! А чего – шесть кил о метров туда-сюда почешете по холодочку для здоровьечку!

Этого Куриный Бог и боялся. Он с досадой посмотрел сверху вниз на притихшего Вовку и даже ощутил схожее с дроздовским желание пнуть его по заду.

Экспедиция на реку оказалась на грани срыва. Этого Петя по одному ему известным причинам допустить никак не мог. И он как истинный бог из рояля сунул руку в кусты и вытащил из внутреннего кармана своего армячишки целую поллитру.

Ключ от заветного мотоцикла был тут же получен баш на баш.

Взревел мотор и заглушил новый резкий, дерущий ухо выстрел немецкого карабина.

Новый выстрел заставил ветеранов подпрыгнуть. Они уже совсем собрались куда-то бежать и что-то предпринимать, но их задержала картина достойная знатного военного мариниста. Завершая очередной круг или скорее зигзаг траления, на поскотине снова появилась Мария. Она шла с явным креном, рукой будто зажимая свежую пробоину пониже левой шторм-булки.

- Что?!! Что такое? – первым завопил Алексей Микитич.

- Маш… Чего это?

- Мария Федоровна, на вас вроде как лица нет.

Мария остановилась, глубоко вобрала в себя воздух.

- Убил… Убил. Прям как по сердцу полоснуло. Ой, боженьки…

- Тебя?

- Вас?

- Да стойте вы! – осадил товарищей Егор Акимыч. - Чего там такое, Маш? Рассказывай! С Витькой?

- Ой… Да нет, нет, господь с тобой, дядя Егор. Лысов это. Глава наш. Ой, Господи, до сих пор отойти не могу… Собак бродячих надумал стрелять. Это среди бела дня-то! Ох… а собачка-то сидит себе на улице, а он из ружа по ней… Ой, Господи, чего делается, совсем с ума посходили… И управы-то ни на кого не найдешь, что хотят то и творят.

- Дэ-э-э…

Все проникновенно потупились.

- Э-э. А вот, к примеру, - спросил вдруг Алексей Микитич, - нашла ты своего Витьку?

- Нет еще. А вы что же никак допили бутылочку-то?

- А что, потому что! Или мы не мужики! Нам на троих поллитры – только нюхнуть. Ни в одном глазу!

- Плохо вам не станет? В глазу-то? Домой бы шли… А то развоевались!

Старичкам снова стало совестно.

- А мы идем, идем уже, Мария Федоровна. Идем, – сказал Димитрий Василич. – Куда уж нам воевать всё также. Да и война вроде как кончилась…

Маша только рукой махнула.

- Ай, ну вас… пойду Витю поищу.

Снова раздался выстрел. Кажется уже ближе. Все вздрогнули.

- Ой, Господи! Никак опять Лысов. Не наиграется.

Скорым шагом Мария ушла.

- Вот ведь паразит… - неуверенно протянул Алексей Микитич. - Э-э?…

- Да-а. – поддержал Егор Акимыч. - Чего-то Лыска совсем – того…

- Да-а… не того… Сволота потому что… И что это?

Ветераны поворотились и изобразили неловкую немую сцену – на поскотине собственной вип-персоной появился сам глава местной администрации С. М. Лысов.

В этот раз глава не суетился и не спешил, а двигался неторопливо и вольготно, расслабленно выбрасывая короткие шаги и погуливая задом. Он медленно водил головой, хозяйски оглядывая подведомственный ему ландшафт и позволяя всем желающим полноценно изучить свою ряху и подряшности.

Всем своим видом Лысов символизировал округлый, легкий и прыткий на покатушки и кувыркание не колобок, но полтинничек – в монетарном, возрастном, геометрическом и сырно-масленном плане. Что тут еще описывать – типец этот известен всем, так как временной и территориальный ареал его гнездовий безграничен. Таковыми были ловкие купчики, предприимчивые приказные, общежитские завхозы, пробивные для своей пользы снабженцы и прочие молодцы, чей социальный лифт выбился на некий вышесредний уровень и уперся в потолок собственной хитрозадости.

Ну, ладно, вот еще несколько отрывистых мазков. Надбровные дуги и нос Лысова выступали, лоб и подбородок слегка западали, ноздри прятались под крылья носа, а уши выглядывали из-за щек. На покатой со всех сторон его голове короткая седая стерня чередовалась с плешью, лобными морщинами и затылочными складками. Глаза смотрели вызывающе, но криво, положение верхних век выдавало хитрость, а состояние нижних образ жизни. В шею вросла жевтявая цепь, а в десны керамогранитные зубы.

На Лысове плотно, в животный натяг, сидела темная спортивная куртка, похожая при этом одновременно на фуфайку и на пиджак. На рукавах выше локтя белели широкие полосы. А через правое плечо висел карабин. Штаны и обувь на главе тоже были, но, наткнувшись на воронено-лоснящийся ствол, взгляд отказывался фиксировать их за незначительностью.

Лысов шел фактически один, но в отдалении за ним двигался джип. В его окнах, открытых по причине свежего воздуха, густо виднелись рожи наглого свойства.

Старички изображали с улыбкой мимов, пока Лысов не подошел к ним почти вплотную. Тут у Алексея Микитича сработали рефлексы вышколенного совкового служащего.

- Э-э, здравствуйте, Сергей Михайлович, как ваше э-э здоровьичко? Детишки как, с супружницей?

- Добрый день, Сергей Михайлович, добрый день! – подхватила эстафету сельская интеллигенция.

Лысов подал для рукообъятий ладонь, посмотрел на предметы пикника и заговорил приподнято и как-то подозрительно игриво и ласков.

- Здравствуйте, дорогие наши, значит, ветераны. От лица поселковой администрации и от себя лично и от лица МЭРА!.. поздравляю вас, значит, с праздником Великой Победы и желаю вам здоровья и бодрости на пути… э… к… словом желаю, значит.

Дорогие ветераны с прогибом приложились к ручке и всячески заюлили. А Егор Акимыч считался не дорогой, и поэтому от ручки молча и брезгливо отвернулся.

- Все дела, дела. Не успел с утра поздравить за разговорами, значит… Поэтому как вам наши скромные подарки? Угодили нашим дорогим ветеранам?

Дорогие продолжали наперебой расшаркиваться.

Димитрий Василич:

- Уж такие подарки всё-все, такие подарки, очень благодарим…

Алексей Микитич:

- Уж как угодили! Спасибочки и от лица ветеранов, и моего личного э-э… лица.

Лысов энергично кивнул.

- Вот и хорошо! Вы уж тоже теперь, значит, не подкачайте в преддверии выборов. Своим авторитетом поддержите, значит… достойную кандидатуру. А уж мы не забудем. И МЭРИЯ!.. поддерживает. Господин МЭР!.. Лично.

Микитич:

- Уж мы за вас Сергей Михайлович завсегда…

Митрасилич:

- Я немедля проведу агитационную работу в слоях населения…

Лысов сиял – доволен и благодушен, как перед ненастьем – тоже что ли выпил, расслабился…

- Вот и зае… отлично! Отлично, значит, вам ставлю, дорогие наши ветераны, так ведь, Димитрий Василич, вы в школе говорите – отлично! Ну, всего хорошего, дорогие наши ветераны, здоровья, значит, вам еще раз, и если что смотрите… себя берегите, у нас ведь еще столько работы с вами впереди.

Димитрий Василич ответил чуть ли не земным поклоном.

- Спасибо вам, Сергей Михайлович, от всей всё также души.

Глава поддернул свою винтовку и хотел уже повернуться к ветеранам тылом, но тут конечно не мог не вылезти неугомонный Алексей Микитич.

- А вы никак охотились нынче, Сергей Михайлович? Отдохнуть решили, поохотиться, значит?

Ответ прозвучал уже значительно суше, чем предыдущий елей, настороженней что ли…

- Да нет, некогда отдыхать. Работы столько, что и не продохнуть. Претворяю, значит, в жизнь решение администрации о благоустройстве улиц. Сотрудники мои очищают, так сказать, улицы от бродячего, значит, скота.

- Ну, счастливенько вам, Сергей Михайлович.

- Ни пуха всё-всё ни пера…

Лысов удалился далее. Джип проследовал за ним.

Дорогие ветераны смотрели вслед своему главе как-то потерянно и тоскливо.

- Тьфу… - плюнул за их спинами недорогой ветеран Егор Акимыч.

- Чего ты, Акимка, тут мне плюешься? – встрепенулся Алексей Микитич. – Чего плюешься мне тут?

- Всё также… - присоединился Димитрий Василич.

- Тьфу! – раздельно повторил Акимыч. - Смотреть противно! Всю задницу Лыске вылизали. Тьфу!

Алексей Микитич сказал:

- Э-э…

А Димитрий Василич:

- Всё также…

Из сырого овражка с хрустом и чавканьем выбралась костистая коровешка. Бродячая скотина безразлично глянул на ветеранов, на уходящего Лысова и, приподняв хвост, опросталась.

Воины механически снова уселись рядком на бревно.

- Паразит, – сказал с глубокой и древней печалью Алексей Микитич.

- Кто? – спросил Акимыч.

- Да Лыска, кто ж еще-то… Надысь приходит ко мне и говорит, если, мол, я ему фиктивный «УАЗик» за госномером Б 2135 ХЕ задним числом не спишу, он мне газификацию к дому проводить не будет.

- А ты?.. – вскинул бровь Акимыч. - А… чего спрашивать, на этом «УАЗе» теперь дядька его ездит.

- Да-а…

- А я, - тоже начал Димитрий Василич, - по-за-той еще весной вижу, пашут глубоко, породу материнскую наверх выворачивают. Я к Лысову – вот, всё также: пахота заглублённая, плодородный слой запахивается. Вот, говорю, на наших почвах вот на данном статистическом уровне пахать надо.

- А он что?

- А он – ты говорит, Димитрий Василич, чего в школе учил? Биологию, говорю, всё-всё учил, зоологию и ботанику.

- А он?

- А он – я, говорит, ботаников исключительно уважаю, а то послал бы тебя, говорит, Димитрий Василич, к едрене всё также фене. Поэтому иди, говорит, Митрасилич, ты к едрене фене, потому что никому земля эта на хрен не уперлась. Она теперь не колхозная, не совхозная, а не разбери-поймешь какое хозяйство.

Егор Акимыч сурово кивнул.

- А я ему в ту посевную прямо сказал – если ты, Лыска, посевные площади под городских садоводов сдашь, то я всех твоих дядьёв, братьёв да свояков, что тут понастроились сожгу нахрен!

Алексей Микитич ахнул.

- Прям так и сказал?!

- Прям так! Взрезал правде матку!

- А он? – тоже запереживал Митрасилич.

Егор Акимыч многозначительно цыкнул зубом.

- Полицаю участковому меня сдал, будто я пьяный угрожаю. А я тверёзый угрожал! Это я уж потом…

По-бабьи всплеснув руками Егор Акимыч заголосил:

- Вечно ты! Вот ведь смолоду ты такой! Террорист чеченов! И как только не боишься! И не научила тебя жизнь…

- А чего меня учить! Я уж, слава Богу, ученный. Мне бояться нечего! И терять, стало быть, тоже! Сами пусть бояться!

- Ну и чего ты исделаешь? Революцию что ль подымешь? Ты вон подымалку свою поднять не можешь, а туда же!

- Это точно всё также… - печально подтвердил Димитрий Василич, - не подымешь уже подымалку, никак… А они там как жрали всё-всё, так и будут жрать, а мы как голодовали…

- Может… - не сдался Егор Акимыч. – Может молодые кто подымет?

- Ага! Как жа! Молодые что ль дурней тебя? Они вона деньги зарабатывают. Зашибают как нам и не снилося… - рука Алексея Микитича устремилась аж в зенит, показывая как много зашибают молодые.

- Эх! – только и вздохнул, окончательно сокрушившись Акимыч.

- Эхь… - подтвердил Алексей Микитич.

- Всё-всё… - хотел присовокупить Димитрий Василич, но его перебил революционно настроенный товарищ.

- Один хрен нельзя терпеть! Давай… Давай-ка мать-перемать, водки дернем! Только… моя пустая уже.

- А вот у Димитрия Василича полная!

Не споря, учитель вытащил бутылку.

- Ох… Давайте, друзья, за турбулентность.

- Ну, Митрасилич! – хмыкнул Микитич. - Ты бы еще за энтропию выпить предложил!

Выпили.

- Ну, чего, может э-э теперича и по домам?

Откуда ни возьмись, снова стремительно нарисовался Витька. И снова Витька бился с кем-то невидимым.

- Сам ты придурок! Сучок драный! Бляха!

- Эй, кого это ты, Витя, - спросил Егор Акимыч, - так костеришь?

- Да ну его… Бляха! Морду наел, ходит теперь тут как хозяин!

- Да кто? – почему-то не понял Алексей Микитич.

- Да Лысов, кто же еще!? Я там Жучке фуфайку старую приспособил под крыльцом у конторы, а он – иди, говорит, отсюда, придурок контуженный! Сука! Охрану себе завел – братков из города! Салаги! Мы у себя в роте таких сук… А, бесполезно… Молока Жучке надо бы найти…

Витька сделал два быстрых шага и остановился, заморгал, дернул головой, будто ткнулся лицом в невидимую липкую парящую в воздухе паутину. Стал утирать лицо, снимать с него вязкие нити, потом в спине у него будто щелкнул переключатель и сломал, сложил спину пополам. Витька согнулся, ткнулся лицом в ладони, упал на колени, всхлипнул.

- Приключилось чего-то… - осторожно спросил Егор Акимыч, - а, Виктор?…

- Гады… гад…

- Чего такое, Витек?

- Лысов гад… Жучку… в брюхо прямо… а у нее четыре карапуза, вот такие… А я молоко… а там кровь… снова кровь…

Старички не знали, что и сказать. Нашелся Алексей Микитич:

- Витька! А тебя мать ищет! А ты чего такой-то? Бегаешь все…

Витька поднялся, обвел дедов большими как оловянные плошки глазами. Вряд ли что-то действительно замечая, оглядел поскотину, край села. Но вдруг увидел, узнал, угадал или почувствовал – уходящего по улице Лысова и медленно катящийся за ним джип.

На лице Витьки появилось странное и страшное выражение – каменная мертвая решимость, ясная твердость, страдальческая и одновременно светлая обреченность. Это было пугающе – будто на припухлое, нескладное, почти детское лицо наложили лик мученика или убийцы. Наверное, с таким выражением лица шли в последнюю атаку выдуманные и погибшие пионеры-герои – и так же ушел Витька.

Трам-тара-рам! Заколотило! Загремело! Затопало! Склянки, банки, рынды, дурынды!

- Что ж такое-то! Вы чего сегодня Полпотехины взялись кругами по поскотине бегать?! А, Мария? Что за потеха опять на полдеревни?!

- Тише, дядя Егор, не выступай. Витя мой не пробегал? – это и вправду снова Мария на всей крейсерской скорости вылетевшая на ветеранов. Разрыв с Витькой, как видим, оказался значительно сокращен.

- Пробегал, пробегал, Мария Федоровна, – услужливо подсказал Димитрий Василич. – Туда пронесся всё также. Только что…

- А вы опять пьете? – отметила Мария. – Ой, смотрите, мужички, как бы вам не поплохело.

- Да это ж разве водка! Она ж немецкая.

- Шнапс всё также.

- Мы его ведрами пить можем.

На неловкие оправдания, выдвинутые бойцами, Мария хотела сказать что-то по-женски веское и гвоздящее, но ее перебил Егор Акимыч.

- А вон и Витька твой. С пацанами какими-то. – Акимыч показал через улицу, где у задов огорода Кужирки Мартынова начиналась какая-то возня.

- С не местными… аборигенами, – уточнил зоркий Димитрий Василич.

- С городскими, – констатировал Алексей Микитич. – Охь! Чего это?!

Неясная возня в какой-то миг оформилась в совершенно отчетливую драку. Закрутился яростный клубок, потом распался – двое выдернули из месива пухлую и низкую фигуру и поволокли прочь. Обозначился Витька – окруженный тремя массивными шкафами, но что поразительно, кажется, не отбивался от них, а нападал!

С прегазовкой подлетел Лысовский джип, из него выскочили еще двое, они бодро упаковали пухлую фигуру внутрь и присоединились к замесу. Витьку сгрудили.

- Ах, - Мария наблюдала за всем этим действом из-под руки, монументально задрав свои бушприты. – Чего это?

Груда снова распалась. Витька выскочил из круга, подскочил к Кужиркиной изгороди, в два пинка выбил из нее жердь и снова вернулся в компанию, где его нежно ждали.

- Ты глянь! Витька, кажись, поднял чего-то! – восхитился Егор Акимыч. – Поднял-таки!

Прямо с подхода щуплый Витька неожиданно мощно по-богатырски пересветил первому сунувшемуся здоровому челубею жердёй так, что того сбило с копыт метра на три.

- Ой! Никак городские Витю моего бьют, – сообразила вдруг Мария.

- Бьют… - согласился Алексей Микитич, – да что-то всё никак.

- Это всё также естественно объяснимо. Оглобля она физически сильнее, – пояснил естественник Димитрий Василич.

Раздался хруст.

- Ты глянь! Сломали! Шпанюки! Ишак вас нюхал! До хрена ж их! Витька! Я сейчас! Держись! Эй, да Кужирку, Кужирку зовите! Мы им!!!

Выдохнув сей сдобренный свежим аэроспиритусом клич Егор Акимыч рванул в драку.

- Кужирки уж дня три как нету, скотина орет ни поята, ни кормлета, – отметила Мария, и, причитая, устремилась за Акимычем.

- А какая у Кужирки скотина? – удивился Димитрий Василич.

- Кобель! – ответствовал Алексей Микитич.

Алексей Микитич и Димитрий Василич подхватили все подарочные пакеты, недопитую водку, початую закуску и, чуть покачиваясь и оступаясь, посеменили за Акимычем и Марией, из предосторожности не особенно торопясь, но из солидарности не сильно отставая. И думая в унисон, что кабы Кужирка и, правда сидел дома, то давно услышал бы драку, и уже бы минут пять как пинал трупы взлупцованных городских.

Поиск по сайту: