Читателю по поводу этого повествования

В этой повести наверняка будет большая путаница персонажей, сюжетных линий и хитросплетений различных стихийных и прозаических сил. А может и не будет, но на всякий случай предупреждаю об этом заранее, дабы не навлечь на себя обвинений в писательской несостоятельности и раннем маразме. Впрочем ни того ни другого я как практикующий на себе психиатр исключить не могу.

Персонажи и соответствующие им сюжетные линии могут возникать ниоткуда и пропадать туда же на протяжении одной строки, но могут и функционировать вполне себе листа три, чтобы потом снова пропасть и не появиться или появится внезапно в третьем томе. Я понимаю, что подобное обращение с литературным материалом будет раздражать читателя, но что делать… нет, я действительно не знаю что делать.

В помощь читателю могу посоветовать не думать при чтении и воспринимать текущее повествование как вид из окна поезда стремительно стоящего на вокзале мимо бегущих пассажиров.

Скажете фраза идиотская? Ан нет! Поскольку движение относительно, то стоящий поезд является движущимся по отношению к бегущим на посадку пассажирам, если принять их за точку отсчета.

Словом, видите вы пробегающих персонажей за окном поезда и не знаете, пробегут ли они безвозвратно, или сядут в ваш вагон, а то и самое ваше купе, проедут два перегона или останутся до конечной. А может у вас произойдет с ними по вагонному знакомству драка, брак или даже дружба. Или просто вы столкнетесь с ними на остановке в Рузаевке в очереди за кальвадосом и растворимой лапшой, когда в третьем томе поедете обратно.

Вот так и здесь.

Что касаемо стихийных и прозаических сил, то кроме двух классических будет еще несколько начал таинственных, роль, которых и ориентация будет раскрываться по ходу повествования, и несколько сил хаотических, которые могут метаться туберозным цветком от одного берега жизненной полыньи до другого.

В числе хаотических сил выступает тако же и автор, который может, как минимум запутаться, а как максимум сознательно перейти на темную сторону зла.

На поскотине было хорошо. Солнышко начинало припекать, но свежий ветерок нес прохладу из ближнего оврага, на тенистом дне которого прикрытый кустами, присыпанный листвой и хламом доживал последние дни лежалый снежок.

Алексей Микитич поднес к глазам бумажный стаканчик, свернутый в виде кулька из давешней прокламации.

- «Глава поселковой администрации Лысов …И мерия…» - прочел он снова, - Эх-хе-х. Мерия! Придумали же слово! Нет, чтобы написать нормально - «гориспоком».

- Да уж писали бы сразу – комендатура! – В сердцах резанул Егор Акимыч. - А что?! Нынче чего творится! Полицаи разные, департаменты, ети её в душу!

- Да. Всё-всё всё также… - Димитрий Василич опрокинул пустой стаканчик надо ртом. Стаканчик оказался действительно пуст. - Номера выдали какие-то социальные, будто бирки. Пометили всех как крупно-рогатый скот.

Последние слова почему-то окончательно взъярили Егора Акимыча

- Да, пометили… А у меня уже есть номер! Мне хватит! Вота! Вота вам! – Акимыч задрал рукав и выкинул левую руку в недвусмысленном жесте, показывая непоименованным супостатам сами понимаете что.

Алексей Микитич и Димитрий Василич с двух сторон уставились на сгиб его локтя.

- Эхь! А я и не знал…

- Да-а… Так ты, Егор Акимыч, этот… бухенвальдский набат… освенцим… R1 – что значит?

Димитрий Василич осторожно тронул пальцем синюю, глубоко вросшую в кожу, будто подернутую бельмом, концлагерную татуировку

- Советский военнопленный. - Егор Акимыч опустил и застегнул рукав. - А! Чего там… Бывало и похуже… Наливай.

Разлили водку.

- Вторую не чокаясь. За тех, кто тама остался…

Выпили молча. Закусили. Выдержали минуту.

- В этот раз больше дали, – сказал Алексей Микитич.

- А?

- В этот раз э-э, Акимыч… говорю, больше продуктов дали.

- Да. Так ведь и нас, все-также, меньше стало, - резонно заметил Димитрий Василич

Снова потянул ветерок, снова припекло солнышко. Листики шевелились на кустах.

Алексей Микитич щурился по сторонам. Печалиться на самом деле не хотелось. И водочка проложила свою теплую стежку от желудка к сердцу. И благодарная середышка вроде даже стучать стала ровнее да бодрее, но и в то же время незаметнее, вроде, как даже и нету его, и не чуется оно как обычно колотьем и ломотой или, скажем, торакалгией.

- Эхь! Вроде захорошело! – не сдержал улыбу Алексей Микитич.

- Да все-также, жизнь вроде налаживается. Хорошо жить-то! Бытие так сказать в юдоли! - Димитрий Василич был настоящим сельским интеллигентом и потому не чужд любомудрия.

- Давай по еще что ли? – резюмировал Егор Акимыч.

Выпили по еще.

Тут вдруг появился Витька Полпотехин в полевой «афганке-стекляшке» с оттопыренным карманом под ассегай и больших рыночных кроссовках.

Витька бежал из деревни – заполошно и быстро, словно спасаясь от кого-то. Резко остановился на краю улицы, стал озираться, дыша тяжело и сбивчиво. Потом, решительно озлившись на невидимых преследователей, стал молча и сильно делать в их сторону различные телодвижения – бить их тени или, к слову сказать, астральные тела кулаками, пинать, демонстрируя армейский комплекс рукопашного боя, а так же показывать им кукиши, согнутые в локте руки и поддернутые и акцентированные обеими руками промежности.

Так же внезапно как начал Витька все закончил, и, не замечая ветеранов, рванул мимо них вглубь поскотины.

Ветераны слегка ошалело посмотрели ему вслед.

- Кто это, Акимыч? – спросил Алексей Микитич.

- Да это же Витька, Полпотехина сын. Из армии недавно, из Чечни вернулся.

- А-а, точно он, – узнал Витьку и Димитрий Василич. - Я всё-всё также учил его в средних классах. Биологию преподавал. Видоизменился Виктор, возмужал. Посерьезнел.

- Да, ишь ты, и не узнаешь, его нонче, здоровый какой стал. А вроде недавно совсем – голопузый по поскотине бегал.

- Да, - подтвердил Егор Акимыч. - Здоровый. Говорят, он там, на войне головой тронулся. Контузия, или что?

Снова неожиданно появился Витька.

- Здорово, отцы!

- И ты, сынок, здравствуй, – сказал Егор Акимыч.

Витька оглядел раскинутую на бревешке снедь, кульковые стаканчики в руках стариков.

- А! Да у вас никак веселье?

- Да, сынок, иди с нами, выпей грамульку, ради праздничка.

- Давайте

Витька перехватил Акимовский кулек, быстро замахнул, занюхал рукавом.

- А можно я колбасы возьму? Для Жучки, а? Жучка ощенилось! Четверо, блин! Вот такие карапузы! А главное прямо у правления под крыльцом! Вот же бляха, нашла место!

Не дожидаясь ответа, Витька взял несколько кусков нарезанной колбасы

- А что празднуете? Празднуете-то чего?

- Тык ведь э-э… - затянул неуверенно Алексей Микитич. - Победа… Отмечаем.

- Погода хорошая и вообще, состояние нижних слоев атмосферы… - Димитрий Василич сделал круговое движение рукой, - хорошо!

- Победа, сынок, – заключил Егор Акимыч. – Победа!

- Победа? – Витька выпустил стаканчик, посмотрел по очереди в благостные лица ветеранов. - Какая победа? Вы что, отцы, в маразме что ли? Какая нахрен победа? Там, бляха, наши гибнут, а вы тут победу отмечаете. Наши гибнут! Понимаете вы, нет?! А!

Витька махнул рукой. Убежал.

Ветераны снова смотрели ему вслед.

- И чего говорят, что тронулся? – удивился Алексей Микитич. - Нормальный парень.

- Нормальный. Двадцать лет, а уж с войны, – тихо сказал Егор Акимыч. - С войны. А мы тут… пьём.

Зависла невнятная пауза.

Вовка Дубровский и дядя Петя Куриный Бог трусили по деревне.

- Чего ты? Чего ты, дядь Петь, всполошился?

- Чего! Если он, курица его кракадила мать ити, на Солдатских горах копать собрался, то нельзя это!

- Да и хрен с ним, пусть копает.

- Нельзя! Кракадила тя ити!

- Чего нельзя то?

- Копать! Курица!

И они бежали дальше.

А село между тем цвело! Вернее зацветало. Скудно и не броско, но так болезненно пронзительно и нежно, что хотелось водки.

- Куда бежим-то, дядь Петь?

- К Генеральшихе.

- А у нее есть?

- У нее завсегда есть… Тьфу! Кракадила тя! При чем тут есть?! Не за тем мы, чтоб опять!

- А чего, праздничек же…

- Курица! Обратно ты за свое!

Вовке стало жаль своей распитой на двоих бутылки.

- Стой, дядь Петь! Не пойду я.

Остановившись посреди улицы, Дубровский принял позу гордую и независимую.

- Домой пойду. Ирка уже ждет, поди. Баню топить надо.

Сбитый с трусцы дядя Петя оступился и запнулся в собственных косолапых культяпках. Поминая поминутно курицу и кракадилу, Дядя Петя высказал все, что он думает о Вовке, его Ирке, его доме, его бане и заодно собаке.

- Ну ладно пойдем, - сказал Вовка.

Поиск по сайту: