Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС 9 страница

П. СЕМЬЯ_____________________________________ 77

теющего над пролетариатом экономического гнета выступает со всей своей резкостью толь­ко после того, как устранены все признанные законом особые привилегии класса капитали­стов и установлено полное юридическое равноправие обоих классов; демократическая рес­публика не уничтожает противоположности обоих классов — она, напротив, лишь создает почву, на которой развертывается борьба за разрешение этой противоположности. Равным образом, своеобразный характер господства мужа над женой в современной семье и необхо­димость установления действительного общественного равенства для обоих, а также способ достижения этого только тогда выступят в полном свете, когда супруги юридически станут вполне равноправными. Тогда обнаружится, что первой предпосылкой освобождения жен­щины является возвращение всего женского пола к общественному производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья перестала быть хозяйственной едини­цей общества.

Итак, мы имеем три главные формы брака, в общем и целом соответствующие трем глав­ным стадиям развития человечества. Дикости соответствует групповой брак, варварству — парный брак, цивилизации — моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией. Между парным браком и моногамией на высшей ступени варварства вклини­вается господство мужчин над рабынями и многоженство.

Как показало все наше изложение, своеобразие прогресса, который проявляется в этой по­следовательной смене форм, заключается в том, что половой свободы, присущей групповому браку, все более и более лишаются женщины, но не мужчины. И, действительно, групповой брак фактически существует для мужчин и по настоящее время. То, что со стороны женщи­ны считается преступлением и влечет за собой тяжелые правовые и общественные последст­вия, для мужчины считается чем-то почетным или, в худшем случае, незначительным мо­ральным пятном, которое носят с удовольствием. Но чем больше старинный гетеризм изме­няется в наше время под воздействием капиталистического товарного производства и при­способляется к последнему, чем больше он превращается в неприкрытую проституцию, тем сильнее его деморализующее воздействие. При этом мужчин он деморализует гораздо боль­ше, чем женщин. Среди женщин проституция развращает только тех несчастных, которые становятся ее жертвами, да и их далеко не в той степени, как это обычно полагают. Зато всей мужской половине

____________ ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ, ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ГОСУДАРСТВА_________ 78

человеческого рода она придает низменный характер. Так, например, долгое пребывание в положении жениха в девяти случаях из десяти является настоящей подготовительной шко­лой супружеской неверности.

Но мы идем навстречу общественному перевороту, когда существовавшие до сих пор экономические основы моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и основы се дополне­ния — проституции. Моногамия возникла вследствие сосредоточения больших богатств в одних руках, — притом в руках мужчины, — и из потребности передать эти богатства по на­следству детям именно этого мужчины, а не кого-либо другого. Для этого была нужна моно­гамия жены, а не мужа, так что эта моногамия жены отнюдь не препятствовала явной или тайной полигамии мужа. Но предстоящий общественный переворот, который превратит в общественную собственность, по меньшей мере, неизмеримо большую часть прочных, пере­даваемых по наследству богатств — средства производства, — сведет к минимуму всю эту заботу о том, кому передать наследство. Так как, однако, моногамия обязана своим происхо­ждением экономическим причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти причины?

Можно было бы не без основания ответить, что она не только не исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится. Потому что вместе с превращением средств произ­водства в общественную собственность исчезнет также и наемный труд, пролетариат, а сле­довательно, и необходимость для известного, поддающегося статистическому подсчету чис­ла женщин отдаваться за деньги. Проституция исчезнет, а моногамия, вместо того чтобы прекратить свое существование, станет, наконец, действительностью также и для мужчин.

Положение мужчин, таким образом, во всяком случае сильно изменится. Но и в положе­нии женщин, всех женщин, произойдет значительная перемена. С переходом средств произ­водства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйствен­ной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одина­ково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря этому отпадет беспокойство о «последствиях», которое в настоящее время составляет самый суще­ственный общественный момент, — моральный и экономический, — мешающий девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной для постепенного возникновения более свободных поло-

П. СЕМЬЯ_____________________________________ 79

вых отношений, а вместе с тем и более снисходительного подхода общественного мнения к девичьей чести и к женской стыдливости? И, наконец, разве мы не видели, что в современ­ном мире моногамия и проституция хотя и составляют противоположности, но противопо­ложности неразделимые, полюсы одного и того же общественного порядка? Может ли ис­чезнуть проституция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?

Здесь вступает в действие новый момент, который ко времени развития моногамии суще­ствовал самое большее лишь в зародыше, — индивидуальная половая любовь.

До средних веков не могло быть и речи об индивидуальной половой любви. Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти интимнейшие отно­шения. Но от этого до современной половой любви еще бесконечно далеко. На протяжении всей древности браки заключались родителями вступающих в брак сторон, которые спокой­но мирились с этим. Та скромная доля супружеской любви, которую знает древность, — не субъективная склонность, а объективная обязанность, не основа брака, а дополнение к нему. Любовные отношения в современном смысле имеют место в древности лишь вне официаль­ного общества. Пастухи, любовные радости и страдания которых нам воспевают Феокрит и Мосх, Дафнис и Хлоя Лонга94, — это исключительно рабы, не принимающие участия в делах государства, в жизненной сфере свободного гражданина. Но помимо любовных связей среди рабов мы встречаем такие связи только как продукт распада гибнущего древнего мира, и притом связи с женщинами, которые также стоят вне официального общества, — с гетерами, то есть чужестранками или вольноотпущенницами: в Афинах — накануне их упадка, в Риме — во времена империи. Если же любовные связи действительно возникали между свобод­ными гражданами и гражданками, то только как нарушение супружеской верности. А для классического поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакреонта, половая любовь в нашем смысле была настолько безразлична, что для него безразличен был даже пол люби­мого существа.

Современная половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь; в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось

____________ ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ, ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ГОСУДАРСТВА_________ 80

ее согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что не­возможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не вели­чайшим несчастьем; они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу, что в древности бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. И, наконец, появляется новый нравственный критерий для осужде­ния и оправдания половой связи; спрашивают не только о том, была ли она брачной или вне­брачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нет? Понятно, что в феодаль­ной или буржуазной практике с этим новым критерием обстоит не лучше, чем со всеми дру­гими критериями морали, — с ним не считаются. Но относятся к нему и не хуже, чем к дру­гим: он так же, как и те, признается — в теории, на бумаге. А большего и требовать пока нельзя.

Средневековье начинает с того, на чем остановился древний мир со своими зачатками по­ловой любви, — с прелюбодеяния. Мы уже описали рыцарскую любовь, создавшую песни рассвета. От этой любви, стремящейся к разрушению брака, до любви, которая должна стать его основой, лежит еще далекий путь, который рыцарство так и не прошло до конца. Даже переходя от легкомысленных романских народов к добродетельным германцам, мы находим в «Песне о Нибелунгах», что Кримхильда, хотя она втайне влюблена в Зигфрида не меньше, чем он в нее, когда Гунтер объявляет ей, что просватал ее за некоего рыцаря, и при этом не называет его имени, отвечает просто:

«Вам не нужно меня просить; как Вы мне прикажете, так я всегда и буду поступать; кого Вы, государь, да­дите мне в мужья, с тем я охотно обручусь»⁹⁵.

Ей даже в голову не приходит, что здесь вообще может быть принята во внимание ее лю­бовь. Гунтер сватается за Брунхильду, а Этцель — за Кримхильду, которых они ни разу не видели; точно так же в «Гудрун»⁹⁶ Зигебант ирландский сватается за норвежскую Уту, Хе-тель хегелингский — за Хильду ирландскую, наконец Зигфрид морландский, Хартмут ор-манский и Хервиг зеландский — за Гудрун; и только здесь последняя свободно решает в пользу Хервига. По общему правилу, невесту для молодого князя подыскивают его родите­ли, если они еще живы; в противном случае он это делает сам, советуясь с крупными васса­лами, мнение которых во всех случаях пользуется большим весом. Да иначе и быть не могло. Для рыцаря или барона, как и для самого владетельного князя, женитьба — политический акт, случай для увеличения своего могущества при помощи новых союзов; решающую роль

П. СЕМЬЯ_____________________________________ 81

должны играть интересы дома, а отнюдь не личные желания. Как в таких условиях при за­ключении брака последнее слово могло принадлежать любви?

То же самое было у цехового бюргера средневековых городов. Уже одни охранявшие его привилегии, создававшие всевозможные ограничения цеховые уставы, искусственные пере­городки, отделявшие его юридически здесь — от других цехов, там — от его же товарищей по цеху, тут — от его подмастерьев и учеников, — достаточно суживали круг, в котором он мог искать себе подходящую супругу. А какая из невест была наиболее подходящей, реша­лось при этой запутанной системе безусловно не его индивидуальным желанием, а интере­сами семьи.

Таким образом, в бесчисленном множестве случаев заключение брака до самого конца средних веков оставалось тем, чем оно было с самого начала, — делом, которое решалось не самими вступающими в брак. Вначале люди появлялись на свет уже состоящими в браке — в браке с целой группой лиц другого пола. В позднейших формах группового брака сохраня­лось, вероятно, такое же положение, только при все большем сужении группы. При парном браке, как правило, матери договариваются относительно браков своих детей; и здесь также решающую роль играют соображения о новых родственных связях, которые должны обеспе­чить молодой паре более прочное положение в роде и племени. А когда с торжеством част­ной собственности над общей и с появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству господствующее положение заняли отцовское право и моногамия, тогда заклю­чение брака стало целиком зависеть от соображений экономического характера. Форма бра­ка-купли исчезает, но по сути дела такой брак осуществляется во все возрастающих масшта­бах, так что не только на женщину, но и на мужчину устанавливается цена, причем не по их личным качествам, а по их имуществу. В практике господствующих классов с самого начала было неслыханным делом, чтобы взаимная склонность сторон преобладала над всеми дру­гими соображениями. Нечто подобное встречалось разве только в мире романтики или у уг­нетенных классов, которые в счет не шли.

Таково было положение к моменту, когда капиталистическое производство со времени географических открытий, благодаря развитию мировой торговли и мануфактуры, вступило в стадию подготовки к мировому господству. Можно было полагать, что этот способ заклю­чения браков будет для него самым подходящим, и это действительно так и оказалось. Одна­ко — ирония

____________ ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ, ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ГОСУДАРСТВА_________ 82

мировой истории неисчерпаема — именно капиталистическому производству суждено было пробить здесь решающую брешь. Превратив все в товары, оно уничтожило все исконные, сохранившиеся от прошлого отношения, на место унаследованных обычаев, исторического права оно поставило куплю и продажу, «свободный» договор. Английский юрист Г. С. Мейн полагал, что сделал величайшее открытие своим утверждением, что весь наш прогресс, срав­нительно с предыдущими эпохами, состоит в переходе from status to contract* — от унаследо­ванного порядка к порядку, устанавливаемому свободным договором⁹⁷; впрочем, — на­сколько это вообще правильно, это было сказано уже в «Коммунистическом манифесте»⁹⁸.

Но заключать договоры могут люди, которые в состоянии свободно располагать своей личностью, поступками и имуществом и равноправны по отношению друг к другу. Создание таких «свободных» и «равных» людей именно и было одним из главнейших дел капитали­стического производства. Хотя это вначале происходило еще только полусознательно и вдо­бавок облекалось в религиозную оболочку, все же со времени лютеранской и кальвинист­ской реформации было твердо установлено положение, что человек только в том случае не­сет полную ответственность за свои поступки, если он совершил их, обладая полной свобо­дой воли, и что нравственным долгом является сопротивление всякому принуждению к без­нравственному поступку. Но как же согласовалось это с прежней практикой заключения браков? Согласно буржуазному пониманию, брак был договором, юридической сделкой, и притом самой важной из всех, так как она на всю жизнь определяла судьбу тела и души двух человек. В ту пору формально сделка эта, правда, заключалась добровольно; без согласия сторон дело не решалось. Но слишком хорошо было известно, как получалось это согласие и кто фактически заключал брак. Между тем, если при заключении других договоров требова­лось действительно свободное решение, то почему этого не требовалось в данном случае? Разве двое молодых людей, которым предстояло соединиться, не имели права свободно рас­полагать собой, своим телом и его органами? Разве благодаря рыцарству не вошла в моду половая любовь и разве, в противоположность рыцарской любви, связанной с прелюбодея­нием, супружеская любовь не была ее правильной буржуазной формой? Но если долг супру­гов любить друг друга, то разве не в такой же мере было долгом любящих вступать в брак друг с другом и ни с кем

— от статута к договору. Ред.

П. СЕМЬЯ_____________________________________ 83

другим? И разве это право любящих не стояло выше права родителей, родственников и иных обычных брачных маклеров и сводников? И если право свободного личного выбора бесце­ремонно вторглось в сферу церкви и религии, то могло ли оно остановиться перед невыно­симым притязанием старшего поколения распоряжаться телом, душой, имуществом, счасть­ем и несчастьем младшего?

Эти вопросы не могли не встать в такое время, когда были ослаблены все старые узы об­щества и поколеблены все унаследованные от прошлого представления. Мир сразу сделался почти в десять раз больше; вместо четверти одного полушария перед взором западноевро­пейцев теперь предстал весь земной шар, и они спешили завладеть остальными семью чет­вертями. И вместе со старинными барьерами, ограничивавшими человека рамками его роди­ны, пали также и тысячелетние рамки традиционного средневекового способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно более широкий горизонт. Ка­кое значение могли иметь репутация порядочности и унаследованные от ряда поколений по­четные цеховые привилегии для молодого человека, которого манили к себе богатства Ин­дии, золотые и серебряные рудники Мексики и Потоси? То была для буржуазии пора стран­ствующего рыцарства; она также переживала свою романтику и свои любовные мечтания, но на буржуазный манер и в конечном счете с буржуазными целями.

Так произошло то, что поднимающаяся буржуазия, в особенности в протестантских стра­нах, где больше всего был поколеблен существующий порядок, все более и более стала при­знавать свободу заключения договора также и в отношении брака и осуществлять ее выше­описанным образом. Брак оставался классовым браком, но в пределах класса сторонам была предоставлена известная свобода выбора. И на бумаге, в теоретической морали и в поэтиче­ском изображении, не было ничего более незыблемого и прочно установленного, чем поло­жение о безнравственности всякого брака, не покоящегося на взаимной половой любви и на действительно свободном согласии супругов. Одним словом, брак по любви был провозгла­шен правом человека, и притом не только droit de l'homme*, но, в виде исключения, и droit de la femme**.

Но это право человека в одном отношении отличалось от всех остальных так называемых прав человека. Тогда как эти

Игра слов: «droit de l'homme» означает («право человека», а также «право мужчины». Ред. * — правом женщины. Ред.

____________ ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ, ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ГОСУДАРСТВА_________ 84

последние на практике распространялись только на господствующий класс — буржуазию — и прямо или косвенно сводились на нет для угнетенного класса — пролетариата, здесь снова сказывается ирония истории. Господствующий класс остается подвластным известным эко­номическим влияниям, и поэтому только в исключительных случаях в его среде бывают дей­ствительно свободно заключаемые браки, тогда как в среде угнетенного класса они, как мы видели, являются правилом.

Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим достоянием только после того, как уничтожение капиталистического производства и созданных им от­ношений собственности устранит все побочные, экономические соображения, оказывающие теперь еще столь громадное влияние на выбор супруга. Тогда уже не останется больше ника­кого другого мотива, кроме взаимной склонности.

Так как половая любовь по природе своей исключительна,— хотя это ныне соблюдается только женщиной, — то брак, основанный на половой любви, по природе своей является единобрачием. Мы видели, насколько прав был Бахофен, когда он рассматривал переход от группового брака к единобрачию как прогресс, которым мы обязаны преимущественно женщинам; только дальнейший шаг от парного брака к моногамии был делом мужчин; исто­рически он по существу заключался в ухудшении положения женщин и облегчении неверно­сти для мужчин. Поэтому, как только отпадут экономические соображения, вследствие кото­рых женщины мирились с этой обычной неверностью мужчин, — забота о своем собствен­ном существовании и еще более о будущности детей, — так достигнутое благодаря этому равноправие женщины, судя по всему прежнему опыту, будет в бесконечно большей степени способствовать действительной моногамии мужчин, чем полиандрии женщин.

Но при этом от моногамии безусловно отпадут те характерные черты, которые ей навяза­ны ее возникновением из отношений собственности, а именно, во-первых, господство муж­чины и, во-вторых, нерасторжимость брака. Господство мужчины в браке есть простое след­ствие его экономического господства и само собой исчезает вместе с последним. Нерастор­жимость брака — это отчасти следствие экономических условий, при которых возникла мо­ногамия, отчасти традиция того времени, когда связь этих экономических условий с монога­мией еще не понималась правильно и утрированно трактовалась религией. Эта нерасторжи­мость брака уже в настоящее время нарушается в тысячах случаев. Если нравственным явля­ется только брак, основанный на любви, то он и остается таковым только пока

П. СЕМЬЯ_____________________________________ 85

любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссяк­ло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести че­рез ненужную грязь бракоразводного процесса.

Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между по­лами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по пре­имуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет уст­ранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколе­ние мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за дру­гие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни от­даваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказы­ваться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответст­венно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, — и точка.

Вернемся, однако, к Моргану, от которого мы порядочно удалились. Историческое иссле­дование развившихся в период цивилизации общественных учреждений выходит за рамки его книги. На судьбе моногамии в течение этого периода он останавливается поэтому лишь весьма кратко. Он также усматривает в дальнейшем развитии моногамной семьи известный прогресс, приближение к полному равноправию полов, не считая, однако, эту цель уже дос­тигнутой. Но, — говорит он, —

«если признать тот факт, что семья последовательно прошла через четыре формы и находится теперь в пя­той, то возникает вопрос, может ли эта форма сохраниться на длительный срок в будущем? Ответ возможен только один — она должна развиваться по мере развития общества и изменяться по мере изменения общества, точно так же как это было в прошлом. Являясь продуктом определенной общественной системы, она будет от­ражать состояние ее развития. Так как моногамная семья за период с начала цивилизации усовершенствовалась, и особенно заметно в современную эпоху, то можно, по меньшей мере, предполагать, что она способна к даль­нейшему совершенствованию, пока не будет достигнуто равенство полов. Если же моногамная семья в отда­ленном будущем окажется не способной удовлетворять потребности общества, то невозможно заранее предска­зать, какой характер будет иметь ее преемница»⁹⁹.

III ИРОКЕЗСКИЙ РОД

Мы переходим теперь к другому открытию Моргана, имеющему, по меньшей мере, такое же значение, как и воссоздание первобытной формы семьи на основании систем родства. Морган доказал, что обозначенные именами животных родовые союзы внутри племени у американских индейцев по существу тождественны с genea греков и gentes римлян; что аме­риканская форма — первоначальная, а греко-римская — позднейшая, производная; что вся общественная организация греков и римлян древнейшей эпохи с ее родом, фратрией и пле­менем находит себе точную параллель в организации американо-индейской; что род пред­ставляет собой учреждение, общее для всех народов, вплоть до их вступления в эпоху циви­лизации и даже еще позднее (насколько можно судить на основании имеющихся теперь у нас источников). Доказательство этого сразу разъяснило самые трудные разделы древнейшей греческой и римской истории и одновременно дало нам неожиданное истолкование основ­ных черт общественного строя первобытной эпохи до возникновения государства. Каким простым ни кажется это открытие, когда оно уже известно, все же Морган сделал это только в последнее время; в своей предыдущей книге, вышедшей в 1871 г.¹⁰⁰, он еще не проник в эту тайну, раскрытие которой заставило с тех пор приумолкнуть на время* обычно столь са­моуверенных английских знатоков первобытной истории.

Латинское слово gens, которое Морган везде употребляет для обозначения этого родового союза, происходит, как и грече-

Слова «на время» добавлены Энгельсом в издании 1891 года. Ред.

III. ИРОКЕЗСКИЙ РОД________________________________ 87

ское равнозначащее genos, от общеарийского корня gan (по-немецки kan, так как здесь, по общему правилу, вместо арийского g должно стоять k), означающего «рождать». Gens, genos, санскритское dschanas, готское (по указанному выше правилу) kuni, древнескандинавское и англосаксонское kyn, английское kin, средневерхненемецкое kunne означают одинаково род, происхождение. Однако латинское gens и греческое genos употребляются специально для обозначения такого родового союза, который гордится общим происхождением (в данном случае от одного общего родоначальника) и образует в силу связывающих его известных общественных и религиозных учреждений особую общность, происхождение и природа ко­торой оставались, тем не менее, до сих пор неясными для всех наших историков.

Мы уже видели выше, при рассмотрении пуналуальной семьи, каков состав рода в его первоначальной форме. Он состоит из всех лиц, которые путем пуналуального брака и со­гласно неизбежно господствующим при этом браке представлениям образуют признанное потомство одной определенной родоначальницы, основательницы рода. Так как при этой форме семьи отец не может быть установлен с достоверностью, то признается только жен­ская линия. Поскольку братья не могут жениться на своих сестрах, а лишь на женщинах дру­гого происхождения, то в силу материнского права дети, рожденные от них этими чужими женщинами, оказываются вне данного рода. Таким образом, внутри родового союза остается лишь потомство дочерей каждого поколения; потомство сыновей переходит в роды своих матерей. Чем же становится эта кровнородственная группа, после того как она конституиру­ется как особая группа по отношению к другим подобным группам внутри племени?

В качестве классической формы этого первоначального рода Морган берет род у ироке­зов, в частности у племени сенека. В этом племени имеется восемь родов, носящих названия животных: 1) Волк, 2) Медведь, 3) Черепаха, 4) Бобр, 5) Олень, 6) Кулик, 7) Цапля, 8) Сокол. В каждом роде господствуют следующие обычаи:

1. Род выбирает своего сахема (старейшину для мирного времени) и вождя (военного предводителя). Сахем должен был избираться из состава самого рода, и его должность пере­давалась по наследству внутри рода, поскольку по освобождении она должна была немед­ленно снова замещаться; военного предводителя можно было выбирать и не из членов рода, а временами его вообще могло не быть. Сахемом никогда

____________ ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ, ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ГОСУДАРСТВА_________ 88

не избирался сын предыдущего сахема, так как у ирокезов господствовало материнское пра­во, и сын, следовательно, принадлежал к другому роду, но часто избирался брат предыдуще­го сахема или сын его сестры. В выборах участвовали все — мужчины и женщины. Но из­брание подлежало утверждению со стороны остальных семи родов, и только после этого из­бранный торжественно вводился в должность и притом общим советом всего союза ироке­зов. Значение этого акта будет видно из дальнейшего. Власть сахема внутри рода была оте­ческая, чисто морального порядка; средствами принуждения он не располагал. Вместе с тем, он по должности состоял членом совета племени сенека, равно как и общего совета союза ирокезов. Военный вождь мог приказывать что-либо лишь во время военных походов.

2. Род по своему усмотрению смещает сахема и военного вождя. Это опять-таки решается
совместно мужчинами и женщинами. Смещенные должностные лица становятся после этого,
подобно другим, простыми воинами, частными лицами. Впрочем, совет племени может тоже
смещать сахемов, даже против воли рода.

3. Никто из членов рода не может вступать в брак внутри рода. Таково основное правило
рода, та связь, которая его скрепляет; это — негативное выражение того весьма определен­
ного кровного родства, в силу которого объединяемые им индивиды только и становятся ро­
дом. Открытием этого простого факта Морган впервые раскрыл сущность рода. Как мало до
сих пор понимали эту сущность, показывают прежние сообщения о дикарях и варварах, где
различные объединения, образующие составные элементы родового строя, без понимания и
без разбора смешиваются в одну кучу под названиями: племя, клан, тум и т. д., причем не­
редко о них говорится, что внутри такого объединения брак воспрещается. Это и создало
безнадежную путаницу, среди которой г-н Мак-Леннан смог выступить в роли Наполеона,
чтобы водворить порядок безапелляционным приговором: все племена делятся на такие,
внутри которых брак воспрещен (экзогамные), и такие, в которых он разрешается (эндогам­
ные). Вконец запутав таким образом вопрос, он пустился затем в глубокомысленнейшие ис­
следования, какая же из его обеих нелепых категорий более древняя — экзогамия или эндо­
гамия. С открытием рода, основанного на кровном родстве и вытекающей из этого невоз­
можности брака между его членами, эта бессмыслица рассеялась сама собой. — Разумеется,
на той ступени развития, на которой мы застаем ирокезов, запрещение брака внутри рода не­
рушимо соблюдается.

Поиск по сайту: