Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС 24 страница

Далее. Все повторяющиеся вспышки холеры, тифа, оспы и других эпидемических заболе­ваний показали английскому буржуа настоятельную необходимость улучшения санитарного состояния его городов, если он хочет спасти себя и свою семью от опасности пасть жертвой этих болезней. Поэтому самые вопиющие злоупотребления, описанные в этой книге, в на­стоящее время или устранены, или же сделаны менее заметными. Проведена или улучшена канализация; через многие из наихудших «трущоб», которые мне приходилось описывать, проложены широкие улицы; исчезла «Малая Ирландия», на очереди «Семь стрелок»304. Но какое это имеет значение? Ведь целые районы, которые я в 1844 г. мог бы описать как почти идиллические, теперь, с ростом городов, пришли в такое же состояние упадка, запустения, нищеты. Не встретишь больше только свиней да куч отбросов. Буржуазия достигла даль­нейших

___________ ПРИЛОЖЕНИЕ К АМЕР. ИЗД. «ПОЛОЖЕНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА В АНГЛИИ» 263

успехов в искусстве скрывать бедствия рабочего класса. Но в отношении жилищ рабочих никакого существенного улучшения не произошло, и это вполне доказывает отчет королев­ской комиссии 1885 г. «о жилищных условиях бедных»305. И то же самое — во всех осталь­ных отношениях. Полицейские приказы сыплются как из рога изобилия, но они могут только ограничить нищету рабочих, а не устранить ее.

Но если Англия выросла теперь из этого описанного мною юношеского возраста капита­листической эксплуатации, то другие страны только теперь достигли его. Франция, Герма­ния и особенно Америка — вот те грозные соперницы, которые, как я это предвидел в 1844 г., все более и более подрывают промышленную монополию Англии. Их промышлен­ность молода сравнительно с английской, но она растет гораздо более быстрым темпом; и в настоящее время — и это весьма любопытно — достигла почти той же ступени развития, на какой английская промышленность находилась в 1844 году. По отношению к Америке срав­нение особенно разительно. Конечно, внешние условия жизни рабочего класса в Америке весьма отличны от этих условий в Англии, но и тут и там действуют одни и те же экономи­ческие законы, так что результаты, хотя и не во всех отношениях тождественные, должны все же быть одного и того же порядка. Вот почему мы находим в Америке ту же борьбу за более короткий рабочий день, за законодательное ограничение рабочего времени, в особен­ности для женщин и детей на фабриках; находим в полном расцвете систему оплаты труда

товарами и систему коттеджей в сельских местностях306, — системы, которые используются «боссами» как средство господства над рабочими. Я только что получил американские газе­ты с сообщениями о крупной стачке 12000 пенсильванских горняков в Коннелсвиллском ок­руге, и мне кажется, что я читаю свое собственное описание стачки углекопов в Северной Англии в 1844 году³⁰⁷. То же самое надувательство рабочих при помощи фальшивых мер и весов; та же система оплаты труда товарами, та же попытка сломить сопротивление горняков при помощи последнего, но сокрушительного средства капиталистов — выселения рабочих из их жилищ, из коттеджей, принадлежащих компании.

Два обстоятельства долго мешали неизбежным следствиям капиталистической системы проявиться в Америке во всем своем блеске. Это — возможность легко и дешево приобре­тать в собственность землю и прилив иммигрантов. Это позволяло в течение многих лет ос­новной массе коренного американского населения еще в расцвете физических сил «отказы­ваться»

___________ ПРИЛОЖЕНИЕ К АМЕР. ИЗД. «ПОЛОЖЕНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА В АНГЛИИ» 264

от занятия наемным трудом и становиться фермерами, торговцами или предпринимателями, между тем как тяжелая работа по найму, положение пожизненного пролетария большей ча­стью выпадало на долю иммигрантов. Однако Америка переросла эту раннюю стадию. Без­граничные девственные леса исчезли, а еще более безграничные прерии все чаще и чаще пе­реходят из рук государства и штатов в руки частных собственников. Большой предохрани­тельный клапан, который препятствовал образованию постоянного класса пролетариев, фак­тически перестал действовать. В настоящее время в Америке существует класс пожизненных и даже потомственных пролетариев. Нация в шестьдесят миллионов, упорно — и притом со всеми шансами на успех — стремящаяся стать ведущей промышленной нацией мира, такая нация не может постоянно ввозить свой собственный класс наемных рабочих, даже если им­мигранты вливаются в нее в количестве полумиллиона в год. Тенденция капиталистической системы к окончательному расколу общества на два класса — горстку миллионеров, с одной стороны, и огромную массу наемных рабочих, с другой, — эта тенденция, несмотря на то, что с ней постоянно сталкиваются и ей противодействуют другие социальные факторы, ни­где не проявляется с большей силой, чем в Америке; в результате образовался класс корен­ных американских наемных рабочих, которые, правда, составляют в рабочем классе аристо­кратию по сравнению с иммигрантами, но которые с каждым днем все более и более сознают свою солидарность с последними и все острее чувствуют свою нынешнюю обреченность на пожизненный наемный труд, потому что они еще помнят минувшие дни, когда было сравни­тельно легко подняться на более высокую социальную ступень. Поэтому движение рабочего класса в Америке началось с подлинно американской энергией, а так как по ту сторону Ат­лантического океана события развиваются, по крайней мере, вдвое скорее, чем в Европе, то нам, может быть, еще доведется увидеть, как Америка займет ведущее положение и в этом отношении.

Для этого перевода я не пытался довести изложение книги до настоящего времени, пере­числить подробно все изменения, происшедшие с 1844 года. Не делал я этого по двум при­чинам: во-первых, чтобы сделать это как следует, пришлось бы почти удвоить объем книги, а перевод ее оказался для меня слишком неожиданным, чтобы я мог позволить себе пред­принять такой труд; а во-вторых, первый том «Капитала» Карла Маркса, английский перевод которого должен вскоре появиться, дает весьма подробное описание положения рабочего класса в Англии около 1865 г., то есть в то время, когда промышленное процве-

___________ ПРИЛОЖЕНИЕ К АМЕР. ИЗД. «ПОЛОЖЕНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА В АНГЛИИ» 265

тание Англии достигло своего кульминационного пункта. В таком случае мне пришлось бы повторять то, что уже исследовано в знаменитом произведении Маркса.

Вряд ли необходимо отмечать, что общая теоретическая точка зрения настоящей книги в философском, экономическом и политическом отношениях не вполне совпадает с моей тепе­решней точкой зрения. В 1844 г. еще не существовало современного международного социа­лизма, который с тех пор, прежде всего и почти исключительно благодаря трудам Маркса, полностью развился в науку. Моя книга представляет собой только одну из фаз его эмбрио­нального развития. И подобно тому как человеческий зародыш на самых ранних ступенях своего развития воспроизводит еще жаберные дуги наших предков — рыб, так и в этой книге повсюду заметны следы происхождения современного социализма от одного из его предков — немецкой философии. Так, в книге придается особое значение тому тезису, что комму­низм является не только партийной доктриной рабочего класса, но теорией, стремящейся к освобождению всего общества, включая и класс капиталистов, от тесных рамок современных отношений. В абстрактном смысле это утверждение верно, по на практике оно абсолютно бесполезно и даже хуже того. Поскольку имущие классы не только сами не испытывают ни­какой потребности в освобождении, но и противятся всеми силами самоосвобождению рабо­чего класса, постольку социальная революция должна быть подготовлена и осуществлена одним рабочим классом. Французские буржуа 1789 г. также объявляли освобождение бур­жуазии освобождением всего человечества; но дворянство и духовенство не пожелали с этим согласиться, и это утверждение, — хотя оно тогда, в отношении феодализма, было абстракт­ной исторической истиной,—скоро превратилось в чисто сентиментальную фразу и совер­шенно исчезло в огне революционной борьбы. И сейчас есть такие люди, которые со своей беспристрастной «высшей точки зрения» проповедуют рабочим социализм, парящий высоко над их классовыми интересами и классовой борьбой и стремящийся примирить в высшей гуманности интересы обоих борющихся классов. Но это или новички, которым нужно еще многому поучиться, или злейшие враги рабочих, волки в овечьей шкуре.

Цикл больших промышленных кризисов исчисляется в моей книге пятью годами. Такой вывод о его продолжительности вытекал, по-видимому, из хода событий с 1825 до 1842 года. Но история промышленности с 1842 до 1868 г. показала, что в действительности этот период продолжается десять лет, что промежуточные потрясения носили второстепенный характер

___________ ПРИЛОЖЕНИЕ К АМЕР. ИЗД. «ПОЛОЖЕНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА В АНГЛИИ» 266

и стали все более и более исчезать. С 1868 г. положение вещей опять изменилось, но об этом ниже.

Я умышленно не вычеркнул из текста многие предсказания, в том числе предсказание близости социальной революции в Англии, на которое я отважился под влиянием своей юношеской горячности. Удивительно не то, что довольно многие из этих предсказаний ока­зались неверными, а то, что столь многие из них сбылись и что критическое положение анг­лийской промышленности, которое должна была вызвать германская и в особенности амери­канская конкуренция, что я и предвидел тогда, — правда, имея в виду слишком короткие сроки, — теперь действительно наступило. В этом отношении я могу и обязан привести кни­гу в соответствие с современным положением вещей. С этой целью я воспроизвожу здесь одну мою статью, напечатанную в лондонском журнале «Commonweal» от 1 марта 1885 г. под названием «Англия в 1845 и 1885 годах»*. Эта статья дает в то же время краткий очерк истории английского рабочего класса за эти сорок лет. Лондон, 25 февраля 1886 г.

Фридрих Энгельс

Напечатано в книге: F. Engels, «The Печатается по тексту книги

Condition of the Working Class in England in

1844», New York, 1887 Перевод с английского

См. настоящий том, стр. 198—205. Ред.

* К ГОДОВЩИНЕ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ ³⁰⁸

Сегодня вечером рабочие всего мира празднуют одновременно и вместе с вами годовщи­ну самого славного и самого трагического этапа в развитии пролетариата. Впервые с тех пор как рабочий класс имеет свою историю, он в 1871 г. завладел политической властью в боль­шом столичном городе. Но, увы! Это промелькнуло, как сон. Зажатая между наемниками бывшей французской империи, с одной стороны, и пруссаками — с другой, Коммуна была быстро задушена в результате беспримерной, неизгладимой из нашей памяти резни. Побе­дившая реакция не знала предела; социализм, казалось, был потоплен в крови, а пролетариат обречен на вечное рабство.

Пятнадцать лет прошло с момента этого поражения. Все это время, во всех странах, вла­сти, состоящие на службе у землевладельцев и капиталистов, не останавливались ни перед чем, чтобы покончить с последними стремлениями рабочих к восстанию. Чего же они доби­лись?

Оглянитесь кругом. Революционный рабочий социализм, более жизнеспособный, чем ко­гда бы то ни было, представляет в настоящее время силу, перед которой трепещут все власть имущие: французские радикалы так же, как Бисмарк, биржевые короли Америки, как царь всея Руси.

Но это еще не все.

Мы достигли того, что все наши противники, что бы они ни делали, вопреки самим себе работают на нас.

Они думали убить Интернационал. А в настоящее время интернациональное единство пролетариев, братство революционных рабочих различных стран стало в тысячу раз более прочным,

___________________________ К ГОДОВЩИНЕ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ______________________ 268

более всеохватывающим, чем накануне Коммуны. Интернационал не нуждается более в ор­ганизации в узком смысле слова; он живет и растет благодаря естественно развивающемуся и искреннему сотрудничеству рабочих Европы и Америки.

В Германии Бисмарк исчерпал все средства вплоть до самых гнусных, чтобы раздавить рабочее движение. Результат: до Коммуны он имел против себя четырех социалистических депутатов; в итоге его преследований теперь их избрано двадцать пять. И немецкие рабочие смеются над великим канцлером, который не мог бы вести лучшей революционной пропа­ганды даже, если бы ему за это платили.

Во Франции вам навязали систему выборов по спискам³⁰⁹, буржуазную по преимуществу, систему, изобретенную специально для того, чтобы обеспечить избрание исключительно ад­вокатов, журналистов и других политических авантюристов, глашатаев капитала. А что при­несла буржуазии эта система, изобретенная богатыми? Она создала внутри французского парламента революционную социалистическую рабочую партию, одного появления которой на сцене было достаточно для внесения замешательства в ряды всех буржуазных партий.

Вот к чему мы пришли. Все события обращаются в нашу пользу. Меры, наиболее тща­тельно рассчитанные на то, чтобы помешать успехам пролетариата, только ускоряют его по­бедоносное шествие. Сам враг действует, вынужден действовать нам на пользу. И он так много и так хорошо действовал в этом направлении, что сегодня, 18 марта 1886 г., из груди великого множества рабочих, от пролетариев-рудокопов Калифорнии и Аверона до катор­жан-рудокопов Сибири, вырывается единодушный клич:

«Да здравствует Коммуна! Да здравствует интернациональное единство рабочих!»

Написано 15 марта 1886 г. Печатается по тексту газеты

Напечатало в газете «Le Socialiste» № 31, Перевод с французского

27 марта 1886 г.

ЛЮДВИГ ФЕЙЕРБАХ И КОНЕЦ КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ФИЛОСОФИИ³¹⁰

Написано в начале 1886 г. Печатается по тексту издания 1888 г.

Напечатано в журнале «Die Neue Zeit» Перевод с немецкого

№№ 4 и 5, 1886 г. и отдельным изданием в Штутгарте в 1888 г.

Титульный лист книги «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»

I

*

Рассматриваемое сочинение* возвращает нас к периоду, по времени отстоящему от нас на одно человеческое поколение, но ставшему до такой степени чуждым нынешнему поколе­нию в Германии, как если бы он был отдален от него уже на целое столетие. И все же это был период подготовки Германии к революции 1848 г., а все, происходившее у нас после, явилось лишь продолжением 1848 г., выполнением завещания революции.

Подобно тому как во Франции в XVIII веке, в Германии в XIX веке философская револю­ция предшествовала политическому перевороту. Но как не похожи одна на другую эти фило­софские революции! Французы ведут открытую войну со всей официальной наукой, с церко­вью, часто также с государством; их сочинения печатаются по ту сторону границы, в Гол­ландии или в Англии, а сами они нередко близки к тому, чтобы попасть в Бастилию. Напро­тив, немцы — профессора, государством назначенные наставники юношества; их сочинения — общепризнанные руководства, а система Гегеля — венец всего философского развития — до известной степени даже возводится в чин королевско-прусской государственной филосо­фии! И за этими профессорами, за их педантически-темными словами, в их неуклюжих, скучных периодах скрывалась революция? Да разве те люди, которые считались тогда пред­ставителями революции, — либералы — не были самыми рьяными противниками этой фи­лософии, вселявшей путаницу

* «Ludwig Feuerbach», von С. N. Starcke. Dr. phil. — Stuttgart, Ferd. Encke, 1885 [«Людвиг Фейербах». Сочи­нение д-ра фил. К. Н. Штарке, Штутгарт, издание Ферд. Энке, 1885].

____________ ЛЮДВИГ ФЕЙЕРБАХ И КОНЕЦ КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ФИЛОСОФИИ________ 274

в человеческие головы? Однако то, чего не замечали ни правительства, ни либералы, видел уже в 1833 г., по крайней мере, один человек; его звали, правда, Генрих Гейне³¹¹.

Возьмем пример. Ни одно из философских положений не было предметом такой призна­тельности со стороны близоруких правительств и такого гнева со стороны не менее близору­ких либералов, как знаменитое положение Гегеля:

«Все действительное разумно; все разумное действительно»³¹².

Ведь оно, очевидно, было оправданием всего существующего, философским благослове­нием деспотизма, полицейского государства, королевской юстиции, цензуры. Так думал Фридрих-Вильгельм III; так думали и его подданные. Но у Гегеля вовсе не все, что сущест­вует, является безоговорочно также и действительным. Атрибут действительности принад­лежит у него лишь тому, что в то же время необходимо.

«В своем развертывании действительность раскрывается как необходимость».

Та или иная правительственная мера — сам Гегель берет в качестве примера «известное налоговое установление» — вовсе не признается им поэтому безоговорочно за нечто дейст­вительное313. Но необходимое оказывается, в конечном счете, также и разумным, и в приме­нении к тогдашнему прусскому государству гегелевское положение означает, стало быть, только следующее: это государство настолько разумно, настолько соответствует разуму, на­сколько оно необходимо. А если оно все-таки оказывается, на наш взгляд, негодным, но, не­смотря на свою негодность, продолжает существовать, то негодность правительства находит свое оправдание и объяснение в соответственной негодности подданных. Тогдашние прусса­ки имели такое правительство, какого они заслуживали.

Однако действительность по Гегелю вовсе не представляет собой такого атрибута, кото­рый присущ данному общественному или политическому порядку при всех обстоятельствах и во все времена. Напротив. Римская республика была действительна, но действительна была и вытеснившая ее Римская империя. Французская монархия стала в 1789 г. до такой степени недействительной, то есть до такой степени лишенной всякой необходимости, до такой сте­пени неразумной, что ее должна была уничтожить великая революция, о которой Гегель все­гда говорит с величайшим воодушевлением. Здесь, следовательно, монархия была недейст­вительной, а революция действительной. И совершенно так же, по мере развития, все, быв­шее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходи­мость, свое право на существование, свою разумность.

ГЛАВА I 275

Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления, — насильственно, если оно противится этой необходимости. Таким образом, это гегелевское положение благодаря самой гегелевской диалектике превращается в свою противополож­ность: все действительное в области человеческой истории становится со временем неразум­ным, оно, следовательно, неразумно уже по самой своей природе, заранее обременено нера­зумностью; а все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действи­тельности. По всем правилам гегелевского метода мышления, тезис о разумности всего дей­ствительного превращается в другой тезис: достойно гибели все то, что существует*.

Но именно в том и состояло истинное значение и революционный характер гегелевской философии (которой, как завершением всего философского движения со времени Канта, мы должны здесь ограничить наше рассмотрение), что она раз и навсегда разделалась со всяким представлением об окончательном характере результатов человеческого мышления и дейст­вия. Истина, которую должна познать философия, представлялась Гегелю уже не в виде соб­рания готовых догматических положений, которые остается только зазубрить, раз они от­крыты; истина теперь заключалась в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на все более высокие, но нико­гда не достигающей такой точки, от которой она, найдя некоторую так называемую абсо­лютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину. И так обстоит дело не только в философском, но и во всяком другом познании, а равно и в области практи­ческого действия. История так же, как и познание, не может получить окончательного за­вершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное обще­ство, совершенное «государство», это — вещи, которые могут существовать только в фанта­зии. Напротив, все общественные порядки, сменяющие друг друга в ходе истории, представ­ляют собой лишь преходящие ступени бесконечного развития человеческого общества от низшей ступени к высшей. Каждая ступень необходима и,

* Перефразированные слова Мефистофеля из трагедии Гёте «Фауст», часть I, сцена третья («Кабинет Фау­ста»). Ред.

____________ ЛЮДВИГ ФЕЙЕРБАХ И КОНЕЦ КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ФИЛОСОФИИ________ 276

таким образом, имеет свое оправдание для того времени и для тех условий, которым она обя­зана своим происхождением. Но она становится непрочной и лишается своего оправдания перед лицом новых, более высоких условий, постепенно развивающихся в ее собственных недрах. Она вынуждена уступить место более высокой ступени, которая, в свою очередь, также приходит в упадок и гибнет. Эта диалектическая философия разрушает все представ­ления об окончательной абсолютной истине и о соответствующих ей абсолютных состояни­ях человечества, так же, как буржуазия посредством крупной промышленности, конкурен­ции и всемирного рынка практически разрушает все устоявшиеся, веками освященные учре­ждения. Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безуслов­ного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконеч­ного восхождения от низшего к высшему. Она сама является лишь простым отражением это­го процесса в мыслящем мозгу. У нее, правда, есть и консервативная сторона: каждая данная ступень развития познания и общественных отношений оправдывается ею для своего време­ни и своих условий, но не больше. Консерватизм этого способа понимания относителен, его революционный характер абсолютен — вот единственное абсолютное, признаваемое диалек­тической философией.

Нам нет надобности вдаваться здесь в рассмотрение вопроса о том, вполне ли этот способ понимания согласуется с нынешним состоянием естественных наук, которые самой Земле предсказывают возможный, а ее обитаемости довольно достоверный конец и тем самым го­ворят, что и у истории человечества будет не только восходящая, но и нисходящая ветвь. Мы находимся, во всяком случае, еще довольно далеко от той поворотной точки, за которой нач­нется движение истории общества по нисходящей линии, и мы не можем требовать от геге­левской философии, чтобы она занималась вопросом, еще не поставленным в порядок дня современным ей естествознанием.

Однако здесь необходимо заметить следующее: вышеприведенные взгляды не даны Геге­лем в такой резкой форме. Это вывод, к которому неизбежно приводит его метод, но этот вывод никогда не был сделан им самим с такой определенностью, и по той простой причине, что Гегель вынужден был строить систему, а философская система, по установившемуся по­рядку, должна была завершиться абсолютной истиной того или иного рода. И тот же Гегель, который, особенно в своей «Логике»³¹⁴, подчеркивает, что эта вечная истина есть не что иное, как сам

ГЛАВА I 277

логический (resp. *: исторический) процесс, — тот же самый Гегель видит себя вынужденным положить конец этому процессу, так как надо же было ему на чем-то закончить свою систе­му. В «Логике» этот конец он снова может сделать началом, потому что там конечная точка, абсолютная идея, — абсолютная лишь постольку, поскольку он абсолютно ничего не спосо­бен сказать о ней, — «отчуждает» себя (то есть превращается) в природу, а потом в духе, — то есть в мышлении и в истории, — снова возвращается к самой себе. Но в конце всей фило­софии для подобного возврата к началу оставался только один путь. А именно, нужно было так представить себе конец истории: человечество приходит к познанию как раз этой абсо­лютной идеи и объявляет, что это познание абсолютной идеи достигнуто в гегелевской фи­лософии. Но это значило провозгласить абсолютной истиной все догматическое содержание системы Гегеля и тем стать в противоречие с его диалектическим методом, разрушающим все догматическое. Это означало задушить революционную сторону под тяжестью непомер­но разросшейся консервативной стороны, — и не только в области философского познания, по и в исторической практике. Человечество, которое в лице Гегеля додумалось до абсолют­ной идеи, должно было и в практической области оказаться ушедшим вперед так далеко, что для него уже стало возможным воплощение этой абсолютной идеи в действительность. Аб­солютная идея не должна была, значит, предъявлять своим современникам слишком высокие практические политические требования. Вот почему мы в конце «Философии права» узнаем, что абсолютная идея должна осуществиться в той сословной монархии, которую Фридрих-Вильгельм III так упорно и так безрезультатно обещал своим подданным, то есть, стало быть, в ограниченном и умеренном косвенном господстве имущих классов, приспособлен­ном к тогдашним мелкобуржуазным отношениям Германии. И притом нам еще доказывается умозрительным путем необходимость дворянства.

Итак, уже одни внутренние нужды системы достаточно объясняют, почему в высшей сте­пени революционный метод мышления привел к очень мирному политическому выводу. Но специфической формой этого вывода мы обязаны, конечно, тому обстоятельству, что Гегель был немец и, подобно своему современнику Гёте, не свободен от изрядной дозы филистерст­ва. Гёте, как и Гегель, был в своей области настоящий Зевс-олимпиец, но ни тот, ни другой не могли вполне отделаться от немецкого филистерства.

— respective — соответственно. Ред.

____________ ЛЮДВИГ ФЕЙЕРБАХ И КОНЕЦ КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ФИЛОСОФИИ________ 278

Все это не помешало, однако, тому, что гегелевская система охватила несравненно более широкую область, чем какая бы то ни было прежняя система, и развила в этой области еще и поныне поражающее богатство мыслей. Феноменология духа (которую можно было бы на­звать параллелью эмбриологии и палеонтологии духа, отображением индивидуального соз­нания на различных ступенях его развития, рассматриваемых как сокращенное воспроизве­дение ступеней, исторически пройденных человеческим сознанием), логика, философия природы, философия духа, разработанная в ее отдельных исторических подразделениях: фи­лософия истории, права, религии, история философии, эстетика и т. д., — в каждой из этих различных исторических областей Гегель старается найти и указать проходящую через нее нить развития. А так как он обладал не только творческим гением, но и энциклопедической ученостью, то его выступление везде составило эпоху. Само собой понятно, что нужды «сис­темы» довольно часто заставляли его здесь прибегать к тем насильственным конструкциям, по поводу которых, до сих пор поднимают такой ужасный крик его ничтожные противники. Но эти конструкции служат только рамками, лесами возводимого им здания. Кто не задер­живается излишне на них, а глубже проникает в грандиозное здание, тот находит там бес­численные сокровища, до настоящего времени сохранившие свою полную ценность. У всех философов преходящей оказывается как раз «система», и именно потому, что системы воз­никают из непреходящей потребности человеческого духа: потребности преодолеть все про­тиворечия. Но если бы все противоречия были раз навсегда устранены, то мы пришли бы к так называемой абсолютной истине, — всемирная история была бы закончена и в то же вре­мя должна была бы продолжаться, хотя ей уже ничего не оставалось бы делать. Таким обра­зом, тут получается новое, неразрешимое противоречие. Требовать от философии разреше­ния всех противоречий, значит требовать, чтобы один философ сделал такое дело, какое в состоянии выполнить только все человечество в своем поступательном развитии. Раз мы по­няли это, — а этим мы больше, чем кому-нибудь, обязаны Гегелю, — то всей философии в старом смысле слова приходит конец. Мы оставляем в покое недостижимую на этом пути и для каждого человека в отдельности «абсолютную истину» и зато устремляемся в погоню за достижимыми для нас относительными истинами по пути положительных наук и обобщения их результатов при помощи диалектического мышления. Гегелем вообще завершается фило­софия, с одной стороны, потому, что его система представляет собой

ГЛАВА I 279

величественный итог всего предыдущего развития философии, а с другой — потому, что он сам, хотя и бессознательно, указывает нам путь, ведущий из этого лабиринта систем к дейст­вительному положительному познанию мира.

Нетрудно понять, какое огромное воздействие должна была произвести гегелевская сис­тема в философски окрашенной атмосфере Германии. Это было триумфальное шествие, длившееся целые десятилетия и далеко не прекратившееся со смертью Гегеля. Напротив, именно период с 1830 до 1840 г., был временем исключительного господства «гегельянщи-ны», заразившей в большей или меньшей степени даже своих противников; именно в этот период взгляды Гегеля, сознательным или бессознательным путем, в изобилии проникали в самые различные науки и давали закваску даже популярной литературе и ежедневной печа­ти, из которых среднее «образованное сознание» черпает свой запас идей. Но эта победа по всей линии была лишь прологом междоусобной войны.

Поиск по сайту: