Политика. Упоминаю об этом с единственной целью — предупредить: не верьте ничему или почти ничему из того, что пишется про внутренние дела в правительственном лагере

Упоминаю об этом с единственной целью — предупредить: не верьте ничему или почти ничему из того, что пишется про внутренние дела в правительственном лагере. Из каких бы источников ни исходили подобные сведения, они остаются пропагандой, подчиненной целям той или иной партии, — иначе сказать, ложью.

Дж. Оруэлл

В обыденном сознании людей давно уже сформировалось мнение, что политика — достаточно грязное дело, ибо для достижения своих целей люди, ею занимающиеся, не брезгуют никакими средствами, среди которых ложь и обман — еще не самые отвратительные. Если в отношениях между двумя людьми еще действует английская пословица «Честность — лучшая политика», то, управляя миллионами, о ней забывают. На это давно обратили внимание мудрецы и философы. Так, Платон в своем трактате о Совершенном Государстве писал, что правители его могут «прибегать ко лжи и обману ради пользы тех, кто им подвластен. Ведь мы уже говорили, что подобные вещи полезны в виде лечебного средства».

Позже эту мысль еще четче сформулировал Никколо Макиавелли, от которого пошло понятие «макиавеллизм». Оно употребляется для характеристики образа действий человека, принципом поведения которого является использование любых, в том числе и аморальных, средств (лжи, клеветы, жестокости и т. п.) для достижения преследуемых им целей. В своем знаменитом трактате «Государь» Макиавелли обосновал допустимость игнорирования в политике законов нравственности во имя великих целей. В арсенал возможных с его точки зрения средств могут входить «хорошо применяемые жестокости», способность политика «быть великим притворщиком и лицемером», побеждать врагов «силой и обманом», умение правителя внушать подданным «любовь и страх», заставить силой народ верить в то, что не отвечает его убеждениям, и так далее. Он писал: «Родину надо защищать средствами славными или позорными, лишь бы защищать ее хорошо».

В XX веке этой концепции придерживался Уинстон Черчилль. Он говорил: «Политика — не игра. Это серьезное занятие», подтверждая этим, что там не место сантиментам.

То, что политика построена на лжи и обмане, русские поняли в начале XVIII века, когда Петр I впервые попытался стать полноправным участником тогдашней европейской политики.

Привыкшие к «честному слову» и верности взятым на себя обязательствам, петровские дипломаты были поражены двуличностью и увертливостью европейских государственных деятелей, поднаторевших за многие века в искусстве политической интриги. Вот как описывает А. Толстой в романе «Петр I» знакомство русского посольства с обычаями королевских дворов того времени:

«Таких увертливых людей и лгунов, как при цезарском дворе в Вене, русские не видали отроду… Петра приняли с почетом, но как частного человека. Леопольд любезно называл его братом, но с глазу на глаз, и на свидания приходил инкогнито, по вечерам, в полумаске.

Канцлер в разговорах насчет мира с Турцией во всем соглашался, ничего не отрицал, все обещал, но, когда дело доходило до решения, увертывался, как намыленный».

Вышеприведенная цитата относится к так называемой внешней политике, однако существует еще политика внутренняя, определяющая взаимоотношения правительства и своего народа.

Здесь дела обстоят еще более сурово. Со своими гражданами, как правило, руководство страны поступает более бесцеремонно, чем с соседними государствами, объясняя это весьма расплывчатым термином «государственные интересы».

Как говорил Артур Шопенгауэр, «государство — не что иное, как намордник для усмирения плотоядного животного, называющегося человеком, для придания ему отчасти травоядного характера».

Правда, при различных формах политического управления жесткость, с которой манипулируют людьми, может меняться в значительных пределах. То, что допустимо в демократических государствах, не разрешается в тоталитарных.

У. Черчилль, Ф. Рузвельт и И. В. Сталин

В 70-е годы в Советском Союзе ходил анекдот:

— В чем сходство и различие конституций СССР и США?

— Они обе гарантируют свободу слова. Но конституция США гарантирует свободу и после произнесения этого слова.

Каким же образом вождям тоталитарного режима удается держать людей в повиновении, заставляя их слепо верить в любые, даже бредовые идеи? Для этого имеется ряд отработанных приемов.

Во-первых, руководство страной с тоталитарным режимом, обманывая людей, не перестает убеждать их, что говорит только правду. Откройте, к примеру, статьи и речи Ленина:

«Наша сила в заявлении правды!»

«Народу надо говорить правду. Только тогда у него раскроются глаза, и он научится бороться против неправды».

Звучит прекрасно, не правда ли? Но первое, что сделали большевики после прихода к власти, — это закрыли практически все оппозиционные газеты и установили жесткий контроль за печатью. Цензура, более жесткая, чем при царе, мгновенно душила любые попытки высказать критическую информацию о правящем режиме. В газетах печаталось только то, что отвечало интересам Советской власти. И со временем людей приучили мыслить однообразно.

Знаменитый американский писатель-фантаст Роберт Хайнлайн, посетивший в начале 60-х годов СССР, писал:

«Вот как это делается: начиная с колыбели никому не дают слушать ничего, кроме официальной версии. Так «pravda» становится для советских детей «правдой».

Тем не менее полностью подавить у людей стремление к правде властям никогда не удавалось. Люди искали и находили любую возможность узнать истинное положение вещей.

В ход шло все: устная информация в виде сплетен и слухов, передачи западных радиостанций (которых неимоверно «глушили» при помощи радиопомех) и самиздатовские книги и журналы.

Постоянное давление цензуры выработало у советских людей привычку читать «между строк», по крупицам собирая просочившуюся сквозь идеологические запреты информацию и делая из нее соответствующие выводы.

По этому поводу существовал анекдот:

Один человек поздно вечером звонит своему приятелю и взволнованно шепчет в трубку:

— Алло, слушай, ты читал сегодняшнюю «Правду»? Там такое написано…

— А что именно?

— Ну, знаешь, это нетелефонный разговор…

Во-вторых, чтобы обмануть народ, правители предварительно внушают ему чувство величия, подобно тому, как рабочего осла или цирковую лошадь украшают звонкими бубенчиками и красивой сбруей. Лошадь гордится своей блестящей уздечкой, не понимая, что с помощью этой узды человек может лучше и надежнее ею управлять. Также и людям постоянно внушалось, что они соль земли и цвет человечества, чтобы они забыли про свое бедственное положение.

Немцам в нацистской Германии говорили, что они высшая раса, предназначенная для управления другими народами, а советским людям внушали, что они «передовой отряд человечества», зовущий остальные народы к светлому будущему. Вспомните лозунги недавних лет:

«Да здравствует советский народ — строитель коммунизма!» «Слава пролетариату — гегемону человечества!» Ну и песни были соответствующие: Человек проходит как хозяин Необъятной Родины своей!

И люди действительно порой верили, что это им принадлежат заводы, фабрики, поля и леса их страны. А ими тем временем бесконтрольно распоряжалась номенклатурная бюрократическая верхушка.

Исследования психологов показали, что порой свобода тяготит человека. Всегда гораздо труднее подчиняться внутреннему голосу совести и долга, нежели мощному давлению свыше. Поэтому для некоторых людей более приемлемыми кажутся «несвобода» и тоталитаризм, когда кто-то Высший — вождь, жрец или Бог — решает за них, как надо поступать, снимая тем самым с души маленького человека тяжелое бремя выбора. Возможно, об этом писал в одном из своих произведений ленинградский писатель Вячеслав Рыбаков:

И лживы десять заповедей ветхих,

И насквозь лживы кодексы морали —

Куда честнее просто прутья клетки,

Прожектор с вышки, пальцы на гашетке.

Но Слов дурман всегда был нужен

Стали.

Этими стихами поэт подчеркивает, что даже всесильным диктаторам было выгоднее обманывать своих подданных, нежели принуждать их только силой. А Слово — оно не самоценно, а всего лишь инструмент в руках человека — доброго и правдивого или злого и лживого, для слов это не имеет значения. Ибо, как писал другой поэт, «словом можно убить, словом можно спасти…»

В политике же слово поворачивается так, как это выгодно властям, причем это происходит как в тоталитарных режимах, так и в так называемых демократических. Вспомним 40-е годы, пакт Риббентропа—Молотова, когда Германия превратилась из врага в друга, а потом наоборот.

Примером из истории «демократического» государства может служить признание доктора Р. А. Вильсона в предисловии к книге С. Хеллера и Т. Л. Стила «Монстры и волшебные палочки»:

«Когда я поступил в среднюю школу, самыми плохими парнями в мире были немцы и японцы, а русские были нашими храбрыми союзниками в борьбе с фашизмом. Когда я заканчивал среднюю школу, плохими стали русские, а немцы и японцы стали нашими храбрыми союзниками в борьбе с коммунизмом. Называйте это обусловленностью или гипнозом, но это подействовало на большую часть нашего поколения. Один способ мышления был уничтожен, а новый был впечатан на его место».

Недаром еще Н. А. Бердяев с горечью отмечал, что «в действительности мир организуется не столько на Истине, сколько на лжи, признанной социально полезной».

Особую остроту и беззастенчивость ложь приобретает, когда в качестве своего оправдания она приводит необходимость учета «интересов партии». В книге французского ученого К. Мелитана «Психология лжи», изданной еще в 1903 году, говорится:

«Сложная и могущественная страсть, называемая партийностью, является неистощимым источником всякого рода лжи; мы, французы, слишком хорошо знаем, в какой ужасной лжи может оказаться виновною та или иная политическая партия, ставящая свои собственные интересы выше справедливости».

Прошло два десятилетия — и кровавые события в России показали всему миру, насколько ужасными могут быть последствия возвышения партийных интересов над правами и потребностями отдельной личности.

В 1928 году в берлинском эмигрантском журнале «Русский колокол» философ И. А. Ильин опубликовал статью «Яд партийности», в которой показал, как принцип партийности постепенно подменяет понятия нравственности, истины, гуманности.

Как подчеркивал И. А. Ильин, дух политической партийности всегда ядовит и разлагающ, он создает своего рода массовый психоз. Человек, одержимый этим психозом, начинает верить в то, что только его партия владеет истиной, и притом всею истиною и по всем вопросам.

Воззрения делаются плоскими, скудными, трафаретными; люди живут в партийных шорах и видят только то, что предусмотрено в партийных брошюрах.

Партийные деятели делают ложь своим основным инструментом: заведомо обманывают избирателей и клевещут на конкурентов и противников. Дух партийности, по словам И. А. Ильина, расшатывает у людей совесть и честь и незаметно ведет их на путь продажности и уголовщины, извращая все мировоззрение человека.

Впрочем, об этом писал еще Монтень:

«Общее благо требует, чтобы во имя его шли на предательство, ложь и беспощадное истребление: предоставим же эту долю людям более послушным и более гибким».

Руководство любой страны, как правило, уверяет народ в своем высоком предназначении.

Ведь для того чтобы крепче держать сограждан в повиновении, нужно по мере сил создавать иллюзию мудрости, честности и неподкупности начальства. Глупость, взяточничество и некомпетентность чиновников объявляются исключениями, в то время как еще со времен Петра Великого эти качества прочно поселились в аппарате власти. Дело в том, что сама иерархичность системы бюрократии отнюдь не способствует появлению честного, неподкупного и компетентного чиновника. Такой чиновник, даже если ненароком и залетит в бюрократическое царство, будет неизбежно «съеден» более изощренными в интригах и аппаратных играх коллегами.

Как пишет историк В. Ключевский, однажды, выведенный из себя взяточничеством и продажностью членов тогдашнего Сената, Петр Первый решил издать указ вешать всякого чиновника, укравшего хотя бы столько, сколько нужно на покупку веревки. Тогда главный блюститель закона, генерал-прокурор Ягужинский, встал и сказал: «Разве ваше величество хотите царствовать один, без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее другого».

Вот это была самокритика! К сожалению, у наших политиков смелости на подобные заявления не хватает, и они предпочитают, насколько это возможно, обманывать общественность, всячески маскируя свои неблаговидные дела, создавая иллюзию своей честности.

Любая власть строится на насилии. Когда в результате каких-либо социальных потрясений происходит ее смена, то прорвавшиеся к кормилу правления, стараясь «навесить всех собак» на своих предшественников, обычно обвиняют их в превышении властных полномочий и насилии над обществом.

Однако после кратковременной эйфории, связанной с победой, наступают суровые будни, и оказывается, что править без насилия довольно сложно. Скажем, гораздо сложнее, чем с ним.

И тогда власти подыскивают теоретическое обоснование этого насилия, делая вид, что жесткое руководство обществом с их стороны — это нечто отличное от политического насилия, осуществляемого их предшественниками. А это чистейшая демагогия — то есть обман, прикрытый красивыми фразами.

Публицист С. С. Дзарасов в статье «Что же с нами происходит?» пишет:

«Создалась пикантная ситуация. Вместе с отказом от коммунизма, казалось, мы выбросили и теорию классовой борьбы и встали на путь поиска гражданского мира и согласия. Но теперь выходит, что для многих это была уловка, ширма в борьбе за власть. Апологетику насилия, которую вытолкнули в дверь как теорию классового и социального антагонизма, теперь протаскивают в окно в обличье неприкрытого социал-дарвинизма».

Напомню, что социал-дарвинизм, отвергнутый большинством ученых, предполагает перенос дарвиновских принципов борьбы за существование и естественного отбора в человеческое общество и тем самым оправдывает социальное неравенство. Если мы примем эту концепцию, то окажется, что власти в принципе не могут улучшить социальное положение безработных, пенсионеров, сирот и больных, так как те просто нежизнеспособны в борьбе за существование, какие бы условия им ни создали.

В качестве конкретного примера применения демагогии для обворовывания россиян Дзарасов приводит ваучеризацию. Ваучер, по его словам, «великолепно имитировал ценную бумагу, не будучи таковой». Дзарасов пишет, что «смысл ваучера был вовсе не в том, чтобы стать ценной бумагой, а как раз в том, чтобы ею не стать. Подобно тому как трудодень в колхозе прикрывал передачу выращенного урожая государству, так и ваучер прикрывал передачу государственной собственности в руки «новых русских».

Но вернемся, однако, к основным политическим принципам, построенным на лжи и насилии.

Третий прием оболванивания масс состоит в том, что инакомыслящих, представляющих угрозу для власти, изображали как врагов всего общества. Беспощадно подавляя диссидентов, в вину им ставили их действия не против правящего режима, а как бы против всего народа. Ситуация представлялась таким образом, что не Сталину или Молотову хотел навредить человек, ищущий правду, а простым людям страны. Так родился зловеще известный термин «враг народа», под мрачной тенью которого миллионы людей распрощались со своей свободой и жизнью.

Более того, сталинская репрессивная машина так организовывала дело, что ее жертвы сами признавались в якобы совершенных ими преступлениях. Для этого подключались все меры психического и физического давления, вплоть до угрозы уничтожения ближайших родственников и членов семьи. Итог, как правило, был один: политические противники Сталина перед смертью каялись в не совершенных ими преступлениях, санкционируя тем самым появление последующих жертв.

Так, сломленный пытками и угрозами расправиться с женой и сыном, Николай Бухарин заявлял на суде: «Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников социалистической родины, мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, преступления, измену. Мы превратились в повстанческий отряд, организовывали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть Советскую власть пролетариата».

В-четвертых, для оболванивания людей в условиях тоталитарного режима применяется метод безграничного восхваления руководителя страны. Редкая диктатура обходится без этого. Пример Гитлера, Сталина, Мао Цзедуна, Фиделя Кастро, Ким Ир Сена и других «отцов нации» показывает, что если народу внушить веру в величие и непогрешимость вождя, тот может править бесконечно долго в случае отсутствия угрозы извне. Как писал Д. И. Дубровский: «Суть таких действий состоит, к примеру, в систематическом и убедительном для массового сознания прокламировании положительных качеств «вождя», постоянном «наращивании» этих качеств, что позволяет (при наличии соответствующих социокультурных условий) привести массовое сознание к вере в особые, граничащие со сверхъестественными, качества вождя, которые отвечают всем высшим ценностям и идеалам — он абсолютно честен, добр, справедлив, все делает в интересах народа, обладает гениальной прозорливостью и мудростью, несгибаемой волей, не ошибается, беспощаден к врагам народа, корифей науки, величайший гений всех времен.

Естественно, если вождь обладает такими качествами, то авторитет его непререкаем, и тогда любые его правительственные действия — даже самые чудовищные с точки зрения «нормального» сознания, свободного от гипнотизирующей веры, — получают оправдание, расцениваются как действия совершенно необходимые, несомненно, справедливые, осуществляемые вождем для блага народа.

Именно так в общих чертах обстояло дело с формированием авторитета Сталина. Только благодаря безраздельному авторитету Сталина (и безраздельной вере в него широких масс) стал возможен чудовищный, небывалый по своим масштабам, по своему гнусному коварству обман 30-х годов, унесший миллионы лучших представителей народа, роковой обман, утвердившийся, впрочем, гораздо раньше, но тяжкие последствия которого наша страна переживает и поныне.

Хотелось бы отметить, что богатейший материал для анализа указанных социально-психологических процессов дает нам не только сталинский режим, но и история фашистской Германии, в которой благодаря искусной идеологической работе, великолепно отлаженной деятельности пропагандистской машины Третьего рейха среди населения в значительной мере было утеряно понимание его истинного бесправного положения и аморальности политики и действий фюрера».

Немцы особенную роль в пропаганде отводили кино. Сравните цитату В. Ленина на эту тему «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» и высказывание министра воспитания Германии доктора Руста: «Ничего нет лучше фильма, чтобы заставить наши идеи проникать в школу. Национал-социалистическое государство решительно и окончательно избрало фильм в качестве инструмента распространения своей идеологии».

При этом слова фашистов не расходились с делом. Как отмечает Марк Ферро: «Уже с апреля 1934 года кельнский гитлерюгенд начал пропаганду кино как средства воспитания. В 1936 г. 70 тысяч школ имели 16-миллиметровые кинопроекторы. В производство было запущено 500 фильмов: 227 — для начальной и средней школы и 330 — для университетов. С этих фильмов было сделано по 10 000 копий». Отсюда можно понять, с какой интенсивностью нацистское правительство осуществляло промывание мозгов и внедрение своей идеологии.

Уже через несколько лет такой кинообработки Гитлер имел в своем распоряжении миллионы безоговорочно верных ему подданных, верящих любой, даже самой отъявленной лжи.

Почти ту же картину мы видим и в Советском Союзе, где отравленные уже коммунистической пропагандой люди не хотели видеть, как под прикрытием высоких лозунгов происходило уничтожение миллионов инакомыслящих в сталинских лагерях смерти. Примером для подражания становится Павлик Морозов, предающий родного отца, а все промахи и ошибки в управлении страной объяснялись результатом происков «врагов народа». Вся трагедия советского народа состояла в том, что от причисления к «вредителям» не был застрахован никто.

Иллюстрацией обстановки всеобщей подозрительности, поисков мифических «врагов народа» и тотального террора может служить эпизод с убийством С. М. Кирова — весьма популярного политического деятеля 30-х годов, а значит, главного конкурента Сталина в борьбе за единоличную власть. Как любое значительное событие в жизни страны, оно породило массу комментариев, слухов и даже анекдотов, дающих представление об умонастроениях людей в то время. Вот один из анекдотов:

СССР. Тридцатые годы. Идет митинг. На сцену выходят Сталин и Берия. Сталин говорит тихим, печальным голосом:

— У нас в стране большой траур — убили товарища Кирова. В зале не все расслышали:

— Кого убили?

— Убили товарища Кирова. Из зала снова:

— Кого убили?

Берия не выдерживает:

— Кого надо, того и убили.

С. М. Киров

Это анекдот, реальность же была более темной и запутанной. До сих пор все подробности этой трагедии до конца не раскрыты. Вот что пишет А. Орлов в своей книге «Тайная история сталинских преступлений»:

«После убийства С. М. Кирова в первом же правительственном заявлении утверждалось, что убийца Кирова — один из белогвардейских террористов, которые якобы проникают в СССР из Финляндии и Польши.

Несколькими днями позже советские газеты сообщили, что органами НКВД поймано и расстреляно 104 террориста-белогвардейца. Газетами начата бурная кампания против «окопавшихся на Западе» белогвардейских организаций, которые, дескать, уже не впервые посылают своих эмиссаров в Советский Союз с целью совершения террористических актов.

Столь определенные заявления, особенно казнь 104 белогвардейских террористов, заставляли думать, что участие русских эмигрантских организаций в убийстве Кирова полностью установлено следственными органами.

Однако на 16-й день после убийства (как по мановению волшебной палочки) картина полностью изменилась. Новая версия, появившаяся в советских газетах, возложила ответственность за убийство Кирова уже на троцкистско-зиновьевскую оппозицию. В один и тот же день, словно по команде, газеты открыли ожесточенную кампанию против лидеров этой, уже отошедшей в прошлое, оппозиции. Зиновьев, Каменев и другие бывшие оппозиционеры были арестованы. Итак, на протяжении немногим более двух недель советское правительство опубликовало две противоположные версии.

Естественно, советские граждане с нетерпением ожидали судебного процесса, надеясь услышать, что скажет на суде сам убийца Николаев. Однако им не суждено было этого знать.

28 декабря (убийство совершено 1 декабря) было официально опубликовано обвинительное заключение, где утверждалось, что Николаев и 13 других лиц являлись участниками заговора, что все 14 были приговорены к смертной казни на закрытом судебном заседании и приговор приведен в исполнение. Ни в обвинительном заключении, ни в тексте приговора ни словом не упоминалось о какой-либо причастности Зиновьева и Каменева к убийству Кирова».

Особое положение в истории политического обмана занимают провокаторы, среди которых попадались поистине великие злодеи, оставившие свой кровавый след в русской истории. К таким «злым гениям» можно по праву отнести Азефа, Гапона и Малиновского.

Сам по себе метод провокации — особый род изощренного обмана, когда его организатор подталкивает, подстрекает свою жертву к поступкам, имеющим для нее весьма неблагоприятные последствия.

Искусство провокации было поднято на небывалую дотоле высоту шефом Московского охранного отделения Зубатовым. Свою организацию он с гордостью именовал «полицейской академией». Его ученик, впоследствии начальник царской охраны А. И. Спиридович, писал:

«Зубатов сумел поставить внутреннюю агентуру на редкую высоту. Осведомленность отделения была изумительна. Его имя сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокации». Заниматься в Москве революционным делом считалось безнадежным». В итоге многие активные деятели революционного движения на поверку оказывались сотрудниками охранного отделения.

Например, поп Гапон в 1905 году спровоцировал шествие рабочих к Зимнему дворцу, которое было расстреляно царскими войсками. В то же время он уже состоял в рядах царской тайной полиции и получал от нее вознаграждение. Гапон одновременно служил царской охранке и революционному движению, получая материальное вознаграждение одновременно из обоих источников. Но такие игры плохо кончаются. Когда Гапон попытался завербовать эсеровского боевика Рутенберга, уже предупрежденного Азефом, он был разоблачен и повешен.

Г. Гапон

Газета «Русское слово» в заметке «Вождь народа» так подвела итог его деятельности: «Умер большой комедиант, красивый лжец, обаятельный пустоцвет…

Жизнь его обманула, потому что он всегда ее обманывал».

В книге В. М. Жухрая «Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы» дано подробное описание деятельности многих-провокаторов русского революционного движения. Перечисляя имена тайных агентов царской охранки, автор пишет, что «самой колоритной и в то же время противоречивой фигурой был Азеф, которого впоследствии называли «королем провокаторов». С одной стороны, это был человек, организовавший ряд успешных террористических актов против царских сановников, с другой — предатель, отправивший на виселицу и каторгу своих боевых товарищей».

Е. Азеф

Особенность Азефа состояла в том, что на протяжении многих лет он вел «свою игру», сообщая своим шефам из охранного отделения только то, что считал нужным. Они платили ему приличное вознаграждение, не догадываясь, что именно он возглавляет боевую организацию эсеровской партии и лично организует покушения на царских сановников. Таким образом, для революционеров он был смелым героем, безжалостно уничтожавшим царских вельмож, а для тайной полиции — ценным сотрудником, помогающим сохранять жизнь этим же вельможам. Под его руководством были убиты министр внутренних дел Плеве и великий князь Сергей Александрович, дядя царя, и благодаря его же содействию были предотвращены покушения на генерала Трепова, великого князя Владимира Александровича и самого Николая II.

Начальник царской охраны Спиридович дал такую характеристику Азефу:

«Азеф — это беспринципный и корыстолюбивый эгоист, работавший на пользу иногда правительства, иногда революции; изменявший и одной, и другой стороне в зависимости от момента и личной пользы; действовавший не только как осведомитель правительства, но и как провокатор в действительном значении этого слова, то есть самолично учинявший преступления и выдававший их затем частично правительству корысти ради».

Но работа провокаторов весьма опасна и не гарантирована от провала. Причем чаще всего провокаторов подводят «свои» же. Азефа выдал бывший директор департамента полиции А. Лопухин, в общем-то случайный человек в тайной полиции, не признававший провокацию методом честной работы. Он рассказал об Азефе журналисту Бурцеву, от которого все стало известно революционерам. Те установили слежку за своим товарищем, в результате были установлены его контакты с полицией. Но для Азефа еще оставался шанс выжить. Не надо забывать, что тайные общества в те времена жили по романтическим законам XIX века, где понятия чести, долга и данного слова еще что-то стоили. Поэтому когда три эсера пришли к Азефу с требованием рассказать о своей службе в полиции, тот почти сумел оправдаться.

Вот что пишет В. Жухрай об этом эпизоде:

«Он убеждал в своей невиновности так красноречиво, столь умело оправдывался, приводя конкретные факты из своей жизни, что Чернов, Савинков и Бердо заколебались. Циничный лицемер и весьма неплохой актер мелодраматического толка, Азеф не раз прибегал к подобного рода приемам. Однажды, слушая рассказ эсеровского боевика о его страданиях на сахалинской каторге, Азеф безутешно плакал, хотя именно он и отправил его на каторгу.

На этот раз Азеф допустил роковую ошибку. Когда его спросили, зачем он ездил в Петербург, заходил к Лопухину и в петроградскую охранку, он начал отрицать эти факты. В доказательство предъявил счета за проживание именно в это время в берлинских отелях».

Но так как у боевиков были свидетели этих визитов, их подозрения переросли в уверенность. Однако они все-таки решили проверить берлинские счета и дали провокатору отсрочку до следующего дня. Естественно, что Азеф воспользовался шансом и удрал в Кельн.

Шеф полиции не оставил своего подопечного без помощи. Ему были высланы деньги и паспорт на имя Александра Неймаиера, по которому он и проживал в Германии до начала Первой мировой войны.

Но в конце жизненного пути судьба сыграла с ним злую шутку. В июне 1915 года немецкая контрразведка арестовала его как опасного революционера-террориста и заключила в Моабитскую тюрьму, где он и провел почти три года и умер в возрасте 49 лет. Так в апреле 1918 года бесславно закончилась жизнь русского «короля провокаторов».

Среди провокаторов встречались и женщины. Как ни странно, но если провокаторы-мужчины лучше работали за деньги, то провокаторы-женщины — по идейным соображениям.

Обратимся вновь к книге В. Жухрая:

«В 1893 году в департамент полиции к тогдашнему главе политического сыска России Г. К. Семякину пришла на прием воспитанница Смольного института, дочь полковника Зинаида Гернгросс. Семя-кин с удовольствием рассматривал золотоволосую красавицу, гадая о цели ее визита. Не так-то уж часто и тем более добровольно посещали его учреждение девушки из известных дворянских семей. И уже совсем удивился руководитель политического сыска, когда Гернгросс заявила, что хотела бы заняться «неженским делом» — активно бороться с врагами государя императора и просит удостоить ее такой чести. Опытный Семякин разгадал в Гернгросс будущего талантливого и изобретательного агента.

Вот как описывал Гернгросс-Жученко один из опытных революционеров А. В. Прибылев, которому в эсеровской партии пришлось работать с ней рука об руку и который после ее разоблачения, конечно, не мог не презирать ее как шпика охранки: «Она очень высокого роста и очень худощава, правильное, симпатичное лицо с высоким лбом обрамлено светлыми негустыми волосами. Золотые, под цвет волос, очки никогда не покидали ее носа…

В общем, она была очень мила, всегда и на всех производила настолько приятное впечатление, так старательно располагала в свою пользу, что люди, впервые приходившие с нею в соприкосновение, скоро начинали относиться к ней с полным доверием и охотно открывали перед нею свои планы и мысли… Почти всегда ровная, спокойная и рассудительная, нередко веселая, она пользовалась неизменным успехом, а ее как бы искренняя сердечность и кажущаяся теплота отношения к людям вообще невольно вызывали симпатию и сочувствие окружающих…»

Вскоре после отъезда Сладкопевцева за границу Гернгросс-Жученко стала секретарем Московского областного комитета эсеровской партии и провалила вновь созданную боевую дружину, а в июле 1908 года — рязанский съезд эсеровской партии.

Прибылев писал, что Гернгросс-Жученко передала Фрумкиной «браунинг» и даже сама пришила к ее платью карман для его ношения, в намеченный день проводила Фрумкину в театр и указала кресло, где якобы Рейнбот должен сидеть во время спектакля. Оставив фрумкину в зрительном зале, Гернгросс-Жученко выдала ее агентам охранки. Фрумкина была арестована в фойе театра, как только вышла из зрительного зала.

Второй факт связан с покушением на жизнь минского губернатора Курлова, будущего товарища министра внутренних дел. Гернгросс-Жученко поручили организовать покушение на Курлова. Боясь своим отказом от этого задания вызвать подозрение у руководства ЦК и желая сохранить свое исключительное положение в партии, она согласилась.

В Московском охранном отделении разработали хитроумный план. За день до покушения на Курлова Гернгросс-Жученко принесла изготовленную эсеровскими боевиками бомбу на конспиративную квартиру охранки. Там специалист по взрывным устройствам обезвредил запальное приспособление. Перед покушением Гернгросс-Жученко передала эту бомбу эсеровскому боевику Пулихову; в ее присутствии он и метнул ее в Курлова. Бомба, конечно, не взорвалась. Пулихов был схвачен и казнен».

Позднее, уже после ее разоблачения, Гернгросс писала:

«…Я служила идее. В то же время я просто обычный и честный сотрудник департамента полиции в его борьбе с революционным движением. Конечно, за свою опасную, но крайне нужную работу я получала очень высокое содержание и сумела материально хорошо обеспечить и себя, и моего сына».

Среди сотрудников российской полиции существовало два взгляда на дозволенные методы работы. Одни жандармы — Зубатов, Спиридович и Герасимов — считали, что в борьбе с революцией все методы хороши, лишь бы они были достаточно эффективны. Другие жандармы, например, директор департамента полиции Лопухин, полагали, что полиция должна использовать только вполне законные и честные методы, отказавшись от услуг провокаторов. Однако такая точка зрения не нашла понимания у руководства страны, и Лопухин был отправлен в отставку. Вот как бывший директор полицейского департамента отзывался о своей конторе и о людях, в ней работающих:

«…Хищники, льстецы и невежды — вот преобладающие типы охранных сфер. Пошлость и бессердечие, трусость и лицемерие — вот черты, свойственные мелким и крупным героям «мира мерзости и запустения». Что руководит поступками этих людей? Я видел, что одних гнала сюда нужда в хлебе насущном, других соблазняла мысль о легкой наживе, третьих влекла мечта о почестях, жажда власти. Но я не встречал среди них людей убежденных, бессребреников, людей, которые стояли бы на своем посту действительно во имя долга, служили бы делу ради высших интересов…

…если другой агент, Егоров, по приказанию полковника Дремлюги помогал оборудованию тайной типографии и сам в ней в течение нескольких месяцев печатал «преступные» воззвания, которые тысячами получали распространение… когда шпион Гурович давал сотни рублей за «литературу» (народовольческую), а Серебрякова содействовала хранению транспортов нелегальных изданий и снабжала революционеров деньгами и подложными документами, которыми пользовались по нескольку лет; когда Гернгросс-Жученко закупала химические припасы для динамитной мастерской Бахаре-ва и снабжала «браунингом» террористку Фрумкину… таких, бросающихся в глаза, наглядных фактов я мог бы указать вам сотни. Более того, в любом политическом деле, возникшем вследствие агентурных указаний, я берусь найти несомненные признаки провокации…»

Поиск по сайту: