Натурализм и биополитика

В приведенном перечне аспектов философских оснований биополитики начнём с более детального рассмотрения присущей биополитики онтологии натурализма (от лат. natura – природа), который акцентирует связь человека с природой, породившей его и вложившей в него свои законы («Вышли мы все из природы» – первая строка заглавия книги Р.В. Дольника, 2003). Как мы помним (см. подраздел 1.5.1.), он противостоит релятивизмуутверждающему изменчивость природы человека, и абсолютизму, постулирующему вечную внеприродную сущность человека.

2.1.1. Натурализм как философская (онтологическая и методологическая) установка. Природа рассматривается в рамках натурализма как всеобъемлющая категория, к которой принадлежит все, в том числе и человек с его поведением, психикой, потребностями, социальной организацией, духовным миром. «Черты натурализма проявляются в том, что при описании природы человека используют методы, аналогичные методам естественных наук» (Фесенкова, 2003. С.41). По словам американского философа-натуралиста ХХ века Дж. Пратта, «природа, мир реальности имеют свою структуру, и наши знания истинны лишь постольку, поскольку они соответствуют этой действительной ситуации» (Pratt, 1939. P.3—4). Сторонники натурализма высоко оценивают познавательные возможности и методы естественных наук – в приложении к любым объектам, в то числе к социальным явлениям. Но какие именно естественные науки и в какой мере – в каких границах – могут быть применены к исследованию природы человека, к анализу социально-политических феноменов?

В зависимости от преимущественного внимания к той или иной естественной науке, натурализм приобретает различный характер, например, различают физический (физикалистский) и биологический (биоцентрический) натурализм[14]. В первом случае природу рассматривают как подвластную физическим законам., во втором – допускают доминирование этих законов лишь в пределах собственно физических (неживых) объектов, а все остальное (мир живого, социального, духовного) считают областью приложения биологических концепций и методов.

Биополитик Томас Торсон отстаивал именно биологический натурализм в понимании социальных явлений в противовес физикалистскому натурализму: «имеет смысл понимать человека как биологический феномен», а не прибегать при его изучении к «методам физики XIX века» (Thorson, 1970. P.96). Правда, естественные науки все чаще рассматриваются в качестве «единого фронта» (а биология – в качестве важнейшего участка фронта): «Новейшие открытия и теории в физике, биологии и нейрофизиологии... противоречат тому представлению, что люди каким-то образом выходят за рамки природы» (Masters, 1993b. P.133). Биополитик Р. Мастерс специально выделял ее наиболее биоморфные области – квантовую физику, теорию относительности, теорию хаоса (часть синергетики), которые изобилуют параллелями с социальной жизнью человека. В этих областях физики, как и в социуме, “нельзя предсказать будущее системы, исходя из ее современного состояния”.

2.1.2. «Жёсткий» и «мягкий» натурализм. Теперь перейдем к вопросу о границах познания человека с помощью естественно-научных, а именно биологических, подходов и методов. Эти границы по-разному проводятся в рамках «жёсткого» и «мягкого» натурализма. «Жёсткий» натурализм отрицает разницу между человеком и животным, что было характерно для социал-дарвинизма начала ХХ века, как уже отмечалось в разделе 1.1.. В литературе того периода «журавли устраивали суды чести, муравьи проводили общие собрания, а слоны обсуждали проблемы политического устройства общества» (цит. по Кременцов, 1989. С. 20). «Жесткий» натурализм исходит из того, что «все в человеке, даже его высшие ценности – истина, добро, красота и справедливость, рассматривается сквозь призму биологических законов» (Фесенкова, 2003. С.41). Такой строго биологизаторский подход к человеку вышел из популярности к середине ХХ века, в связи с изменившимися политическими и культурными реалиями; собственно, уже в 1910-е годы получает развитие противоположная крайняя позиция – убеждение в полной неспоставимости мира биологии и мира человеческой культуры («суперорганического» в терминологии А. Крёбера). Правда, «жёсткий» натурализм в понимании человека был в определённой мере оживлён в 60-70-х годах ХХ века в популярных книгах-бестселлерах Р. Ардри «Территориальный императив» и Д. Морриса «Голая обезьяна» и «Человеческий зоопарк». «Голая обезьяна» (Homo sapiens) прямолинейно отождествлялась с прочими приматами, рабочий день современного цивилизованного человека – с охотой в составе «односамцовых групп», заработная плата – с «добычей» (которой следует делиться с самкой) и т.д. Особое значение в книгах Морриса уделялось высокой агрессивности, хищническому поведению и гиперсексуальности как «видоспецифическим чертам» человека, выделявшим его среди других приматов. И всё же натуралистический подход к человеку был смягчён тем, что Моррис признавал значение культуры как уникальной особенности человеческого социума и возлагал на неё надежды как на фактор, способный обуздать человеческую агрессивность в условиях перенаселённой планеты.

Что касается основного предмета настоящей книги – биополитики – то её сторонники занимают компромиссную позицию между жёстким натурализмом (человек равен животному) и противоположной позицией (человек несопоставим с животным), вдохновленной работами многих учёных-гуманитариев. Большинство биополитиков предпочитают «мягкий» натурализм. Предпола­гается, что человек является продуктом биологической эволюции и потому сохраняет в себе и в своей социальной организации общебиологические характеристики, но в ходе эволюционного развития предков человека сформировались уникальные человеческие черты, по которым человек качественно отличается от других живых существ, даже от других высших приматов. Даже среди врождённых тенденций поведения человека вычленяются такие, которых не наблюдается у животных. Яркий в прямом и переносном смысле пример – тяга человека к огню, вероятно, возникшая около миллиона лет назад и приобретающая разнообразные формы в культуре – от огнепоклонства и жертвоприношений до пионерских костров (Дольник, 2003).

По убеждению биополитиков А.Сомита и С. Петерсона (Somit, Peterson, 1997a), Homo sapiens представляет собой единственный биологический вид, способный создавать культурные нормы, фактически противоречащие его врождённым поведенческим тенденциям – и при определённых обстоятельствах следовать таким «антибиологическим» нормам. В качестве примеров приводятся такие культурные практики, как охота на змей, безбрачие (целибат) и строго моногамная семья.

Такой «мягкий» натуралистический подход не отрицает специфики человека как особого живого существа, наделённого разумом, культурой (по крайней мере способностью её создавать), членораздельной речью и построенными на её основе символическими языками, а также технологией. «Все известные нам биополитики единодушны в отрицании социал-дарвинистского применения биологии и иных злоупотреблений такого рода» (Flohr, Tönnesmann, 1983, S.17). Однако в свете данных современных наук о живом представляется неоправданной и противоположная крайность: огульное отрицание природно-биологической компоненты человека. Эта компонента оказывает достаточно важное влияние на поведение, психику, потребности, политическую деятельность человека. Приведем – и более детально рассмотрим в последующих главах книги – основные аргументы в поддержку этого утверждения:

· У человека проявляются многие общебиологические формы поведения, такие как агрессия, сексуальное и территориальное поведение, взаимное притяжение индивидов друг к другу (афилиация), кооперация с себе подобными. У детей есть врожденные программы поведения, роднящие их с детенышами животных (Eibl-Eibesfeldt, 1998, подробнее глава четвёртая). В жизни также и взрослых людей неоспоримо присутствие эволюционно-консервативных (возникших на сравнительно ранних этапах эволюции) поведенческих особенностей. К их числу можно отнести, например, выращивание, воспитание, обучение детей; формирование иерархий доминирования; создание семей; общение между индивидами, различные формы взаимоотношений в группах; разделение (комбинирование) труда и многое другое (см. Тетиор, 2001а, б; Корнинг, 2004)

· В списке основных (базовых) потребностей человека важное место занимают биологические потребности, образующие по крайней мере три группы: а) нужды, неудовлетворённость которых несовместима с биологической жизнью -- нужда в пище, воде, кислороде, укрытии и др. б) биосоциальные потребности, такие как потребность принадлежать к той или иной группе или лидировать в ней, что тоже имеет несомненные аналоги у животных (подобные потребности занимают низшие этажи в известной в социологии пирамиде потребностей А. Маслоу, вершина которой зарезервирована для специфичных только для человека и детерминированных социокультурными факторами потребностей в самореализации); в) биологически детерминированные предпочтения: «Мы все любим есть сладости. Мы чувствуем себя комфортно при температуре около 75° по Фаренгейту /примерно 24°С/. Мы предпочитаем жениться на красивых, а не безобразных. Мы находим коал умилительными. Мы испытываем отвращение к экскрементам» (Rossano, 2003. P.3). Впрочем, культурные факторы влияют и на биологические нужды и предпочтения человека, оформляя их в виде социально приемлемых нормативов и ритуалов (так, потребность в еде приобретает формы участия в трапезах, пиршествах, банкетах и др.). Помимо этого, биологические нужды и предпочтения отражают типичные, но всё же не стопроцентно обязательные нормы. Можно ли объяснить индивидуальные отклонения с эволюционно-биологических позиций? В одних случаях аномальные потребности вполне объяснимы локальными адаптациями, которые имеются также у отдельных популяций разнообразных биологических видов. Например, эскимосы чувствуют себя комфортно даже без одежды при 0°С, и это вполне объяснимо локальной адаптацией данной популяции людей к холоду. В других случаях говорят о множественности стратегий поведения, вложенных в нас эволюцией хотя бы как предрасположения. Помимо основной стратегии, реализуемой большинством индивидов в нормальных условях, есть и запасные варианты. К ним прибегают при невозможности следовать типовой стратегии. М.Дж. Россано справедливо указывает на стремление людей выбирать красивых брачных партнёров. Однако, если таковые в дефиците, достаточно многие готовы связать судьбу и с некрасивым (-ой), и это также обспечивает производство потомства. В целом ряде случаев, однако, эволюционно-биологический подход не приложим к потребностям, имеющим чисто культурный или духовный источник. Например, учёные-энтузиасты ставят свои научные интересы далеко впереди биологических предпочтений и даже нужд. Великий немецкий микробиолог Роберт Кох наблюдал микроорганизмы под микроскопом день и ночь, забывая про еду и сон.

· Политически важные сигналы доминирования и подчинения, обладания территорией, агрессивных или миролюбивых намерени й и др. часто подаются и в человеческом обществе невербально – путем мимики, жестов, интонаций, даже, вероятно, пахучих веществ (феромонов, см. Калуев, 2002); все эти пути передачи информации задействованы также и у других живых существ, в особенности приматов

· Генетические задатки человека, по имеющимся многочисленным данным (подробнее см. главу шестую), влияют в той или иной мере на многие поведенческие характеристики (агрессивность, доминантность, конформизм и др.). Причём, для многих генов человека обнаружены сходные (гомологичные) гены у различных форм жизни. Что касается ближайших эволюционных родственников человека – шимпанзе и бонобо (карликовый шимпанзе), то их ДНК совпадает с ДНК человека примерно на 99%. Тем не менее, влияние генетических факторов на поведение человека не отрицает существенного влияния среды, обучения, воспитания. Сегодня можно говорить лишь о том, «что, по-видимому, существуют комплексы генов, которые при определенных сочетаниях и условиях способствуют возникновению определенного поведенческого фенотипа, например, характера, который можно определить как альтруистический» (Асланян, 2003а. С.48). В последние десятилетия на базе в основном расшифрованного генома человека усиливаются попытки к выяснению вклада генов в социально значимые качества человека – интеллект, агрессивность, сексуальное поведение.

· В то же время у животных, как и у человека, далеко не всё поведение генетически задано. Животные (включая насекомых) далеко не всегда следуют наследственно закрепленным образцам поведения, у них есть "жизненный опыт" и знания преемственного характера, передаваемые в сообществе организмов (биосоциальной системе) из поколения в поколение. Многие животные способны и делать выбор между альтернативами, находить нетривиальные решения задач (инсайт). Пчелы в некоторых случаях решают новую задачу, различая форму геометрических фигур или сопоставляя два стимула (например, запах амилового спирта и цвет предъявляемых карточек). Инстинкты, несомненно, вносят вклад в поведение животных, но в значительной части случаев наследственно задана лишь общая канва поведения, детали могут варьировать в зависимости от ситуации, приобретаться в результате обучения, так что поведение невозможно жёстко подразделить на «инстинктивное» и «приобретённое». Обучение особенно развито у приматов, которые имеют «протокультуру» (традиции приветствия, добывания пищи, см. Goodal, 1994; de Waal, 1996; Butovskaya, 2000; Дерягина, Бутовская, 2004).

·
Шимпанзе, бонобо (карликовый шимпанзе) и, по некоторым данным, горилла способны к символической коммуникации (рис. 4) – в эксперименте способны использовать сотни слов языка глухонемых амслен (освоению звукового языка мешает устройство речевых органов и соответствующих отделов мозга), по-разному комбинировать их, составлять из них простые предложения, употреблять слова в абстрактном смысле. Так, по свидетельству супругов Гарднер, самка шимпанзе Уошо использовала слово «грязный» в переносном значении – как синоним слова «плохой». «Уошо называла лебедей «вода птица», а орех – «камень ягода»» (цит. по: Дерягина, Бутовская, 2004). В опытах с группой бонобо (карликовый шимпанзе) в последние годы показана их способность – в достаточно молодом возрасте – спонтанно осваивать сотни слов языка компьютерных лексикограмм «ёркиш» и в дальнейшем использовать их в общении между собой, а также обучать других обезьян.

· Подобные факты свидетельствуют о том, что многие из сторон «уни­кальности человека» представляют результат не скачкообразного, а постепен­ного, хотя и интенсивного развития того или иного признака, предварительно имевшегося уже у высших представителей животного царства. Добавим, что зачаток орудийной деятельности человека и техники исследователи усматривают в способности обезьян (и даже некоторых птиц) изготав­ливать и использовать простые орудия труда. Среди млекопитающих, например, «калан Enhydra lutris собирает камни и ракушки с океанского дна, кладёт их на живот, когда плавает на спине на поверхности воды, и использует их как наковальни, о которых разбивает мидий и других молюсков с твердой оболочкой» (см. Corning, 2001a. P.21).

· Многие приматы обладают зачатками того, что социальные психологи обозначают как «маккиавелевский интеллект» – способность осознавать свой социальный статус и ранг (высокий или низкий), использовать с выгодой для себя свое «положение в обществе». У человекообразных обезьян на этой основе возможны сложные манипуляции, «политические интриги», обманные действия. Так, желающая копулировать с самцом низкого ранга самка уводит его подальше от самца-вожака или дожидается его засыпания, после чего делает свое дело.

· Нейрофизиологические данные говорят о важности для человеческой психики архаичных структур человечес­кого мозга, унаследованных нами от животных (напри­мер, рептилиального мозга, лимбической системы), которые фильтруют и эмоционально окрашивают поступающую в сознание информацию. Эти структуры мозга испытывают сильное влияние вышеле­жащих слоёв, но это не меняет эволю­ционно-консервативного фундамента их функций.

«Градиентный» характер отличий между человеком и высшими животными – что обусловливает возможность дозированного сопоставления их поведения – отражен М.Л. Бутовской (2004а. С.19): «Только человек обладает свободой воли, имеет речь, культуру, создает произведения искусства, руководствуется в своей деятельности моралью и чувством ответственности, а его социальная организация столь пластична и разнообразна по своим проявлениям, что далеко превосходит по своей сложности социальную организацию любого другого вида животных. Однако данные последних лет из области приматологии показывают, что все эти свойства человека в зачаточной форме представлены у высших человекообразных обезьян» (выделение добавлено автором настоящей книги).

Кратко рассмотренные здесь аспекты сходства человека как «политического животного» (в терминологии Аристотеля) и других форм живого подкрепляют собой «мягкий» натурализм, признающий и эволюционную родословную человека и его уникальные характеристики. В этих рамках использование концепций и дапнных генетики, этологии, социобиологии в исследованиях социального поведения человека представляет несомненный интерес. Конечно, использование подобных концепций не означает редукции социального к биологическому. Очевидно, необходим компромиссный подход, признающий как уникальность человека, так и его эволюционно-биологическую предысторию. Такая компромиссная позиция изложена немецким биополитиком Х. Флором в статье “Наша биокультурная природа” (Flohr, 1986). В этой работе собраны типовые возражения против применения этологических данных к человеку. На каждое возражение приводится контрдовод в пользу биополитики. Целесообразно представить эту полемику в форме таблицы, суммирующей многие из обсужденных фактов и идей.

Таблица. Критика биополитического подхода к человеку и контрдоводы в защиту этого подхода (по мотивам работы Flohr, 1986 с авторскими дополне­ниями).

2.1.3. Границы натуралистического подхода и уровни человека и социума. Во всю историю биополитики (а также этологии человека и др. родственных дисциплин, см. обзор: Гороховская, 1999, 2001) не прекращаются дебаты о том, какие именно стороны поведения и политической деятельности человека могут быть рассмотрены в сопостав­лении с поведением других форм живого. По мнению автора, этот вопрос представляет собой “болевую точку” современной биополитики, хотя он возник за много веков до ее рождения (как диспут между традициями Аристотеля и Гоббса в науке, см. 1.1.1). Один из подходов к этому вопросу связан с признанием факта многоуровневости человека. Этот подход предварен в работах Аристотеля, который различал

· «растительную душу», отвечающую за питание и воспроизведение и общую для всего живого;

· «животную (чувствующую) душу», способную к восприятию, движению, стремлениям, которая имеется и у животных, и у человека;

· человеческую «рациональную душу», отвечающую за мышление и познание (хотя Аристотель допускает в «Истории животных» известную долю «рассудочного понимания» у некоторых из животных).

Соответственно, границы применимости натуралистического, сопоставительного подхода к поведению, потребностям, психике, (био)социальным системам человека и других существ определяются по принципу «сопоставлять только феномены, относящиеся к одному и тому же уровню». Аристотель широко сопоставлял животных и людей на уровне растительной и чувствующей душ (т.е. явления жизнедеятельности, элементарные побуждения и т.п.) и в существенно более ограниченной степени – на уровне рациональной, полностью проявленной лишь у человека, души.

Биосоциолог П. Майер (Meyer, 1983, 1987a, b, 1996) в своих работах вычленяет “биосоциальный уровень” организации человека, куда он относит, например, “аффекты” (эмоциональные подсознательные и бессознательные психические процессы и поведенческие реакции — от отдергивания руки от раскаленного предмета до потирания века при попытке сказать ложь), противопоставляя ему специфически человеческие уровни, которые он обобщённо именует “психокультурными уровнями”. Однако Майер сам признает упрощенность и огрубленность этой двухуровневой схемы.

По-видимому, необходимо предложить более детальную классификацию уровней как живого вообще, так и человека. Кратко укажем в этой связи на классификацию уровней («слоев бытия») немецкого философа ХХ века Николая Гартмана (Hartmann, 1940), различавшего следующие «слои» (Seinsschichten):

· Безжизненный слой (мертвая материя), другие учёные предпочитают понятие физического уровня (слоя);

· Органический слой, его можно обозначить также как витальный уровень (Олескин, 1996) – отвечает за жизнеподдержание, самовоспроизведение, размножение, регенерацию, индивидуальное развитие и другие фундаментальные характеристики всякой жизни, которые виталист Г. Дриш связывал с «энтелехиями»;

· Душевный слой (чувства, эмоции, образы, идеи и др. объекты психологии), в предложенной мною (Олескин, 1996) классификации ему соответствует ментальный уровень (слой), включающий способность к обучению, запоминанию, восприятию, эмоциям, инсайту (поиску нетривиальных решений проблем) и другим индивидуальным способностям;

· Духовный слой (духовные способности личности — способность любить, совесть, ответственность — и плоды коллективного творчества людей — язык, нормы морали и права и др.) Это своего рода аккумулятор результатов культурного творчества; в расширительной трактовке он в известной мере может быть приложим к сообществам животных, поскольку культуре с её традициями в некоторой степени аналогична информация, передаваемая негенетическим путём, через коммуникацию и обучение (что имеет место даже у социальных насекомых).

При сопоставлении явлений в человеческом обществе и в сообществах (биосоциальных системах) животных следует задавать вопрос, относятся ли эти явления к одному уровню. Часто встречаются многоуровневые явления, и тогда интересно отдельно рассмотреть их сопоставимость на каждом из уровней.

Важный для биополитики пример представляет феномен человеческого политического поведения (политической деятельности). Сопоставим ли он с социальным поведением у других биологических видов? Анализ показывает многоуровневость политического поведения, которое включает как эволюционно-консервативные, так и уникальные для человека компоненты. С одной стороны, можно говорить о детерминации политического процесса (как составной части биосоциальных взаимодействий в случае Homo sapiens) биологическими потребностями людей. Биополитик Дж. Шуберт специально изучал влияние голода на политическое поведение людей (J. Schubert, 1983). В этом ракурсе вся политика может рассматриваться как коллективное предприятие, обеспечивающее выживание (взгляды П. Корнинга).

Однако политика даёт и необозримое поприще для деятельности на духовномуровне, для индивидуального и коллективного («массового») творчества. Недаром великие умы, начиная с Конфуция и Платона, непременно посвящали хотя бы часть своих трактатов политике. На этом уровне возможно максимум лишь осторожное сопроставление политической деятельности человека с поведением существ с наиболее развитой социальностью – в частности, приматов, которые обладают зачатками «маккиавелевского интеллекта» – способности осознавать свой социальный статус и ранг (высокий или низкий), использовать с выгодой для себя свое «положение в обществе» (de Waal, 1996; Butovskaya, 2000).

2.1.4. Проксимативные и ультимативные объяснения поведения. C уровневым подходом к натурализму связано различие между проксимативнымии ультимативными объяснениями поведения. Проксимативные причины того или иного действия – это его непосредственные мотивы (почему это действие было совершено?) и психологические механизмы; ультимативные причины соответствуют значению данного поведения с эволюционной точки зрения (почему такое поведение сформировалось в ходе эволюции?). Осенние миграции перелётных птиц можно объяснить на проксимативном уровне тем, что изменение длины дня вызывает у птиц гормональные перестройки, которые побуждают их к совершению сезонных перелётов На ультимативном уровне можно констатировать, что «особи, которые ищут лучших местообитаний путём сезонных перелётов, оставляют больше потомков, чем те, кто остаётся на одном месте» (Low, 2000. P.9).

Разделение причин того или иного поведения на проксимативные и ультимативные применяется и при исследовании поведения человека. Так инфантицид (детоубийство) можно объяснять психологической патологией (например, знаменитым Эдиповым комплексом), а можно рассматривать как эволюционную адаптацию (например, принесение в жертву младших детей ради старших, в которых уже вложены ресурсы). Другой характерный пример касается поведения подростков, юношей. Они стремятся, как правило, входить в состав тех или иных молодёжных компаний, клубов, групп и др., причем многие хотят иметь в этих объединениях как можно более высокий статус. Для этой цели молодые люди модно одеваются, занимаются престижными видами спорта, демонстрируют свою «крутость» и др. На проксимативном уровне тинейджер осознает свое поведение как нацеленное на приобретение «правильных» друзей, социальное самовыражение в коллективе сверстников. Но на ультимативном уровне данное поведение имело свои истоки в эпоху, отделённую от нас десятками тысяч лет. Ведь не только в наше время, но и в первобытные времена «приобретение статуса и уважения в группе вознаграждалось получением дополнительных ресурсов и большим доступом к сексуальным партнёрам, т. е. увеличивало шансы на производство потомства» (Rossano, 2003. P.25). Проксимативные и ультимативные причины поведения, таким образом, соответствуют разным временным шкалам: проксимативные возникают на протяжении жизни данного индивида, а ультимативные – в ходе тысяч и миллионов лет эволюции его предков.

Строго говоря, этологи, в частности, Н. Тинберген, вычленяют четыре под­хода к поведению. Они отвечают, соответственно, на вопросы:

· каковы непосред­ственные причины поведения и психи­ческие механизмы, лежащие в его основе?

· как возникает определенный тип поведе­ния в ходе индивидуального развития?

· какие функции выполняет поведение?

· как возникают определённые формы поведения в ходе эволюции?

Именно на платформе «мягкого натурализма» биополитика может вносить свой немаловажный вклад в решение проблем политического поведения и политических систем человеческого общества в союзе с представителями социогуманитарных наук, которые и призваны изучать специфически человеческие характеристики, не редуцируемые до свойств наших эволюционных «родственников» – других приматов. Упомянутый биополитик Т. Торстон (Thorson, 1970), стоя на платформе философии П. Тейяра де Шардена, полагает, что на этапе появления человека в эволюции всё более нарастает её духовная компонента. И в этом плане само возникновение биополитики есть закономерный этап эволюции – а именно этап, на котором «эволюция осознаёт саму себя».

В последние десятилетия фактом становится определенный кризис самой установки «натурализма». Еще в ранних работах биополитиков (и аналогичных работах представителей иных биосоциальных направлений) считалось само собой разумеющимся, что между терминами «биологическое» и «природное» можно ставить знак равенства, или, точнее, что «биологическое» есть часть «природного». Ныне в связи с биомедицинскими технологиями по искусственному воспроизведению человека, его клонированию и т.д., область «биологического» приобретает не только природный, «данный человеку от природы», но и «рукотворный», искусственный характер. Развитие генных технологий делает творение нового человеческого индивида в той или иной мере результатом произвольной деятельности самого человека. Организация мозга человека также становится доступной для социального контроля по мере приближения к так называемому этапу нейросоциума (neurosociality), когда «мозговые процессы технически освоены, выведены наружу и прямо участвуют в информационных потоках и производственных процессах». Такой социум «непосредственно управляется мозговыми процессами и непосредственно их контролирует» (Эпштейн, 2003. С.687—688), по типу реализаций орвелловских утопий.

Генетические технологии последних десятилетий и пронозируемые нейротехнологии выступают как своего рода кульминации тенденции, которая прослеживается в Европе, по взглядам М. Фуко (2002; Foucault, 2003; см. также Lazzareto, 2006a,b), начиная с XVIII в. и заключается во все возрастающем влиянии политики и политической системы на биологический элемент в человеке. Общество постепенно создавало систему политических dispositifs (инструментов, мероприятий – термин Фуко) для контроля за размножением людей (институты родовспоможения, всякого рода идеологические меры по внедрению в социум семейных ценностей, в более позднее время центры планирования семьи и далее медико-генетическая консультация, см. 6.3.3 ниже), их смертностью (противоэпидемические меры и институты и др.), здоровьем (медицинские учреждения и др.), состоянием окружающей среды и др. Создаются предпосылки для максимальной работоспособности населения (повышения «человеческого капитала»). Как уже указано во введении, это возрастающее вмешательство политики в семейную жизнь и в биологический элемент человека и есть биополитика в интерпретации Фуко (сходной интерпретации биополитики придерживается Джорджо Агамбен). Биополитические мероприятия в рамках этой интерпретации выступают как альтернатива доминировавшим в более ранние эпохи истории – и существующим поныне – дисциплинарным мероприятиям, которые охраняют социальный порядок и политический режим в первую очередь за счет запретов и правил, а также элиминации опасных для социума элементов (политически санкционированные убийства врагов, преступников, неоказание помощи «нежелательным» категориям населения и др.).

Благодаря вмешательству политики в семейную жизнь людей, подвергается размыванию граница между политической и «домашней», тесно связанной с воспроизводством, сферами человеческой жизни. Это – один из примеров своего рода частичного диалектического возврата современной цивилизации к первоначальному состоянию социальных отношений, существовавшему в первобытные времена (когда граница политического и личного еще не вполне оформилась) и тем более в сообществах приматов типа шимпанзе (где такой границы практически нет). Ниже мы столкнемся еще и с другими яркими примерами такого диалектического возврата к предковому состоянию. Так, предваряя главы четвертую и пятую, отметим, что цивилизация привела к смене относительно неиерархического (эгалитарного) первобытного общества жестко иерархическими социальными и политическими структурами. Однако, в самое последнее время расцветает «сетевое общество». Это означает новое распространение в социуме неиерархических, децентрализованных организаций.

В связи со всем этим в рамках биополитики размывается грань между ее философски-методологическим (о «природе человека») и практическим направлением (biopolicy). Эта тема подробнее рассмотрена в главе седьмой книги.

Поиск по сайту: