Глава 3. Виктор. Вечер

Пальцы бегали по клавишам автоматически, они сами находили нужные, ласково их касались, и мелодия звучала, не прерываясь ни на минуту. «Реквием»... Но не Моцарта, а Клинта Манселла. Я любил эти горькие, рвущие душу ноты. Горькие... Именно такими я всегда их воспринимал, с того самого момента, как впервые услышал, как смог сыграть сам. «Реквием по мечте».*

Потом, несколько лет спустя, я написал свой «Реквием» по своей собственной мечте, только его я никогда и нигде не исполнял. Он такой же нереальный, как и моя мечта, о которой я никому и никогда не рассказывал. И писем Деду Морозу я тоже не писал, просто потому, что писать ручкой и по бумаге я не могу, а набранное на компьютере отправлять Доброму Дедушке не принято.

Да и не верил я в него никогда, точно так же, как и в Бога. Если бы они оба существовали, то я не потерял бы брата и зрение, не погрузился бы в ночь, которая вот уже пятнадцать лет окружает меня. И неважно, открыты мои глаза или закрыты, не имеет значения, какое время суток - для меня существует только ночь.

Последняя яркая картина... Она словно выжжена у меня в мозгу и почему-то не тускнеет, несмотря на пролетающие годы: руки Игоря, сильно и резко отшвыривающие меня, семилетнего, в сторону с тротуара и... синяя машина, казавшаяся мне тогда огромной, сбившая его, убившая прямо на моих глазах. Это было последнее, что я видел. Залитое кровью тело того, кто еще пару минут назад отвесил мне шутливый подзатыльник и сказал, что фиг он купит мне мороженое — я плохо себя веду. Мой брат, которому тогда было четырнадцать.

Хотя почему было? Игорю теперь всегда будет столько. Это я уже стал старше его на целых восемь лет, на год больше, чем мне было тогда. В тот день, когда я и ночь еще не были одним целым. Того водителя, молодого, недавно получившего права парня, потом судили и даже посадили, но это не вернуло мне брата и свет.

Родители возили меня по врачам, но все они сошлись в том, что причина моей слепоты — психологическая. Вероятно, мой мозг посчитал увиденное слишком кошмарным и... просто вырубил свет. Физически с моими глазами все было нормально, но я был слеп, как летучая мышь.

Я до сих пор помню, как мне было страшно — открыть глаза и... не увидеть мамы, голос которой я так ясно и четко слышал. Этот страх... я борюсь с ним все эти годы, но он не уходит. Психологи, которые работали со мной, тоже вскоре сдались. Я не желал с ними разговаривать, сворачивался на кровати, обхватывая руками колени и глядя невидящими глазами перед собой.

Так, в семь лет я узнал, что такое страх. Не тот, детский, когда боятся чудовищ или темноты, а настоящий страх. А темнота... С ней я примирился. Не сразу, конечно, но примирился. Человек вообще ко всему рано или поздно привыкает, особенно, когда оказывается среди точно таких же детей. Я никогда не узнаю, кто дал матери этот совет, но вскоре после смерти брата, она отдала меня в специнтернат для незрячих детей. Там я учился жить заново, читать, считать и ориентироваться в пространстве. Я приезжал домой только на летние каникулы, проводя в интернате все время - так было проще. Всем.

В частности матери - не видеть меня, так сильно похожего на Игоря. Я узнавал это из разговоров полушепотом, которые слышал теперь четко. Слух, обоняние и осязание у меня уже успели обостриться. Замещение - попытка сделать функциональным то, что сломано. Нелепая и глупая попытка, обреченная на провал.

И мне тоже в интернате было проще, там с нами никто не панькался. Нас приучали заботиться о себе самостоятельно, ведь далеко не всегда рядом будет зрячий человек, который поможет перейти улицу, просто приготовить еду и постирать свои вещи. Собака-поводырь — это конечно, замечательно, но она не может очень многого, даже несмотря на весь свой ум и дрессировку. Даже если она такая восхитительная, как мой Сет — лабрадор черного окраса; о том, какого пес цвета, я тоже узнал из разговоров. Собаку мне подарила мать на мой выпускной. Подарила, потому что должна была меня кому-то поручить перед тем, как уехать на заработки за границу.

А что еще ей оставалось, если сын — инвалид, а муж ушел к другой. Родители развелись, когда мне было десять. Отец так и не смог смириться со смертью старшего сына. Когда я был дома, часто слышал, как они с матерью ссорятся. Он обвинял ее в том, что отпустила нас одних, говорил, что если бы она была с нами — этого бы не случилось.

Я не вмешивался в их споры, сидел в своей комнате, слушал музыку или играл. Игрой на фортепиано я увлекся в интернате. У нас была очень хорошая учительница музыки, я до сих пор помню ее мягкий, приятный голос и руки... Очень теплые руки, которыми она ставила мои пальцы на клавиши.

— Витенька, как же хорошо у тебя всё получается! — хвалила она меня, хоть я и сам слышал, где слажал. — Но если сыграть вот так, — комнату наполняла музыка, — будет и вовсе изумительно!

Она сумела до меня достучаться, через музыку Наталья Павловна говорила со мной, с моими страхами. Она научила меня выражать свои чувства через мелодию, не просто играть, но и писать музыку самому.

А еще, пианистка, сама того не зная, познакомила меня с тем, кто стал моей первой любовью и... второй большой болью. У нее был сын, старше меня на пять лет. В то время, когда мне было пятнадцать, Андрею уже стукнуло двадцать. Он заканчивал музыкальный факультет одного из вузов и на практику пришел к нам, в интернат.

Учеников у Натальи Павловны было много, и она поручила меня своему сыну. Я до сих пор не знаю, была ли она в курсе его сексуальных предпочтений, но это и неважно. Зато я прекрасно помню наши уроки и то, как он касался меня, стараясь делать это почаще. Андрей приносил мне то шоколадку, которую в итоге мы съедали вдвоем, то — диск с новой мелодией, которую потом мы подбирали на слух. Он рассказывал мне о мире, которого я не видел и не знал. О мире, где люди видели друг друга, я же мог только слышать и чувствовать, и эта обостренная чувствительность стала причиной того, что я...

В тот день наше занятие проходило, как обычно, а потом Андрей обнял меня за плечи и шепнул на ухо:

— Я еще не говорил тебе, что у тебя обалденные пальцы?

— Нет, — я вздрогнул, ощутив прикосновение чужих теплых губ к уху. — С ними что-то не так?

— Не так, — одну мою руку он взял в свои и вдруг понес к губам, поцеловал в ладонь. — Ты представить себе не можешь, как мне нравятся твои пальцы...

— В смысле? — я ощутил прикосновение его языка к ладони и задрожал.

Мне было пятнадцать, мои сны стали беспокойными, и очень часто я просыпался от наступившей во сне разрядки. Мне было известно, что это нормально, что я просто вырос, но я еще никогда не касался кого-то другого. И меня не касался никто. Мое тело, которое я изучал по ночам, лежа в постели, знало только мои собственные ласки: неумелые, быстрые и грубые, только для того, чтобы сбросить напряжение.

Я слышал, как ребята рассказывали друг другу, что уже делали это с девочками, спальни которых находились в другом крыле интерната. Они рассказывали, что это очень приятно, не сравнить с тем, когда ласкаешь себя сам. А еще я слышал, что оказывается, некоторые девчонки берут в рот... и это вообще улетно.

Слышать-то я слышал, но сам еще даже не целовался ни с кем. Не знаю, почему. Мне казалось, что я очень некрасив, я не видел себя, но то, что ощущал руками, мне не нравилось. Тело было слишком тощим, каким-то вытянутым, кости выступали на ключицах и бедрах. Мои пальцы были длинными и худыми, слишком длинными, по сравнению с пальцами других мальчиков, и это тоже было плохо, хоть и хорошо для музыканта.

У нас, лишенных зрения, принято изучать друг друга пальцами, проводить ими по лицу и телу собеседника, чтобы представить себе, как он выглядит. И вот этого момента — прикосновения к своему телу, я почему-то боялся.

Потому-то я и задрожал, услышав слова Андрея и почувствовав его поцелуй. Я дернулся, почти подскочив со стула, и тут же плюхнулся назад, но не пытался отнять руку. Эти губы... от них меня бросило в жар, я ощутил, как начинают гореть щеки, и в штанах становится тесно. Какого черта? Я же не...

— Тебе неприятно? — снова спросил Андрей, не отпуская моей руки. — Только скажи, и я перестану.

— Нет, — с трудом вытолкнул я слова, — но ты ведь тоже парень... и я...

— И что? — теперь его пальцы гладили мою ладонь, и я шумно выдохнул. — Тебя это смущает? Меня нисколько. Ты мне нравишься, Вик, я хотел бы тебя поцеловать. Очень хотел бы.

— П-п-оцеловать?

— Если ты, конечно, не против, — каждое его прикосновение возбуждало меня все сильнее. — И не бойся, я запру дверь.

В голове все смешалось, страх и желание наконец-то узнать, что же такое эти ваши поцелуи, разрывали меня на части. А между тем Андрей продолжал гладить мою ладонь и пальцы, заставляя вздрагивать. Я чувствовал его запах — приятная смесь дезодоранта и шампуня, сигаретами или алкоголем не воняло, и мне это нравилось.

— Я не против... Только... можно я... — я хотел «увидеть» его прежде, чем позволить коснуться себя.

— Хочешь на меня «посмотреть»? — прочитал мои мысли Андрей. — Конечно, только дверь закрою.

Я услышал его шаги и щелчок замка, а потом он взял мои руки и прижал к своему лицу, а через секунду притянул меня к себе. Близко-близко. Так близко, что я ощущал дыхание на своей щеке и напряжение его плоти, такое же, как и у меня самого. Отрывисто дыша, я проводил пальцами по его лицу, пытаясь представить, как же выглядит Андрей. Его волосы были густыми, длинными, их оказалось очень приятно пропускать между пальцами. Волосы спускались на его плечи — широкие и крепкие. Прямой, ровный нос, губы, показавшиеся мне такими мягкими, шероховатая ткань его свитера, ремень брюк и...

— Почему остановился? — вопрос был задан прямо мне в ухо. — Изучай меня, Вик.

— А можно?..

— Нужно, вот так, — тут рука Андрея легла на мою ширинку. От неожиданности я снова сильно дернулся и в последний момент прикусил губу, чтобы не застонать. Так приятно, так не было, когда я сам...

— Так? — я несмело опустил свою руку ниже, касаясь его члена.

— Да, — выдохнули мне в губы, которые через секунду соприкоснулись с его.

Мой первый поцелуй вышиб из моей головы остатки страхов и колебаний. Я качнулся к Андрею, прижался всем телом к нему, запуская руку в волосы и отвечая на поцелуй. Неумело, но я так хотел показать ему — мне приятно, мне очень, невыразимо приятно. Мы целовались долго, и я все сильнее заводился, потому что его рука в это время вовсю хозяйничала в моих уже расстегнутых брюках. Умелые пальцы скользили по моему члену, а я старался не стонать, чтобы все не испортить.

Я кончил быстро и бурно, к счастью, успев зажать себе рот рукой. Крупная дрожь пробежала по моему телу, а ноги почти подкосились, и я навалился на Андрея, пытаясь выровнять дыхание.

— Ну вот, все же хорошо, Вик? — он поглаживал меня по спине, продолжая так же плотно прижиматься.

— Очень, — ответил я, отыскал его губы, чтобы подтвердить сказанное поцелуем. — А ты? Тебе же тоже надо...

— Не парься, — он отстранился, — к тому же, наше занятие уже закончилось. Сейчас ко мне другой ученик придет, но сегодня ночью я вместо матери буду дежурить по спальням мальчиков. Если хочешь продолжить — приходи в кабинет воспитателя в полночь.

Сказав это, Андрей помог мне привести себя в порядок и подвел к двери. Но не выпустил — привлек к себе снова:

— Я буду рад, если ты придешь. Я хочу тебя, Вик. Безумно хочу, — горячо прошептал он мне в ухо. — Но если не придешь — я пойму.

Я пришел. Все время, оставшееся до полуночи, я думал: идти или нет? Надо мне это или нет? Хочу я этого? И почему я не сделал этого с девочками, но позволил касаться себя парню? Получается, что я мало того, что слепой, так еще и... гей? Охрененная новость! Но если бы это было иначе, я бы не таял от прикосновений парня, не кончил бы так сладко и сильно, как еще никогда.

Да и мне ли выбирать? Неизвестно, обратит ли на меня внимание кто-то другой вообще. Кому я нужен — такой вот? Только такой же незрячей девице, а общаться с ними я не мог. От девушек слишком сильно пахло то духами, то чем-то сладковато-приторным, неприятным. Обостренное обоняние — это не всегда хорошо.

От Андрея этой приторностью не несло, от него пахло парнем, мужчиной, терпкие ноты я улавливал, но они не раздражали. Скорее — наоборот. Чем ближе подходило к полуночи, тем сильнее я склонялся к мысли, что все же пойду. Кто знает, как дальше все сложится, лучше уж жалеть о том, что было.

В душе я в тот вечер задержался дольше обычного. Я очень тщательно вымыл волосы и тело, в который раз ощупав себя и вновь не найдя ничего утешительного. Под конец купания моя кожа скрипела и пахла мылом, которым я пользовался, а волосы тоже были скрипяще-чистыми. Я был готов. Физически.

Дождавшись, пока все уснут, а часы пробьют полночь, я осторожно поднялся со своей кровати и как был, в мягкой фланелевой пижаме и тапочках, выскользнул из спальни, неслышно затворив за собой дверь. Теперь моя тьма играла мне на руку. Я изучил коридоры интерната и безошибочно нашел дорогу к кабинету дежурного воспитателя.

Запах Андрея я почувствовал за несколько секунд до того, как на плечи легли его руки. Он ждал меня у двери. Не тратя время на слова, учитель завел меня внутрь, и я услышал, как поворачивается ключ в замке. За дверью с той стороны оставался весь остальной интернат. С этой были мы. Андрей обнял меня за плечи, усадил в одно из кресел и снова взял одну мою руку в свою. Я ждал, что его губы опять коснутся моей ладони, дрожь предвкушения пробежала по коже, но вместо теплых губ я ощутил прикосновение чего-то твердого и холодного. Стекло?

— Что это?

— Вино. Очень легкое, домашнее, — Андрей сжал мои пальцы вокруг стакана — теперь я и сам разобрался, определил по граням. — Оно поможет тебе расслабиться. Не бойся, Вик.

— Я не боюсь, — я все же поднес стакан к носу и понюхал, уже заранее решив, что если оно воняет спиртом — пить не буду. Но вино пахло очень приятно, почти как сок, которым меня угощала Наталья Павловна.

— Пусть так, все равно, за наше с тобой близкое знакомство. Это вино мать сама делает, от него совсем не пьянеешь, — рука Андрея снова легла на моё плечо. — Я тоже выпью, — с легким стуком его стакан коснулся моего. — Пей.

Я послушался, сделал маленький глоток, но вино действительно оказалось очень вкусным, вот только насчет крепости Андрей соврал. Или это на меня, никогда до этого не пробовавшего алкоголь, оно так подействовало? Я не заметил, как опустошил стакан, который Андрей взял из моих пальцев и тут же припал к ним губами.

Только теперь его ласки были другими, или я воспринимал их иначе? Но когда он захватил мой указательный палец в рот, я еле слышно застонал — таким приятным мне это показалось. Вторая рука моего «учителя» снова опустилась на мой уже горячо отяжеленный желанием член и высвободила его из пижамных штанов. Я и опомниться не успел, как губы, только ласкавшие палец, начали делать тоже самое с моей плотью.

Они не соврали, те мальчишки, что рассказывали, как это улетно, когда берут в рот. Я действительно улетел. Сдерживать стоны получалось все хуже, я тихонько поскуливал, толкаясь навстречу его рту — умелому и такому жаркому. Андрей забирал мой член целиком, умудряясь еще и ласкать рукой яички, что тоже оказалось жутко приятным. И кончил я снова так же быстро, выгнувшись и вскрикнув, хоть и зажимал себе рот - бесполезно.

То, что он со мной делал, было в несколько раз приятнее того, что произошло днем, но теперь на этом ничего не закончилось. Андрей привлек меня к себе, поднимая из кресла и целуя. Я впервые ощутил вкус и запах своего же семени, и он не показался мне отвратным. Я отвечал на поцелуи Андрея, скользя руками по его телу, нащупал молнию на джинсах и потянул ее вниз и был тут же остановлен:

— Не спеши, Вик, я хочу подарить тебе эту ночь по всем правилам... ты заслуживаешь самого лучшего...

— Но я...

— Чистый, талантливый, красивый, — говоря это, он осторожно вел меня за собой. Куда? Я не знал, но был готов идти за ним куда угодно. — Так, вот и диван, — тут он подхватил меня под колени и опустил на мягкое, бархатистое на ощупь покрывало. — Тебе удобно? — вопрос был задан мне прямо в ухо.

— Да, — я чувствовал его тело, прижимающееся к моему. Андрей устроился между моих раздвинутых бедер и начал расстегивать пижаму.

Я не возражал. Страха не было, только желание и нетерпение, и хмель, круживший голову. Да и как тут протрезветь, если он выцеловывает каждый сантиметр моей обнажающейся кожи. Слишком чувствительной. Очень скоро я снова постанывал, перебирая в пальцах его волосы, которые щекотали мое тело, возбуждая еще сильнее. Следом за пижамной курткой он стащил с моих бедер штаны и вновь занялся моим членом. Только теперь пальцы второй руки касались входа в мое тело, влажные и скользкие, словно намазанные кремом. Впрочем, так оно и было, а к запаху наших тел примешался еще один — мятный и тоже приятный.

— Что это? — спросил я, с трудом пытаясь удержать себя в руках.

— Смазка, чтобы тебе было не больно, — просветил меня Андрей, а через секунду я ощутил, как его палец проникает в меня. — Расслабься, Вик, — в голосе я слышал мягкую настойчивость, но ничего не мог поделать с рефлекторно сжавшимся телом. — Разве больно?

— Нет... Немного...

— Сейчас, — губы вернулись к моему члену, а пальцы продолжили что-то искать внутри меня.

Пальцы? Да, похоже, что так. И вскоре, это что-то они все же нашли, потому что меня вдруг выгнуло и буквально окатило горячей волной. От неожиданности я не успел закрыть себе рот и вскрикнул громко. Чересчур громко. Теперь о боли я не думал, я ее просто уже не ощущал, просто нарастающее с каждым его движением удовольствие.
Но кончить Андрей мне не дал - отстранился, и я даже приподнялся, почувствовав себя без него... одиноким и слишком голым. Да, именно — слишком.

— Ты куда?

— Сейчас, я только... — я услышал шелест разрываемой фольги, а потом его тело снова прижалось к моему и... разорвало уже меня.

Острая боль, от которой я все же закричал, так не вязалась с тем, что было минуту назад, так отличалась от удовольствия, разливавшегося по телу только что. Я чувствовал, как в меня очень медленно с усилием ввинчивается его член — огромный и горячий. Таким в тот момент он мне казался. Я стиснул руки в кулаки, почувствовал, как на глазах выступают слезы. Этого еще не хватало! Я не баба, чтобы реветь. Тем более, Андрей замер, не двигаясь и целуя меня в губы, в шею, в плотно зажмуренные глаза. Он шептал какие-то успокаивающие слова, уверял меня, что сейчас боль пройдет, и снова будет приятно. Нужно только расслабиться и немного подождать, пока тело привыкнет к новым ощущениям.

Так оно и случилось. Вскоре я уже стонал не от боли, а когда рука Андрея обхватила мой член и заскользила по нему в ритме толчков, стало и вовсе хорошо. Он снова дал мне кончить первому и тут же вышел, за что я был по-настоящему благодарен.

Я не возражал, когда он опустил мою руку на свой член. Андрей руководил моими движениями, а я снова слишком остро ощутил свою ущербность. Я так хотел увидеть своего любовника! Увидеть по-настоящему, а не пальцами, узнать, какого цвета у него глаза и волосы. Руки, даже очень чувствительные, не смогут мне помочь, и это отравляло мне удовольствие.

Но оно не помешало мне помочь кончить ему, ощутить, как по пальцам потекло его семя, пахнущее не так, как мое. Услышать стон Андрея, сдавленный и глухой, и понять, что ему тоже со мной хорошо, и осознавать это было приятно. Значит, не такой уж я и убогий, если здоровый, зрячий парень выбрал меня из многих, таких же нормальных, как и он сам.

В тот вечер я был совершенно в этом уверен, равно как и в том, что он меня любит. Ведь об этом Андрей сказал не раз и не два, в тот момент, когда был во мне, а разве лгут так?

____________________________________________________________
Примечание автора:
* "Реквием по мечте" http://vk.com/wall-42051702_522

Поиск по сайту: