Глава 4. Виктор. Вечер и ночь

После той ночи в моей жизни наступили полгода счастья. Я влюбился в Андрея и был готов делать все, что он только прикажет, верил каждому его слову. А еще я начал писать музыку сам, настоящую. Не те робкие попытки, что я делал до этого, а сонату, которая понравилась мне самому и Наталье Павловне.

Она назвала работу взрослой, слишком взрослой и полной эмоций и страстей, а потом спросила — не влюбился ли я? Я промямлил что-то невразумительное, мне было стыдно, ведь она была матерью человека, которого я любил. Андрей продолжал со мной «заниматься» и теперь не только музыкой.

Постепенно он перенес наши занятия на самый вечер, когда в этом крыле не было никого, кроме нас. Когда я приходил, Андрей закрывал дверь, включал запись занятия — он успел их сделать заранее, а сам притягивал меня к себе и начинал поспешно раздевать, редко когда — полностью.

Чаще всего он ограничивался тем, что стаскивал мои брюки и белье, задирал свитер и нетерпеливо проникал в меня. Теперь это уже не было больно, я получал такое же наслаждение от того, что мы делали, как и он. А как-то Андрей даже позволил мне быть сверху, и я воспринял это как знак его настоящей любви ко мне. Я верил ему, любил его, я страдал от того, что мы вынуждены это скрывать.

А потом в одночасье все рухнуло. Как-то ночью я проснулся от громких голосов воспитателей, хлопанья дверей, топота множества ног. В голосах была тревога, а потом я услышал вой сирены — то ли милиция, то ли скорая, но что именно случилось, я узнал только на следующий день, да и то не от воспитателей. Они ничего нам не говорили, но шило в мешке не утаить, особенно такое шило, как почти удачная попытка суицида.

Вскрыл себе вены мой сосед по комнате — Валька Голубев. Мы не слишком часто общались, хоть он тоже ходил на занятия к Андрею, только в другое время. Валька всегда казался мне каким-то слишком... молчаливым, он вообще мало с кем из нас разговаривал. Я знал, что он с рождения не видит, и что родители от него давно отказались. Я никогда бы не подумал, что он сможет такое с собой сделать но...

— Вить, а ты в курсе, что ночью случилось? — спросил у меня в обед Пашка Меленин, еще один сосед по комнате.

— Нет, — ответил я, медленно допивая сок. — Кипиш какой-то был, бегали все.

— Ага, еще бы им не бегать! Валька с собой покончить хотел!

— Чего? — отвесил челюсть я. — Не гони, с какой радости?

— А с такой, — Пашка придвинулся ближе и зашептал мне в ухо. — Он же этот... гомик!

— Да ладно, — фыркнул я, впервые обрадовавшись тому, что не вижу сам, и Паша не видит меня, потому что щеки мои вспыхнули. — Не сочиняй!

— Инфа верная. Валька сам мне говорил, что любит его!

— Кого?

— Андрея, сына вашей пианистки, — готовно доложили мне, и я почувствовал, как сердце больно кольнуло. — У них же это... любовь-морковь и все такое. Они даже трахались, прикинь?

— Как? — спросил я, чтобы что-то спросить. Уж кто-кто, а я знал — как.

— А ты не в курсе? Гомики в задницу друг друга пялят, — радостно просвещал меня Пашка. — И сосут друг у друга, вот гадость, да?

— Ага, — односложно согласился я.

— Но ему нравилось, он говорил, что у них с Андреем этим любовь, прикинь?

— Так, а почему тогда...

— Поссорились они. Валька вчера с занятий пришел и плакал. Я спросил, что за дела, а он сначала меня послал, а потом раскололся признался, что все, кончилось у них все, Андрей его бросил. Ну, я его успокоил, сказал, что все еще образуется, — Паша вздохнул, — откуда мне было знать, что он вены порежет...

— Ниоткуда, и что теперь будет?

— А что, Вальку в больницу увезли, а потом на дурку. Так всегда делают. А про Андрея я не знаю, разбираться будут. Я слышал, как в учительской говорили.

— Спасибо, что сказал, — я медленно поднялся и вернулся к себе комнату, лег на кровать и закрыл глаза. Хотя нужды в этом не было - ночь по-прежнему окружала меня.

В голове стучало только что услышанное. Верить Пашке не хотелось, но... Что-то подсказывало мне, что он не врет, тем более сегодняшнего занятия музыкой не было. Мне сказали, что Наталья Павловна заболела, а ее сын больше у нас не работает. Если бы то, что рассказал Паша, было враньем, с чего бы Андрею уходить? Буквально вчера мы были вместе, и я ничего не слышал от него насчет ухода.

Мы были вместе.

Пялят в зад.

Эти слова крутились у меня в голове, как карусель, на которой меня когда-то очень давно катал брат. Она находилась у нас во дворе, и я помню, что очень любил на ней кружиться. После того, как я ослеп, я больше на ней не катался, слишком быстро - начинало мутить и точно так же мутило сейчас. Андрей меня обманывал и врал точно так же Вальке... И скольким еще?..

Как потом оказалось — многим, как ни старались учителя скрыть то, что случилось, у них это не вышло. И вскоре весь интернат уже знал, что сын пианистки вступал в интимные отношения со своими учениками. Признались в этом еще трое, а я молчал.

Когда директриса лично беседовала со мной, я сказал, что не в курсе. Меня это не коснулось, никто меня не трогал, не совращал и вообще — мы занимались только музыкой. Я не мог говорить об этом с кем либо вообще - слишком больно это было, почти так же, как после смерти брата. Только теперь болело внутри, болело сердце, болело все тело.

Я узнал, что у Андрея было отклонение: он оказался не просто гомосексуалистом, а и испытывал тягу к таким, как я, к незрячим подросткам. Ему нравилась наша чувствительность, повышенная из-за слепоты. Он считал, что делает благо тем, что дарит любовь...

Я не знаю, судили его или нет, ведь Закона Андрей не нарушал. Он никого не насиловал, мы все делали это добровольно. Так за что судить? За Валькину попытку суицида? Но Валька отказался давать показания против Андрея. В итоге все это так и стихло, только вместо Натальи Павловны музыку преподавала другая женщина. У нее оказались неприятные, сухие и холодные руки и такой же сухой голос.

А у меня совсем пропало желание заниматься, я умышленно лажал, делал грубые ошибки. Мне не хотелось подходить к пианино, потому что каждый раз я слышал голос Андрея и ту фразу: «Я еще не говорил тебе, что у тебя обалденные пальцы?». Она звучала навязчивым рефреном, и кроме нее я не слышал ничего.

Но учительница настаивала, чтобы я занимался, она говорила, что музыка — мой будущий кусок хлеба, что я потом буду локти кусать. И я не выдержал, решил разом покончить и с пальцами, которые и стали причиной симпатии Андрея ко мне, и с уроками музыки, которые я возненавидел. Не будет пальцев — не будет занятий, от меня все отстанут, оставят в покое, и я смогу, наконец-то, остаться наедине с собой.

Ничего умнее, чем пробраться ночью на кухню, включить газ, вскипятить чайник, подойти с ним к раковине, а потом начать лить воду сначала на правую кисть я не придумал, только я не предполагал, что это окажется так больно. Я был уверен, что смогу, что выдержу, что уничтожу эти проклятые руки, но... Я оказался слабаком и очень скоро сполз по стене на пол, рыдая в голос. Обваренную руку немилосердно дергало, боль была адской, я выл, как пес, которому оторвало лапу. Мне было уже все равно — слышат меня или нет. Боль затмила собой все, она оказалась действительно невыносимой.

На мои крики примчалась дежурная воспитательница, потом — вызванный ею врач, и вскоре мне вкололи обезболивающее и увезли в больницу, как не так давно увозили Вальку. Только я сказал, что это произошло случайно, что я хотел просто выпить чаю. Вряд ли мне кто-то поверил, но добиться большего врачи от меня не смогли.

На память о том глупом, как я теперь понимаю, поступке остался рубец на кисти. Он заметен, но не стесняет движений, но я помню, как долго это заживало, как меня заставляли разрабатывать пальцы, и боль телесная, с которой я жил, вытеснила боль душевную.

***

Из больницы мать забрала меня домой, потому что уже наступило лето, а осенью я в тот интернат не вернулся. Мать нашла другой, где с воспитанниками обращаются получше, не допускают таких вот несчастных случаев, едва не стоивших мне рук.

Правду я ей тоже не рассказывал, скормил ту же байку, что и врачам, о неудачном ночном чаепитии. К занятиям музыкой я все же вернулся, назло Андрею и себе самому - тому наивному дурачку, который верил в любовь и прочее дерьмо. Если я что-то тогда и сжег — себя прошлого.

Я решил, что больше никого не подпущу к себе так близко и никому не поверю, не позволю воспользоваться собой еще раз. Слишком долго я от этого отходил, слишком сильно это меня ударило.

И я напялил на себя насмешливо-язвительную личину, под которой было так просто спрятать себя настоящего, того, который продолжал мечтать, что рано или поздно исполнится его самое заветное желание, и тьма отступит. Рассеется навсегда, а вместе с ней уйдут и все беды, которые принесла с собой слепота.

Любовники у меня были. В новом интернате я сошелся с одним из парней, но сказал сразу — это просто секс. Нам обоим было по шестнадцать, крышу рвало от желаний, так почему бы и не помочь друг другу? Его такое положение устраивало, и наша тайная связь длилась до тех пор, пока я не закончил интернат, получив две корочки — аттестат обычный и диплом об окончании музыкальной школы по классу фортепиано.

К тому времени матери предложили выгодный контакт на несколько лет — компаньонкой к одной богатой старухе, живущей в Англии, но русской. И мать решила предложение принять, а мне подарила собаку-поводыря и наняла помощницу. Эту девушку звали Алла. Я понятия не имел, как она выглядит и не хотел этого знать, желания «увидеть» ее не возникало.

Мне было достаточно того, что она готовила еду, убирала в квартире и стирала мои вещи. Я даже почти не разговаривал с ней. Мать присылала мне достаточно денег, чтобы не работать, да и пенсию я получал, но время от времени я играл в клубах, принимал участие в концертах — как благотворительных, так и платных.

Я даже личную фишку завел — вместо обычных очков, я повязывал глаза шелковой черной лентой. Прикосновение шелка куда приятнее, чем холодная пластмасса или металл. Моя одежда была однообразно черного цвета. А смысл в разноцветье, которого я не вижу? Моим гардеробом всегда занималась мать, она присылала мне вещи из-за границы, прекрасно зная мои вкусы.

***

Наконец я остался доволен чистотой мелодии, которую играл все это время, предаваясь воспоминаниям, и отошел от синтезатора. Его я уже давно освоил, возможностей у моей «Ямахи» куда больше, чем у обычного фортепиано. На нем я написал свои самые лучшие произведения, и, благодаря ему, я сегодня буду играть в ночном клубе «Desire».

Хозяин этого клуба оказался моим новым соседом. Я слышал, что через стену кто-то усердно делает ремонт, но до недавнего времени понятия не имел, что у меня сменились соседи. Пару дней назад в мою дверь вечером позвонили. Алла уже ушла, и я сам открыл, удерживая за ошейник Сета.

— Здравствуйте, — услышал я приятный мужской голос. — Я ваш новый сосед, меня зовут Макс, а вы?

— Виктор, — сухо отрекомендовался я. — Чего вы хотите?

— Музыка... Я слышал из вашей квартиры музыку, — начал мужчина, но я невежливо его перебил.

— Она вам мешает?

— Нет, что вы! Наоборот. Она очень красивая, я никогда такого не слышал. Кто автор, не подскажете. Я бы купил диски.

— Не получится, — тут я позволил себе усмехнуться. — У меня нет дисков.

— Так это... — в голосе я слышал подлинное восхищение.

— Да, я. Это все?

— Нет. Постойте. Я хочу предложить вам работу. Временную, для начала, — быстро заговорил мужчина. — Я хозяин ночного клуба, вы не хотели бы у меня сыграть? Я очень хорошо заплачу.

— Сколько?

Тут он назвал сумму, и я невольно присвистнул — надо же, столько мне еще не платили никогда. Макс пообещал, что и туда, и обратно меня отвезет лично, так что все будет в лучшем виде. Я сказал, что подумаю и сообщу о своем решении завтра. И сообщил, я решил, что все же сыграю, почему бы и нет?

Грохот упавшей на пол то ли кастрюли, то ли железной миски заставил меня поморщиться — снова Алка что-то уронила. Криворукая, блин! Надо будет от нее все же избавиться, хотя... кто тогда будет мне стирать и готовить? Кстати, готовила она отменно и не пользовалась косметикой с того дня, как мать привела ее познакомить со мной.

Тогда от девушки жутко несло целым «букетом» из дешевой парфюмерии. Я сморщился и сказал, что если она хочет получить работу — пусть прекратит выливать на себя это дерьмо. Я не выношу запах косметики, мне плевать, что на ней будет надето, но вони я не потреплю. В конце концов — это моя квартира, и, как известно — клиент всегда прав.

Я был намеренно резок до хамства, пусть знает, с кем придется иметь дело. Я уже давно забил на такую ерунду, как вежливость. А еще я запретил Алке ночевать в квартире, она хотела, они обговаривали с матерью это, но я сказал свое твердое «нет». Без вариантов. Мне не нужен круглосуточный уход, не младенец, пусть приходит, делает, что нужно, и уходит - только так или никак. Мне только бабы в квартире не хватало! Мало ли, кого я решу привести? Да и вообще, нет — и все тут.

Мать пыталась меня уговорить, но я был непреклонен. Мне плевать на жилищные трудности этой девицы, это ее проблемы, а не мои. В конце концов, вышло по-моему. Вот уже четвертый год Алка работает на меня, а я время от времени срываю на ней свое херовое настроение. Пусть терпит, мать платит ей достаточно.

А еще я заметил, что в последнее время Алла стала слишком часто ко мне прикасаться. Прижиматься, как бы случайно, то мягкой грудью, то бедром, стремилась помогать мне одеваться и чуть ли не в ванную со мной собиралась идти. Да и разговоры вела странные, все выпытывала есть ли у меня девушка, думаю ли я жениться и прочие слишком личные, на мой взгляд, вещи.

Я обрывал ее резко, а порой и грубо. Одной фразой: «Не твое дело». Потому что это действительно так. Жениться я не собирался, мои предпочтения остались прежними, несмотря на попытки заниматься сексом с женщинами. Это не доставило мне того удовольствия, как с парнем. Со своей гомосексуальностью мне осталось просто смириться, как и со слепотой.

— Витя, ты уверен, что не хочешь, чтобы я пошла с тобой? — уже в который раз за сегодняшний день задала мне вопрос Алла. Судя по громкости голоса, она стояла на пороге кухни.

— Нет. Зачем? Туда меня отвезут, обратно мы с Сетом доберемся сами. Я как раз собирался пройтись, да и его выгуляю, — ответил я, не скрывая раздражения. — Тебе нечего там делать, это ночной клуб, а не концертный зал.

Так я намекнул на то, что иногда я все же позволял сопровождать себя на концерты. Собаку туда было невозможно взять, вот и приходилось воспользоваться Алкиными услугами. И надо же было кому-то ляпнуть, что у меня красивая жена. Я холодно сообщил, что это не так, и зарекся впредь брать Аллу с собой, потому что она-то как раз и не спешила возражать.

— Ты уверен?

— А ты оглохла? — рявкнул я, все сильнее раздражаясь.

Одной из причин этого состояния являлось долгое воздержание - в последний раз у меня был полноценный секс около полугода назад, если не больше. Самоудовлетворение не могло заменить партнера, свои руки и пластмасса так и оставались суррогатом. Хотелось живого тепла, поцелуев и секса - много, долго и страстно, как не было уже давно.

Собственно, я и согласился сыграть в «Desire» после того, как навел справки и узнал, что в нем часто бывали бисексуалы и геи. Официального статуса «нетрадиционного» у клуба не было. Руководство города пока что не являлось настолько толерантным, но все же именно этот клуб являлся местом встречи. Кто знает, может, и я вернусь домой не один? Иллюзий я давно не строил - просто секс на одну ночь. Если повезет — на несколько ночей, большего ожидать не стоит - продолжительные отношения не для меня.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Эту мобилку для незрячих мне тоже прислала мать - удобная штука, без нее было бы сложнее. Сейчас телефон приятным мужским голосом сообщил мне, что звонит Макс.

— Слушаю, — я поднес аппарат к уху.

— Все в силе?

— Да.

— Тогда через десять минут я за вами зайду.

— Хорошо, — я прервал связь и только потом вспомнил, что не успел вымыть голову, но времени уже не оставалось. А значит — к черту головомойку, я не на свидание собрался и не на съём. А если и познакомлюсь с кем-то, всегда можно сначала в душ, а потом — в постель.

— Алла, у тебя осталось десять минут, — сообщил я, опуская телефон в карман. — Быстро дай мне черные джинсы и свитер, и можешь быть свободна.

— А может... — снова начала девушка.

— Мне повторить? — закипая, прошипел я.

— Не надо, — послышалось в ответ.

Ровно через десять минут в дверь позвонили. Алла вышла из квартиры передо мной, перед выходом я сказал девушке, что завтра она может не приходить. Я буду долго спать, да и у меня все есть, еды полный холодильник. Она ничего не сказала, но я слышал по судорожному вздоху — недовольна и, скорее всего, все же припрется. Вот бы застала меня с кем-то, сразу отпали бы все претензии! И липнуть ко мне прекратила бы, но так повезти мне не может.

Макс пожал мне руку и собирался вести к машине, но я высвободил пальцы:

— Не надо, мы с Сетом отлично справляемся, — обронил холодно.

— Извините, — в голосе мужчины я слышал замешательство. — Я хотел...

— Помочь. Не надо.

Я поудобнее перехватил шлейку Сета и, держась другой рукой за перила, стал спускаться. Алла быстро ушла вперед, продолжая на меня обижаться. На здоровье. На улице Макс снова коснулся моего локтя:

— Извините, но к машине направо.

— Хорошо, — не стал, на сей раз, возражать я, устраиваясь через пару минут на мягком сиденье и слыша, как рядом ложится Сет. Пес опустил мне голову на колени, а я откинулся на сиденье, стараясь не думать о том, что ждет меня впереди.

Поиск по сайту: