ГЛАВА XXXII. O TPУДE

Не горюйте обо мне, друзья, Не плачьте обо мне никогда, Ибо отныне я буду отдыхать всегда И во веки веков.

Традиционная эпитафия на могиле английской поденщицы

Индустриальная система долгое время сулила всем причастным к ней одно весьма удивитель­ное благо. Речь идет о возможности иметь со временем значительно больше досуга. Рабочая неделя и рабочий год будут резко сокращены. Свободного времени станет гораздо больше. На протяжении последних 25 лет репутацию чело­века недюжинного ума, возвышающегося над серой массой, легче всего было заслужить рас­суждениями о том, чем люди станут заполнять (когда наступит желанный день) то, что неиз­менно именовалось вновь обретенным досугом. Считалось, что этот вопрос заслуживает само­го тщательного изучения. Высказывались опа­сения насчет возможности неправильного ис­пользования свободного времени. С 1941 по 1965 г. средняя рабочая неделя в промышлен­ности несколько увеличилась. Нормальная ра­бочая неделя сократилась, но это сокращение

было перекрыто возросшим спросом на сверхурочную работу, который с готовностью удовлетворялся¹. В тече­ние указанного периода недельные заработки, исчис­ленные с учетом повышения цен, почти удвоились. При­ходится сделать вывод, что с увеличением своих дохо­дов люди склонны работать больше и меньше стремятся к досугу.

Рассуждения о новой эре, когда резко возрастет сво­бодное время,— это всего лишь обычная тема обыва­тельских разговоров. Пройдет не очень много времени, и ею уже нельзя будет пользоваться для того, чтобы внушить впечатление о даре социальной прозорливос­ти. Индустриальная система развивается не в этом на­правлении.

Следует отметить, что на ранних стадиях развития индустриальной системы физический труд был очень скучен, однообразен и изнурителен. И к тому же он про­должался очень долго. Характерно, что суровые судеб­ные приговоры непременно предусматривали тяжелые физические работы. Загробный мир представляли себе прежде всего как место вечного отдыха. В сталелитей­ной промышленности США люди работали по 12 часов в день и 84 часа в неделю, пока положение не было ис­правлено в результате просвещенного вмешательства Уоррена Гардинга² и других. Никаких праздников не было; в центрах сталелитейной промышленности все дни были одинаковы. При пересменках человек работал

¹ В 1941 г. средняя рабочая неделя в обрабатывающей промышленности составляла 40,6 часа, а в 1965 г.— 41,1 часа, и наблюдалась тенденция к дальнейшему увеличению. См.: «Economic Report of the President, 1966».

² Уоррен Гардинг — президент США с 1921 по 1923 г.— Примеч. перев.

круглые сутки; в качестве компенсации ему через две недели предоставляли 24 часа свободного времени. Уп­равление потребительскими запросами еще находилось в младенческом состоянии, и рабочий-сталелитейщик, не подвергавшийся тогда воздействию радио или теле­видения и зачастую безграмотный, был в этом отноше­нии недосягаем. Вот почему не меньшее значение, чем увеличению заработка, а может быть, и большее значе­ние, придавали тому, чтобы увеличение заработка дос­тигалось при меньшем количестве часов ненавистного труда. Люди работали для того, чтобы удовлетворять свои минимальные потребности, то есть чтобы поддер­живать свое существование. С той поры лишь немногие люди из нерабочей среды были склонны допустить, что систематическое уменьшение часов работы может и не быть главной целью рабочего человека.

За пределами индустриальной системы, например на хлопковых и овощных полях, труд все еще, возмож­но, тяжел и скучен. Но в пределах индустриальной си­стемы (впрочем, всегда имеются исключения) труд едва ли тягостен, и он может быть приятным. К тому же рабочий ныне вовлечен в сферу влияния современ­ного механизма управления спросом, действующего на полную мощность. Он тоже является объектом дей­ствия обратной последовательности, о которой говори­лось выше. Если некогда сталелитейщик работал, чтобы поддержать свое существование, то ныне он работает для удовлетворения своих постоянно растущих потреб­ностей. Результат очевиден: выбирая между большим досугом и большей работой, человек, имеющий более приятную работу и растущие запросы, склонен до не­которой степени отдать предпочтение последнему ва­рианту.

По мере того как люди, причастные к технострукту­ре, продвигаются вверх по служебной лестнице, они все

чаще останавливают свой выбор на варианте «больше работы — больше дохода». А некоторые из них гордятся своим беспредельным и азартным стремлением рабо­тать, хотя, как правило, они физически не в состоянии воспользоваться всеми плодами своего труда.

Из сказанного следует, что защищать представление, будто сокращение рабочего времени и увеличение досу­га является естественной целью человека, причастного к индустриальной системе,— значит неправильно пони­мать природу этой системы. Не существует достаточно убедительных доказательств того, что работа непремен­но должна быть менее приятна, чем безделье. Управ­лять пультом, регулирующим движение стальных заго­товок через прокатный стан, может быть столь же при­ятно, как проводить время с видавшей виды рыбной тор­говкой. Бесполезно требовать увеличения досуга, пока индустриальная система способна внушать людям убеждение, что материальные блага важнее досуга. Люди станут отдавать предпочтение досугу только тог­да, когда возможности использования досуга они сочтут более интересными, чем возможности, заложенные в работе, или тогда, когда они избавятся от влияния меха­низма управления их потребностями, или же, наконец, при сочетании обоих названных условий. Досуг заман­чив не сам по себе, а только при наличии этих предпо­сылок.

Имеются основания полагать, что обе эти цели — развитие интересов, могущих служить привлекатель­ной заменой труду, и способность в той или иной степе­ни сопротивляться воздействию механизма управления спросом — достижимы, если получить образование. Люди, получившие солидное образование, обычно не

испытывают недостатка в интересных формах и способах использования времени, свободного от работы. И они, по-видимому, несколько менее подвержены влиянию механизма управления спросом. В этом отношении ха­рактерно поведение педагогов и ученых. Академичес­кие круги, особенно высшая прослойка, демонстратив­но сопротивляются воздействию механизма управления спросом и ратуют за далеко идущее освобождение от внешних уз, привязывающих человека к труду. Уделять слишком много внимания материальным благам счита­ется в этой среде вульгарным: старый автомобиль, не­брежная и поношенная одежда, не бросающаяся в глаза домашняя обстановка, развлечения в тесном кругу, скромные путешествия, отсутствие в доме телевизора и даже одетые в деловое, рабочее платье женщины — вот что отличает этих людей. Чем выше престиж ученого, тем меньше у него официальной преподавательской на­грузки и других академических обязанностей. Продол­жительные каникулы, свободный от лекций год, предо­ставляемый профессору через каждые шесть лет, и другие отпуска — все это относится к числу давно ус­тановленных прав академических работников. Все это должно предоставить человеку возможность отдаться тем интересам и увлечениям, которым он не может уделять внимания в служебные часы. Подобно тому как капиталист минувшей эпохи считал, что он наделен ес­тественным и даже божественным правом претендовать на уважение общества, так и академические круги счи­тают, что они имеют исключительное право на выше­упомянутые привилегии. Только люди, способные на та­кое же утонченное времяпрепровождение, могли бы требовать подобного избавления от обычного режима труда и разумно использовать предоставленные им при­вилегии. Возможно, что это не так. Более вероятно, что эти привилегии являются попросту одним из добавочных

преимуществ, связанных с образованием, а также ре­зультатом благоприятного стечения обстоятельств.

Большинство людей склонны полагать, что макси­мально возможное избавление человека от управления, которому он подвергается как потребитель,— это дос­тойная цель, несмотря на то что ее достижение причи­нило бы индустриальной системе значительный (даже по ее собственным масштабам) ущерб. А из сказанного следует, что наибольшие надежды на такое избавление связывают с образованием. Это в свою очередь требует, чтобы сословие педагогов и ученых имело ясное пред­ставление как о своих возможностях, так и о своих обя­занностях. Эти вопросы будут рассмотрены в ближай­ших главах. Здесь же добавим — в порядке постановки вполне практического вопроса,— что существует надоб­ность в том, чтобы отдельный человек, пребывающий в рамках индустриальной системы, имел перед собой го­раздо более широкий выбор возможных вариантов. Это позволяло бы тем, кто на это способен, освободиться от внешних влияний, управляющих их поведением. Бли­жайшая задача состоит именно в том, чтобы создать возможность выбора между трудом и его альтернатива­ми (а не между трудом и досугом per se). Ее решению могли бы посвятить остаток своих сил и энергии проф­союзы.

Немного найдется такого, что полнее отвечало бы це­лям и интересам индустриальной системы, чем распо­рядок, которому подчинена рабочая сила. Считается, что все люди обязаны отрабатывать установленный минимум часов в неделю. Желающие могут работать больше сверхурочно или за счет ночного отдыха, но никто не имеет права работать меньше. Переговоры

обычно вращаются вокруг требований, связанных с увеличением заработка или с его эквивалентом. Если предметом спора является досуг — оплачиваемый от­пуск, например,— то он будет одинаков для всех ра­ботников одной и той же категории. Во всем этом явно выступают представления и требования, характерные для индустриальной системы. Исходный минимум тру­да требуется от всех. Всем свойственно отдавать пред­почтение деньгам. Стремление к досугу и способность использовать его у всех одинаковы. Со всеми надо об­ращаться одинаково.

Все это не диктуется необходимостью. Наемному ра­ботнику должны быть предоставлены гораздо более ши­рокие, чем ныне, возможности выбора между работой и материальными благами, с одной стороны, и досугом — с другой. Человеку, желающему для удовлетворения своих потребностей в пище, одежде и скромном жили­ще работать только десять или двадцать часов в неделю, должна быть предоставлена возможность поступать та­ким образом. Следует с интересом и сочувствием при­сматриваться к тому, насколько изобретательно будет использоваться остающееся время.

Но выбор не должен ограничиваться рабочей неде­лей. Рабочая неделя — это слишком малый отрезок вре­мени для планирования эффективного использования свободного времени. Одним из преимуществ, связанных с высоким социальным или академическим положени­ем, а также материальным достатком, давно стало то, что жизнь — отпуска, путешествия, работа — планиру­ется в таких кругах на месяцы или годы. Все люди, полу­чающие низкую годовую оплату, должны в качестве компенсации иметь право на оплачиваемый отпуск про­должительностью несколько месяцев. И все должны также иметь право на продление отпуска. Наемные ра­ботники, реально использующие это право, не имели бы

каких-либо преимуществ в оплате за рабочие часы с це­лью компенсировать упущенный заработок. Единствен­ное, что им предоставлялось бы,— это возможность по­лучить отпуск и освобождение от работы в качестве аль­тернативы по отношению к заработку. Такой порядок был бы связан с известными неудобствами. Но отказы­ваться признать право на подобный выбор, то есть руко­водствоваться убеждением, что каждый человек обязан трудиться в течение всей установленной рабочей неде­ли и рабочего года,— это значит считать главной забо­той общества удовлетворение нужд индустриальной си­стемы, а не обеспечение каждому человеку возможнос­ти строить свою жизнь по собственному усмотрению. Людям, много толкующим о свободе, следовало бы при­знать и даже поддержать это право.

В Соединенных Штатах и других индустриальных странах естественными объектами заботы общества являются наемные рабочие, негры (в определенных местностях), мелкие фермеры, слабоумные, престарелые и постоянно нуждающиеся люди. Относительно всех прочих принято считать, что они сами способны позаботиться о себе. Иног­да, правда, к сочувствию общественности взывают бизнес­мены и богачи, но это обычно касается какого-либо конк­ретного мероприятия государства, ущемляющего их инте­ресы (например, налога). При этом они часто стараются доказать, что за причиняемые им неприятности будут в конечном счете расплачиваться некие группы работни­ков физического труда, за которых они «болеют», высту­пая в качестве их «полпредов». Ученый, разделяющий огорчения и скорби состоятельных людей, навлекал на себя подозрение в том, что он специально заботится о руке, которая его кормит или могла бы его кормить.

Не исключено, однако, что индустриальная система с ее системой ценностей возлагает наибольшие тяготы на своих руководителей — на тех, кто находится в цент­ре техноструктуры. Суть дела не в том, что они подчиня­ют себя организации; такое подчинение вытекает из са­мой природы индустриальной системы и может быть ус­транено только путем отказа служить ей. Во всяком слу­чае, это подчинение носит добровольный характер; оно имеет место потому, что люди ставят цели организации выше собственных интересов¹.

Но, помимо обязательной потребности в организа­ции, техноструктура заключает в себе другие принуди­тельные начала. Эти принудительные начала отражают­ся на рабочих, но в гораздо большей степени они влия­ют на образ жизни членов техноструктуры или тех, кто принадлежит к ее верхушке. Это начинается со школь­ной скамьи. Чтобы преуспеть в рамках техноструктуры, необходимо овладеть одним (или более) ремеслом, свя­занным с планированием, техникой, организацией или функцией управления спросом. Некоторые из изучае­мых для этой цели научных и технических дисциплин сами по себе представляют значительный интерес. Но можно полагать, что при иной культуре, когда образова­ние было бы самоцелью, лишь немногие стали бы изу­чать теорию управления личным составом, вопросы ис­пользования средств массового общения, конъюнктуро­ведение или технику контроля над издержками и каче­ством продукции.

Выполнение всех задач, стоящих перед руководите­лями техноструктуры, требует от них полной отдачи ум­ственной энергии и нравственных сил. Поскольку цели техноструктуры охватывают все области жизни, людям, столь ревностно служащим ей, приходится сделать эти

¹ См. гл. XI.

цели содержанием всей своей жизни. Если рабочий от­рабатывает сорок часов в неделю, то считается, что он выполняет свой нравственный долг. Высокопоставлен­ному администратору подобное ограничение усилий мо­рально противопоказано. Он должен пользоваться от­пуском. Он не может равнодушно относиться к таким явлениям, как детская преступность, раковые заболева­ния, употребление наркотиков, сердечные заболевания или рост числа нарушений гражданского кодекса. Но все это, вообще говоря, должно содействовать выполне­нию его главной деловой функции.

А кончается все это незавидно. После того как адми­нистратор в течение всей жизни котировался по той го­товности, с какой он подчинял нуждам корпорации свои естественные склонности и стремление к удовольстви­ям, его в возрасте 65 лет без всяких колебаний увольня­ют в отставку. Это немаловажное обстоятельство. Для человека, профессиональные занятия которого связаны с групповой деятельностью и постоянным обменом мне­ниями, нет ничего более страшного, чем быть заподоз­ренным в том, что он одряхлел. Ему приходится тогда изо всех сил держаться начеку, чтобы не обронить ка­кое-нибудь необдуманное замечание. И вот уволенному администратору с прочно укоренившейся привычкой трудиться с полной отдачей сил теперь совершенно не­чего делать или остается только заниматься явно наду­манной, никчемной работой. Полностью усвоив привыч­ку работать в коллективе, он теперь пребывает в одино­честве. Этот порядок не назовешь прекрасным. С тех пор как человек появился на земле, участь миллионов людей была менее завидной, но при таком уровне дохо­да — никогда.

В конечном счете одной из проблем индустриальной системы может стать воспроизводство техноструктуры. И симптомы затруднения уже, пожалуй, налицо. Шко-

лы бизнеса — наиболее распространенная форма подго­товки техноструктуры — некогда были одной из наибо­лее почитаемых категорий американских высших учеб­ных заведений. Ныне дело обстоит уже не так. Препода­ватели некоторых из них, проявляя осторожность, свой­ственную людям, которые не хотят, чтобы высказанное ими суждение усилило наметившуюся тенденцию, сооб­щают о серьезном ухудшении контингента. Лучшие школы уже перестали рассчитывать на набор самых способных студентов. А способные студенты, когда им задают вопросы об их отношении к работе в хозяйствен­ных организациях, все чаще отзываются о ней отрица­тельно. Они считают, что работа в них связана с чрез­мерной дисциплиной, обедняет личность, не оправдыва­ется высокой оплатой и скучна¹.

Мы приходим к интересному, хотя и умозрительно­му выводу. Освобождение человеческой личности мог­ло бы стать спасением для индустриальной системы. Свойственная ей дисциплина была бы слабее, но только таким образом она могла бы привлекать к себе достаточ­но одаренных людей.

¹ Таковы впечатления, вынесенные главным образом из бесед с профессорско-преподавательским составом и студентами в Гарварде. В университетах и колледжах Среднего Запада бизнес, по общему впечатлению, все еще пользуется более высоким престижем.

Поиск по сайту: