ГЛАВА XXIX. ИНДУСТРИАЛЬНАЯ СИСТЕМА И ХОЛОДНАЯ ВОЙНА

Над каждым человеком висит ядерный да­моклов меч, который держится на тончайшей ниточке, способной в любой момент обо­рваться в результате случайности, просчета или безумия.

Джон Кеннеди (президент США)

Почти каждый человек, получивший положи­тельную оценку при проверке его умственных способностей, понимает, что сбыт товаров — управление спросом на отдельные товары — требует благопристойного обмана. Назначе­ние большинства товаров общеизвестно — они утоляют голод, служат удовлетворению пристрастия к никотину или алкоголю, позво­ляют плестись в колонне автомашин в часы пик, способствуют пищеварению или помога­ют убирать квартиру. Если быть правдивым, ничего (или почти ничего) важного о выполне­нии тем или иным продуктом этих обычных функций сказать не удается. Говорить явную ложь, как правило, нельзя. Но подделаться под истину, то есть несущественные или даже мнимые особенности продукта выдать за его исключительные достоинства, очень важно.

46З

Трудно подвергать сомнению преимущества суровой правды, но некоторое отступление от истины может оказаться практически безобидным. Выше было отмече­но, что только в стране, отличающейся сравнительным изобилием, существует возможность внушать людям, как им расходовать свои деньги. Когда у человека денег много, то не имеет большого значения, как их расходу­ешь. Ложные доводы, если они оказывают влияние на решения, не имеющие важного значения, очевидно, без­вредны. И что более существенно — люди сами знают, что эти доводы не соответствуют истине. Дело в том, что современный человек подвергается воздействию большого объема информации, обличающейся разной степенью ненадежности. Вследствие этого он создает для себя систему поправочных коэффициентов, кото­рую он, почти не задумываясь, применяет к различным источникам информации. Информация, полученная от друга или соседа, если только они не пользуются репу­тацией лжецов, считается надежной. Надежной счита­ется и информация, полученная от учителя или ученого (касающаяся его предмета), а также от врача, за исклю­чением предсказаний о последствиях переедания, алко­голя и табака да еще диагнозов о заболевании раком. Принято думать, что обычные историки в отличие от официальных историков и мемуаристов говорят правду. Большинство журналистов — тоже. К браминам и про­поведникам, напоминающим о дне Страшного Суда, от­носятся с серьезным недоверием, так же как и к полити­кам, разглагольствующим о нравственной чистоте, мире и разоружении. В отношении всех форм рекламы недо­верие становится почти абсолютным. Даже ребенок, си­дящий у телевизора, отмахивается от рекламных вос­хвалений полезной для здоровья и придающей вес в об­ществе каши на завтрак, называя это «коммерцией».

Предполагается, что, за исключением продуктов, опас­ных для жизни, государство не должно настаивать на правдивости рекламы. Люди, возможно, станут рассчи­тывать на удачу и в таком случае не будут, как сейчас, автоматически прятаться за щит недоверия.

Неспособность завоевать доверие не уменьшает эф­фективности управления спросом на потребительские товары. Это управление предполагает создание в уме потребителя навязчивого образа продукта. В тех случа­ях, когда покупка не заслуживает особых размышле­ний, этот образ вызывает у потребителя более или ме­нее автоматическую реакцию. Для создания этого обра­за явный вымысел может оказаться более полезным, чем малоубедительные доказательства.

Вымысел и фантазия играют важную роль и в отношени­ях между индустриальной системой и государством. По­средством внушения соответствующих представлений о положении, перспективах и задачах государства или уг­рожающих ему опасностях индустриальная система в состоянии добиться реакции, отвечающей ее нуждам. Если удается внушить представление, что страна отста­ла в своем техническом развитии, тогда как во всем мире развитие техники служит главным показателем процветания нации, то это может обеспечить капита­ловложения в научные исследования и конструкторс­кие работы. Если это представление о стране, окружен­ной врагами, то оно повлечет за собой соответствующие капиталовложения в производство вооружений. Если же речь идет о том, что государственный контроль в стране угрожает свободе, то это вызовет сопротивление различным формам государственного регулирования.

Однако процесс формирования этих представлений значительно менее очевиден, чем процесс формирова­ния потребительского спроса. Поэтому вера в них зна­чительно глубже. Управление спросом на сигареты и мыло всегда носит оттенок добродушного цинизма: ведь не все занятые этим делом действительно убеждены, что употребление рекламируемых сигарет и мыла сулит долгую, счастливую или безоблачно мирную жизнь. Бо­лее часто они, вероятно, испытывают чувство професси­онального удовлетворения от вносимого ими в свое дело элемента искусной мистификации. Только теоретичес­кая защита общественной полезности рекламной индус­трии прочно основывается на искренности. Но в отли­чие от рекламных ухищрений выдумки, касающиеся го­сударства, воспринимаются очень серьезно. Люди, ко­торые создают их или — что бывает более часто — бесконечно повторяют их, делают это с глубочайшей серьезностью. Они сами проникаются верой в то, что го­ворят. Плод своего воображения они считают не мыслен­ным представлением о действительности, а самой дей­ствительностью. Любой намек на то, что это всего лишь фантазия, они готовы объявить безответственностью, эксцентричностью, а возможно, и подрывной деятельно­стью. В результате получается, что по сравнению с част­ными делами в государственных делах требуется гораз­до большее усилие ума, чтобы под выдумками и фанта­зиями видеть выдумки и фантазии, несмотря на то что и там и здесь (и по одним и тем же причинам) мы подвер­гаемся воздействию выдумок, служащих интересам ин­дустриальной системы. Но, поскольку в сфере государ­ственных дел вследствие указанных обстоятельств обычные пружины недоверия не действуют, разоблаче­ние фантазий и выдумок имеет здесь гораздо более важ­ное значение.

Для стабилизации совокупного спроса индустриаль­ная система, как мы видели, нуждается в существова­нии крупного государственного сектора. И очевидно, что планирование, осуществляемое этой системой, дос­тигает высшего уровня развития, когда оно сочетается с современными военными поставками. На эти цели ас­сигнуются большие деньги. Утверждение таких ассиг­нований проходит согласно хорошо заведенному поряд­ку. Для снижения военных расходов на 20% от прези­дента США потребовалось бы гораздо больше усилий, чем для их увеличения на 20%. И нет ничего легче, чем поддерживать военные расходы на установившемся уровне или, еще лучше, умеренно увеличивать их из года в год¹. Но при этом требуется наличие такого пред­ставления о положении в мире, которое оправдывало бы и подводило бы разумные основания под испрашивае­мые военные расходы.

Вот уже почти двадцать лет этим целям служит кон­цепция холодной войны. Я ни на секунду не допускаю

¹ По укоренившейся традиции... считается, что законо­проект, предусматривающий затрату миллиардов долла­ров на военную машину, должен стремительно пром­чаться через палату представителей и сенат в течение считанных часов, между тем как договор, способствую­щий делу мира, или программы помощи слаборазвитым странам... обеспечения прав всех наших граждан или... лучшей защиты интересов бедняков должны подвергать­ся скрупулезному изучению и обсуждению, исправле­нию и переработке в течение недель, а может быть, и ме­сяцев (Из речи сенатора Гейларда Нельсона. Цит. по кн. Julius Duscha, Arms, Money and Politics, New York, 1965, p. 2)

мысли о том, что она обязана своим происхождением только нуждам индустриальной системы.

Военное соперничество — это в основном соперниче­ство в области техники, его решающей чертой является соперничество в совершенствовании оружия и военной техники, а также связанных с ними средств обороны.

Это соперничество имеет свои границы; оно развер­тывается в широких, но реальных рамках, поставленных расходами на военные цели. Но нужно сказать (хотя та­кое утверждение считается несколько опрометчивым), что в конечном счете оно является благотворным. Дело в том, что соперничество, если оно принимает активные формы, заводит в тупик — ни одна из сторон не в состо­янии уничтожить другую, не понеся при этом неприем­лемых потерь. И если обе стороны руководствуются ра­зумом, то открытого столкновения не произойдет. При­нято думать, что разоружение может серьезно нару­шить равновесие в средствах взаимного уничтожения. Ибо если притязания безудержны, а честность отсут­ствует, то имеется опасность, что в процессе перегово­ров у одной из сторон будут обманным путем вырваны уступки, которые позволят другой стороне безнаказан­но уничтожить ее. Соперничество в вооружениях счита­ется более надежной вещью, и поэтому лишь немногие из тех, кто имеет отношение к вопросам разоружения, принимают всерьез возможность разоружения, хотя о нем и ведутся переговоры. Эти переговоры скорее ве­дутся для приличия. Они должны доказать, что гонка вооружений призвана выполнять задачи эффективного разоружения и не является самоцелью.

Все характерные особенности гонки вооружений строго диктуются необходимостью. При обычных воен­ных конфликтах наступление мира влечет за собой рез­кое сокращение ассигнований на военные цели. Война же, ведущаяся без сражений, не таит в себе никакой

опасности того, что борьба прекратится. Состязание в области техники по самой своей природе никогда не мо­жет считаться законченным. Безопасность требует под­держания технических нововведений на высоком уров­не, хотя и не на высшем из возможных уровней, ибо не­которые вещи попросту слишком дороги. Устарелость техники в условиях соперничества в области техники означает почти то же самое, что истощение ресурсов на поле боя. Официального соглашения о прекращении со­стязания не может быть вследствие убеждения, что оно более опасно, чем само состязание. Когда-то война тре­бовала набора в армию большой массы плохо оплачива­емых участников, которые больше всех подвергались опасностям и лишениям, связанным с военными дей­ствиями. Поэтому война наталкивалась (хотя отнюдь не везде) на сопротивление трудящихся масс. Холодная война подобной антипатии не вызывает. У современных профсоюзов и не хватает сил для борьбы за то, что выг­лядело бы как чисто интеллигентский отказ от прямой выгоды. Так что профсоюзы, в общем, тоже считают концепцию холодной войны приемлемой.

Даже то соображение, что гонка вооружений может в известный момент привести к истреблению всего жи­вого, не считается решающим возражением. Речь идет в данном случае не о материальном благополучии, а о сво­боде. Свобода — это высшее благо, которым нельзя по­ступиться, чем бы это ни угрожало. «Я уверен в том, что огромное большинство американского народа с пылким негодованием отвергло бы... постыдное пораженчество, а поддержало бы лозунг: "Лучше быть мертвым, чем красным"»¹. Следовательно, гонка вооружений не мо­жет быть дискредитирована даже самыми неблагопри­ятными оценками ее последствий.

¹ Т. Power, Desing for Survival, New York, Coward, 1964, p. 69.

Влияние, которым пользовалась концепция холод­ной войны в Соединенных Штатах, не было все время одинаковым. В 50-х годах это влияние достигло, пожа­луй, зенита. Тогдашний государственный секретарь Джон Фостер Даллес рассматривал признание концеп­ции холодной войны не только как проявление соци­альных убеждений, но и как показатель религиозного рвения и нравственной устойчивости. Нельзя сказать, что это признание было целиком добровольным. Комис­сии конгресса, другие государственные разведыватель­ные органы, отделы кадров, а также частные админист­раторы из сферы кинопромышленности и массовых средств общения считали, что, коль скоро борьба за сво­боду имеет столь важное значение, она должна быть обязательной. Несогласие или даже недостаточное рве­ние могли привести к увольнению с работы, другим эко­номическим санкциям или общественному остракизму. Эта обстановка весьма благоприятствовала гонке воору­жений. Она велась энергично и даже самозабвенно. На­чалась одновременная и параллельная работа по совер­шенствованию многочисленных систем оружия, одни из которых были созданы в недрах военного ведомства, другие — фирмами, имевшими особо тесные связи с тем или иным родом войск. Помимо состязания с Советским Союзом, с новой силой разгорелось соперничество меж­ду отдельными родами войск. Слиянию и взаимному приспособлению интересов военных ведомств и про­мышленных корпораций способствовала практика моби­лизации представителей промышленной технострукту­ры для временной работы в аппарате министерства обо­роны (в 50-х годах этот срок службы составлял в сред­нем меньше года). В то время министры обороны воздерживались от вмешательства в решение вопросов второстепенного значения и в своих контактах с обще­ственностью и законодательными органами фактически

выполняли главным образом роль исполнителей. Тот факт, что гонка вооружений и лежащая в ее основе трактовка международных отношений частично порож­дены индустриальной системой, был с удивительной от­кровенностью признан президентом Эйзенхауэром. Не­задолго до своего ухода с поста президента он отметил, что «сочетание огромной военной машины и крупной военной промышленности» является чем-то новым в американской истории, и призвал нацию «остерегаться опасности приобретения военно-промышленным комп­лексом бесконтрольного влияния независимо от того, стремится ли он сознательно к подобному влиянию или нет. Возможность зловещего роста этого опасного могу­щества существует и будет существовать... Мы ничего не должны принимать на веру».

И все же вопрос заключается в том, что именно не сле­дует принимать на веру и как. Индустриальная система помогает внушать людям представление о непримири­мом конфликте (и связанных с ним характерных явле­ниях), оправдывающее существование этой системы. Если это ей удается, то гонка вооружений представля­ется нормальной, естественной и неминуемой, равно как и базирующиеся на ней акции. Несогласие с ними выглядит эксцентричным и безответственным. В этом и заключается могущество системы, зависящее скорее от внушения и убеждения, чем от принудительной под­держки.

Однако многое из того, что считается достоверным, оказывается на поверку вымыслом. Если говорить о вза­имоотношениях между Соединенными Штатами и Со­ветским Союзом, то действительность заключается в том, что это две крупные промышленные страны. Обе

они (на что имеется достаточно доказательств) при их весьма схожих экономических критериях успеха спо­собны одновременно добиваться успехов. Их уделом яв­ляется что угодно, но только не безысходный конфликт, что угодно, но только не игра с нулевой суммой, которая сейчас ведется.

Существует значительное и бесспорное различие в той роли, которую играют в этих двух системах полити­ческие деятели, писатели, работники искусства и уче­ные. Нельзя недооценивать различие, обусловленное первой поправкой к конституции США. Но едва ли мож­но с уверенностью утверждать, что различие в системах управления экономикой столь же велико. Обе системы подчиняются жестким требованиям, предъявляемым индустриализацией. Для обеих систем это означает не­обходимость планирования. И, хотя каждая из них при­меняет свои особые методы обращения с человеческой личностью, планирование во всех случаях означает за­мену рыночного механизма контролем над ценами и эко­номическим поведением человека. Обе страны, разуме­ется, стремятся внушить веру в то, что способствует до­стижению целей индустриального механизма. Более очевидной является, таким образом, экономическая тенденция к конвергенции, а не различие, ведущее к не­примиримому конфликту.

Равным образом недостаточно обоснованно пред­ставление, будто гонка вооружений является в конеч­ном счете благотворной. В ней таится немалая угроза. Имеется постоянная опасность того, что некоторые пра­воверные люди примут близко к сердцу официальную версию о неминуемом конфликте и однажды спровоци­руют роковое столкновение.

Нельзя также считать доказанным, что опасность согласованного разоружения более велика, чем опас­ность непрерывного соперничества в вооружениях, не

дающего окончательного перевеса ни одной из сторон. Непонятно, почему с коммунистами можно заключать честные соглашения по всем вопросам, кроме вопроса о разоружении. Уничтожить навсегда цивилизованную жизнь исходя из недальновидного расчета, что в против­ном случае свобода может оказаться под угрозой,— это тоже неразумно. И те люди, которые были бы способны принять подобное решение, сами находятся в плену у некой системы верований. Они не свободные люди.

Знание того, что внушенные нам представления о политической действительности частично порождены нуждами индустриальной системы, само по себе крайне важно. Оно ведет к самоанализу и внимательному на­блюдению, которыми мы в ином случае не занимались бы. По той же причине оно помогает нам уяснить себе, что часть наших воззрений на мир и политическую жизнь коренится не в наших умах, а в нуждах индустри­альной системы.

Но требуется также сделать еще два шага. Один из них заключается в обеспечении такого положения, при котором критическая проверка официальных мнений считалась бы важной политической функцией. Второй шаг — это удовлетворение нужд индустриальной систе­мы в области техники и планирования при помощи та­ких средств, которые не столь ужасны, как гонка воору­жений.

В прошлом строгая критика ложных концепций, благо­приятных для предпринимателя, была обеспечена тем, что у профсоюзов имелись противоположные денеж­ные интересы. Если предприниматель стремился навя­зать обществу, в котором предприимчивость поощря­лась, такие налоги, которые явно ложились на бедные

слои населения, то можно было ожидать, что профсою­зы выступят с противоположной доктриной. Нет осно­ваний надеяться, что они станут теперь выполнять ана­логичную функцию в отношении ложных концепций, касающихся внешней политики. Ибо, не говоря уже об общем ослаблении их позиций, интересы профсоюзов в этой области слишком тесно смыкаются с интересами техноструктуры.

Надежду на критику официальных концепций, соче­тающуюся с политической силой, которая позволяла бы сделать эту критику действенной, приходится связы­вать главным образом с сословием педагогов и ученых. В прошлом отношение этих кругов к концепциям, отра­жавшим нужды индустриальной системы, было неопре­деленным. В таких экономических вопросах, как про­блема контроля рынка над предприятием или проблема происхождения потребностей под углом зрения сувере­нитета личности, они были склонны, как мы видели, под­держивать мнения, служившие интересам индустриаль­ной системы. В важных вопросах внешней политики эта тенденция была выражена менее четко. В ранний период холодной войны они почти полностью одобряли ее докт­рину. Быстро увеличивалось число людей, посвятивших себя вопросам стратегии холодной войны и связанной с ней гонки вооружений. Теоретические вопросы страте­гии устрашения, военной тактики, коалиций и экономи­ческой войны стали модными предметами исследований, размышлений и обучения в университетах. Самые изощ­ренные из ученых подсчитывали приемлемые потери в случае ядерной войны и взвешивали, что сравнительно невыгоднее — потерять 40 или 80 миллионов убитыми. Университетские центры по изучению международных отношений, некогда занимавшиеся проблемами мира, стали заниматься вопросами холодной войны. Они под­держивали тесные отношения с военным ведомством,

узкая привилегированная группа ученых периодически выполняла служебные обязанности в РЭНД. Ученые и инженеры имели аналогичные связи с военными органа­ми или фирмами, работавшими на оборону. Можно было ожидать, что в результате отождествления и при­способления интересов сословие педагогов и ученых по­степенно окажется в этой области примерно в таких же отношениях с государством, как и сама техноструктура. В таком случае была бы утрачена всякая надежда на су­ществование воззрений, отличных от надуманных пред­ставлений, на которых покоится концепция холодной войны.

В целом этого не произошло. Более широкие круги педагогов и ученых не обнаружили большой восприим­чивости к официальной идеологии холодной войны. Они, в общем, все заметнее проникались скептицизмом. И специалисты по холодной войне, имевшиеся в акаде­мической среде, оказывались в растущей изоляции. За тесную связь с официальными органами планирования войны эти ученые часто расплачивались тем, что навле­кали на себя упрек в забвении принципов академичес­кой честности.

Для этого имелось много оснований. Ученые-есте­ствоиспытатели по роду своих занятий могли особенно ясно видеть опасность гонки вооружений, включая воз­можность случайного развязывания открытого столкно­вения. Это по их инициативе, а не по инициативе уни­верситетских специалистов по международным отноше­ниям или профессиональных дипломатов были предпри­няты шаги, приведшие к частичному запрещению ядерных испытаний. Они привели также к другим пере­говорам с Советским Союзом относительно контроля над вооружениями и разоружения.

Возникло всеобщее и все усиливавшееся сомнение в справедливости доктрины непримиримого конфликта,

основанной на прямолинейном противопоставлении добра и зла.

В течение текущего десятилетия время от времени возникал конфликт между университетскими кругами и интеллигенцией, с одной стороны, и государственным департаментом и дипломатическим корпусом — с дру­гой. Версия об объединенном заговоре, в том виде, в ка­ком она провозглашается в официальной доктрине хо­лодной войны, требует автоматического противодей­ствия любой инициативе коммунистов. Считается, что в противном случае это поощряло бы коммунистов на то, чтобы после использования одной возможности перехо­дить к использованию другой. Такую установку широ­кие круги педагогов и ученых подвергли глубокому со­мнению. Это обстоятельство в общем внушает надежду

Сословие педагогов и ученых численно увеличивает­ся и все больше проникается верой в свои силы; оно на­чинает сознавать, что внешняя политика базируется на ложных концепциях, источником которых отчасти явля­ются нужды индустриальной системы; оно сознает, да­лее, что эта тенденция внутренне присуща системе; оно понимает, что единственным нейтрализующим сред­ством может быть только критика и вмешательство со стороны ученых и педагогов и что это вмешательство не вопрос желания, а обязанность, диктуемая их положе­нием в существующей экономической и политической системе. Учитывая все это, мы имеем основания ожи­дать, что вмешательство педагогов и ученых станет бо­лее эффективным. Ничто в наше время не имеет более важного значения.

В сфере международных отношений, особенно после на­ступления периода холодной войны, высокопоставленные

государственные деятели все время больше старались поучать другие правительства, чем свое собственное. Государственные секретари, которые в своих отноше­ниях с конгрессом часто бывали осторожны и почти­тельны, становились храбрыми и откровенными, когда указывали Советскому Союзу на его ошибки. Покой­ный Джон Фостер Даллес редко упускал возможность обратить внимание русских на достоинства свободы, необходимость соблюдения законности и на святость свободы слова. По отношению к сенатору Джозефу Маккарти он был более сдержан, хотя тот во многих случаях посягал на свободу слова и законные формы ее реализации и позволял себе вмешиваться в дела ведом­ства, подчиненного самому Даллесу. Дин Раск, осмот­рительный в обращении с американскими критиками, особенно с теми, от которых можно было ожидать, что они будут настаивать на чрезмерном либерализме по отношению к Китаю, проявлял, напротив, смелость, когда порицал коммунистические державы за их недо­статки. В самом деле, можно считать правилом амери­канской внешней политики, что чем меньше шансов на то, что предлагаемый совет будет принят, тем настой­чивее он навязывается. Когда руководящие работники государственного аппарата США обращают внимание конгресса на его ошибки, они проявляют больше сдер­жанности, чем в тех случаях, когда они делают выго­вор англичанам. Когда они указывают англичанам, как им поступать, они ведут себя гораздо осторожнее, чем в тех случаях, когда адресуют советы французам. Ме­нее всего они стесняются тогда, когда поучают Советс­кий Союз и Китай, и в редком выступлении государ­ственный секретарь не преминет указать их руководи­телям на допущенные ими ошибки и способы их ис­правления. Советский Союз и Китай склонны таким же образом поучать Соединенные Штаты. Реакция на

эти консультации почти незаметна, но это не отбивает охоту к ним.

Бесспорно одно: холодная война содержит в себе элементы самоосуществляющегося пророчества, ибо она сама насаждала взаимное недоверие, которое явля­ется ее предпосылкой. Только в том случае, если мы осознаем ситуацию, можно будет питать надежду, что дела пойдут лучше.

Крайне важно также иметь ясное представление о том, что можно сделать наиболее легко при существую­щих нуждах индустриальной системы. Чтобы добиться прекращения гонки вооружений и устранения сопутству­ющих ей опасностей, надо идти скорее по линии наимень­шего, а не наибольшего противодействия. В прошлом мы предлагали кальвинистские решения — и не двигались вперед. Будет лучше, если мы перейдем к католическим решениям — пусть они будут меньше тешить кальвинис­тскую душу, но зато помогут ей дольше продержаться на этом свете.

Согласно общепринятому мнению, как уже отмечалось, отказ от политики гонки вооружений не вызвал бы в США непреодолимых экономических трудностей. Со­кращение военных расходов пришлось бы компенсиро­вать увеличением других государственных расходов, или уменьшением налогов, или же, наконец, и тем и другим; потребовалось бы также оказать помощь тем, кто нуждался бы в переподготовке, переквалификации и переселении. Это были бы огромные, но осуществи­мые мероприятия. Участники традиционных дискуссий о разоружении, не преуменьшая масштабов требуемых действий, почти неизменно подчеркивают в заключение, насколько желательно было бы решить эту сложную

задачу. Эти благочестивые надежды тоже до некоторой степени питаются слепой верой. Имея в виду необыкно­венную разрушительную силу современного оружия, мы испытываем потребность уверить себя, что не зави­сим от его производства. Любой другой взгляд на эконо­мику нас не устраивает. Вдобавок к этому старое марк­систское положение гласит, что капиталистическая экономика страдает от внутренне присущей ей ограни­ченности рынка. Наряду с империалистической полити­кой одним из нейтрализующих средств являются воен­ные расходы. Любой осторожный ученый стремится из­бежать упрека в том, что он, умышленно или неумыш­ленно, служил целям коммунистической пропаганды. Больше того, одна из самых предусмотрительных запо­ведей холодной войны заключалась в том, что ни один ученый не вправе делать подобные вещи. Эта война была настолько серьезной, что правду, способную сму­щать умы, приходилось прятать за решетки из сообра­жений государственной безопасности.

Но в действительности приведенное выше марксист­ское положение лишено оснований. Вопреки мнению Маркса рынок не ограничен; управление совокупным спросом, возможность которого Маркс не предвидел, может быть обеспечено разными видами государствен­ных расходов.

В настоящее время имеется достаточно доказа­тельств, что емкость рынка может быть увеличена, если это требуется для увеличения занятости или по другим соображениям. Военные расходы не являются един­ственным средством увеличения совокупного спроса.

Однако общепринятая трактовка проблемы разору­жения порочна и в двух других отношениях, что также убедительно доказано современными исследованиями. Военные расходы не могут быть заменены частными расходами на потребление и капитальными вложения-

ми, увеличение которых было бы стимулировано круп­ным снижением налогов. Регулирование совокупного спроса предполагает наличие значительного государ­ственного сектора экономики. Только в этом случае личный подоходный налог и налог на корпорации будут достаточно велики, чтобы оказывать свое необходимое стабилизирующее влияние.

И хотя все расходы, будь то расходы на вооружение, на выплату пенсий по старости или на охрану воздушно­го пространства городов от загрязнения, увеличивают спрос, не все они играют одинаковую роль в деле разви­тия техники. Военные расходы, как мы видели, весьма полезны в этом отношении. Они служат к тому же ис­точником финансирования таких технических нов­шеств, которые могут оказаться полезными для произ­водства продуктов гражданского назначения¹. Фирмы, выпускающие гражданскую продукцию, могут позво­лить себе пойти на неприемлемый в ином случае риск, если они производят военную продукцию, выпуск кото­рой почти не связан с риском. Фирма «Дженерал дайнэ­микс» после упоминавшейся выше катастрофической неудачи с реактивными транспортными самолетами² и

¹ Правда, ученые и инженеры все больше склоняются к тому мнению, что возможности гражданского примене­ния военных исследований и конструкторских работ до­вольно ограниченны. «Из совокупных усилий, нацелен­ных в подавляющей степени на оборону, лишь немногие научные исследования и конструкторские работы имеют целью создание новых потребительских товаров, совер­шенствование машин, используемых при изготовлении таких товаров, или улучшение процесса производства этих машин» (Из речи министра торговли Лютера Ход­жеса). Цит. по кн.: Don К. Price, The Scientific Estate, Cambridge, 1965, p. 40.

² См.: Richard Austin Smith, Corporations in Crisis, New York, 1963, p. 63 и след.

«Студебеккер корпорейшн» после потери ею автомо­бильного бизнеса¹ смогли уцелеть только благодаря крупным и (в случае со «Студебеккером») все увеличи­вающимся военным заказам. Индустриальная система не могла бы легко пожертвовать теми выгодами, кото­рые приносит ей гонка вооружений. Простое увеличе­ние потребительских расходов, обусловленное сниже­нием налогов, или простое увеличение государственных расходов на жилищное строительство или на выплату пенсий не возместили бы эти потери. Резкое сокраще­ние военного производства в результате отказа от поли­тики холодной войны явно противоречило бы нуждам индустриальной системы².

Однако удовлетворение этих нужд не предполагает обязательно гонку вооружений. Этой цели может слу­жить все, что было бы примерно эквивалентно ей по масштабу и технической сложности. Таким образом, если бы вместо гонки вооружений соперничество с Со-

¹ Значение военных заказов для спасения этой компании описано в работе: Julius Dusha, Arms, Money and Politics, p. 16.

² Последняя, напомним еще раз, не противодействовала бы подобной тенденции посредством открытой защиты холодной войны. Но наряду с военным ведомством инду­стриальная система является источником оценок и наме­ток, относящихся к разоружению и его последствиям. Эти наметки показывали бы влияние разоружения на развитие техники, на соответствующие явления в Совет­ском Союзе, возможную реакцию Советского Союза и, в общем, влияние разоружения на национальную безопас­ность. Эти наметки стали бы рабочим материалом для тех, кто делает политику в вопросах разоружения, равно как и для Белого дома, бюджетного бюро и конгресса. Они отражали бы нужды индустриальной системы более эффективно, чем любая открытая защита.

ветским Союзом было перенесено в более широкие об­ласти науки и техники, это в равной степени удовлетво­ряло бы нужды индустриальной системы при том непре­менном условии, что затраты на подобное состязание были бы достаточно велики.

Природа любого состязания такова, что вознагражде­ние, которое сулит выигрыш, не принимается в расчет. Превосходство над соперником или надежда на превос­ходство — достаточные стимулы для состязания, что в равной мере относится к футболу, шахматам, волокит­ству, деланию денег или научным достижениям. Поэто­му соперничество в области науки и техники столь же способно развязать всю энергию человека, как и гонка вооружений. И хотя это соперничество, подобно спор­тивным соревнованиям, способно порождать изрядное взаимное недоброжелательство с точки зрения возмож­ности катастрофы, отравления политической атмосфе­ры и конечных последствий, оно было бы гораздо благо­творнее, чем гонка вооружений.

Ясно также, что мы уже несколько продвинулись по этому пути в наших отношениях с Советским Союзом. Соперничество в исследовании космического простран­ства в значительной мере — хотя и не полностью — ли­шено военных устремлений. Оно доказало, что способ­но вызвать в обеих странах страсть к соперничеству. Оно не таит в себе опасности катастрофы, за исключе­нием катастрофы с участниками полетов. А по сравне­нию с прежним соперничеством в области трансокеанс­кой авиации эта опасность невелика. Для удовлетворе­ния нужд индустриальной системы соперничество в ис­следовании космического пространства является почти идеальным средством. Оно требует очень крупных затрат

на сложную и тонкую технику. Оно предполагает то же высокоразвитое планирование, что и гонка вооружений, и тем самым служит для нее отличным заменителем.

В концепциях, отражающих нужды индустриальной системы, всячески пропагандируется необходимость со­перничества в космосе. Считается, что для международ­ного престижа Соединенных Штатов в высшей степени важно, чтобы их аппараты первыми оказались на Луне, в других частях Солнечной системы и в менее комфор­табельных областях Вселенной.

Кое-кто был склонен усомниться в обоснованности этих представлений. Почему, собственно, исключитель­но важно, чтобы Соединенные Штаты первыми оказа­лись на Сатурне? Потому, вероятно, что тамошняя ве­личественная панорама будет иметь особую ценность? Разве наличный запас годных к обработке земель неве­лик? Разве нельзя найти более подходящее применение для средств, затрачиваемых на соперничество в космо­се? Рационального ответа на эти вопросы не существу­ет, как не существует рационального ответа на вопрос, почему согласованное разоружение более опасно, чем продолжение гонки вооружений. Истина в обоих случа­ях подчинена нужде и вере, соответствующей этой нуж­де. Но это не уменьшает ценности соперничества в кос­мосе, ибо удовлетворение нужд индустриальной систе­мы достигается в данном случае сравнительно безвред­ным, а не крайне опасным образом. То же самое можно сказать о соперничестве в широкой области теоретичес­ких научных исследований, в развитии скоростного на­земного и воздушного транспорта, в изучении дна океа­нов и зон, расположенных под земной корой, в измене­нии климата к лучшему и худшему и во многом другом.

Индустриальная система связала свои интересы с гонкой вооружений не из особого пристрастия к ней и не потому, что она по природе своей кровожадна. Это

скорее была та область, где она с наименьшими затруд­нениями могла доставать крупные суммы денег для фи­нансирования своих плановых начинаний. И поскольку армии и пушки всегда находились в государственном секторе, государственные гарантии в этой области ме­нее всего пахли социализмом. Но соперничество в кос­мосе доказало, что государственные гарантии вне этой области тоже приемлемы.

Путь к спасению, возможный для двух великих ин­дустриальных систем, теперь ясен. Вопрос о том, всту­пят ли они на этот путь, менее ясен. Требуется соглаше­ние о приостановке и прекращении состязания в произ­водстве смертоносного оружия. От этого, пожалуй, за­висит спасение от гибели населения промышленных и непромышленных стран. Для того чтобы это усилие ока­залось успешным, крайне важно осознать, что в про­шлом действия часто базировались не на реальной дей­ствительности, а на ложных представлениях; крайне важно также знать их источники. Переговоры о разору­жении должны теперь воплотиться в действия. Они не могут больше служить суррогатом действий.

Но достигнуть соглашения будет намного легче, если будет продолжаться, поощряться и расширяться соперничество в невоенных областях. Это соперниче­ство — не роскошь. Оно служит удовлетворению нужд, внутренне присущих индустриальной системе при ее нынешней структуре. И взрывы чудовищной силы не яв­ляются его высшим проявлением.

Поиск по сайту: