Что такое свобода?

Книга "Дорога к рабству" писалась в Лондоне во время второй мировой войны. Ее тему можно назвать так: рождение фашизма из духа социализма. Но содержание ее гораздо шире названной нами темы. Путем своеобразного историко-психолого-экономического анализа Хайек вскрывает то, каким образом индивидуалистическая культура Запада XIX столетия породила в себе самой тяготение к коллективизму и почему логическим следствием теории о всеобщем равенстве без эксплуатации становится практика деспотизма и порабощения. С этой точки зрения книга касается нашей темы.

Индивидуализм, который стал основой европейской цивилизации, говорит Хайек, — это не эгоизм и не самовлюбленность, это прежде всего уважение к личности ближнего, это абсолютный приоритет права каждого человека реализовать себя в мире. Такой индивидуализм есть наследие античной философии и христианства. Сложился он уже в эпоху Ренессанса, и на нем выросли все достижения европейской мысли, духа и дела.

Становление современной цивилизации после Возрождения Хайек правомерно связывает с развитием торговли. Позже стало понятно, что стихийные действия отдельных людей могут создать сложную экономическую структуру, способную к развитию. И явилась идея естественной свободы (мы могли бы проследить эти процессы на материале глав 1—14). Везде наблюдалось одно и то же: снятие ограничений сопровождалось взлетом науки, изобретательства, предприимчивости, богатства.

В XIX в. идея свободы стала элементом сознания всех классов общества, а свободная деятельность — повседневной и всеобщей практикой. К началу XX в. "западный рабочий достиг такого уровня материального комфорта, уверенности в завтрашнем дне и личной независимости, какой сто лет назад казался недостижимым". Но вместе со сказанным незаметно менялось сознание людей. Прогресс начинали воспринимать как нечто само собой разумеющееся, забывая понемногу о том, что он явился результатом свободы. "Достигнутое стало казаться неотъемлемой и неуничтожимой собственностью, приобретенной в вечное владение". Отсюда — всеобщая иллюзия того, что прогресс будет всегда, что жизнь будет улучшаться беспрерывно, что бы там ни было.

Вследствие такого сдвига в сознании, зло жизни, несправедливости, лишения, экономическое неравенство и т.п. — все это перестало казаться неизбежным. Возникала иллюзия, что все это устранимо. Но как этого добиться? Раз существующая система не может с этим покончить, значит, нужна другая. Молодежь не осмысливает уже то, что есть, она стремится это преобразовать или разрушить.

Хайек отмечает, что описанные идеологические изменения совпали во времени с тем, что в последней трети XIX в. положение интеллектуального лидера Европы перешло от Англии к Германии. Английская идея — приоритет личности, немецкая идея — приоритет нации и государства. Мы упоминали эту особенность немецкого мышления XIX в. в главе 20, как и почти поголовную "левизну" немецкой профессуры в последней трети того же века. Мы привели также якобы правило английских ученых — хоть и в шутку, но оно отражает ситуацию, о которой пишет Хайек. Считалось, что немецкое значит самое лучшее — будь то сталь, система школьного образования или научная теория. Все слепо заимствовалось Европой. Высочайшая репутация немецких мыслителей, говорит Хайек, была "заработана ими в предыдущее столетие, когда Германия вновь стала полноправным и даже ведущим членом общеевропейской цивилизации. Однако репутация эта вскоре стала способствовать распространению из Германии идей, направленных против основ этой самой цивилизации. Возник-то современный социализм во Франции.

Мы сталкивались с ним в главе 17, говоря о Морелли, Бабефе, Сен-Симоне. И в каждом почти случае было очевидно, что в жизнь такие идеи может претворить только жестокая диктатура. Но в описываемые годы у немцев все вывернулось наизнанку. Либеральный порядок стал представляться системой угнетения, а социализм — путем к свободе. Слово "свобода", таким образом, приобрело другой смысл. Социалисты не могли отрицать, что западные общества обеспечивали всем гражданские права и политическую свободу. Поэтому они твердили об экономической свободе. Что это такое? Это, по сути дела, ликвидация материального неравенства, т.е. более равномерное распределение материальных благ. Немногие замечали подмену смысла слова свобода, и потому большинство интеллигенции искренне верило, что освобождение придет через обобществление средств труда и планирование производства и распределения.

Однако и понятие экономической свободы, говорит Хайек было извращено социалистами. Подлинная экономическая свобода —это как раз то, о чем писал Адам Смит, — право свободно распоряжаться своим капиталом и своими способностями, и такая свобода неизбежно связана с риском и ответственностью. Следовательно, выбор между двумя системами — это "выбор между системой, при которой решать, кому что причитается, будут несколько человек, и системой, при которой это зависит, хотя бы частично, от способностей и предприимчивости самого человека, а частично — от непредсказуемых обстоятельств".

Система частной собственности — важнейшая гарантия свободы не только для имеющих собственность, но и для тех, у кого ее нет.

Пока контроль над собственностью распределен между множеством независимых друг от друга людей, никто не имеет над нами абсолютной власти, говорит Хайек. В обществе, где все планируется сверху, благосостояние каждого будет зависеть не от его умения и везения, а от решения высшего органа. Поэтому лучше жить будут не те, кто больше даст обществу, а те, кто скорее и лучше сможет добиться расположения властей.

Чтобы осуществлять государственное планирование, говорит Хайек, необходимо всеобщее согласие в вопросах: что, кому и сколько давать, что, у кого и сколько брать. Но такого согласия можно добиться, только если искоренить инакомыслие и ввести жесткое принуждение (как собирались делать это Кампанелла, Морелли и иже с ними вплоть до Ленина, который не только собирался, но и сделал).

Далее, социализм везде опирался на догму о разделении общества на два класса, интересы которых прямо противоположны ("антагонистичны"), — капиталистов и рабочих. Первые не могут не обижать вторых. Теория социализма, говорит Хайек, не предусматривала появления "нового среднего класса: бесчисленной армии конторских служащих и машинисток, администраторов и учителей, торговцев и мелких чиновников, а также представителей низших разрядов свободных профессий" (юристы, художники, журналисты, литераторы, актеры и т.п.).

Социал-демократы и профсоюзы успешно поднимали благосостояние промышленных рабочих, а интересы нового обиженного класса никто не защищал. Масса этих людей тоже была "против капитализма" и "за социализм", т.е. за перераспределение благ. Но представляли они себе это не так, как рабочие. Они-то и стали социальной базой фашистов и национал-социалистов.

Прежние социалисты еще питали иллюзии о близости своих идеалов с идеалами либерализма. А новые движения уже не питали демократических иллюзий и культивировали право силы. Вот так и вышло, что социализм воспитал фашизм и расчистил ему дорогу к власти.

Здесь Хайек вводит понятие регулируемого общества. Оно относится к странам, где не побеждали фашисты или коммунисты, — таким, как Великобритания или Швеция. Чем больше общество регулируется, тем больше прослойка людей, обладающих привилегией гарантированного дохода. По мере роста этой прослойки меняется система социальных ценностей. "Репутация и социальный статус начинают определяться не независимостью, а застрахованностью, завидность жениха — не уверенностью в том, что он далеко пойдет, а его правом на пенсию; непрочность же положения вызывает ужас..."

Отсюда следует, что коллективизм может породить такую мораль, которая сильно отличается от нравственных идеалов, побуждавших прежде требовать регулируемого общества. Мы себе думаем, что коли стремление к коллективизму вытекает из высоких нравственных мотивов, то и сама система коллективизма окажется на уровне тех же идеалов. Но это ниоткуда не следует. "Какие моральные принципы будут господствовать в коллективистском обществе — это зависит частично от того, какие личные качества будут залогом успеха в этом обществе, а частично от потребностей аппарата власти".

Законы индивидуалистической этики, говорит Хайек, хоть они и неточны, являются всеобщими и абсолютными; "они предписывают и запрещают какие-то действия независимо от того, хороша или дурна их конечная цель в каждом отдельном случае. Красть или лгать, причинять боль и предавать — дурно вне связи с тем, приносит это сейчас какой-либо вред или нет'. Пусть даже никто в данном случае не пострадает, пусть даже это делается ради высокой цели — все это ничего не меняет: поступок остается дурным.

В коллективистской этике верховным неизбежно становится принцип "цель оправдывает средства". Последовательный коллективист должен уметь сделать все ради "блага коллектива", ибо это "благо" определяет, что можно и чего нельзя.

Цель всегда задает вожак, а члены коллектива должны быть способными на все. Поэтому руководство коллективами редко привлекает людей с высокими моральными убеждениями. Зато людям жестким и неразборчивым в средствах предоставляется редкая возможность проявить себя. "То, что в наши дни меньше уважается и реже проявляется в духовной жизни, — пишет Хайек, — независимость, самостоятельность, готовность идти на риск, способность защищать свои убеждения против большинства и согласие добровольно сотрудничать с ближним — это, в сущности, именно те достоинства, на которых стоит индивидуалистическое общество".

Поиск по сайту: