Родина и патриотизм

- Россия, я твой капиллярный сосудик, мне больно когда, тебе больно, Россия1 (А.Вознесенский, русск. поэт 60-х годов 20 века)

- Рану, нанесённую родине, каждый из нас ощущает в глубине своего сердца.(В.Гюго)

- Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без неё не может обойтись (И.Тургенев)

- Любовь к отечеству совместима с любовью ко всему миру. (К.-А.. Гельвеций, фр. философ)

- Я скажу:»Не надо рая, дайте родину мою», (С.Есенин)

ВЛАСТЬ И ЗАКОН

- Одинаково опасно и безумному вручать меч и бесчестному власть.(Пифагор, древнегреч. философ)

- Когда множатся законы и приказы, растёт число воров и разбойников. (Лао-Цзы, древнекитайский философ)

- Закон не может делать людей свободными: сами люди должны делать закон свободным (Г.-Д. Торо, Америк. Писатель)

- Законы хороши, но их надобно ещё и хорошо исполнять, чтобы люди были счастливы.(Н.Карамзин, русск. историк)

* Пополняем коллекцию!

Приложение 17

Предисловие к "Герою нашего времени" - своего рода кольчуга, сродни той, что была на разбойнике Казбиче, убившем нежную Бэлу. Любя героя, писатель готов защитить его даже ценой разоблачения: я породил, я не дам в обиду, лучше обижу сам. Меня удивляет обычная трактовка "Максима Максимыча" - все жалеют бедного старика, не обласканного Печориным, как-то не замечая в герое острой боли непережитого прошлого, боязни и Максиму Максимычу, не только себе, причинить боль излишними воспоминаниями. Чего только не вычитаешь, перелистывая любимую книгу в сотый раз, зная сюжет наизусть и наполняя каждую, тоже почти наизусть знакомую фразу новым содержанием, углубляясь даже в то, чего не собирался говорить писатель. Княжна Мери "...читала Байрона по-английски и знает алгебру...". Это сообщает Печорину доктор Вернер, добавляя: "В Москве, видно, барышни пустились в ученость и хорошо делают, - право!" Княжна Мери знает алгебру. Как я прежде не замечала этих слов? Казалось бы, в них нет ничего особенного: новые веяния, приведшие в конце XIX века русскую женщину к вершинам Софьи Ковалевской, а в наши дни ко всеобщему образованию, когда алгебру знает каждая школьница. Вернее, толком не знает ее, потому что алгебра для современной женщины есть не что иное, как обязательная и часто принудительная часть общего образования. Наверняка княжна Мери знала алгебру лучше и глубже иной современной школьницы, ибо интересовалась ею не по обязанности или принуждению. Но к чему бы алгебра московской барышне начала девятнадцатого века? К непременному желанию выделиться, вырваться из круга дурочек, жаждущих лишь удачного, что значит богатого, замужества. Княжна Лиговская очень русская девушка. Она готова полюбить Грушницкого любовью-жалостью, столь типичной для славянки, она готова полюбить в нем таинственную личность, разжалованного офицера, полюбить его некие неведомые грехи и страдания, грехами причиненные. Никакой Печорин не перебил бы ей Грушницкого, окажись последний не поддельной куклой, а подлинным человеком. Княжна Мери сделала выбор в пользу Печорина: его демоническая подлинность обещала ей те страсти, которых она ждала и, нужно сказать, получила: сила неразделенной любви и оскорбленного женского самолюбия куда плодотворнее влияет на развитие душевных качеств, чем счастливая идиллия двух влюбленных, скучная своим благополучием. Но при чем здесь алгебра? Да ни при чем. Просто хочется заглянуть за обложку "Героя нашего времени". Что будет с Мери? Как сложится ее судьба после Печорина? Затянется свежая рана, вернется голубка с вод и затанцует на городских балах. Княгиня-мать выберет ей достойного жениха, спустя годы встретит она Печорина и ответит, как онегинская Татьяна, тоже немало прочитавшая в онегинской библиотеке: Но я другому отдана; Я буду век ему верна. Позвольте, скажет читатель, не встретит она Печорина, Лермонтов убил его в "Максиме Максимыче". Некому будет ей говорить Татьянины слова. Значит, без них обойдется в скучном счастливом браке. Или кинется в любовную авантюру: убежит из дому с немыслимым шалопаем, а потом - новое разочарование. Нет уж. Обожглась. Алгеброй гармонию проверяет не только великий ум, но и хорошенькая девическая головушка. При всей прелести княжны Мери, она весьма ординарна. Ей в страдании радость далеко не видна, как это свойственно Вере - куда более сильной натуре. Поэтому свою маленькую гармонию Мери проверит своим неким знанием алгебры и скорее всего послушается материнских советов. Есть некий парадокс жизни: слабая женщина умеет учиться на ошибках, сильная - никогда. Мери научится. Вера - нет. (Источник: Статья "Струн пламенные звуки. Мой Лермонтов")

0…Вот уж три дня, как я в Кисловодске. Каждый день вижу Веру у колодца и на гулянье. Утром, просыпаясь, сажусь у окна и навожу лорнет на ее балкон; она давно уж одета и ждет условного знака; мы встречаемся, будто нечаянно, в саду, который от наших домов спускается к колодцу. Живительный горный воздух возвратил ей цвет лица и силы. Недаром Нарзан называется богатырским ключом. Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно - и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною, падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок. С этой стороны ущелье шире и превращается в зеленую лощину; по ней вьется пыльная дорога. Всякий раз, как я на нее взгляну, мне все кажется, что едет карета, а из окна кареты выглядывает розовое личико. Уж много карет проехало по этой дороге, - а той все нет. Слободка, которая за крепостью, населилась; в ресторации, построенной на холме, в нескольких шагах от моей квартиры, начинают мелькать вечером огни сквозь двойной ряд тополей; шум и звон стаканов раздается до поздней ночи.

Нигде так много не пьют кахетинского вина и минеральной воды, как здесь.

Но смешивать два эти ремесла

Есть тьма охотников - я не из их числа.

Грушницкий с своей шайкой бушует каждый день в трактире и со мной почти не кланяется.

Он только вчера приехал, а успел уже поссориться с тремя стариками, которые хотели прежде его сесть в ванну: решительно - несчастия развивают в нем воинственный дух.

…-го июня.

Наконец они приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло... Что же это такое? Неужто я влюблен? Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать.

Я у них обедал. Княгиня на меня смотрит очень нежно и не отходит от дочери... плохо! Зато Вера ревнует меня к княжне: добился же я этого благополучия! Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу! Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую. Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предупреждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики. Например, способ обыкновенный:

Этот человек любит меня, но я замужем: следовательно, не должна его любить.

Способ женский:

Я не должна его любить, ибо я замужем; но он меня любит, - следовательно...

Тут несколько точек, ибо рассудок уже ничего не говорит, а говорят большею частью: язык, глаза и вслед за ними сердце, если оно имеется.

Что, если когда-нибудь эти записки попадут на глаза женщине? "Клевета!" - закричит она с негодованием.

С тех пор, как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом...

Не кстати было бы мне говорить о них с такою злостью, - мне, который, кроме их, на свете ничего не любил, - мне, который всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию... Но ведь я не в припадке досады и оскорбленного самолюбия стараюсь сдернуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое лишь привычный взор проникает. Нет, все, что я говорю о них, есть только следствие

Ума холодных наблюдений

И сердца горестных замет.

Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости.

Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем "Освобожденном Ерусалиме". "Только приступи, - говорил он, - на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие... Надо только не смотреть, а идти прямо, - мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!"

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь - месяц уж светил прямо на дорогу - и что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

- Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то...

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю.

Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай, Настя", - сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж восток начинал бледнеть, когда я заснул, но - видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. "Вставай, одевайся!" - кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. "Знаешь, что случилось?" - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.

- Что?

- Вулич убит.

Я остолбенел.

- Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее.

- Да куда же?

- Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: "Кого ты, братец, ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Вариант 1. АНАЛИЗ ТЕКСТА

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, только никогда не торговался: что запросит, давай, - хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что он любит таскаться на Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, - и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги - струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на пятьдесят верст; а уж выезжена - как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..

В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. "Недаром на нем эта кольчуга, - подумал я, - уж он, верно, что-нибудь замышляет".

Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на горы, и туман начинал бродить по ущельям.

Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: "Якши тхе, чек якши!"

Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. "О чем они тут толкуют? - подумал я, - уж не о моей ли лошадке?" Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.

- Славная у тебя лошадь! - говорил Азамат, - если бы я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!

"А! Казбич!" - подумал я и вспомнил кольчугу.

- Да, - отвечал Казбич после некоторого молчания, - в целой Кабарде не найдешь такой. Раз, - это было за Тереком, - я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был густой лес. Прилег я на седло, поручил себе аллаху и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, - и пророк вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо мною рытвина глубокая; скакун мой призадумался - и прыгнул. Задние его копыта оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах; я бросил поводья и полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил. Казаки все это видели, только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился до смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, - смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагез; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их - и вижу: мой Карагез летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях. Валлах! это правда, истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагеза; это был он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались.

И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая ему разные нежные названия.

- Если б у меня был табун в тысячу кобыл, - сказал Азамат, - то отдал бы тебе весь за твоегоКарагёза.

__________________________________________________________________________________

1. Кто это:

2) За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка… Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

2. Кто поёт:

1). Много красавиц в аулах у нас,

Звезды сияют во мраке их глаз.

Сладко любить их, завидная доля;

Но веселей молодецкая воля.

3. Узнайте, в какой части романа это написано,

вставьте недостающее слово

1). «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего ……………………., в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?»

4.Чей диалог:_ -_Кого, братец, ищешь? – Тебя…

Поиск по сайту: