Негосударственное образовательное частное учреждение 1 страница

(/то, что/ «по ту сторону сущности»,

«всегда существующее»,

«смертную природу»,

«принимающее»).

Окидывая мысленным взором метафизическое здание, возведённое Платоном, следует признать: к первому, третьему и четвёртому уровням его реальности категорию существования приложит нельзя. Первое выше бытия, ибо нём не нуждается, третье в полной мере им обладать не способно, четвёртое же по своей сути бесформенно и не имеет ни вида, ни облика, ни структуры. На нём, «принимающем» (to decomenon) запечатлеваются, словно «отражения в воде» (ta en toi ς udasi fantasmata)*48, отблески высшего идеального мира, само же оно вне какой бы то ни было, не только бытийной, определённости. Странная получается картина!..

*

Если же мы посмотрим на реальность Платона сквозь призму его диалога «Софист», то мы увидим и другую важнейшую категорию реальности – иное (to eteron). На мой взгляд, под категорию «иного» попадает всё, кроме запредельного и сверхбытийного Абсолюта. «Иное» предстаёт перед нами своего рода барометром, указывающим на несамодостаточность, множественность, сложность и неоднозначность всего того, что, претендуя на бытие, им в полной мере не обладает. По мысли Платона, to eteron eite estin eite mh logon econ h kai pantapasin alogon («иное или существует, или не существует, имеющее смысл или совершенно бессмысленное»)*49. Эта формула иллюстрирует идею того, что «конечное сущее» одновременно является экзистенциальной и логической двусмысленностью, и этот пассаж свидетельствует о том, что на уровне «конечного сущего» вопрос о бытии и о смысле поставлен быть не может. Всё иное, как явствует из философских рассуждений участников диалога «Софист», оказыаается, не вполне есть и не вполне не есть. Но вот вопрос: наделено ли иное смыслом? Или же оно его начисто лишено? Этот вопрос остаётся без ответа… Иное – одно из «имён» нашего мира, категория реальности, которая во всей наготе вскрывает перед нами псевдо -экзистенцию и псевдо -логосвсего того, что не есть эйдос и идея. Конечно, глубочайший трагизм, с каким Платон взирает на конечное сущее, вовсе не означает обречённость и безысходность человека, пребывающего внутри тленного,смешанного с окружающей его телесностью и разомкнутого среди иного. Сын Аристона и Перектионы, повествуя нам об эйдетическом и о подражаниях эйдетическому,предстаёт пред нами одновременно крайним оптимистом и крайним пессимистом. Если первое проистекает от его убеждения в существовании над- временного Бытия, Жизни, Мысли и Красоты, то второе – от осознания им бессмысленности и ложности псевдо -бытия «конечного сущего», не способного одарить человека подлинным и настоящим …

*

«Иное», разумеется, следует отличать от to mh on auto kaq auto («не-сущего самого по себе»), ибо в мире Платона не-сущее не играет той важнейшей роли, которую оно играет, например, в философии Горгия: для Платона оно лишь нечто afqegkton («невыразимое»), arrhton («неизреченное»), adianohton («то, о чём невозможно помыслить») и alogon. Нет, Ноль небытия, не-сущее само по себе, и, с другой стороны, «иное» – это не одно и то же, и между экзистенциальной ущербностью и несуществованием пролегает бесконечная дистанция… Говоря вкратце, «иное» – это «диагноз» всего сложного, изменчивого и тленного, и легко догадаться, что среди его векторов протекает эмпирическое бытие (квази -бытие! псевдо -бытие!) человека…

Антропология

Центром антропологии Платона является, бесспорно, его учение о бессмертии души. Надо признать, что эта идея стала для Платона сквозной осью его творчества, и, осмысляя удел человека, греческий мыслитель постоянно возвращался к вопросу о «бессмертии» (h aqanasia). Следует подчеркнуть, что и тайна бессмертия, и особенности нынешнего, эмпирического существования человека, и специфика познания человека теснейшим образом связаны с онтическими и космологическими философемами Платона, а выяснение подлинного лица человека, его истинного Я, неравзрывно от учений Платона о «тройственных родах», творении богом космоса, об Аиде и изначальной «обители» (h oikhsi s) души. Задаваясь вопросом об идее бессмертия души в творчестве Платона, мы должны подчеркнуть, что афинский мыслитель в некоторых своих произведениях, например, в диалоге «Государство», принимал эту идею за аксиому, не требующую никаких доказательств. Провозглашая (устами Сократа) о том, что душа «словно сродни божественному, бессмертному и всегда существующему» («Государство», 10 611 е2-3), Платон вовсе не ищет этому доказательства, напротив, родство души «божественному» (to qeion), «бессмертному» (aqanaton) и «всегда существующему» (to aei on) представляется ему здесь, в диалоге «Государство», самоочевидным и бесспорным. Другое дело, что в диалоге «Федон» Платон, как известно, предпринимает попытку детальнее рассмотреть идею бессмертия души и предлагает нам доказательства того, что h yuch aqanato ς. Вглядимся в это внимательнее. Замечая попутно о том, что ouk oligh ς paramuqia ς deitai kai pistew ς w ς estin te yuch apoqanonto ς kai tina dunamin ecei kai fronhsin («то, что душа умершего человека существует и обладает некой силой и мышлением, требует немалого разъяснения и веры») /«Федон», 70 b2-4/, Платон предпринимает своё «доказательство» (tekmhrion) /там же, 70 d2/, (h apodeixi ς) /там же, 77 с5/ и, рассуждая (устами Сократа и других участников диалога) о «противоположностях» (ta enantia), приходит к выводу о том, что эти противоположности, образуя «пары» (ai suzugiai), взаимообуславливают друг друга, что выражается в их взаимном переходе друг в друга. Более того, переход противоположностей, полагает Платон, происходит непрерывно, и для создателя «Федона» является неоспоримым не только то, что ex allhlwn gignetai enantia («противоположности возникают друг из друга»), но и то, что этот процесс не может быть завершён: развивая эту идею на примере «сна» (to kaqeudein) и «бодрствования» (to egrhgorenai), он показывает, что они, сменяя друг друга, образуют безостановочный процесс, который не может завершиться «в одну сторону». Затем, исходя из идеи равновесия противоположностей, уравновешивающих друг друга, он переходит от сна и бодрствования к вопросу о жизни и смерти. Вслушаемся в слова участников диалога.

/Сократ/: /…/ tw zhn esti ti enantion wsper tw egrhgorenai to kaqeudein

/Кебет/: panu men oun /…/

/Сократ/: ti

/Кебет/: to teqnanai /…/

«/…/ – Есть нечто противоположное жизни, как сон противоположен бодрствованию?

– Да, конечно /…/

– Что же это?

– Смерть /…/»

/«Федон», 71 с1-5/.

Таким образом, Платон доказывает идею того, что, жизнь и смерть, будучи противоположны друг другу, сменяют друг друга, что, подобно бодрствованию и сну, они образуют пары, которые не могут друг друга не уравновешивать, и что за смертью следует to anabiwskesqai («оживание»)*50. Это означает, попросту говоря, что живые, став мёртвыми, оживают и – по законам философии Платона – вновь воплощаются в тела.

*

Иным доказательством идеи того, что душа бессмертна, являются те высокие идеалы и та полнота знания, которые человеческая душа унаследовала из прошлого и которые подспудно в ней хранятся. Непреходящее значение философии Платона заключается в том, что этот мыслитель, опираясь на собственный мистический опыт, обнаружил в душе удивительный пласт, которому человеческое Я не находит подтверждения в эмпирике, или, говоря языком Платона, среди «смертной природы». Афинский мыслитель указывает нам на некие идеи, которыми обладает душа и которые для неё являются очевидными и несомненными истинами. Таковыми, как следует из диалога «Федон», является знание души о «самом равном» (auto to ison) и о «самом красивом» (auto to kalon) /78 d3/*51. «Само равное» – это абсолютное равенство, исключающее всякое неравенство, или, к примеру, кривизну; а «само красивое» – это абсолютная и безотносительная красота. Согласитесь, ни абсолютной красоты, ни чего-либо в подлинном смысле слова равного в эмпирике мы не найдём и не сыщем, однако, как следует из антропологии Платона, знание о такой красоте и о таком равенстве в нас присутствует! Странно! По мысли Платона, такое знание – зание об абсолютной красоте, добре, равенстве и о многом другом – является первичным и основополагающим, тогда как всё то, что люди черпают из своего чувственного восприятия, по сравнению с ним оказывается ложным, вторичным, ошибочным, ненадёжным и в лучшем случае «предположительным». Все сведения, доставляемые нам чувствами, мы возводим к этим абсолютным идеалам: ta ek twn aisqhsewn panta anaferomen («всё из чувств мы возводим») /там же, 76 d 9-10/ к этим истинам, и они выступают незыблемыми основаниями для нашего познания. Означает ли такая позиция гносеологический пессимизм? Да и нет. Важно понять: такая когнитивная схема есть следствие метафизических построений «сына Аполлона», и ошибочное знание, охватывающее со всех сторон пребывающую в теле душу, не способно затемнить тех подлинных и прекрасных воспоминаний, которыми эта душа наделена. Но откуда, спрашивается, в нас берётся знание, например, об абсолютном равенстве, которого мы нигде в нашем мире не видели?.. Среди лабиринтов «конечного сущего» мы нигде не найдём такого равенства. Значит, мы знали о нём прежде! Следовательно, эмпирика, «смертная природа» – это, в сущности, ложное место человеческого Я. В связи с доказательством идеи бессмертия души Платон провозглашает о том, что hma ς en proterw tini cronw memaqhkenai a nun anamimnhskomeqa («то, что мы познали в некое прежнее время, мы припоминаем теперь»)*52. Что это значит? Во-первых, это доказывает, что душа бессмертна, ибо существовала раньше и, переселяясь из одного тела в другое, возвышалась до созерцания истины, а во-вторых, – в познавательном смысле, – это свидетельствует о примате эйдетического знания над эмпирическим. Но вот вопрос, неминуемо приходящий в голову: что же это за эйдетическое знание? Что кроется за этим словосочетанием? Ответ Платона прост и одновременно загадочен: подлинное знание – это то знание, которое душа, участвуя вместе с Зевсом и вмнесте с другими богами и даймонами в восхождении к «наднебесному месту», «чуть-чуть» (=«едва-едва») (mogi ς) созерцала своим умом и которое она сохранила и поныне…

*

Вердикт Платона таков: актуализация знания есть актуализация памяти таящихся в ней воспоминаний. Знать в эмпирике, значит, вспоминать – и вспоминать не эмпирическое, а эйдетическое, подлинное, вечное, умопостигаемое, бестелесное и самотождественное. «Припоминание» (h anamnhsi ς) – вот единственно правильный путь познания; и это припоминание самим фактом своего существования ясно свидетельствует о том, что наша душа бессмертна.

*

Другим подступом к доказательству бессмертия души в «Федоне» выступает убеждение Платона в том, что душа – это on asunqeton («несоставное сущее») /78 с3/. В контексте философии Платона это означает, что душа, будучи «несоставным сущим», едина, следовательно, проста, следовательно, неуничтожима и, следовательно, бессмертна. Единство души (особенно на фоне изменчивого и вовлечённого во множественный телесный мир тела), по мнению создателя диалога «Федон», свидетельстваует о её неразрушимости и нетленности. Да, конечно, по позднейшему сообщению Диогена Лаэртского, душа, согласно Платону, состоит из трёх частей: «разумного» (logistikon), «яростного» (qumoeide ς) и «вожделеющего» (epiqumetikon) /книга Диогена Лаэртского «О жизни…», 3. 67/, но, в сущности, несмотря на такую тройственность, душа всё равно едина, а наличие в ней трёх частей и «четырёх состояний» (tettara tauta paqhmata): «мышления» (h nohsi ς), «разумение» (h dianoia), «вера» (h pisti ς) и «уподобление» (h eikasia)*53 вовсе не нарушает её неизменного и нерасторжимого единства. В ином смысле душа представляет собой «эйдос жизни» (to th ς zwh ς eido ς) /«Федон», 106 d5-6/ – нечто подлинно живое и неразрушимое. По мнению Платона, душа, будучи сама эйдосом, сродни высшему, идеальному и вечному эйдетическому пласту реальности, и потому смерть, тление и множественность ей, в сущности, бесконечно чужды. Надо заметить, что двойственность души и тела – сквозная тема философии Платона, и если душа, как учит нас создатель «Федона», tw men qeiw kai aqanatw kai nohtw kai monoeidei kai adialutw kai aei wsautw ς kata tauta econti eautw omoiotaton einai («более всего подобна божественному, бессмертному, умопостигаемому, единообразному, нерасторжимому и всегда тождественному самому себе») /там же, 80 b1-3/, то тело, в которое, словно в оковы, она заключена, tw de anqrwpinw kai qnhtw kai polueidei kai anohtw kai dialutw kai mhdepote kata tauta econti eautw omoiotaton («более всего подобно человеческому, смертному, многообразному, не постигаемому умом, расторгаемому и никогда не тождественному самому себе») /там же, 80 b3-5/. Это означает, что ось «душа – тело» насыщена у Платона и антропологическими, и религиозными, и экзистенциальными, и числовыми, и когнитивными, и дискретными, и кинетическими смыслами. Вдумываясь в слова Платона, становится понятно: человеческое Я можно назвать человеческим лишь с точки зрения тела; если же взглянуть на это Я с точки зрения души, то станет ясно: человеческому оно бесконечно чуждо. Получается, душа, согласно афинскому мыслителю, – это мост, ведущий Я к божественному,тело же – преграда, удерживающая Я среди человеческого. В этих простых словах выражена глубочайшая философема Платона: благодаря своей душе человек – это более чем человек. Это, несомненно, свидетельствует о неизбывном оптимизме греческого мыслителя, взглянувшего на удел человеческого Я с точки зрения бессмертия и призывавшего нас к lusi ς kai cwrismo ς yuch ς apo swmato ς («освобождению и отделению души от тела») /там же, 67 d4-5/ путём актуализации её мышления, устремлённого на «умопостигаемое» (nohton), «божественное» (qeion) и «красивое» (kalon). Умозрение и стремление подавить и заглушить страсти тела, ввергающего душу в изменчивый и гибельный телесный мир, объявляются потомком Кодра и Посейдона истинной и единственно правильной дорогой души, а влекущее её к человеческому изменчивое тело рассматривается им как препятствие и преграда для её высокого притязания… Такое миропонимание, на наш взгляд, было близко зародившемуся через несколько веков христианству, и следует признать, что презрение христиан к плоти, их идеал аскезы и идея горнего – «царства не от мира сего» – всё это удивительным образом перекликалось с некоторыми чертами философии сына Аристона и Перектионы…

* * * * *

Взирая на наследие Платона в исторической перспективе, мы должны признать: наследие этого мыслителя имело огромный резонанс в последующие века. Например, во втором веке новой эры учение Платона о Демиурге нашло интересное продолжение в творчестве пифагорейца Нумения из Апамеи. Нумений выдвинул учение о «двойном создателе» (o dhmiourgo ς ditto ς), который одновременно является «первым» и «вторым» богом. Первый бог Нумения – это «отец» (o pathr), второй бог – «творец»(o poihth ς), а третий – «творение» (to poihma). Первые два бога, по лаконичной и глубокой мысли Нумения, это единый и при этом двойной бог, –в нём присутствует генетическое (Отец) и креативное (Творец) начала. Третий же бог – это наш космос, то, что апамейский мыслитель называл словом to dhmiourgoumenon («создаваемое»). Оно божественно, ибо создаваемо, творимо свыше. Такая тройная архитектоника реальности, разумеется, опиралась на таинственные слова Платона о «трёх царях» из второго письма Дионисию Младшему. Вдумываясь в космологию Нумения, мы видим, что этот мыслитель творчески переосмыслял глубинные оси диалога «Тимей», и нас не может не поразить его столь странное понимание Создателя… Почему, спрашивается, Нумений говорит «двойном создателе»? Не о тройном, не о четверном, а о двойном? Может быть, для того, чтобы подчеркнуть и утвердить в боге самое главное: отцовское и – наряду с этим – творческое? Подчеркнуть, но при этом разграничить?.. Философия Нумения оказала влияние на творчество Плотина: Порфирий, ученик Плотина, отмечает в своём сочинении «О жизни Плотина», что в кругу римского мыслителя читались, наряду со многими другими, сочинения Нумения.

* * * * *

Идея «трёх царей» Платона послужила отправной точкой для философских построений многих мыслителей, следовавших по его стопам, и, например, Плотин, опираясь на теологему «трёх царей», создал своё учение peri twn triwn arcikwn upostasewn («о трёх главных испостасях») и усмотрел в ней указание на Единое, Ум и Душу…

Позднейший платонизм, соприкоснувшийся с такими чудесными и таинственными проявлениями греческого духа, как «Халдейские оракулы» и изречения Ermh ς Trismegisto ς («Гермеса триждывеличайшего»), напрямую соотносил их с философской традицией Платона, которую многие платоники рассматривали как теологию*54 и сокральную религиозную доктрину. Не будет преувеличением сказать, что восьмая священная речь Гермеса – это тоже отголосок идеи «трёх царей» и учения о Демиурге Платона. Гермес повествует нам о «первом боге», который «вечен» (aidio ς), «не рождён» (agennhto ς) и является «создателем всего» (dhmiourgo ς twn olwn). «Второй бог», родившийся от первого и существующий «по подобию» (kat eikona) ему, первому, согласно Гермесу, «становится бессмертным» (aqanatizomeno ς). Он – aeizwon («всегда живое»), но он не вечен, ибо вечность «первого бога» следует отличать от «всегдашней» жизни бога второго. Кроме того, «второй бог» Гермеса, помимо всего прочего, – вовсе не Демиург, ибо Демиургом, «создателем всего», является лишь «первый бог». На наш взгляд, такие теологические конструкции могли быть прямо или опосредованно связаны не только с философией Платона («Тимей», «Политик», «Второе письмо»…) и его продолжателей, но и с творениями Орфея…

* * * * *

Уйдём чуть в сторону и посмотрим на сложнейшую архитектонику Платона, изложенную нами выше, глазами христианского мыслителя 5-6 веков Немесия Эмесского. На мой взгляд, этот философ (если не считать Псевдо-Дионисия Ареопагита), был самым близким к платонизму христианским автором. Работы Немесия предстают пред нами своеобразным мостом, ведущим от платонизма к христианству, мостом, освещающим их сходства и различия и показывающим, насколько путь Платона был близок именно христианам. Говоря о том, что Платон diairwn ton th ς pronoia ς logon ei ς tria («делит логос провидения натрое»)*55, Немесий предлагает нам свой собственный взгляд на космическую эпопею Платона, изложенную в диалоге «Тимей». Выясняется, что бог Платона одновременно обладает тройным «провидением» (предзнанием) / h pronoia / и что, таким образом, у него сосредоточено три различных знания. Эти знания, как явствует из работы Немесия «О природе человека», между собой не смешаны, друг от друга обособлены и, хотя и принадлежат одному, единому богу, друг к другу вовсе не сводятся. Они, лучше сказать, образуют три грани, три ветви единого мыслительного акта бога, и такая когнитивная тройственность, очевидно, есть следствие экзистенциальной неоднородности разных ступеней реальности, изображённой Платоном, и соотвествуют различным ступеням иерархии действительности. Первое знание – это знание бога peri twn idewn («об идеях»), взирая на которые он, как учил нас Платон, упорядочил беспорядок четырёх элементов и создал зримый, телесный и чувственно воспринимаемый космос. Второе знание – знание peri tou kaqolou kosmou («о целом космосе»), третье же знание бога – это, как нам преподносит Немесий, знание бога peri twn anqrwpinwn praxewn («о человеческих делах»). Мы видим, что первое из этих знаний– это знание эйдетическое и знание эйдетического: оно обращено на эйдетический пласт реальности, «умопостигаемые и бестелесные эйдосы», и, следовательно, незыблемо и вечно. Второе – знание тленного, преходящего и укоренённого во времени; оно – космическое знание, знание, соприкасающееся со временем и протекающими в нём процессами. А третье – знание антропологическое, знание, которым бог знает о людях всё. Введя такую тройственность, Немесий верно (хотя и на свой лад) и при этом, надо согласиться, глубоко оригинально переосмысляет учение Платона, понимая, что разные ступени реальности самим фактом своего существования настойчиво «требуют» от бога, знающего и об эйдетическом, и о телесном, и о вечном, и о временном, и о людском, разноплановых и не сводимых друг к другу познавательных векторов.

Модернизируя философемы Платона и задаваясь вопросом о «судьбе» (h eimarmenh), существующей на фоне провидения бога, христианский интерпретатор идёт ещё дальше и приписывает Платону удивительное учение о том, что apo gar th ς pronoia ς emperiecesqai thn eimarmenhn («судьба обнимаема провидением»)*56. Вдумываясь в философскую картину мира, нарисованную Платоном, и реконструируя её, Немесий приходит к выводу о том, что для Платона pan gar to kaq eimarmenhn kai kata pronoian ginesqai ou mhn pan to kata pronoian kai kaq eimarmenhn einai («всё то, что происходит согласно судьбе, происходит согласно провидению, но не всё, что существует согласно провидению, существует согласно судьбе»)*57. Что это значит? Что кроется за этими словами? Это означает, что судьба (в том числе судьба человека) вторична по отношению к провидению, что провидение – это более высокий пласт реальности, что оно всесильно и знает и предзнает судьбу. Это свидетельствует об экзистенциальном (бытийном) и когнитивном (познавательном) примате провидения над судьбой и указывает на то, что судьба по отношению к провидению вторична, ибо подчиняется ему, в него включена и от него зависит, тогда как провидение, заключая в себе судьбу, способно её вилоизменить, направить по новому пути или вовсе отменить Можно ли увидеть в этой формуле иллюстрацию идеи «всемогущества Бога»? Несомненно. Быть может, Немесий Эмесский невольно проиписывал Платону идею, столь близкую христианам, – идею Бога Вседержителя, всемогущество Которого сильнее всякой судьбы и мысль Которого непостижима и бесконечна. Обобщая, мы должны отметить, что и у Платона, и у его комментаторов, писавших специальные комменарии к его произведениям, и у тех, кто творчески переосмыслял наследие афинского мыслителя, прослеживается одна важная черта – бытийное постоянно оборачивается позновательным, иными словами, экзистенциальное переплетено и тесно связано с когнитивным, а осевые архитектоники реальности непременно имеют и бытийное и познавательное звучания.

Мне хотелось бы привести ещё один пример удивительного и поразительного соприкосновения с философией Платона, имевшего место в более позднюю эпоху, и я нахожу его в сочинениях греческого христианского мыслителя Иустина. Как явствует из «Тимея», «отец создатель» (o dhmiourgo ς pathr), творя «состав» (h sustasi ς), из которого возникла Душа (то есть «душа всего»), разделил его надвое: thn sustasin pasan diplhn kata mhko ς scisa ς /…/ meshn pro ς meshn allhlai ς ekateran oion cei («разделивший весь состав по длине надвое /…/ середину к середине друг к другу, словно X»)*58. Так говорит Платон. Вслушиваясь в его слова, Иустин Мученик полагает, что Отец Создатель не просто разделил «состав» Мировой Души, но разделил его в виде той буквы греческого алфавита, буквы Хи (Cei, Ci), которая сходна своим обликом с христианским крестом. Более того, апологет второго века полагает, что Платон, якобы утверждавший о том, что Душа Всего своим образом сходна с буквой Хи, не разглядел и не распознал в ней ton tupon einai tou staurou («образ креста»)*59, будто бы присутствующий в Ветхом Завете (!), где сказано о том, что Моисей, ведя народ из Египта, сделал «медного змея в виде креста» («Числа», 21.9). Такое удивительное соприкосновение христианского апологета с наследием Платона не может нас не поразить и не озадачить. Конечно, встреча двух столь различных и своеобразных религий и мировоззрений – платонизма и христианства – не может не быть странной, загадочной и парадоксальной, но при этом следует признать и другое: христианин Иустин совершенно искренне усматривает у Платона того, чего у афинского мыслителя не было и не могло быть. И когда Иустин восклицает о том, что медный змей был сделан в виде креста, то нам не может не броситься в глаза та поразительная уверенность, с которой он это говорит. Конечно! Мировая Душа Платона создана Богом в виде христианского креста! Иначе и быть не могло! Для Иустина это так просто и очевидно, что вовсе не требует ни лишних объяснений, ни каких-либо убедительных доказательств… Конечно, в виде креста! А как же иначе?!..

*

Изложив в общих чертах и набросав широкими мазками три взгляда на наследие Платона, взгляды Нумения, Немесия и Иустина, мы хотели лишь показать неисчерпаемость учения Платона и обратить внимание читателя на то, сколь много было у него позднейщих интерпретаций и модернизаций. Важно другое: ни одна из них не должна оттенить главного: для Платона, красочно и проникновенно повествующего нам о безрадостном уделе человеческого Я в эмпирике, было ясно: окованный и живущий в подземной пещере человек, душа которого была изначально посеяна богом на звезду, способен самостоятельно освободиться от оков тела и, любя, творя добро и актуализируя своё мышление, в силах вернуться «в жилище соимённой звезды» (ei ς thn tou sunnomou oikhsin astrou), с которой он некогда удалился, и, совершив духовное восхождение, способен войти в её «чистое жилище» (h kaqara oikhsi ς) и обрести в нём «счастливую жизнь» (o bio ς eudaimwn). Вдумываясь в картину мира, нарисованную Платоном, мы должны согласиться: путь освобождения души напрямую зависит от самого человека, и не будет преувеличением сказать, что на пути к звезде для него, в сущности, ничто не преграда…

* * * * *

Учеником и наследником Платона был Аристотель Стагирит сын Никомаха (o Aristotelh ς Nikomacou Stageirith ς). Он предложил нам многомерный и всесторонний анализ реальности, и у этого греческого мыслителя мы находим многоуровневую интерпретацию действительности и взгляд на мироздание, поражающий нас своим размахом и своей оригинальностью.

Говоря об онтических взглядах создателя «Метафизики», мы должны подчеркнуть, что для Аристотеля, видевшего цель философии в созерцании «сущего как сущего» («Мет-ка» 4.1 1003a20), вопрос о «сущем» (to on) сводился к вопросу о «сущности» (h ousia): aei zhtoumenon kai aei aporoumenon ti to on («то, что всегда разыскиваемо и всегда вызывает затруднения: что есть сущее») /там же 7.1 1028b3-5/. Сужая этот вопрос к вопросу о том, «что есть сущность» (ti ς h ousia) /там же/, Стагирит предложил нам несколько претендентов на её роль. Но почему, спросите вы, «сущее» непременно должно быть исследовано с точки зрения «сущности»? И для чего Аристотель сводит вопрос о «сущем» к вопросу о «сущности»? Не оттого ли, что «сущность» способна указать нам на подлинный смысл «сущего»? И не потому ли греческому мыслителю понадобилось разграничивать «сущее» и «сущность», что глубинный смысл «сущего» скрыт от поверхностного взгляда и «контакт» с сущим требует каких-то иных «посредников» и «помощников»? Желая всесторонне и под разным углом зрения исследовать сущее, Стагирит предлагает нам его эссенциалистское (сущностное) понимание и, отказываясь от идеи «умопостигаемых и бестелесных эйдосов» Платона, существующих вне нашей «смертной природы», видя ложность и бессмысленность его формулы kata meqexin gar einai ta polla twn sunwnumwn toi ς eidesin («множество соимённых существует по причастности эйдосам») /там же 1.6 987b8-9/ и отрицая основополагающий тезис Платона о «причастности» (h meqexi ς) конечного сущего сущему бесконечному, Аристотель пытается по-новому взглянуть на глубинные оси реальности и взирает на сущее изнутри сущего. Можно предположить, что категория «сущности» понадобилась Аристотелю для того, чтобы постичь сущее в его имманентном многообразии, в его неисчерпаемости и неоднозначности, – понимая всю сложность вопроса о сущем, он призывает на помощь «сущность» и старается уловить подлинную изнанку бытия и обнаружить его сокрытое ядро и потаённый корень. Разумеется, слова «сущее» и «сущность» до Аристотеля широко употреблял Платон, но, на мой взгляд, «сын бога Аполлона» в подавляющем числе случаев эти понятия отождествлял. Для Платона to on aei («всегда существующее») и h ontw ς ousia («сущностно сущность») – это одно и то же, и они оба выражают столь важную для афинского мыслителя идею полноты вечного бытия, тождественного существования и выступают «именами» идеального мира, на который создатель «Тимея» указывает нам на известной фреске. Аристотель же, проводя принципиальное различие между «сущим» (to on) и «сущностью» (h ousia), исследует первое с помощью второй. Что это означает? Это означает, что сущее предполагает многослойный сущностной анализ, открывающий перед нами всё новые и новые стороны исследуемого нами сущего и претендующий на то, чтобы постичь сущность сущего. Претендентами на роль сущности, согласно Аристотелю, выступают:

Поиск по сайту: