Глава 42. Я проснулась от запаха шалфейных курений

Я проснулась от запаха шалфейных курений. Шалфей очищает и избавляет от отрицательных воздействий, любила говорить моя учительница Марианна, когда я жаловалась на запах. У меня от этих курений всегда голова болела. Я снова в Теннесси, с Марианной? Не помню, как туда попала. Открыла глаза, чтобы посмотреть, где я. Ага, в больничной палате. Если тебе часто приходится оклемываться в больничной палате, то узнаешь знакомые приметы.

Я лежала, моргая от света, счастливая, что очнулась. Что жива.

К моей кровати подошла женщина, она улыбалась. Черные волосы доходили до плеч, обрамляя волевое лицо. Глаза для такого лица маловаты, но смотрели они на меня так, будто знали что-то мне неизвестное, и это было хорошее "что-то" или хотя бы важное. Одета она была во что-то длинное и просторное с фиолетовым узором в красную крапинку.

Я попыталась заговорить, прочистила горло. Женщина взяла с прикроватной тумбочки стакан, и многочисленные ожерелья на ней зазвенели. Она наклонила соломинку, чтобы я могла попить. На одном из ожерелий висела пентаграмма.

- Не сестра, - сказала я, и голос у меня был хриплый. Она снова подала мне воду, и я приняла. Попыталась заговорить еще раз, и на этот раз голос уже был больше похож на мой. - Вы не сестра.

Она улыбнулась, и это обыкновенное лицо стало прекрасным, а светящийся в глазах интеллект вообще сделал ее неотразимой.

- Как вам удалось сразу об этом догадаться?

У нее был мягкий рокочущий акцент, который я не могла определить. Мексиканский, испанский, но не совсем.

- Во-первых, вы слишком хорошо одеты для сестры. Во-вторых, пентаграмма.

Я попыталась показать рукой, но она была привязана к доске, и в вену вставлена капельница. На кисти белела повязка, и я вспомнила, как меня укусил труп. Поэтому я выполнила этот жест правой рукой, которая вроде бы не пострадала. Вообще на левой у меня вроде как надпись "резать здесь". Или "кусать здесь", или что еще делать здесь. Я пошевелила пальцами левой руки, чтобы проверить, слушаются ли они. Слушались. Даже не очень болело, только стягивало кожу.

Женщина смотрела на меня своими необычными глазами.

- Я Леонора Эванс. Кажется, вы знакомы с моим мужем.

- Вы жена доктора Эванса?

Она кивнула.

- Он говорил, что вы ведь... колдунья.

Она снова кивнула:

- Я приехала в больницу ради вас, как вы это говорите? В ту же секунду.

На словах "как вы это говорите" акцент ее стал заметнее.

- В каком смысле - ради меня? - спросила я.

Она села на стул возле кровати, и я подумала, давно ли она здесь присматривает за мной.

- Врачи смогли запустить ваше сердце, но не могли удержать в теле жизнь.

Я покачала головой, и у меня где-то за глазами стала рождаться головная боль.

- Вы не могли бы погасить благовония? У меня от шалфея всегда болит голова.

Она не стала задавать вопросы, просто встала и подошла к столику на колесах, которые используют во всех больницах. Там стояла палочка благовонии в курильнице, длинный деревянный жезл, маленький нож и две горящие свечи. Это был алтарь. Ее алтарь или его портативный вариант.

- Поймите меня правильно, но почему здесь вы, а не сестра?

Она ответила, не оборачиваясь, гася палочку в курильнице:

- Потому что, если бы напавшее на вас создание попыталось убить вас еще раз, сестра бы вряд ли даже заметила, а потом уже стало бы поздно.

Она вернулась и села у моей кровати.

Я уставилась на нее:

- Вряд ли сестра бы не заметила мертвеца-людоеда.

Она улыбнулась, терпеливо, почти снисходительно.

- Мы с вами обе знаем, что, как бы ни были ужасны слуги, истинную опасность представляет хозяин.

Я вытаращила глаза - ничего не могла с собой сделать.

- Откуда... откуда вы знаете?

- Я коснулась его силы, когда помогала изгнать его из вас. Слышала его голос, ощущала его самого. Он хочет твоей смерти, Анита. Хочет выпустить из тебя жизнь.

Я проглотила слюну, пульс забился чаще.

- Я бы хотела, чтобы пришла сестра, если можно.

- Ты меня боишься? - спросила она, улыбаясь.

Я хотела сказать "нет", но...

- Да, но в этом нет ничего личного. Скажем так: после прикосновения смерти я не знаю, кому верить, в магическом, так сказать, смысле.

- Ты хочешь сказать, что я тебя спасла, потому что этот хозяин мне разрешил?

- Я не знаю.

Она впервые помрачнела.

- В этом можешь мне верить, Анита. Нелегко было тебя спасти. Мне пришлось окружить тебя защитой, и частью этой защиты была моя собственная сила, моя сущность. Если бы я оказалась недостаточно сильна или имена, которые я призвала на помощь, были бы недостаточно сильны, мне пришлось бы умереть вместе с тобой.

Я глядела на нее и хотела верить, но...

- Спасибо.

Она вздохнула, оправила подол платья пальцами в кольцах.

- Хорошо, я пришлю к тебе знакомого человека, но потом мы должны поговорить. Твой друг Тед рассказал мне о метках, которые связывают тебя с вервольфом и вампиром.

Наверное, что-то отразилось у меня на лице, потому что она добавила:

- Мне надо было об этом знать, чтобы тебе помочь. Я уже спасла тебе жизнь, когда он приехал, но я пыталась восстановить твою ауру, и не получалось. - Она провела надо мной рукой, очень близко, и я ощутила, как теплый след ее силы коснулся моей. Над грудью, над сердцем она остановила руку. - Вот здесь дыра, будто не хватает какого-то куска. - Рука пошла ниже, остановилась над бедрами или в нижней части живота - зависит от точки зрения. - Здесь еще одна. И там, и там - чакры, важные энергетические точки тела. Опасно, если не можешь закрыть их от магического нападения.

И снова у меня сердце забилось сильнее, чем надо было.

- Они закрыты. Я последние полгода над этим работала.

Леонора покачала головой, осторожно убирая руки.

- Если я правильно поняла слова твоего друга насчет триумвирата силы, в который ты входишь, то эти места - как электрические розетки в стене твоей ауры, а у тех двух тварей - вилки от них.

- Они не твари.

- Тед их описал в очень нелестных красках.

Я нахмурилась. Действительно, похоже было на Эдуарда.

- Теду не нравится, что у меня такие... близкие отношения с монстрами.

- У тебя любовные отношения с обоими?

- Нет... то есть... - Я попыталась найти короткую версию. - Я спала с ними обоими в разное время. То есть какое-то время я... встречалась с ними обоими, но ничего хорошего не вышло.

- Почему?

- Мы стали вторгаться в сны друг друга. Думать мыслями друг друга. Каждый раз после секса это становилось сильнее, будто узлы затягивались еще туже.

Я замолчала - не потому, что все сказала, а потому, что словами этого было не передать. И начала снова.

- Однажды, когда мы были втроем и просто разговаривали, пытаясь разобраться, у меня в голове возникла мысль, которая не была моей. Или я решила, что она не моя, но я не знала чья. - Я подняла глаза на Леонору, пытаясь заставить ее понять, какой это был ужас.

Она кивнула, будто поняла, но следующие ее слова показали, что главное она упустила.

- Ты испугалась.

- Ага, - произнесла я, подчеркивая каждый слог, чтобы сарказм до нее дошел.

- Неподконтрольность, - сказала она.

- Да.

- Невозможность уединения.

- Да.

- Зачем ты приняла эти метки?

- Они бы погибли оба, если бы я этого не сделала. Мы все могли погибнуть.

- Значит, ты это сделала для спасения жизни.

Она сидела, скрестив руки на коленях, непринужденно зондируя мои парапсихические раны. Терпеть не могу людей, которые всегда собой довольны.

- Нет, я не могла потерять их обоих. Потерю одного я еще могла бы пережить, но не обоих - если в моих силах было их спасти.

- И эти метки дали вам силу победить ваших врагов.

- Да.

- Раз тебе страшно от мысли, что ты разделяешь с ними свою жизнь, то почему для тебя так много значит их смерть?

Я открыла рот, закрыла, потом заговорила снова:

- Наверное, я их любила.

- Любила. Прошедшее время. "Любила", не "люблю"?

Вдруг на меня навалилась усталость.

- Я уже и не знаю. Просто не знаю.

- Если кого-то любишь, это ограничивает твою свободу. Если любишь, жертвуешь приличной долей уединения. Если любишь, ты уже не просто сама по себе, а половина пары. Думать или поступать по-другому - значит рисковать утратить любовь.

- Но речь шла не об общей ванной или споре о том, кто с какой стороны кровати будет спать. Они хотели разделить со мной мой разум, мою душу.

- Насчет души - ты серьезно в это веришь?

Я откинулась на подушку, закрыла глаза.

- Не знаю. Думаю, что нет, но... - Я открыла глаза снова. - Спасибо, что спасла мне жизнь. Если я когда-нибудь смогу отплатить тебе тем же, я это сделаю. Но объяснять тебе нюансы своей личной жизни я не обязана.

- Ты абсолютно права. - Она расправила плечи, будто отодвигаясь, и вдруг показалась не такой назойливой, а просто собранной, деловой. - Вернемся к аналогии между дырами и электрическими розетками. То, что ты сделала, - это замазывание, покрытие дыр штукатуркой. Когда тот хозяин, Мастер, на тебя напал, его сила сорвала эту штукатурку и открыла дыры. Закрыть их своей собственной аурой ты не можешь. Я себе даже не представляю, каких усилий будет стоить наложить на них заплату. Тед говорил, что ты училась у колдуньи.

Я покачала головой:

- Она скорее экстрасенс, чем колдунья. Это не религия, а природные способности.

Леонора кивнула.

- Она одобрила тот способ, которым ты закрывала дыры?

- Я ей сказала, что хочу научиться закрываться от них, и она мне помогла.

- Она тебе сказала, что это лишь временные заплаты?

Я мрачно покачала головой.

- У тебя вспыхивает враждебность каждый раз, когда мы подходим к факту: ты, по сути, дала этим мужчинам ключи к своей душе. Закрыться от них постоянно ты не можешь, а попытки это сделать ослабляют тебя, и их, наверное, тоже.

- Значит, с этим нам и придется жить, - сказала я.

- Ты только что могла убедиться, что это не очень благоприятствует жизни.

Вот тут я прислушалась.

- Ты хочешь сказать, что этот Мастер смог меня почти убить из-за слабости моей ауры?

- Он бы тебя сильно помял даже и без этих дыр, но я считаю, что они лишили тебя возможности сопротивляться, особенно когда были вот так свежеоткрыты. Их можно представить себе как раны, недавно открывшиеся для любой противоестественной инфекции.

Я подумала над ее словами и поверила.

- Что можно сделать?

- Эти дыры создавались так, чтобы закрыть их могло только одно: аура мужчин, которых ты тогда любила. Сейчас у вас ауры у всех как паззл с недостающими кусочками. И только втроем вы теперь можете составить целое.

- Я не могу с этим смириться.

Она пожала плечами:

- Мирись или не мирись, но это правда.

- Я еще не готова бросить борьбу. Но все равно спасибо.

Она встала, недовольно нахмурившись.

- Поступай как знаешь, но помни, что, если встретишься с другими противоестественными силами, тебе от них не защититься.

- Я уже так около года живу. Как-нибудь справлюсь.

- Ты самоуверенная до глупости или просто решительно настроена об этом больше не говорить?

Она смотрела на меня, будто ожидая ответа. Я сказала то, что только и вертелось у меня в голове:

- Я больше не хочу об этом говорить.

Она кивнула.

- Тогда я пойду позову твоего друга, и наверняка еще с тобой захочет поговорить доктор.

В палате было очень тихо, только больничные шорохи, которые я так люблю. Я посмотрела на импровизированный алтарь и подумала, что пришлось сделать этой женщине, чтобы меня спасти. Впрочем, это если верить ей на слово... тут же я устыдилась этой мысли. Почему я так к ней недоверчива? Потому что она ведьма? Как Маркс возненавидел меня за то, что я некромант? Или мне не понравилась правда, которую она мне выложила? Что я теперь не могу защитить себя от магических тварей, пока дыры в моей "ауре" не будет заполнены? Я полгода старалась их закрыть. Полгода работы, и они снова зияют. Блин.

Но если они открыты, почему я не ощущаю Жан-Клода и Ричарда? Если метки действительно снова обнажены, почему нет прилива близости? Надо позвонить Марианне, моей учительнице. Ей я верила, что она скажет правду. Она предупредила меня, что закрытие меток протянется недолго. Но она помогла мне это сделать, потому что мне нужно было какое-то время, чтобы приспособиться, смириться с реальностью. И я не знала, найдутся ли еще во мне силы для новых полугодовых медитативных молитв, парапсихических визуализации и целомудрия. Нужно было все это и еще сила, энергия. И ее, и моя.

Конечно, Марианна учила меня и кое-чему другому, например, умению себя проверять. Я могла провести рукой над собственной аурой и посмотреть, есть ли дыры. Проблема в том, что для этого требуется левая рука, а она была привязана к доске и в нее воткнута капельница.

Оставшись наедине с собой и больше не терзаясь неприятными вопросами, я стала ощупывать тело. Больно. Стоит пошевелить спиной, и она ноет. Кое-где тупая боль от ушибов, но есть и острая боль от кровавых ран. Я пыталась вспомнить, как умудрилась порезать спину. Наверное, когда труп вылетел из разбитого окна, вместе со мной.

На лице образовалась болевая полоска от челюсти до лба. Помню, как труп ударил меня наотмашь. Почти небрежно, но я чуть не потеряла сознание. Кажется, впервые мне попался ходячий мертвец, превосходящий по силе живого человека.

Приподняв свободный ворот больничной рубашки, я увидела прилепленные к груди круглые присоски. Рядом с кроватью стоял кардиомонитор и успокоительно гудел, уверенно сообщая, что сердце у меня работает. Я вдруг вспомнила момент, когда оно замерло, когда Мастер повелел ему остановиться. И вдруг меня стало знобить, и усердный кондиционер тут был ни при чем. Я подошла к краю гибели вчера ночью... или сегодня? Я же не знаю, какой сегодня день. Только солнце, бьющее в опущенные шторы, говорило, что действительно день, а не ночь.

Кожа покрылась красными пятнышками, как от сильных солнечных ожогов. Я тронула осторожно одно такое пятно - больно. Где, черт возьми, я могла обжечься?

Приподняв ворот повыше, чтобы заглянуть внутрь, я смогла видеть всю линию тела, по крайней мере до середины бедер, а дальше лежало одеяло. Под грудной клеткой - повязка. Я вспомнила открытую пасть мертвеца, который меня нежно приподнимает... Я оттолкнула это воспоминание. Потом. Намного позже, намного. На левом плече уже заросли следы от зубов.

Заросли? Сколько же времени я в отключке?

В комнату вошел мужчина. Вроде знакомый, но я его не знала. Высокий, светловолосый, очки в серебристой оправе.

- Я доктор Каннингэм, и я очень рад, что вы очнулись.

- Я тоже, - ответила я.

Он улыбнулся и стал меня осматривать. Заставил меня взглядом следить за светом фонарика, за своим пальцем и так долго смотрел мне в глаза, что я встревожилась.

- У меня было сотрясение?

- Нет, - ответил он. - А что? Голова болит?

- Слегка, но я это списываю на запах шалфея.

Он вроде бы смутился.

- Я прошу прощения, миз Блейк, но она сочла это очень важным, и хотя я, честно говоря, не знаю, ни отчего вы вообще стали умирать, ни почему перестали это делать, я ей разрешил делать то, что она считает нужным.

- Я думала, что у меня остановилось сердце.

Он воткнул трубки стетоскопа в уши и прижал стетоскоп к моей груди.

- Технически говоря, так и было. - Он замолчал, прислушиваясь к сердцу. Попросил меня дышать, потом что-то записал на листе, прикрепленном к спинке кровати. - Да, у вас остановилось сердце, но я не знаю почему. Ни одно из ваших ранений не было настолько серьезно, да и вообще вовсе не смертельно.

Он покачал головой и встал.

- А откуда у меня на груди ожоги?

- Мы запускали вам сердце дефибриллятором. Он иногда оставляет ожоги на коже.

- А давно я здесь?

- У нас? Два дня. Сегодня третий.

Я попыталась не паниковать. Два дня упущено.

- Были еще убийства?

Улыбка погасла на его лице, глаза стали еще серьезнее.

- Вы об убийствах с увечьями?

- Да.

- Нет, тел больше не было.

Я с облегчением выдохнула:

- Уф!

Он уже хмурился:

- Вопросов о своем здоровье вы больше не задаете? Только об убийствах?

- Вы сказали, что не знаете, отчего я чуть не погибла и отчего вдруг выжила. Меня, кажется, спасла Леонора Эванс.

Ему стало не по себе еще больше.

- Я только знаю, что, как только мы позволили ей возложить на вас руки, давление у вас стало восстанавливаться, и вернулся сердечный ритм. - Он покачал головой. - Я просто не знаю, что случилось, вы и не представляете, как врачу, любому врачу, трудно признаться в своем невежестве, иначе мои слова потрясли бы вас больше.

Я улыбнулась:

- На самом деле я уже бывала в больницах. Я ценю вашу честность и то, что вы не пытаетесь присвоить себе мое чудесное исцеление.

- Чудесное - точное слово. - Он тронул шрам от ножа у меня на предплечье. - Вы просто собрание военных травм, миз Блейк. Думаю, вы много больниц повидали.

- Пришлось, - сказала я.

Он покачал головой:

- Вам сколько - двадцать два, двадцать три?

- Двадцать шесть.

- Выглядите моложе, - заметил он.

- Это из-за маленького роста.

- Нет, - возразил он, - не из-за него. Но все равно столько шрамов к двадцати шести годам, миз Блейк, это плохой симптом. Я проходил практику в очень скверном городском районе, миз Блейк. И у нас много бывало парней из шаек. Если они доживали до двадцати шести, то тела их имели такой же вид. Шрамы от ножевых ран... - он наклонился и поднял рукав моей рубашки, коснулся зажившей пулевой раны выше локтя, - пулевых ранений. У нас даже была банда оборотней, так что я шрамы от клыков и когтей тоже видел.

- Наверняка это было в Нью-Йорке, - сказала я.

- Как вы угадали? - моргнул он.

- Закон запрещает намеренное заражение несовершеннолетних ликантропией даже с их согласия, так что вожаков банд приговорили к смерти. И послали специальные силы, чтобы вместе с лучшими полицейскими Нью-Йорка стереть их с лица земли.

Он кивнул:

- Я уехал из города еще до того. И лечил много таких ребятишек. - Глаза его затуманились воспоминанием. - Двое таких перекинулись в процессе лечения. Их больше не пустили в больницу. Тех, кто носит эти цвета, бросали подыхать.

- Думаю, они почти все и так выжили, доктор Каннингэм. Если исходная рана не убивает на месте, то вряд ли они умерли.

- Пытаетесь меня утешить? - спросил он.

- Быть может.

Он посмотрел на меня сверху.

- Тогда я вам скажу то, что говорил им всем. Бросайте это дело. Бросайте или вам никогда не дожить до сорока.

- Честно говоря, я думаю, доживу ли я до тридцати.

- Шутите?

- Да, наверное.

- Как говорит старая пословица, в каждой шутке есть только доля шутки.

- Что-то я не слышала такой поговорки.

- Прислушайтесь к себе, миз Блейк. Примите мои слова к сердцу и найдите себе работу не такую опасную.

- Если бы я была копом, вы бы мне такого не стали говорить.

- Мне никогда не приходилось лечить полисмена с таким количеством шрамов. С подобным случаем в моей практике я встречался всего один раз, не считая тех бандитов, это был морской пехотинец.

- И ему вы тоже посоветовали сменить работу?

Он посмотрел на меня серьезными глазами:

- Война тогда уже кончилась, миз Блейк. Военная служба в мирное время не столь опасна.

Он смотрел на меня очень серьезно. На моем непроницаемом лице доктор ничего бы не прочитал. Он вздохнул:

- Поступайте как хотите, и вообще это не мое дело.

Он повернулся и пошел к двери. Я сказала ему вслед:

- Доктор, я очень вам благодарна за то, что вы сказали. Я серьезно.

Он кивнул, держа стетоскоп за два конца, как полотенце.

- Вы оценили мою заботу, но совет мой не примете.

- Честно говоря, если я выберусь из этого дела живой, доктор, то хотела бы взять отпуск. Дело даже не в количестве ранений. Меня начинает беспокоить размывание моральных устоев.

Он потянул за концы стетоскопа.

- У вас получается как в старом анекдоте: "Если вам кажется, док, что у меня плохой вид, посмотрели бы вы на того парня".

Я опустила глаза.

- Я - исполнитель приговоров, доктор Каннингэм. Потом смотреть уже не на что.

- Так вы казните вампиров? - спросил он.

- Уже давно, слишком давно. Об этом я и говорю.

Мы переглянулись долгим взглядом, и он сказал:

- Вы хотите сказать, что убиваете людей?

- Нет. Я хочу сказать, что между вампирами и людьми не такая уж большая разница, как я когда-то внушала себе.

- Моральная дилемма, - сказал он.

- Ага.

- Не завидую я вам с такой проблемой, миз Блейк. Одно могу сказать: старайтесь подальше держаться от стрельбы, пока не сможете сами на нее ответить.

- Я всегда стараюсь держаться подальше от стрельбы, доктор.

- Приложите больше стараний, - сказал он и вышел.

Поиск по сайту: