Глава 50. - Этим делом занимается Маркс

- Что ты такое несешь?

- Этим делом занимается Маркс. Он вправе использовать свои кадры, как считает нужным.

- Перестань гнать политкорректную риторику и расскажи, что там еще устроил это мелкий мудак.

- О'кей, - улыбнулся он. - Люди, брошенные на это расследование, его кадры. Он решил, что меня лучше всего будет посадить в конторе просматривать предметы, изъятые из домов жертв, и сравнивать с фотографиями и видеозаписями, сделанными в домах до убийств.

- Откуда эти фотографии и записи? - спросила я.

- Сделаны страховщиками или для них. В домах многих потерпевших находились редкие или антикварные предметы, застрахованные их владельцами. Поэтому и нужны доказательства, что эти предметы вообще у них есть.

- Какие предметы найдены на том месте, где я была, - на ранчо?

Его благодушный взгляд изменился и стал проницательным, но улыбка по-прежнему не сходила с его лица.

- Пожалуйста, но не потому, что ты такая прелесть, - просто мне нравится ход твоих мыслей.

- Да говори же!

- Большинство предметов были очень схожи, поскольку многие собирали образцы местной культуры или вообще юго-запада, но ничего экстраординарного не было. Кроме вот этого.

Он полез под пиджак и вытащил конверт из плотной бумаги - наверное, предназначенный для ремня штанов.

- Я же знала, что ты не зря пиджак надел.

Он засмеялся и высыпал из конверта фотографии мне на колени. Некоторые были полупрофессиональными снимками небольших резных безделушек из бирюзы. С первого взгляда я хотела сказать - культура майя или ацтеков, что-то в этом роде. Я все еще не умела определять разницу навскидку. Несколько снимков кабинета убитого - того, который пытался остановить тварь солью - были сделаны получше: "поляроидом" и со всех ракурсов.

- Это твоя работа? - спросила я.

Он кивнул.

- Я фотографировал в тот день, когда Маркс решил, что меня лучше использовать не на месте преступления.

Я вернулась к первому набору фотографий.

- Предметы лежат на дереве, свет отличный, похоже, естественный. Страховые фотографии?

Он кивнул.

- Кому они принадлежали?

- Взяты из первого дома, который ты видела.

- Бромвеллы, - вспомнила я.

Он поднял другой снимок:

- Этот взят у Карсонов, и все. Либо больше ни у кого этого не было, либо его не страховали.

- А люди, которые это не страховали, пытались застраховать другие предметы старины?

- Да.

- Черт, - сказала я. - Мне мало что известно о таких штуках, но я знаю, что они ценные. Уж если у тебя такая есть, почему ее не застраховать?

- А если она паленая?

- Незаконно добытая? А с чего они могли так подумать?

- Может быть, потому что для тех двух домов мы можем это доказать. История предмета - где он получен и когда - фальшивая.

- То есть?

- Подобные предметы не появляются ниоткуда. У них должна быть история для оформления страховки. Эти люди отнесли в страховую компанию документы, и небольшое расследование показало, что те, кто - по документам - откопал предмет и продал его, слыхом о нем не слыхали.

- И его отказались страховать.

- Ага.

Что-то было у него в лице, как у нетерпеливого ребенка, подготовившего сюрприз.

- Ты что-то затаил. Выкладывай.

- Знаешь, кто такой Райкер?

- Охотник за черепками и нелегальный торговец находками.

- А почему он так интересовался тобой и ходом следствия?

- Понятия не имею. - Я снова посмотрела на фотографии. - Ты хочешь сказать, что этот предмет жертвам продал он?

- Не лично. Но Тад Бромвелл, сын-подросток, был при матери, когда она покупала эту вещицу в подарок на день рождения его отцу. Купили в магазине, принадлежащем известному партнеру Райкера. Он берет предметы старины и делает их легальными.

- Вы уже с ним поговорили?

- Для этого понадобилась бы планшетка.

- Значит, он и есть последняя жертва?

- Ты правильно поняла, - кивнул Рамирес, улыбаясь.

- О'кей. - Я покачала головой. - Значит, у Райкера необычный интерес к этому делу. Он даже хотел повидаться со мной. По крайней мере двое из убитых покупали у него археологические находки. Владелец магазина, где они были куплены, мертв. - Я посмотрела на Рамиреса. - Этого не хватит на ордер?

- Мы уже обыскали его дом. Людей Райкера подозревают в убийстве двух местных копов, и нетрудно было найти судью, который дал нам ордер на барахло, что они утащили из дома Теда.

- И какую хрень этот ордер вам позволил искать? У дома Теда они не говорили об украденных артефактах. Они просто наставили на нас стволы и сказали, что Райкер хочет побеседовать о ходе расследования.

- Ордер давал право на поиск оружия.

Я покачала головой:

- И если бы вы нашли украденные артефакты, вы не могли бы использовать их в суде.

- Это был повод обыскать дом, Анита. Ты же знаешь, как такие вещи делаются.

- Что-нибудь нашли?

- Несколько стволов, на два не было разрешения, но ордер не давал нам права простукивать стены или что-нибудь разбирать. Мы не могли даже поднять ковер или снять книжную полку. У Райкера есть тайник для археологических находок, но мы его не нашли.

- Тед присутствовал при обыске?

- Присутствовал. - Рамирес помрачнел.

- В чем дело?

- Тед хотел простучать некоторые стены кувалдой. Он был уверен, что внизу есть потайная комната, но мы не нашли способа ее вскрыть.

- А ордер вам не давал права на разборку стен.

- Не давал.

- И как Райкер отнесся ко всем этим развлечениям?

- Его адвокат вопил о злоупотреблении властью.

Тед подошел к Райкеру вплотную и что-то сказал очень тихо. Адвокат заявил, что он угрожал Райкеру, но Райкер не подтвердил. Что ему сказал Тед, он сообщить отказался.

- А ты думаешь, Тед ему угрожал?

- И еще как.

Не в стиле Эдуарда кому бы то ни было угрожать, особенно в присутствии полиции. Значит, его действительно достало.

- Так что же такое представляют собой эти фигурки?

- Никто не знает. Эксперты говорят, что это ацтекская работа, но относится к периоду уже после испанского завоевания.

- Погоди, получается, что они вырезаны после того, как пришли испанцы и разгромили ацтеков?

- Не после, но в то же самое время.

- А кто давал заключение?

Он назвал имя, которое я не знала по университету, и добавил:

- А какая разница?

- Я думала, вы обратились к профессору Даллас.

- Маркс считает, что она слишком много времени проводит с нечестивыми демонами.

- Если он имеет в виду Обсидиановую Бабочку, я с ним согласна. Представляешь себе - мы с Марксом в чем-то согласились! Даже страшно как-то.

- Значит, ты тоже считаешь ее ненадежным источником.

- По-моему, Даллас верит, будто солнце светит из задницы Итцпапалотль. Так что да, считаю. Ты из этих снимков ей что-нибудь показывал?

Он кивнул:

- Из дома Бромвеллов.

- И что она сказала?

- Что это подделка.

Я подняла брови:

- А другой эксперт что сказал?

- Что понимает, почему по фотографиям это можно принять за подделку. У фигурки в глазах рубины, а у ацтеков рубинов не было. Так что по фотографиям это выходит подделка.

- Я слышу какое-то "но", - сказала я.

- Доктор Мартинес держал предмет в руках, рассмотрел вблизи и решил, что предмет подлинный, но сделан уже после прихода испанцев.

- Я не знала, что после завоевания культовые предметы все еще создавались. Испанцы разве не разрушили эту культуру?

- Если предмет подлинный, то выходит, что нет. Доктор Мартинес говорит, что для стопроцентной уверенности ему нужно проделать некоторые дополнительные анализы.

- Осторожный человек.

- Как все ученые.

Я пожала плечами. Среди ученых есть и осторожные, и опрометчивые.

- Тогда примем как основную версию, что Райкер эти штуки нашел, сбыл их каким-то людям, которые знали, что предметы паленые, или подозревали об этом, а часть продал в магазины, которые дальше выдавали их за легальные. Теперь кто-то или что-то убивает покупателей и подбирается по следу к Райкеру. Этого он боится?

- Вполне резонно, - согласился Рамирес.

Я стала рассматривать снимки "поляроида". Потрясающими их не назовешь, но зато предмет на них схвачен во всех ракурсах. Вроде бы фигурка была одета в какую-то броню. В руках - длинные гирлянды каких-то предметов.

- А что, по мнению Мартинеса, держат эти руки?

- Он точно не знает.

У ног фигурки свернулись люди, но тощие, как палки, не толстые и квадратные, как сама фигурка. Глаза у нее были рубиновые, рот полон зубов. Оттуда высовывался длинный язык, и что-то вроде крови стекало наружу.

- Мерзкий вид.

- Ага. - Рамирес поднял с простыни фотографию, рассматривая ее. - И ты думаешь, вот эта штука и убивает людей?

Я посмотрела удивленно:

- Какой-то ацтекский бог, будто настоящий, устраивает эту бойню?

Рамирес кивнул, не отрывая глаз от снимка.

- Если ты имеешь в виду Бога с большой буквы, то нет - я монотеистка. Если речь идет о какой-то мерзости, связанной с этим вот конкретным богом, то почему нет?

- Почему нет? - повторил Рамирес.

Я пожала плечами:

- Ты ожидал четкого "да" или "нет"? Я не очень хорошо разбираюсь в ацтекском пантеоне, знаю только, что большинство его божеств - огромные и злобные, и они требовали жертв, обычно человеческих. В их пантеоне мало было таких, которых можно было бы назвать мелкими божками. Обычно настолько большие и злобные, что битва с ними невозможна, и приходится приносить жертвы или предаваться магии, иначе погибнешь. А какова бы ни была та тварь, что совершает эти убийства, она не настолько ужасна.

Я вспомнила, что говорил Ники Бако о голосе у себя в голове, о твари, находящейся в узах, и про то, что совершает убийства всего лишь ее прислужник, а не она сама.

- Ты снова помрачнела. О чем задумалась? - спросил Рамирес.

Я смотрела на него, стараясь решить, насколько он коп и насколько окажется игроком. Дольфу я бы ни за что не могла сказать. Он бы использовал это строго в рамках коповской этики.

- У меня есть информация от источника, который я сейчас не хочу называть. Но мне кажется, тебе надо ее знать.

Теперь у него стало суровое лицо.

- Информация получена законным путем?

- Я ничего незаконного не делала для ее получения.

- Это не совсем прямой ответ.

- Тебе она нужна или нет?

Он глубоко вздохнул, медленно выдохнул.

- Да, мне она нужна.

Я передала ему слова Ники о голосе и о твари в узах. И закончила такой фразой:

- Я не верю, что это настоящий бог, но верю, что есть создания настолько ужасные, что их когда-то почитали как богов.

- Ты хочешь сказать, что это все пока еще цветочки?

- Если убийства совершает лишь прислужник, а хозяин еще не явился, то тогда ягодки еще впереди.

- Мне бы очень хотелось поговорить с твоим информатором.

- Ты еще вел бы себя прилично, но Маркс выдвинул бы обвинения сразу, и мы ни за что не узнали бы, что известно этому лицу. Налепи на клиента автоматический смертный приговор, и у него пропадает охота к сотрудничеству.

Мы переглянулись.

- Из всех твоих собеседников только у одного репутация тянет на смертный приговор. Это Ники Бако.

Я даже не моргнула. А то я не знала, что он его вычислит. Я была готова и лгать научилась уже гораздо лучше.

- Ты и понятия не имеешь, с кем мне тут приходилось говорить. По крайней мере трое из них могут подпасть под обвинение, влекущее смертный приговор.

- Трое? - переспросил он.

- Как минимум трое, - уточнила я.

- Либо ты умеешь врать лучше, чем я думал, либо ты говоришь правду.

На моем лице можно было прочитать только искренние и серьезные помыслы. Даже глаза у меня стали абсолютно спокойны и выдерживали его взгляд не мигая. Было время, когда я не смогла бы напустить на себя такой вид. Но это было тогда, а теперь я стала несколько другим человеком.

- Ладно, допустим, где-то там ворочается ацтекский бог. И что мы будем с этим делать?

Ответ был только один:

- Итцпапалотль должна знать, что это такое.

- Мы ее допрашивали по поводу убийств.

- И я тоже.

Он посмотрел на меня долгим и жестким взглядом:

- Ты ездила туда без сопровождения полиции и не поделилась полученными сведениями.

- Я ничего не выяснила об убийствах. Здесь она мне рассказала то же, что и вам, - ничего. Но в разговоре со мной она подчеркнула, что ни одно известное ей божество не могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Потом я догадалась, что они мертвы. Она особо подчеркнула, что умерщвленная жертва может быть посланцем к богам. И почти слово в слово повторила, что не знает божества, которое могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Может быть, нам надо вернуться и спросить ее, знает ли она божество, которое могло бы снять с человека кожу и не оставить его в живых.

- А, теперь ты приглашаешь полицию?

- Я приглашаю тебя.

Он стал собирать фотографии и складывать их в конверт.

- Я взял эти фотографии из хранилища, но я за них расписался. Доктора Мартинеса я приводил взглянуть на статуэтку, но совершенно официально. Пока что я ничего не нарушил.

- Маркс сойдет с ума от злости, что ты нашел что-то столь важное, когда он просто хотел убрать тебя с дороги.

Рамирес улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.

- Я это оформил получше. Марксу достанется вся слава за блестящую мысль поручить одному из старших детективов детально разобраться с археологическими находками.

- Ты шутишь!

- Он направил меня в хранилище вещдоков посмотреть на вещи, изъятые из домов жертв.

- Но это же он сделал, чтобы тебя унизить и убрать!

- Вслух он этого не говорил. Не сказал, что именно это его вдохновляет.

- Он такое уже раньше проделывал, как я понимаю?

Рамирес кивнул:

- Он великолепный политик. А когда не садится на своего праворадикального конька, он еще и хороший сыщик.

- Ладно. Ты говорил, что я тоже не допущена на место преступления. И что мы имеем?

- Мы все думали, что ты пока в ауте, но Маркс выкинул из дела Теда и компанию, убедив начальство, что от Теда было мало помощи, а без тебя, его свежего эксперта, в нем вообще необходимость отпала.

- О, я ручаюсь, Тед был в восторге!

Рамирес кивнул.

- Он вел себя очень... непрофессионально или не похоже на себя, когда шел обыск дома Райкера. Никогда не видел Теда таким... - Рамирес не нашел слов, только помотал головой. - Не знаю. Он просто был какой-то другой, на грани срыва.

Эдуард позволил себе показать на миг свое истинное лицо в присутствии полиции. Либо он был под страшным давлением, что так прокололся, либо он считал это необходимым. В любом случае дело плохо, если Тед растворяется и появляется истинный Эдуард, случайно или намеренно.

Дверь открылась без стука. Эдуард.

- Заговори о черте, - сказала я.

Передо мной было лицо Эдуарда, и на нем появилась улыбка Теда.

- Я не знал, что вы здесь, детектив Рамирес.

Они пожали друг другу руки.

- Я сообщил Аните, что тут без нее происходили.

- И про обыск у Райкера рассказали?

Рамирес кивнул.

Эдуард встряхнул спортивной сумкой:

- Одежда.

- Ты бы не успел после звонка сестры доехать от своего дома до больницы.

- Я упаковал сумку, как только тебя отвезли в больницу. И с тех пор разъезжаю вокруг на "хаммере".

Мы переглянулись и взглядом сказали друг другу то, что при других нельзя произносить. Может, это было заметно или Рамирес почувствовал.

- Я вас покину. Вам, наверное, есть о чем поговорить. Таинственные информаторы и так далее.

Он направился к двери.

- Эрнандо, не уходи далеко. Когда я оденусь, поедем к Обсидиановой Бабочке.

- Только если официально, Анита. Я об этом докладываю и вызываю на помощь патрульных в форме.

Теперь пришел наш черед схлестнуться взглядами и проявить выдержку. Я моргнула первой.

- Ладно, приедем с копами, как хорошие детки.

Он сверкнул яркой улыбкой, которую умел продемонстрировать в любой момент, или она у него искренняя, а я просто циник.

- Отлично, я подожду за дверью.

Он задумался, потом вернулся и протянул конверт Эдуарду. А выходя, еще раз посмотрел на меня.

Эдуард открыл конверт и заглянул внутрь.

- Что это?

- Я думаю, ниточка.

Я передала ему наш разговор с Рамиресом насчет Райкера и почему ход следствия может быть интересен ему лично.

- Это значит, что Обсидиановая Бабочка нам соврала.

- Нет, она не врала. Она сказала, что не знает божества или создания, которое могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Эти жертвы не были живы, так что, строго говоря, она не лгала.

Эдуард улыбнулся:

- Подошла очень близко к лжи.

- Ей девятьсот лет - почти тысячелетний вампир. Они умеют на этом краю держаться.

- Надеюсь, тебе понравится одежда, которую я привез.

Что-то в его голосе заставило меня потянуть шмотки из сумки. Черные джинсы, черная футболка с вырезом, черные спортивные носки, черные кроссовки, черный кожаный пояс, черный пиджак, которому не пошло на пользу двухдневное лежание в сумке в сложенном виде, черный лифчик, черные атласные трусы - плохо повлиял Жан-Клод на мою манеру одеваться, - а под всем этим браунинг, "файрстар", все мои ножи, запасная обойма для браунинга, две коробки патронов и новая наплечная кобура. Из новых, облегченных нейлоновых, где сама кобура расположена под углом и пистолет вытаскивается так, как я люблю, - движением руки вниз. Мне всегда именно такой не хватало, чтобы не обдирать грудь при каждом выхватывании пистолета. Миллисекунды, которые на этом проигрывались, компенсировались секундами, необходимыми, чтобы обогнуть грудь или перетерпеть боль. Скрытое ношение оружия - это искусство компромисса.

- Спасибо, Эдуард. Мне не хватало моей кобуры. - Я пыталась прочесть его чувства в детских голубых глазах. - А зачем столько патронов?

- Лучше пусть останется, чем не хватит.

Я нахмурилась:

- Мы куда-то едем, где эта фигова туча боезапаса понадобится?

- Если бы я так думал, я бы положил твой "мини-узи" и обрез ружья. А это твое обычное снаряжение.

Я вытащила из сумки большой нож, который обычно носила на спине.

- Когда срезали наплечную кобуру, они мне и ножны срезали.

- Особенные были? - спросил Эдуард.

Я кивнула.

- Я так и подумал, потому что спрашивал у народа, и ни у кого нет ножен для скрытого ношения такой здоровенной штуки на спине, особенно если учесть, насколько у тебя узкая спина.

- Сделаны были на заказ, - вздохнула я и почти с грустью положила нож обратно в сумку. - Без чехла такую штуку мне не надеть.

- Я сделал все, что мог.

Я улыбнулась:

- Нет, ты молодец. Спасибо тебе.

- А зачем мы везем с собой полицию к Обсидиановой Бабочке?

Я ему передала, что мне говорил Жан-Клод, хотя не сказала, как дошло послание.

- Если с нами будет полиция, она поймет, что это не по вампирским делам, и удастся уйти без драки.

Он прислонился к стене, скрестив на груди руки. Белая рубашка спереди топорщилась. Пистолет можно было заметить, но только если специально его искать. Кобура с защелкой, потому что пистолет с наружной стороны штанов. И вот почему рубашка навыпуск, а под ней - футболка, которая не давала, чтобы пистолет сильно выпирал.

- У тебя опять эта лента метательных ножей?

- Она сейчас незаметна, потому что рубашка навыпуск.

Он даже не попытался отнекиваться. А зачем?

- Я так и поняла, почему рубашка навыпуск, а под ней футболка. Рубашкой можно скрыть пистолет, а футболку под рубашку ты никогда не надевал, значит, без нее было бы видно то, чего не стоит показывать.

Он улыбнулся, польщенный и почти гордый, будто я выдала ему нечто суперумное.

- У меня с собой еще два пистолета, нож и гаррота. Скажи мне, где они, и ты получишь приз.

Я вытаращила глаза:

- Гаррота? Это уж слишком даже для тебя.

- Сдаешься?

- Нет. Лимит времени есть?

Он покачал головой:

- Хоть всю ночь гадай.

- А штраф за неверную догадку?

Он снова покачал головой.

- А какой приз, если угадаю?

Он улыбнулся, не разжимая губ - таинственная улыбка человека, знающего то, что мне неизвестно.

- Приз-сюрприз.

- Выметайся, чтобы я оделась.

Он потрогал пряжку лежащего на кровати ремня.

- Она не была когда-то черной. Кто ее покрасил?

- Я.

- Зачем?

Ответ он знал.

- Чтобы при работе ночью не блестела на свету и не выдавала меня. - Я приподняла спереди подол его рубашки, обнажив большую серебряную пряжку с орнаментом. - Эта хрень ночью просто как мишень в тире.

Он посмотрел на меня и не попытался даже опустить подол.

- Это только накладка на настоящую пряжку.

Я отпустила его рубашку:

- А та, что под ней?

- Выкрашена черным, - ответил он.

Мы обменялись улыбкой - искренней, широкой, аж глаза смеялись. Мы друг другу нравились. Мы были друзьями.

- Иногда мне кажется, что я не хочу быть тобой, когда вырасту большая, Эдуард. А иногда - что уже поздно и я уже тобой стала.

Его улыбка растаяла, исчезла из глаз, холодных, как зимнее небо, и таких же безжалостных.

- Только ты можешь решить, насколько далеко зашла. И насколько еще далеко зайдешь, Анита.

Я глядела на оружие, на одежду, черную, как погребальный наряд, до самого белья черную.

- Может, стоит для начала купить чего-нибудь розового.

- Розового? - переспросил Эдуард.

- Ага, как травка Пасхального Зайчика.

- Как сахарная вата.

- Эдуард, только представь себе - ты с сахарной ватой!

- А на тебя бы посмотреть - ты в чем-то цвета детской карамельки или кукольных платьев. - Он покачал головой. - Анита, я никогда не видел женщин, в которых было бы так мало розового, как в тебе.

- Когда я была маленькой, я бы пальчик себе дала отрезать за розовую кроватку и обои с балеринами.

Он вытаращил на меня глаза:

- Ты в розовой кроватке и под обоями с балеринами. - Он затряс головой. - Вообразить себе такое - и то уже голова болит.

Я рассматривала разложенную на кровати одежду.

- Была и я когда-то розовой, Эдуард.

- Все мы рождаемся ангелочками, - ответил он. - Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить.

- Должно быть что-то, чего я делать не стану. Грань, которую я не перейду, Эдуард.

- А почему?

В голосе его было больше любопытства, чем он обычно себе позволял.

- Потому что если ты переступаешь черту, тебя одолевает вседозволенность, и кто ты тогда вообще?

Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб.

- У тебя просто кризис совести.

- Да, пожалуй, - кивнула я.

- Анита, не раскисай. По крайней мере на моей территории. Мне от тебя нужно то, что ты делаешь лучше всего, а это не доброта, не жалостливость и не слезливость. Мы с тобой лучше всего делаем одно и то же.

- И что же это? Что мы делаем лучше всего? - спросила я, сама чувствуя, как начинаю злиться. Злиться на Эдуарда.

- Мы делаем то, что нужно, и все, что нужно, чтобы работа была сделана.

- Не все же в жизни должно быть настолько прагматичным, Эдуард.

- У нас разные мотивы, если тебе от этого лучше. Я делаю то, что делаю, потому что я это люблю. Это не просто моя работа - это моя суть. Ты делаешь эту работу, чтобы спасать чужие жизни, чтобы предотвратить зло. - Он посмотрел на меня глазами пустыми и бездонными, как у любого вампира. - Но ты тоже это любишь, Анита. Любишь, поэтому тебе так тревожно.

- Насилие стало для меня одной из трех главных реакции, Эдуард. Может быть, даже заняло первое место.

- И это сохраняет тебе жизнь.

- Какой ценой?

Он мотнул головой, и безразличие сменилось гневом. Он вдруг подался вперед, и рука его нырнула под рубашку, а я уже скатывалась с кровати с браунингом в руке. Патрон уже был в патроннике, а я катилась по полу, наводя ствол и выискивая глазами цель.

Эдуарда не было.

Сердце у меня стучало так, что почти заглушало все звуки, хотя я напрягала слух. Какое-то движение. Значит, он на кровати - больше ему деваться было некуда. Со своей позиции мне не было видно, что лежит на кровати, только угол матраса и полоска простыни.

Зная Эдуарда, я не сомневалась, что патроны в браунинге его производства, то есть они пробьют кровать снизу вверх и то, что на ней лежит. Медленно выдохнув, я прицелилась в кровать снизу. Первая пуля либо попадет в него, либо заставит изменить положение, и тогда я буду лучше знать, где он.

- Анита, не стреляй.

Я сдвинула мушку в сторону голоса. Выстрел попадет ему на уровне пояса, потому что он там пригнулся, а не залег. Это я знала даже не глядя.

- Это была проверка, Анита. Если бы я хотел с тобой схлестнуться, я бы тебя сначала предупредил, ты это знаешь.

Я это знала, но... Кровать заскрипела.

- Эдуард, не шевелись. Я серьезно.

- И ты думаешь, что волевым решением ты можешь обратить все вспять? Ошибаешься, Анита. Джинн выпущен из бутылки - и для тебя, и для меня, Анита. Тебе не вернуть себя прежнюю. Подумай о тех трудах и страданиях, которые ты приложила и пережила, чтобы сделать себя такой, какая ты есть. И ты действительно хочешь пустить их псу под хвост?

Я лежала на спине, держа пистолет двумя руками. Пол холодил спину ниже задравшейся рубашки.

- Нет.

- Если у тебя сердце будет обливаться кровью при мысли обо всем плохом, что ты делаешь, то кровью обольется не только сердце.

- Так ты действительно испытывал меня? Сукин ты сын!

- Могу я пошевельнуться?

Я убрала палец с пускового крючка и села.

- Можешь.

Он спрыгнул и встал по одну сторону кровати, а я - по другую.

- Ты заметила, как ты быстро схватила пистолет? Ты знала, где он, ты достала патрон и сняла предохранитель, ты сразу бросилась в укрытие и стала выискивать цель.

Все та же гордость учителя за любимого ученика.

Я поглядела на него.

- Эдуард, больше никогда так не делай.

- Грозишься?

Я покачала головой:

- Нет, просто у меня сработал инстинкт. Еще немного - и я всадила бы в тебя пулю.

- И во время твоих действий совесть твоя молчала. Ты и не думала про себя: "Это же Эдуард! Я стреляю в друга!"

- Нет, - ответила я. - У меня была только одна мысль: как лучше застрелить тебя, пока ты не застрелил меня.

Радости от собственных слов я не испытывала. Я будто оплакивала какие-то умершие частицы своей души, а устроенный Эдуардом небольшой фарс подтвердил их смерть. Это огорчало и несколько угнетало меня и вызывало недовольство Эдуардом.

- Знавал я человека, который был в нашей работе не хуже тебя. Он стал сомневаться в себе, беспокоиться, а не превратился ли он в плохого человека. И в конечном итоге его убили. Я не хочу, чтобы тебя убили из-за твоих колебаний. Пусть мне придется тебя хоронить, но только потому, что кто-то окажется не хуже тебя или же ему просто повезет больше.

- Я не хочу, чтобы меня хоронили, - сказала я. - Пусть лучше кремируют.

- Тебя, добропорядочную христианку, отвергнутую католичку и практикующую приверженку епископальной церкви должны будут кремировать?

- Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь поднимал из мертвых или воровал части тела для колдовства. Нет, спасибо. Пусть меня сожгут.

- Кремировать. Ладно, запомню.

- А куда доставить твое тело, Эдуард?

- Без разницы. Когда я умру, мне будет все равно.

- Семьи нет?

- Только Донна и дети.

- Это не твоя семья, Эдуард.

- Может, они ею станут.

Я поставила браунинг на предохранитель.

- Ладно, нам не обязательно обсуждать твою личную жизнь и мой кризис совести. Выйди, я оденусь.

Он уже взялся за дверь, но потом обернулся.

- Кстати о личной жизни. Звонил Ричард Зееман.

Тут я прислушалась.

- И что он сказал?

- Кажется, он знал, что с тобой что-то случилось. Он беспокоился.

- Когда он звонил?

- Сегодня ночью.

- Что он еще говорил?

- Что он в конце концов позвонил Ронни, и она нашла незарегистрированный телефон Теда Форрестера. Он решил, что было бы разумно иметь номер, по которому с тобой можно связаться.

Лицо у него было совершенно бесстрастное и равнодушное. Только в уголках глаз угадывалось легкое веселье.

Так, значит, обоих мальчиков достало мое молчание. Ричард обратился к моей подруге Ронни, которая совершенно случайно - частный сыщик. Жан-Клод выбрал более прямой путь. Но оба они спохватились в одну и ту же ночь. Интересно, они поделятся потом впечатлениями?

- И что ты сказал Ричарду? - Я положила пистолет на кровать, к остальным вещам.

- Что у тебя все в порядке. - Эдуард оглядел комнату. - Доктор Каннингэм по-прежнему не разрешил тебе иметь телефон в палате?

- Ага, - ответила я, развязывая наконец завязки рубашки.

- Тогда как с тобой связался Жан-Клод?

Я остановилась. Рубашка соскользнула с плеча, пришлось ее подхватить. Эдуард застал меня врасплох, а экспромтом врать у меня получается еще хуже, чем с подготовкой.

- Я не говорила, что он звонил.

- Тогда как?

Я покачала головой:

- Ступай, Эдуард. Времени в обрез.

Он не уходил и смотрел на меня. Выражение его лица было холодным и подозрительным.

Я взяла одной рукой лифчик и повернулась к Эдуарду спиной. Рубашку я спустила до пояса, прижалась спиной к кровати, чтобы она не съехала дальше, и нацепила лифчик. За моей спиной все было тихо. Взяв трусы, я надела их под рубашку. Так же под прикрытием рубашки я до половины натянула джинсы, когда послышался тихий звук открываемой и закрываемой двери.

Я обернулась - в палате никого не было. Тогда я оделась окончательно. Туалетные принадлежности у меня были собраны в ванной, и я бросила их в сумку вместе с большим ножом и коробкой патронов. С новой кобурой возникало чувство неловкости. Я привыкла к своей кожаной, которая прилегала надежно и плотно. Наверное, нейлоновая тоже надежна, но она даже как-то слишком удобна, будто не такая настоящая, как моя старая. Зато она чертовски прилипала к джинсам.

Ножи пошли в наручные ножны. Надо было еще посмотреть, какими патронами заряжен "файрстар". Эдуардовскими самодельными. Я проверила браунинг - они оказались и там. А запасная обойма для браунинга была начинена "хорнади ХТР" с серебряной оболочкой. Я сменила обойму. К Обсидиановой Бабочке мы едем с полицией - это значит, если я кого-нибудь застрелю, надо будет потом объясняться с властями. Поэтому не надо ехать туда с каким-то самодельным, наверняка запрещенным "зельем". Я же видела, что патроны "хорнади" могут сделать с вампиром. Этого достаточно.

"Файрстар" отправился во внутреннюю кобуру, хотя, честно говоря, джинсы для внутренней кобуры слишком сильно прилегали. Наверное, я очень мало времени провожу в гимнастическом зале. Теперь я чаще бываю в дороге, чем дома. Кенпо - вещь хорошая, но не то же самое, что полная нагрузка с тяжестями и бегом. И на это надо будет обратить внимание, когда вернусь в Сент-Луис. Я чересчур многое запустила.

В конце концов я переместила "файрстар" на поясницу, хотя мне это очень не нравилось, но спереди он слишком сильно давил. На спине у меня места для пистолета хватает, но оттуда его быстро не выхватишь. У женщины бедра так устроены, что носить пистолет на пояснице - не самый удачный вариант. Но джинсы оказались до того тесноватыми, что мне пришлось таким образом пристроить "файрстар". Нет, обязательно надо будет возобновить тренировки. Первые пять фунтов сбросить легко, вторые пять - труднее, а дальше еще труднее. В старших классах я была толстушка, так что я знаю, о чем говорю. Чтобы ни одной девчонке не пришло в голову из-за меня удариться в анорексию, поясняю: у меня были джинсы тринадцатого размера при росте ровно пять футов. Как видите, действительно пампушка. И терпеть не могу женщин, которые жалуются, что они жирные, хотя размер у них всего пять. А меньше пяти - это вообще не женщина. Мальчишка с грудями.

Я уставилась на черный пиджак. Он два дня валялся в сумке в сложенном виде и явно просился в химчистку. Я решила нести его, перекинув через руку: говорят, складки при этом расправляются. Оружие мне прятать на самом деле не надо было, пока мы не приедем в клуб. Для копа или штатского ножи были бы незаконным оружием, но мы, истребители вампиров, вынуждены носить ножи. Джеральд Мэллори, прадедушка нашей профессии, свидетельствовал перед подкомитетом Сената или чем-то в этом роде, как много раз ножи спасали ему жизнь. Его очень любили в Вашингтоне, там у него была база. И потому закон переменили, разрешив нам носить ножи, даже большие. Если кто-то станет из-за них ко мне придираться, мне достаточно помахать лицензией. Хотя им и положено знать об этой лазейке в законе, но не каждый коп о ней знает. Зато совесть у меня чиста, потому что все по закону.

Эдуард и Рамирес ждали меня в холле. Они встретили меня улыбками до того схожими, что я занервничала. Пожалуйста, кто по-настоящему хороший парень, поднимите руку.

Но улыбка Эдуарда не исчезла, пока я шла к ним, а Рамирес перестал улыбаться. Его взгляд задержался на наручных ножнах. На другой руке они были скрыты пиджаком. Я шла, улыбаясь, и глаза у меня тоже сияли. Я обняла Эдуарда за талию и провела рукой вдоль поясницы. Конечно, пистолет у него там был.

- Я вызвал для нас наряд, - сообщил Рамирес.

Эдуард быстро обнял меня жестом Теда и отпустил, хотя знал, что пистолет я нашла.

- Отлично. Давно я уже не приходил к Принцу города в сопровождении полиции.

- А как обычно вы это делаете? - спросил Рамирес.

- Осторожно, - ответила я.

Эдуард отвернулся и закашлялся. По-моему, он хотел скрыть смех, но с Эдуардом никогда не угадаешь. Может, у него просто запершило в горле. Я смотрела на его походку и думала, куда, черт побери, он запрятал третий пистолет.

Поиск по сайту: