Глава двадцать вторая. Я- рядовой. Евгений Коробченко

Донецк.

Я- рядовой. Евгений Коробченко. Ополчение. И я не хочу умирать.

Мы в кольце блокады. Маленькая территория оккупирована войсками национальной гвардии. Кусочек родной земли свои люди пытаются отобрать у своих же, свои пытаются убить своих же. Какая беда для страны с богатой культурой и обычаями? Какое горе для жителей, теряющих друг друга?

Небольшая кирпичная школа с большим подвалом, где мы скрываем детей и женщин, стариков и калек от страшных взрывов и падающих бомб. Эти катакомбы пережили нашествие фашистов, но войну гражданскую им не суждено было одолеть. Продукты продовольствия, игрушки детей, сделанные своими руками, как в период Второй Мировой, много одежды, развешанной всюду, питьевая вода. Здесь она ценилась выше золота, здесь еда стоила дороже фолиантов, нам нужна лишь жизнь теперь. Плач детей, тяжелые вздохи матерей и трудная дума одиночества каждого из нас. Ни одной улыбки, ни одной радостной минуты, все сбивает ритм войны. Хлопок, взрыв, удар. Хлопок, взрыв, удар. Нам тяжело, нам трудно. Вот уже неделю жители не выбираются из подвала, опасно для жизни. Осколки гранат и пули свистят по улицам мирного города, где последние силы отдают ополченцы за свои семьи и Родину.

Воздух в городе, пропитанном кровью и сырой землей, очень спертый и противный. Ты, будто находишься на живом кладбище.

Так страшен дух войны.

Недавно в подвале скончался старик. Он помогал и нам ополченцам, и людям в подвале, но обессилел от болезни. Старик умирал мучительно и больно было смотреть, как трясущиеся руки безвольно дергаются в воздухе, описывая знак бесконечности, но через минуту его уже не было. Сильный дух бойца покинул сердца заложников мертвого города, надежда таяла на глазах. Последними словами старика были: " Друзья, не бойтесь воевать. Бойтесь быть убитыми братьями вашими, украинцами. "

Это нечеловеческая война. Это бойня машин, без души и страха и им чужды наши пороки и страдания. Всем наплевать: европейцам и американцам, китайцам и австралийцам. Всем далеки чувства боли, пока их самих не коснется. К сожалению, таков наш век. Век новых технологий, мнимых ценностей и гнилых душ.

Так прошла неделя в заключении кирпичного каземата. Этот замок оберегал от внешних ударов, еще никогда бомбы не падали сюда и пули проходили мимо. Продовольствие подвозили по утрам, рано, пока солдаты и повстанцы еще спят. Мы разгружали фургоны с едой и питьем, запас которых с каждым днем подходил к нулю, и запах свежего испеченного хлеба надолго застревал в памяти узников укрытия жизни от братьев своих.

В утро понедельника мы увиделись. Впервые за почти годовую разлуку. Она совсем другая, совсем чужая и ненужная. Взгляды встретились, мимолетная ухмылка приняла боевую позицию на лице. В подвале школы были и мои родители, и ее. Рита будет снимать репортаж о нашей жизни здесь глубоко и далеко от цивилизации любви и гармонии, где оружия не стреляют в детей и стариков и их кровь не бежит тонкими ручьями в трещинах асфальта городской дороги. Она решила проведать всех, огромное количество знакомых и друзей, запертых в этом сундуке, заставляющего обитателей верить в спасение и погружаться в грезы.

Мы говорили недолго. Ни слова о ее новой любви и ребенке, ни слова о прошлой уже жизни, только война, затянувшая невинных людей в свой омут убийств, и повесивших на нас клеймо потерянных людей- потерянного поколения.

Наши судьбы сломаны и разбиты, как хрустальные вазы, наши мечты и быт уничтожены, словно муравьи в былые времена известью, наши души казнены моральной блокадой одиночества.

Мы чужие люди этой жизни. Жизни не живой, а мертвой. Запах смерти преследует каждого, кто погребен заживо в этом мертвом городе, в мертвой стране, где брат стреляет в брата, где сын убивает отца.

Поиск по сайту: