Глава двадцать четвертая. Бомбардировка началась еще с утра, когда сумрак ночи еще не успел покинуть своих владений

Донецк.

Бомбардировка началась еще с утра, когда сумрак ночи еще не успел покинуть своих владений. Безликая луна разливалась в громаде луж, оставшихся после вечернего дождя, а мы ждали следующих ударов в темнице, хранившей наши жизни. Запах сырости мешал легким дышать полной грудью, с красных кирпичей подвала аккуратно стекали струйки дождевой воды, падая на бетонный пол: сырой и серый, веявший чужими горестями. Мы пережидали бомбежки уже десятки раз, но страх всегда присутствовал тут. Сегодняшний день был особенным.

Мы с ребятами по утру умудрились затащить продовольствие в здание школы: огромные мешки и сумки, сгружённые с с большого грузовика, кузов которого изрешечен пулями. Железные банки и сухие печенья, сладости и питьевая вода, как мало нужно нам для жизни. Мы забыли рестораны и кафе, театры и музеи, мы просто хотели выжить, хотели побороться со смертью. Я не хочу умирать. Я не хочу убивать.

Рита уже почти неделю собирала информацию для репортажа, снимала небольшие фрагменты, принимала интервью. Настала моя очередь с ней поговорить. Я заглянул в любимые глаза, и нежность вновь проснулась где-то в глубине, но нет нельзя. Не порти жизнь. Не давай волю чувствам, пора и подумать головой. Глаза были теми же, любимыми, но что-то отпугивало меня, что-то чужое. По такому взгляду сразу понимаешь, что человек любит. Любит. Не тебя. Но сейчас всем нам не до любви. Маленьким ребятишкам, играющим в темных углах подвала; старикам, корчившимся от боли; женщинам с грудными детьми,- все мы видим ужасы проклятой войны. Войска национальной гвардии уже на подходе, крайним сроком завтра числится наша гибель. Страшно. Как-то мерзко на душе, как-то гадко внутри, эта желчь неприязни к происходящему постоянно тешилась во мне. Противные солдаты, противные мы. Убиваем. Страдаем. И убиваем снова. Замкните эту цепь нескончаемой боли.

Нас здесь семьдесят восемь человек. Страшно. Я боюсь не за себя. Мне страшно за маму. За Риту. Похоже, сердцу не прикажешь.

Я схватил ее за руку. Тело дрожало, ноги налились тяжелым грузом, веки заморгали, будто мыло попало в глаза, по спине бежала капелька леденящего пота. Она улыбнулась. Я видел эту улыбку в последний раз.

Был день. Маленькое окошко подвала выдавало информацию о времени, солнечные лучи забавляли городских детишек, грели теплом надежды пленников никчемной войны. Грады ударов один за другим обрушивались на соседние здания. Неподалеку, словно карточный домик, сложился вековой театр, переживший перестройку и репрессии, войну с нацистами и гулаг, но артобстрел оказался сильнее мировых катаклизмов политической сцены.

Дети плакали. Старики беззвучно причитали. Мы боялись, опасаясь друг за друга. Нашей клетки было достаточно одного удара, одного попадания и все.

Земля уходит из под ног, стены гуляют, как живые люди, потолок рушится, обрекая каждого на смерть и крик ребенка. Нас,словно покрывалом застилает бетонный потолок, кирпичные стены разлетаются в пыльцу. Попали. Точно и без шансов.

Мне не больно. Нет. Ничуть. Но я видел ее глаза. Глаза, полные тихой ярости от всего этого, полные боли и сострадания к погибающим старикам и детям, полные тоски по непрожитой жизни.

Мы не успели верить.

Мы не успели надеяться.

Мы не успели любить.

Поиск по сайту: