Аннотация 6 страница. Некоторое время комиссар сидел за столом

Некоторое время комиссар сидел за столом. И вдруг подумал, что, вне всякого сомнения, Соня Хёкберг оказалась на этой подстанции отнюдь не случайно. Как не случайно и то, что данная подстанция – один из главных узлов всей сконской энергосети.

Ключи, думал он. Кто-то привез ее туда. И этот кто-то имел в своем распоряжении самые важные ключи.

Но почему калитка-то была взломана?

Он придвинул к себе мартинссоновский список. Пять человек, пять комплектов ключей.

Олле Андерссон, линейный монтер.

Ларс Муберг, линейный монтер.

Хильдинг Улофссон, начальник службы эксплуатации.

Артур Валунд, ответственный за безопасность.

Стефан Мулин, технический директор.

Как и в первый раз, эти имена ничего ему не сказали. Он набрал номер Мартинссона, тот сразу же снял трубку.

– Я насчет парней с ключами. Ты часом не проверял по нашим базам, у нас ничего на них нет?

– А что, надо было проверить?

– Да нет. Просто я привык к твоей скрупулезности.

– Могу посмотреть прямо сейчас.

– Подождем пока. От патологоанатомов ничего не слышно?

– Вряд ли они что скажут раньше завтрашнего утра. А может, и к утру не управятся.

– Тогда все-таки займись «ключниками». Если есть время.

Не в пример Валландеру, Мартинссон нежно любил свои компьютеры. Если у кого-нибудь в управлении возникали проблемы с новой техникой, все шли именно к Мартинссону.

Валландер снова засел за материалы по убийству шофера. В три часа сходил за кофе. Насморк особо не донимал, горло болеть перестало. От Ханссона комиссар узнал, что Анн-Бритт до сих пор допрашивает Эву Перссон. Все идет своим чередом, думал он. В кои-то веки успеваем как положено.

Он снова склонился над бумагами, когда на пороге возникла Лиза Хольгерссон. С вечерней газетой в руке. По ее лицу Валландер тотчас понял: что-то случилось.

– Ты это видел? – Она положила перед ним газету, открытую на развороте.

Валландер смотрел на снимок: Эва Перссон на полу комнаты для допросов. Явно свалившаяся со стула.

Когда он прочел текст, внутри у него все сжалось:

Знаменитый полицейский жестоко избил девочку-подростка. Мы располагаем фотографиями.

– Кто снимал? – недоверчиво спросил Валландер. – Там же не было журналистов?

– Выходит, были.

Валландер смутно вспомнил, что дверь была приоткрыта и за ней мелькнула какая-то тень.

– Это случилось незадолго до пресс-конференции, – сказала Лиза Хольгерссон. – Может, кто-то пришел пораньше и шнырял украдкой по коридору?

Валландер совершенно окаменел. За тридцать лет полицейской службы ему не раз доводилось вступать в рукопашную, но всегда при поимке опасных преступников. Во время допросов он никогда руки не распускал, даже в ярости.

Так вышло один-единственный раз. И, как выяснилось, в присутствии фотографа.

– Неприятности нам обеспечены, – сказала Лиза Хольгерссон. – Почему ты молчал?

– Девчонка набросилась с кулаками на мать. Я дал ей затрещину, чтобы защитить мать.

– По фотографии этого не видно.

– Я объясняю, как было дело.

– Почему ты молчал?

Валландер не ответил.

– Надеюсь, тебе понятно, что придется назначить внутреннее расследование?

В ее голосе сквозило разочарование. Это его возмутило. Она мне не доверяет, подумал он.

– Ты, наверно, хочешь отстранить меня от работы?

– Нет. Но я хочу точно знать, что произошло.

– Я же рассказал.

– А Эва Перссон сказала Анн-Бритт кое-что другое. По ее словам, ты набросился на нее без всякой причины.

– Она лжет. Спроси ее мать.

Лиза Хольгерссон помедлила с ответом, но в конце концов сказала:

– Мы спросили. И она отрицает, что дочь била ее.

Валландер молчал. Всё, думал он, ставлю точку. Ухожу из полиции. Ухожу из управления. И никогда больше не вернусь.

Лиза Хольгерссон ждала. Но Валландер не говорил ни слова.

И она вышла из кабинета.

Валландер немедля убрался из управления.

Он и сам толком не понимал, что это было – бегство или попытка успокоиться. Конечно, он знал, все произошло так, как он сказал. Но Лиза Хольгерссон не поверила, чем возмутила его до глубины души.

На улице комиссар мысленно чертыхнулся – нет машины. Обычно, когда ему случалось выйти из себя, он садился за руль и кружил по дорогам, пока не успокаивался.

Валландер зашел в винный магазин, купил бутылку виски. А оттуда двинул прямо домой, выдернул телефон из розетки и сел за кухонный стол. Откупорил бутылку, отхлебнул несколько щедрых глотков. Мерзкий вкус. Но он считал, что выпить необходимо. Единственное, перед чем он всегда чувствовал себя беззащитным, – это несправедливые обвинения. Лиза Хольгерссон прямо ничего не сказала, однако явно подозревала его, он же не слепой, видел. Наверно, Ханссон все-таки прав, сердито думал он, под началом бабы работать нельзя. Опять глотнул виски. Вроде бы полегчало. Он уже пожалел, что ушел домой. Ведь это могут истолковать как признание вины. Включил телефон в розетку и сразу же по-детски разозлился, что никто не звонит. Набрал номер управления. Ответила Ирена.

– Я только хотел сказать, что ушел домой. Простуда у меня.

– Ханссон тебя спрашивал. И Нюберг. И газетчики.

– Чего они хотели?

– Кто? Газетчики?

– Ханссон и Нюберг.

– Не знаю, не сказали.

Наверняка она видела газету, думал Валландер. И она, и все остальные. В управлении небось только об этом и судачат. И кое-кто явно злорадствует, что этот треклятый Валландер схлопотал по шапке.

Он попросил соединить его с Ханссоном. Тот ответил не сразу. Не иначе как корпит над своими хитроумными игорными системами, от которых неизменно ждет громадного выигрыша, но, увы, в лучшем случае остается при своих. Наконец Ханссон отозвался.

– Как там с лошадьми? – спросил Валландер.

Спросил, чтобы обезоружить. Чтобы показать: газетная писанина не выбила его из колеи.

– С какими лошадьми?

– Разве ты не играешь на бегах?

– Не в данный момент. А что?

– Да так, пошутил, но неудачно. Ты что звонил-то?

– Ты в кабинете?

– Дома. Я простужен.

– Я хотел доложить, что тщательно проверил, в котором часу наши патрули проезжали по той дороге. И с ребятами поговорил. Соню Хёкберг никто из них не видел. Они четыре раза проехали туда и обратно.

– Значит, она точно не шла пешком. Ее наверняка отвезли туда. Выйдя из управления, она первым делом отыскала телефон. Или зашла к кому-то. Надеюсь, Анн-Бритт догадалась расспросить об этом Эву Перссон.

– О чем?

– О других приятелях Сони Хёкберг. Кто из них мог ее подвезти.

– Ты говорил с Анн-Бритт?

– Еще не успел.

Возникла пауза. Валландер решил сам покончить с щекотливым вопросом:

– Фотография в газете весьма неприглядная.

– Это верно.

– Любопытно, как фотограф сумел прошмыгнуть в наши коридоры? На пресс-конференции их всегда запускают группой.

– Странно, что ты не заметил вспышки.

– Современные камеры в ней не нуждаются.

– А что, собственно, произошло?

Валландер рассказал. В тех же словах, что и Лизе Хольгерссон. Ничего не прибавил и не убавил.

– Никого из посторонних при этом не было? – спросил Ханссон.

– Только фотограф. А он, понятно, будет врать. Иначе-то снимку грош цена.

– Наверно, тебе надо рассказать, как все было.

– Так я и рассказываю.

– Газетчикам надо рассказать.

– И как, по-твоему, это будет выглядеть? Старый полицейский против мамаши с дочкой? Такая затея обречена на провал.

– Не забывай: девчонка, между прочим, соучастница убийства.

Интересно, поможет ли? – подумал Валландер. Превышение служебных полномочий со стороны полицейского – проступок серьезный. Он и сам так считал. И наличие особых обстоятельств вряд ли что меняет.

– Я подумаю, – сказал он и попросил Ханссона соединить его с Нюбергом.

Нюберг взял трубку лишь через несколько минут. За это время Валландер успел еще раз-другой хлебнуть из бутылки и почувствовал, что слегка захмелел. Но напряжение отпустило.

– Нюберг.

– Газету видел? – спросил комиссар.

– Какую еще газету?

– Как – какую? С фотографией Эвы Перссон.

– Я вечерние газеты не читаю, но про эту историю слыхал. Как я понял, она напала на свою мать.

– По фотографии этого не видно.

– Ну и что?

– Неприятности у меня. Лиза хочет назначить внутреннее расследование.

– Вот и хорошо. Значит, правда восторжествует.

– Вопрос в том, примут ли ее газеты. Кому интересен старый полицейский, если рядом есть молоденькая убийца?

– Ты же, по-моему, никогда не обращал внимания на газетную писанину? – удивленно сказал Нюберг.

– Пожалуй. Но до сих пор они не печатали фотографий, из которых явствует, что я ударил девчонку-подростка.

– Она, между прочим, убийца.

– Все это до крайности неприятно.

– Ничего, обойдется. Кстати, могу подтвердить: один из следов на месте происшествия оставил автомобиль Муберга. Иными словами, мы идентифицировали все отпечатки, кроме одного. Только вот протектор у неизвестной машины, увы, стандартного образца.

– Зато мы точно знаем, что Соню туда кто-то привез. А потом уехал.

– И еще одно, – продолжал Нюберг. – Ее сумка.

– Что с ней не так?

– Я пытался понять, почему она лежала именно там. Возле ограждения.

– Наверно, этот кто-то бросил ее туда?

– Но почему? Он что же, рассчитывал, что мы ее найдем?

А ведь Нюберг прав, подумал Валландер. Очень важное соображение.

– Ты имеешь в виду, почему он не забрал сумку с собой? Если надеялся, что опознать тело будет невозможно?

– Да, примерно так.

– И каков же ответ?

– Делать выводы – твоя работа. Моя задача – собрать факты. Сумка лежала в пятнадцати метрах от входа в трансформаторную.

– Еще что?

– Всё. Других следов обнаружить не удалось.

Они закончили разговор. Валландер взялся было за бутылку. Но тотчас отставил ее в сторону. Хватит. Иначе будет перебор. А это ни к чему. Он прошел в гостиную. Странное ощущение – находиться дома средь бела дня. Вот так же будет, когда он выйдет на пенсию? При мысли об этом он поежился. Стал у окна, устремил взгляд на Мариягатан. Вечереет уже. Ему вспомнился врач, заходивший в управление, и покойник, найденный у банкомата. Завтра надо обязательно позвонить судмедэксперту и рассказать о визите Энандера, о его отказе принять инфаркт миокарда как причину смерти Фалька. Это ничего не изменит. Но информировать медиков необходимо. И тянуть с этим незачем.

Затем он начал размышлять о том, что Нюберг сказал насчет сумки Сони Хёкберг. Вообще-то здесь напрашивался один-единственный вывод, который мгновенно разбудил все его сыщицкие инстинкты. Сумка лежала там, потому что кто-то хотел, чтобы ее нашли.

Валландер сел на диван и мысленно снова перебрал все обстоятельства. Тело можно сжечь до неузнаваемости, думал он. Особенно если пропустить через него ток высокого напряжения, который прервется не сразу. Казненный на электрическом стуле сгорает изнутри. Тот, кто убил Соню Хёкберг, знал, что опознать ее, скорее всего, будет трудно. Потому и оставил сумку.

Но это не объясняло, почему сумка лежала у ограждения.

Он снова проанализировал все, что знал. Однако вопрос остался без ответа. Ладно, отложим его на потом. Не стоит торопиться. Сперва нужно получить подтверждение, что Соня Хёкберг действительно была убита.

Валландер вернулся на кухню, сварил кофе. Телефон молчал. Уже четыре часа. С чашкой кофе он сел за стол, опять позвонил в управление. Ирена сообщила, что газеты и телевидение названивают по-прежнему, но она не дала им его телефон, который несколько лет назад засекретили. Комиссар снова подумал, что его отсутствие истолкуют как признание вины или, по меньшей мере, как страх. Надо было остаться на месте, думал он, поговорить с каждым журналистом в отдельности, рассказать, как все обстояло на самом деле. Объяснить, что Эва Перссон и ее мать лгут.

Слабость отступила. Он заметил, что начинает кипятиться, и попросил Ирену соединить его с Анн-Бритт. Вообще-то надо было первым делом связаться с Лизой Хольгерссон, напрямик сказать ей, что он не намерен мириться с ее недоверием.

Не дожидаясь ответа, Валландер положил трубку.

Сейчас ему не хочется говорить ни с той, ни с другой. Потом он опять взялся за телефон, набрал номер Стена Видена. Ответил девичий голос. На ферме в Шернсунде девушки-конюхи все время менялись, и у него порой мелькало подозрение, что Стен иной раз донимал девушек своим вниманием. Когда Виден подошел к телефону, Валландер успел чуть ли не пожалеть о звонке. Но при всем при том был совершенно уверен, что фотографию в газете Стен не видел.

– Думал наведаться к тебе, да вот машина сломалась, – сказал Валландер.

– Если хочешь, я за тобой заеду.

Уговорились на семь. Валландер взглянул на бутылку, но раздумал: хватит.

Раздался звонок в дверь. Он вздрогнул. К нему домой гости заходили крайне редко. Наверняка какой-нибудь журналист – разнюхал адрес и явился. Он убрал виски в шкаф, пошел открывать. Но вместо журналиста увидел на пороге Анн-Бритт Хёглунд.

– Не помешаю?

Он впустил ее в квартиру, стараясь дышать в сторону, чтобы она не учуяла запах виски. Провел в гостиную.

– Простыл я. Не могу работать.

Анн-Бритт кивнула. Но наверняка не поверила. Да и с какой стати она должна верить? Все знали, что Валландер за работой не обращал внимания на простуду и прочие хвори.

– Как ты? – спросила она.

Слабость отступила, подумал Валландер. Ушла далеко в глубину. И я ее оттуда не выпущу. Ни за что.

– Если ты имеешь в виду фотографию в газете, то я, понятно, считаю, что это скверно. Как фотограф мог незамеченным пройти по коридору аж до комнат для допроса?

– Лиза очень расстроена.

– Ей бы не мешало прислушаться к моим словам, – сказал Валландер. – Поддержать меня, а не принимать на веру газетную писанину.

– Но снимок говорит сам за себя.

– Я и не отпираюсь. Да, я дал девчонке затрещину. Потому что она кинулась с кулаками на родную мать.

– Тебе, надо думать, известно, что они утверждают совсем другое.

– Они врут. Но может быть, ты им веришь?

Анн-Бритт покачала головой:

– Вопрос в том, как доказать, что они врут.

– Кто затеял вранье?

Анн-Бритт ответила быстро и решительно:

– Мамаша. Хитрая особа, по-моему. Она видит здесь возможность отвлечь внимание от своей дочери. Вдобавок, если Сони Хёкберг нет в живых, можно все свалить на нее.

– Но не окровавленный нож.

– Почему? Хоть его и нашли по указаниям Эвы, она вполне может заявить, что Лундберга ударила ножом Соня.

Да, Анн-Бритт права. Мертвые говорить не умеют. А тут еще большая цветная фотография: полицейский, ударивший девчонку и сваливший ее на пол. Снимок нечеткий. Но то, что на нем запечатлено, сомнений не вызывает.

– Прокурор требует срочного расследования.

– Кто именно?

– Викторссон.

Валландер ему не симпатизировал. Викторссон прибыл в Истад недавно, в августе, однако комиссар уже имел с ним не одну серьезную стычку.

– Получится разборка на словах – чье перевесит.

– Заметь: два слова против одного.

– При том, что Эва Перссон не любит свою мать, – сказал Валландер. – Во время допроса это было совершенно очевидно.

– Смекнула, наверно, что ей в любом случае не отвертеться. Хотя она несовершеннолетняя и в тюрьму не сядет. Вот и заключила пока мир с мамашей.

Внезапно Валландер почувствовал, что ему больше невмоготу об этом говорить. По крайней мере сейчас.

– Ты что пришла-то?

– Прослышала, что ты заболел.

– Так ведь я не при смерти. Завтра буду на работе. Расскажи-ка лучше, что дал допрос.

– Эва Перссон изменила показания.

– Но она же никак не может знать, что Сони Хёкберг нет в живых?

– То-то и странно.

Лишь мгновение спустя Валландер сообразил, что сказала Анн-Бритт. И тут его осенило. Он посмотрел на нее:

– У тебя есть какие-нибудь соображения?

– Почему человек меняет показания? После того как уже признался в преступлении, которое совершил вместе с подельником. Все детали сходятся. Рассказы обоих совпадают. Так почему же один вдруг начинает все отрицать?

– Вот именно. Почему? Но может быть, правильнее спросить: когда?

– Потому я и пришла. Когда начался допрос, Эва Перссон никак не могла знать, что Соня Хёкберг мертва. Но она полностью изменила свои показания. Теперь выходит, что все совершила Соня Хёкберг. Эва Перссон ни в чем не виновата. И грабить таксиста они не собирались. И в Рюдсгорд ехать не думали. Соня предложила навестить ее дядю, который живет в Бьерешё.

– Он существует?

– Я ему позвонила. По его словам, он не видел Соню лет пять или шесть.

Валландер задумался.

– Тогда объяснение может быть только одно, – сказал он. – Эва Перссон никогда бы не отреклась от своих показаний и не стала бы врать, если б не была уверена, что Соня уже не опровергнет ее басни.

– Я тоже не нахожу иного объяснения. И конечно же спросила, почему она раньше говорила совсем другое.

– Что же она ответила?

– Не хотела, мол, чтобы вся вина легла на Соню.

– Потому что они подруги?

– Вот-вот.

Оба понимали, что это означает. Другого объяснения нет: Эва Перссон знала, что Соня Хёкберг мертва.

– Твоя версия? – спросил Валландер.

– Есть две возможности. Сбежав из полиции, Соня могла позвонить Эве и сказать, что собирается покончить с собой.

Валландер покачал головой:

– Нет, вряд ли.

– Вот и я думаю, вряд ли. Она звонила не Эве Перссон, а кому-то еще.

– А этот кто-то позднее позвонил Эве и сказал, что Соня умерла?

– Вполне возможно.

– В таком случае выходит, Эве Перссон известно, кто убил Соню Хёкберг. Если имело место убийство.

– А что, есть варианты?

– Едва ли. Но нам придется ждать заключения судмедэкспертизы.

– Я пыталась узнать предварительные результаты. Однако работа с такими обгоревшими трупами явно занимает много времени.

– Надеюсь, им ясно, что дело срочное?

– У нас всегда все срочно. – Анн-Бритт взглянула на часы. – Ну, мне пора домой, к ребятишкам.

Надо бы что-то сказать, подумал Валландер. По собственному опыту он знал, как трудно вырваться из брачных уз.

– Как продвигается развод?

– Ты же сам через это прошел. И знаешь, от начала и до конца все это сущий ад.

Валландер проводил ее до двери.

– Выпей виски, – сказала она. – Глядишь, полегчает.

– Уже выпил, – ответил комиссар.

Ровно в семь на улице засигналил автомобиль. В кухонное окно Валландер увидел ржавый фургон Стена Видена. Сунул в пластиковый пакет бутылку виски и спустился вниз.

Они поехали на ферму. Как обычно, Валландер первым делом зашел на конюшню. Многие стойла опустели. Девушка лет семнадцати вешала на стену седло. Потом ушла, оставив их вдвоем. Валландер сел на сенной брикет. Стен Виден стоял, прислонившись к стене.

– Уезжаю, – сказал он. – Ферма выставлена на продажу.

– И кто, по-твоему, ее купит?

– Какой-нибудь дуралей, наивно полагающий, что она себя оправдает.

– Цена-то хорошая?

– Не сказать чтобы очень, но вполне приличная. Если не шиковать, можно прожить на проценты.

Валландеру хотелось узнать, какова же эта сумма. Однако спросить он не решился, вместо этого поинтересовался:

– Надумал уже, куда поедешь?

– Сперва надо продать. А там видно будет.

Валландер достал бутылку. Стен отхлебнул глоток.

– Ты не сможешь без лошадей, – сказал Валландер. – Чем думаешь заняться?

– Не знаю.

– Сопьешься.

– А может, наоборот. Может, как раз совсем брошу пить.

Они вышли из конюшни и через двор направились к жилому дому. Вечер был холодный. Валландер снова ощутил острую зависть. Его старый приятель, прокурор Пер Окесон, уже несколько лет жил в Судане и, скорей всего, никогда не вернется. А теперь вот и Стен уезжает. Навстречу чему-то неведомому, но совсем иному. Сам же он фигурировал в вечерней газете как полицейский, избивший четырнадцатилетнюю девочку.

Из Швеции теперь многие уезжают, думал он. У кого есть средства. А у кого их нет, копят деньги, чтобы присоединиться к эмигрантам.

Как же так вышло? Что, собственно, случилось?

Они расположились в неприбранной гостиной, которая по совместительству служила конторой. Стен Виден налил себе коньяку.

– Я подумывал заделаться рабочим сцены, – сказал он.

– В каком смысле?

– В прямом. Поеду в Милан, в «Ла Скала», и попробую наняться на работу, занавес раздвигать.

– Господи, да разве теперь это делают вручную?

– Ну, какие-нибудь кулисы небось до сих пор вручную двигают. Представляешь? Каждый вечер находиться за сценой. И слушать оперу. Причем совершенно бесплатно. Я вообще могу работать даром.

– Это твое окончательное решение?

– Да нет. Вариантов у меня много. Иной раз даже прикидываю, не податься ли на север, в Норланд. Зароюсь в какой-нибудь холоднющий, противный сугроб. Пока что я не решил. Знаю только одно: как только ферма будет продана, я уеду. А ты-то чем занят?

Валландер молча пожал плечами. Он чувствовал, что перебрал. Голова отяжелела.

– Самогонщиков ловишь? – В голосе Стена Видена звучала язвительность.

Валландер рассердился:

– Убийц ловлю! Тех, что до смерти забивают других людей. Молотком по голове. Слыхал, наверно, про таксиста?

– Не-ет.

– Две девчонки на днях убили таксиста, молотком и ножом. Вот их я и ловлю. А не самогонщиков.

– Как ты только справляешься, не понимаю.

– Я и сам не понимаю. Но кто-то должен. И мне, пожалуй, это удается лучше, чем многим другим.

Стен Виден с улыбкой посмотрел на него:

– Зря кипятишься. Я уверен, ты хороший полицейский. И всегда так считал. Вопрос в том, успеешь ли ты заняться в жизни чем-то еще.

– Я не из тех, кто смывается.

– На меня намекаешь?

Валландер не ответил. Между ними возникла пропасть. И он вдруг подумал, что, наверно, образовалась она не сейчас. Незаметно для них обоих. В юности они были близкими друзьями, а потом жизнь развела их в разные стороны. Встретившись много лет спустя, оба ни на миг не усомнились в давней дружбе. Но как-то не заметили, что обстоятельства стали совершенно иными. Только теперь Валландер это увидел. Вероятно, и Стен Виден тоже.

– Отчима одной из девчонок, которые убили таксиста, зовут Эрик Хёкберг, – сказал Валландер.

Стен Виден удивленно взглянул на него:

– Ты серьезно?

– Более чем. И эта девчонка, по всей видимости, тоже убита. Так что мне не до отъездов. Даже если б я и захотел. – Он сунул бутылку с виски в пакет. – Можешь вызвать такси?

– Ты что, уже домой?

– Пора.

Тень разочарования скользнула по лицу Стена Видена. Валландер разделял его чувства. Дружба кончилась. Вернее, они оба наконец обнаружили, что дружба давным-давно умерла.

– Я тебя отвезу.

– Нет, – отрезал Валландер. – Ты пил.

Стен Виден молча пошел к телефону, заказал такси.

– Машина будет через десять минут.

Они вышли во двор. Осенний вечер, ясный, безветренный.

– Во что мы верили? – неожиданно спросил Стен Виден. – В юности?

– Не помню. Я редко оглядываюсь назад. С меня хватает происходящего сейчас. И тревоги за будущее.

Подъехало такси.

– Напиши, – сказал Валландер. – Расскажи, как все сложится.

– Обязательно.

Валландер сел на заднее сиденье.

По темному шоссе машина покатила в Истад.

Едва он переступил порог своей квартиры, как зазвонил телефон. Анн-Бритт:

– Ты дома? Я уже который раз звоню. Почему ты никогда не включаешь мобильник?

– А что стряслось?

– Я попробовала еще раз связаться с судмедэкспертизой в Лунде. Поговорила с прозектором. Он ничего не обещал. Но сказал, что у Сони Хёкберг проломлен затылок.

– То есть она была мертва, когда попала под напряжение?

– Может быть, и жива. Но без сознания.

– Она не могла сама нанести себе эту рану?

– Прозектор совершенно уверен, что нет.

– Значит, теперь нам известно: ее убили, – сказал Валландер.

– Разве мы этого не знали?

– Нет, только подозревали. А вот теперь узнали.

В трубке послышался детский плач. Анн-Бритт поспешила закончить разговор. Они условились встретиться завтра в управлении, в восемь утра.

Валландер сел за кухонный стол. Размышляя о Стене Видене. О Соне Хёкберг. И прежде всего об Эве Перссон.

Она наверняка знает, думал он. Наверняка знает, кто убил Соню Хёкберг.

Утром в четверг Валландер проснулся сразу после пяти, рывком, как подброшенный. Открыв в потемках глаза, он в ту же секунду понял, что именно его разбудило. Забытое обещание, которое он дал Анн-Бритт. Сегодня вечером ему предстоит выступить в Истаде перед женским литературным кружком с рассказом о работе полицейского.

Он неподвижно лежал в темноте. Начисто забыл. Ничего не подготовил. Даже тезисы не набросал.

Внутри зашевелилась тревога. Дамы, перед которыми придется, держать речь, конечно же видели фотографию Эвы Перссон. А Анн-Бритт наверняка заранее предупредила, что вместо нее придет именно он.

Я не справлюсь, думал он. Они увидят во мне всего лишь жестокого истязателя, а не меня настоящего, каков бы я ни был.

Лежа в постели, он пытался отыскать выход. Единственный, у кого, пожалуй, нашлось бы время, – это Ханссон. Но Ханссон не годится, и Анн-Бритт объяснила почему. Ханссон умел рассказывать только о лошадях. Обо всем прочем он лопотал совершенно невразумительно, и лишь те, кто хорошо его знал, понимали, что он, собственно, хотел сообщить.

В половине шестого Валландер встал. Увильнуть не удастся. Он сел за кухонный стол, придвинул к себе блокнот. Написал сверху: Доклад. Спросив себя, что бы Рюдберг, будь он жив, рассказал группе женщин о своей профессии. Хотя подозревал, что Рюдберг никогда бы не поддался на уговоры и не стал бы выступать на такого рода встречах.

В шесть на странице по-прежнему красовался только заголовок. Он уже совсем отчаялся, когда вдруг сообразил, что может сделать. Рассказать о том, чем они занимаются сейчас. О расследовании убийства шофера. Или даже начать с похорон Стефана Фредмана? Несколько дней из жизни полицейского? Все как есть, без прикрас. Он записал парочку тезисов. Инцидент с фотографом опять же не стоит обходить молчанием. Вероятно, они воспримут его выступление как защитительную речь. И в общем, не ошибутся. Но ведь расскажет-то он чистую правду.

В четверть седьмого комиссар отложил ручку. Мандраж не уменьшился, однако ощущение полной беспомощности ушло. Одеваясь, он проверил, найдется ли в шкафу чистая рубашка на вечер. К счастью, одна нашлась, в самой глубине шкафа. Все остальные горой валялись на полу. Н-да, со стиркой он изрядно замешкался.

Около семи Валландер позвонил в автосервис, спросил насчет машины. Ответ поверг его в уныние. Судя по всему, придется полностью разбирать движок. Мастер обещал в течение дня представить смету расходов. Термометр за окном показывал семь градусов тепла. Ветер слабый, пасмурно, но дождя нет. Валландер проводил взглядом старика, который медленно ковылял по улице, остановился возле урны, одной рукой покопался в мусоре, но ничего не нашел. Комиссару вспомнился вчерашний вечер. Зависти он уже не испытывал. Она уступила место смутной печали. Вот и Стен Виден исчезнет из его жизни. И много ли останется таких, что способны связать его с прежней жизнью? Скоро никого не будет.

Взять, к примеру, Мону, мать Линды. Она тоже ушла. В тот раз, когда она объявила, что намерена с ним расстаться, он был попросту оглушен. Хотя в глубине души догадывался, что все идет к этому. Несколько лет назад Мона снова вышла замуж. А до того Валландер неоднократно уговаривал ее вернуться. Начать все сначала. Сейчас, задним числом, он сам себя не понимал. Он же не хотел начинать сначала. Просто не мог справиться с одиночеством. А снова жить вместе с Моной никак бы не смог. Разрыв был неизбежен, только вот произошел слишком поздно. Новый ее муж – консультант в области страхования и любитель гольфа. Валландер никогда его не видел, правда, раз-другой слышал по телефону его голос. Линда относилась к нему без особых восторгов. Однако Мона, похоже, была вполне довольна. Они имели дом где-то в Испании, и у мужа явно водились деньги, чем Валландер никогда похвастать не мог.

Отмахнувшись от этих мыслей, он вышел из квартиры. По дороге в управление снова размышлял о том, что скажет сегодня вечером дамскому кружку. Рядом притормозил патрульный автомобиль: не надо ли его подвезти? Он поблагодарил, но отказался. Лучше пройтись пешком.

Возле проходной стоял какой-то мужчина. Когда комиссар подошел, он повернулся к нему лицом. И лицо вроде знакомое, но откуда?

– Курт Валландер, не уделите мне минутку? – сказал мужчина.

– Смотря в чем дело. Вы кто?

– Харальд Тёрнгрен.

Валландер покачал головой.

– Это я сделал тот снимок.

Валландер вспомнил, где видел его: на недавней пресс-конференции.

– Так это вы шныряли по коридору?

Харальду Тёрнгрену было лет тридцать. Продолговатое лицо, короткая стрижка. Он улыбнулся:

Поиск по сайту: