Годы, прожитые в Сиэтле

После восемнадцатидневного путешествия по Тихому океану корабль причалил к Сан-Франциско, вернув Брюса Ли в город его рождения. Несколько месяцев Брюс слонялся по китайскому кварталу Сан-Франциско, обучая танцам желающих, но его пребывание оказалось недолгим из-за проблем то ли с каким-то человеком, то ли с группой людей из китайского сообщества. По этому вопросу известно немного, только о факте самой проблемы.

Известно, что в это время мать Брюса позвонила другу семьи, которая жила в Сиэтле, очень влиятельной китаянке по имени Руби Чоу, и что Брюс быстро покинул территорию Залива. Пинга Чоу, приятеля и близкого друга отца Брюса, а по совместительству актера кантонской оперы, Руби выходила в Нью-Йорке, когда с началом Второй Мировой Войны труппа осталась в Штатах без средств к существованию. Годы спустя, после того, как вышла замуж за Пинга, Руби избрали на должность домоуправляющей в Сиэтле.

Брюс Ли встретил в лице Руби Чоу сложного по характеру человека. Она владела трехъярусным зданием, служившим и домом и местом работы многим молодым китайским иммигрантам, которые стремились начать новую жизнь в Америке. На цокольном этаже располагался первый китайский ресторан, открытый за пределами китайского квартала Сиэтла, а два верхних этажа использовались как жилые помещения.

По приезду из Сан-Франциско Брюс въехал в крошечную спальню на третьем этаже дома Руби Чоу. Днем он ходил в среднюю техническую школу Эдисона, а вечером работал в ресторане помощником официанта. Вскоре он устроился на вторую работу, по утрам набивая газеты «Сиэтл Таймс» рекламными вкладышами.

В это время Брюс знакомится с человеком, который стал его первым учеником и помощником инструктора в Соединенных Штатах, понимающим и эрудированным человеком по имени Джесси Гловер. В своей книге «Брюс Ли» Гловер вспоминал, как провел первые шесть месяцев, работая с Брюсом над проблемами с адаптацией, которые испытывал его друг и учитель.

По словам Гловера, хотя в Гонконге Брюс получал удовольствие от своего важного уличного статуса, в Америке на него смотрели отчасти как на ботаника с его странными замашками и толстыми очками в роговой оправе. Вдобавок у Брюса была большая проблема с выражением своих мыслей, как и с произносимыми словами, как в английском, так и в китайском, и невероятный комплекс из-за небольшого роста. И наконец, самая испытывающая проблема Брюса заключалась в том, что он испытывал большие трудности с адаптацией к психологии уличного выживания в Америке, принципы которой значительно отличались от тех, к которым он привык в Гонконге.

Что касается тогдашнего представления Брюса о самом себе, важно понимать, что в Гонконге в 1950-х специалисты кунг-фу считались немногим лучше хулиганов. Вероятно по этой причине Брюс приехал в эту страну с двадцатью парами туфель с кубинскими каблуками и таким же количеством костюмов, и хотел спортивную машину для завершения своего образа.

Бесспорно, что в жизни Брюс сделал очень большую ставку на деньги. Когда он впервые приехал в Сиэтл, хоть он искренне верил, что сможет зарабатывать 30 000 в год, штампуя фильмы о кунг-фу в Гонконге, и часто говорил о желании однажды стать величайшим специалистом кунг-фу в мире, чего он на самом деле хотел, так это стать богатой голливудской кинозвездой.

Неудивительно, что проницательность Гловера легко определила психологический профиль этого молодого китайского юноши, который провел последние восемнадцать лет в оккупированном иностранцами и наводненном беженцами Гонконге. Свойственными для многих были страх и неопределенность, возникающий из расовой враждебности гнев, недостаток самолюбия у охваченных паникой людей, и крайняя необходимость контролировать каждый аспект своей окружающей обстановки.

Когда Брюс впервые приехал в Соединенные Штаты, он почувствовал, что в своем владении искусством вин-чунь он не вышел за рамки умений продвинутого новичка. Поэтому в начале 1960-х он видел в себе неизвестного китайского специалиста по кунг-фу в Америке, натравленного на хорошо развитые японское и корейское сообщества боевых искусств. Если мы добавим к этому скрытые национальные конфликты, существовавшие в то время, и тот факт, что Брюс еще не достиг двадцатилетнего возраста, тогда без труда будет понятно, как его могли тревожить эти опасения. Как ни странно, что касается боевых искусств, это вероятно был единственный раз в жизни Брюса, когда он выражал какую-либо степень покорности.

Вскоре после приезда Брюса в Сиэтл, он начал тренироваться с человеком по имени Фук Янг, инструктором китайского молодежного клуба. В обмен на уроки вин-чунь Янг обучил Брюса форме под названием Джит Кюн и множеству стилей, включая Пак-Куа и Богомола. В дополнение к этим тренировкам с Янгом, Брюс также начал обучаться дзюдо у чемпиона Штатов Шудзо Като и изучать кунг-фу в школе Чой Ли Фут с Ричардом Лунгом.

Живя в Сиэтле, Брюс проводил много времени, штудируя книжные магазины китайского квартала Сиэтла и путешествуя в Канаду в поисках текстов по боевым искусствам. За год он собрал внушительную библиотеку по обширному ряду восточных боевых искусств. Однако следом за изнурительным обучением Брюс пришел к выводу, что настоящих мастеров не существует, и счел это личным оскорблением. Многие личности, близкие к Брюсу в течение его жизни, считали, что его одержимый поиск к тому, чего он добился как настоящий мастер боевых искусств, подогревали его неудовлетворенные отношения с отцом.

В это время в начале 1960-х Брюс начал то, что станет пожизненным поиском своей собственной системы боевого искусства. Не останавливаясь ни перед чем он расширил свое обучение в области реслинга, бокса, сават, карате и фехтования, если называть наиболее важные.

В своей книге «Безграничная Мощь» Энтони Роббинс утверждает: “Первые лица этого мира нередко являются профессиональными модельщиками – это люди, которые достигли совершенства в искусстве, изучив все, что можно, следуя больше опыту других людей, чем своему собственному”. И далее: “Чтобы смоделировать совершенство, вы должны стать детективом, экспертом, тем, кто задает множество вопросов и отслеживает все ниточки, ведущие к совершенству”. Одно из величайших достоинств Брюса заключалось в том, что он полностью уяснил этот принцип в своей жизни.

Брюс всегда утверждал, что ненавидит китайский ресторанчик Руби Чоу, потому что считал, что она эксплуатирует дешевую китайскую рабочую силу, хотя на самом деле все было гораздо проще – он считал, что он выше мытья посуды за минимальную заработную плату. По мнению Брюса он был детской кинозвездой и очень популярным бандитом в Гонконге. Хотя бы потому что он считал, что из-за близости Руби к его матери, она должна была относиться к нему как к желанному гостю, когда он стремился получить образование и преследовал другие интересы. Спустя некоторое время Брюс возненавидел один вид Руби и ее ресторана, и за последние тридцать лет единственный комментарий Руби в отношении Брюса был неизменным, независимо от того, кто ее спрашивал: “Меня всегда учили, что если не можешь сказать о ком-то что-то хорошее, не говори ничего”.

С конца 1950-х Брюс начал обучать кунг-фу небольшую группу учеников. В то время его немногочисленные последователи не платили достаточно для финансового поддержания платной школы, поэтому они встречались в неформальной обстановке в местных общественных парках и местах отдыха.

Что касается учебы, то в средней технической школе Эдисона Брюс сохранил средний балл успеваемости 2.6, и в конце концов поступил в университет Вашингтона после получения диплома средней школы в двадцатилетнем возрасте. Вскоре после поступления в университет, он по уши втрескался в симпатичную японку по имени Эми Саньбо.

Невысокая ростом и при этом невероятно красивая, Эми вспоминала о своем болезненном раннем детстве, когда в начале Второй Мировой Войны она и ее семья были интернированы правительством Соединенных Штатов.

“В моей памяти все еще ярки воспоминания о лагере Тьюл Лейк, и это было далеко не самое приятное место. До десяти лет меня не переставали мучать кошмары, сны, как посреди ночи проезжали танки, а солдаты наводили на меня оружие, когда мне было три годика. Помню, как на моих глазах умирали люди. Вот у меня перед глазами лежит мертвый человек, а рядом жена прижимает полотенце к его горлу, где алеет нанесенная ему от уха до уха рана”. В глазах Эми эта картина сменяется портретом отца, висевшим рядом с книжным шкафом из красного дерева. “По вечерам отец включал шестую симфонию Бетховена, пастораль. И хотя семье было разрешено взять всего два чемодана в лагерь для интернированных, он набил их пластинками и классикой Гарварда. Так что я засыпала под шестую симфонию Бетховена, пока отец читал мне Торо”.

После окончания войны Эми и ее семья какое-то время жили на острове Вашон, а затем переехали в Белвью. Это места, где отец Эми был смотрителем. После смерти отца Эми и ее сестру мать забрала в Сиэтл. “Думаю, можно сказать, что мы жили там, что сейчас называют гетто. Вечерами становилось очень оживленно, постоянно слышались сирены полицейских машин, крики проституток, работавших на улице”.

Эми вспоминает, как впервые увидела Брюса Ли. “Я сидела в ХАБе (студенческое общежитие) и про себя отмечала, что этот азиат пододвигается все ближе и ближе к тому месту, где мы сидели. Так или иначе, мне нужно было идти на занятия, и я начала проходить мимо него, как он вдруг подскочил и схватил мою руку, большим пальцем руки сжав ее с такой силой, что я подумала, что умру, у меня подкосились колени, я уронила книги на пол и закричала: “Отойди от меня, пока я не разозлилась!” Он сделал это, и я спросила его, зачем он так меня схватил, а он ответил, что демонстрировал что-то своему другу. Я понятия не имела, о чем он говорит. Мне просто было больно. И боль не прекращалась целую неделю, я имею в виду, у меня остался синяк на руке. Я подумала про себя: “Ну и законченный придурок!”, повернулась и пошла прочь.

“В следующие две недели Брюс продолжал появляться из ниоткуда” – продолжает Эми. “И он спрашивал: ‘Как себя чувствуешь? С тобой все в порядке? Меня зовут Брюс Ли'. Он был таким настойчивым. Он находил любой предлог, чтобы поговорить со мной”.

В течение жизни вероятно самым большим недостатком в характере Брюса было то, что он считал совершенно невозможным извиняться перед кем-либо. Тем не менее, он часто находил другие способы загладить свою вину, как это было и с ранним нападением на Эми.

“Я повредила лодыжку во время тренировки по танцам, и в результате мне пришлось ходить на костылях целую неделю” – улыбнулась Эми, покачав головой, будто не веря своим словам. “И для того чтобы попасть утром в школу, мне нужно было пройти через автостоянку, а затем пересечь 23-ю авеню, а потом подняться по невероятному лестничному маршу из 367 бетонных ступенек к северу от футбольного стадиона. Это было настоящее путешествие. А потом как-то утром появился Брюс, взял меня на руки и понес, вместе с книгами, костылями и тяжелым пальто до самого конца этих ступенек! Это было не только подвигом, но и шикарным жестом. И он делал это каждый день всю неделю, пока я ходила на костылях. И он делал это не только на лестнице. После школы он носил меня на руках на третий этаж моей комнаты и всюду, где на его взгляд у меня могли быть трудности. Думаю, это более чем загладило его вину от того, что он оставил синяк на моей руке”.

“Больше всего мне нравилось в Брюсе то, что он никогда не извинялся за то, что был азиатом” – вспоминает Эми. “В то время большинство моих восточных приятелей извинялись. Я имею в виду они занимали второстепенное положение по отношению ко всем белым, что приводило меня в ярость. Брюс был настолько самоуверенным, что это было так здорово. Он был азиатом. У него было восточное лицо, похожее на мое, и он не извинялся за это, и мне это очень нравилось”.

Эми вспомнила о том времени, как Брюс, человек, которого редко кто-то пугал, пересекся со всемирно известным Теодором Ретке. “Итак, вот стоит великий Теодор Ретке, обладатель премии Пулитцера, а мы с Брюсом вдвоем занимаемся в классе Ретке в университете. Тут вам нужно знать, что Теодор Ретке был единственным преподавателем на отделении английского языка, у которого был свой кабинет. И вот входит Ретке – человек настолько огромный, что он часто описывал себя в образе медведя в своих поэмах – и говорит: 'Я Ретке, поэт! Вы в моем кабинете!’ Я была в полном шоке и подумала: 'Ретке, Боже мой!’ И мне хватило ума отступить: ‘Ладно, я склонюсь в почтении. Буду молчать'. Но Брюс и не подумал отступить. Он встал, подошел прямо к Ретке, и, указав на себя рукой, сказал: ‘Я Брюс Сифу Ли', с ударением на Сифу, ‘мастер кунг-фу’. Боже мой, я уже была готова пролезть под дверью, и надеялась, что Ретке не заметил меня. Кажется, я стояла в изумлении какое-то время, а затем следующее, что я помню, это как я поднимаю глаза и вижу, что Брюс стоит у доски с кусочком мела, читая лекцию Ретке, сидящему в первом ряду! И Брюс объясняет поэту, обладателю премии Пулитцера, основы кунг-фу и рисует китайских героев на всей доске Ретке. Вот так следующие полчаса я стояла, абсолютно завороженная тем, как Брюс очаровывает, если не сказать гипнотизирует, Теодора Ретке и думала: ‘Боже мой, это совершенно и абсолютно невероятно!’ Это было в 1961-ом, на первом курсе обучения Брюса в университете. Они больше не виделись, и к сожалению великий поэт умер два года спустя. А почти ровно через десять лет не стало и Брюса”.

Эми была талантливым и широко признанным хореографом танцев в течение тридцати лет. Она вспоминает о своих первых впечатлениях о Брюсе.

“В то время Брюс наблюдал за тем, как двигались черные, потому что они были такими классными танцорами, а Брюс был признанным чемпионом по ча-ча-ча в Гонконге. Поэтому он наблюдал за черными. И я видела, как он смотрит, как они ходят по улице. Думаю, поначалу он их просто пародировал, а вскоре обнаружил свое уникальное самовыражение. Но вне зависимости от конечного результата, помню, думала, что в этом человеке что-то есть. Он необычный, и я видела это в его движении”.

Ранее Эми использовала понятие кинетического гения для описания уникального таланта Брюса. “Кинетический гений, именно таким был Брюс” – сказала она живо. “Я имею в виду, он мог просто посмотреть на движение и ассимилировать его, впитать, стать этим движением. Я была танцором всю свою жизнь, и всегда тесно работала с движением. И я тут же поняла, что Брюс двигался так, как ни один другой азиат не двигался”.

“Меня ужасно привлекают талантливые люди, и я видела, что Брюс был невероятно талантлив, хотя из его рта часто звучали ужасные вещи, которые были просто невыносимы. Но дело в том, что нас обоих увлекало движение. Это было то, что нам обоим физически нравилось делать. Как танцор, когда я выступаю, это почти состояние оргазма. В какой-то мере это очень сексуально, и я понимала, что Брюс отчасти был таким же. И потом, иногда после его или моей тренировки было просто приятно побыть с кем-то, кто разделял эту сильную любовь и понимание движения”.

Эми погрузилась в мысли на продолжительное, задумчивое мгновение, стараясь подобрать слова. “С самого начала Брюс был открыт и честен о своей проблеме в сексуальном плане. Мы поговорили об этом, и я сказала: ‘О, я понимаю. Это не проблема’. Но в голове у меня вертелась мысль: ‘У него есть проблема’. Но хорошо, что мы обсудили ее открыто, и думаю он почувствовал себя комфортнее, что я хочу работать с ним над этим, но с течением времени это стало большей проблемой, чем кто-то из нас предполагал вначале”.

Хотя Эми не понимала причины несерьезного отношения Брюса к сексу, что часто казалось ей симптомом мужской импотенции, она неизбежно натыкалась на его неисправленный детский крипторхизм, о чем в силу своей прямолинейной сущности Брюс часто говорил многим незадолго до их знакомства.

Лонни, близкая подруга Эми, знавшая Брюса по университету Вашингтона, уточняет: “Конечно, очаровательным в Брюсе было то, что он говорил тебе обо всех вещах, о которых остальным было неловко говорить. У него была детская открытость, временами по-настоящему прекрасная. Само собой, годы спустя, когда он вернулся в Гонконг, все изменилось”.

“Было такое чувство, что он не может перестать быть таким честным по любому вопросу” – вспоминает Эми. “Временами он видел меня и улыбался своей глупой ухмылкой, и был непостоянным, и это мне казалось очаровательным. А потом он настолько увлекался чем-то, что даже смеялся от радости. Я заметила, что он носит эту классную рубашку, и сказала ему: ‘Тебе очень идет эта рубашка, Брюс’, а он хихикал и спрашивал: ‘Думаешь? Правда?’ И однажды утром он увидел Лонни и сказал: ‘Думаю, Эми любит меня на 80%’. А потом на следующий день он сказал: ‘Думаю, на шестьдесят процентов Роджера, и, может, на сорок меня’. Он каждый день говорил процентами, и это было довольно забавно”.

Бесспорно это были лучшие годы в жизни Брюса. Лишь в них можно найти теплые воспоминания о том, как он обучал кунг-фу маленьких китайцев в китайской баптистской церкви; проводил вечера в крошечной комнате без окон, готовя свое любимое мясо под устричным соусом и лапшу; долгие прогулки у озера. Это была единственная простая жизнь, которую знал Брюс, вероятно потому что это были годы без препаратов, еще до того, как деньги и слава позволили эго проявить себя. Возможно это было потому, что впервые в свои взрослые годы он не жил жизнью члена уличной банды в Гонконге.

Примерно в то же время Брюс начал практически ежедневно предлагать Эми выйти за него замуж. Узнав о ее любви к литературе, он начал писать ей стихи о любви и цитировать романтическую поэзию китайских классиков. Отдав Эми кольцо, которое когда-то принадлежало его прабабушке, Брюс организовал приезд своей тети Евы Тсо, которую он часто называл своей матерью, в Штаты специально для встречи с будущей невестой.

“Все это было для меня ужасно неловко, потому что Брюс никогда не говорил, что эта женщина приедет на встречу со мной” – вспоминает Эми. “И, видите ли, по азиатскому обычаю, получение благословения от близкого родственника, это всего один шаг от официальной церемонии. Все это обеспокоило меня, потому что у меня было много дел в жизни. Я хотела большего, чем домоводство и дети, и думала, что Брюс понимал это. Но он продолжал давить”.

Из-за своего детского интернирования, Эми всегда проявляла симпатию к тем, кто был менее удачлив, чем она, и этот момент Брюсу следовало учесть, когда он делал ей предложение, чтобы они с Эми поселились в Гонконге. “Я смотрела документальные фильмы о Гонконге, и то, что я в них увидела, было ужасно. Знаете, беженцы на лодках, город выглядел перенаселенным” – говорит Эми. “Он выглядел заброшенным, словно бедность захлестнула его. И я сказала Брюсу, что не знаю, смогу ли это вынести. Это бы просто причиняло мне боль. И он ответил, что нам не нужно там жить, что мне не придется видеть эту часть жизни. Я хочу сказать, это ведь происходит у тебя на глазах. Он ответил, нет, мы будем жить в особняке на Пике Виктории и смотреть сверху на город, как в фильме «Мир Сюзи Вон». Я ответила: ‘Нет, я не смогу так жить. Я не могу игнорировать людей на лодках. Они живут в нищете, Брюс. И я не могу чувствовать себя комфортно, живя на каком-то холме со слугами. Я не смогу с этим справиться’”.

Трудно понять, почему Брюс считал обязательным предлагать Эми роскошный образ жизни, который он бесспорно не мог себе позволить. В каком-то смысле многие считали, что он живет жизнью Великого Гэтсби.

“Видите ли, Эми отчасти человек из гетто” – отмечает Лонни. “И когда вы говорите о Брюсе, живущем в условиях перенаселения на Натан-роуд над рядом магазинов, между ними есть некое сходство, потому что Эми жила в гетто с тех пор, как ее мать овдовела и стала работать прислугой. И возможно поэтому это было знакомо Брюсу, а мы не понимали этого, и само собой, все время, когда он намекал на благосостояние своей семьи в Гонконге, он жил в крошечной комнате на третьем этаже у Руби Чоу”.

“Это было больше, чем четкие различия в нашей социальной осведомленности” – вспоминает Эми. “Помню, как-то незадолго до разрыва отношений Брюс спросил меня, что он может сделать, чтобы покорить меня, и я надолго задумалась, и ответила довольно искренне: ‘соответствовать моим оценкам’. Думаю, что в конце концов поставило точку в наших отношениях, так это что Брюс не был так же глубоко образован, как я, и что он был сосредоточен только на физической стороне жизни”.

Существовала гораздо большая проблема в том, что Брюс хотел, чтобы Эми следовала восточной традиции и доживала свой век как его нежный цветок лотоса. Эта тема вогнала Эми в краску. “Я не собиралась подчиняться Брюсу, несмотря на его требования. Это была постоянная борьба. Если женщина не была достаточно независима, чтобы постоянно выражать свое мнение, он угнетал ее еще сильнее. Такой у него был темперамент. Между тем я считала, что у меня была власть над ним, потому что я не позволяла ему ничего подобного. Если только он не стал бы избивать меня до полусмерти, тогда я бы застрелила его. Он был тем человеком, кто считал, что женщины созданы для того, чтобы их использовали, и постоянно цитировал строчку из «Король и я» о пчеле, порхающей с цветка на цветок и с лепестка на лепесток, и поэтому он был настоящим классическим самцом, именно таким. И это обычно оскорбляло меня, и я даже написала ему в ответ стихи, не четверостишием, как он обычно писал в китайских стихах. Я написала ему длинную поэму о том, что думаю о нем, и подумала, если он поймет, о чем речь, тем лучше для него, но потом я поняла, что он не смог. Нет, я не пыталась изъясняться витиевато, я говорила открыто”.

Эми чувствовала, что в мужском шовинизме Брюса было нечто большее, чем дальневосточное воспитание. “Брюс держал в себе много боли и значительную долю гнева как результат эмоциональных шрамов, полученных в детстве. Я считала, что причиной тому были отсутствие интереса со стороны отца и его больший интерес к сыну Питеру, чем к Брюсу. Но он никогда не говорил о своем отце. Он упоминал мать, но не говорил об отце. И когда кто-то спрашивал его о брате Питере, Брюс всячески избегал этой темы”.

Разрыв отношений не прошел гладко, и в конце концов Эми уехала в Нью-Йорк, где взяла летнюю подработку в подготовке ко всемирной ярмарке в Нью-Йорке 1964-го, дав указание матери и друзьям не говорить Брюсу о своем местонахождении. “Я просто чувствовала, что между нами все кончено, и знала, что Брюс был крайне одержимым человеком. Эта его особенность проявлялась и во время наших отношений. Он был не тем человеком, кто бы признал, что его отвергли. И он был достаточно настойчивым, и даже инфантильным, чтобы преследовать меня любой ценой. И я не знала, смогу ли с этим справиться”.

Брюс вернулся в Гонконг в некотором замешательстве, видя, как тает на глазах его роман с Эми Саньбо. В тот момент Гонконг не так давно пережил очередной массовый наплыв беженцев из коммунистического Китая. Начался рост бараков, семьи строили укрытия на крышах зданий и люди спали в парках и на улице. Засуха того лета только ухудшила ситуацию. Воду давали только на пару часов раз в четыре дня. Тем не менее, Брюсу удалось получить удовольствие в свое короткое пребывание. Он отправился плавать на песчаные пляжи, сходил в кино, посетил парк аттракционов, питался в ресторанах или просто наслаждался атмосферой и энергией оживленных улиц. Будучи там, Брюс продолжил серьезные тренировки с Ип Маном и имел недолгую связь с подружкой детства – Пак Янь.

С окончанием лета Брюс вернулся в Сиэтл, где продолжил повседневную жизнь в университете и на вечерней работе у Руби Чоу. Хотя он не прекратил одержимые поиски Эми, ее было невозможно найти. Во всех сферах по-видимому ничего не получалось. В университете не было будущего, что было более чем очевидно, когда в осенний семестр он провалил, среди прочих занятий, вступительный курс современного китайского языка.

Сочувствующий положению дел Брюса, Таки Кимура, один из первых учеников Брюса в Сиэтле, устроил так, чтобы ученики Брюса платили достаточную ежемесячную сумму, чтобы Брюс смог уйти с работы помощника официанта и переехать в собственную комнату. По крайней мере, ему больше не нужно было терпеть постоянные жалобы Руби о деревянной кукле, на которой он часто отрабатывал удары перед рестораном.

В следующие несколько месяцев Брюс увеличил свое расписание публичных демонстраций, и в результате количество их участников постепенно возросло. С увеличившимся доходом, Брюс подписал договор аренды на небольшое здание, которое вскоре станет домом института Чжун Фан Гунфу.

Незадолго до открытия института Брюс встретил девушку по имени Линда Эмери, которая только-только закончила гарфилдскую среднюю школу, где она не только блистала в учебе, но и входила в школьную спортивную команду по дайвингу и выступала в группе поддержки. Линда была белокожей блондинкой с голубыми глазами, рожденной и воспитанной в Сиэтле матерью со строгими религиозными ценностями. До этого Линда встречалась с молодым человеком, который был наполовину японцем, и ее мать пришла в ярость, узнав об этих отношениях. После этого, до поступления на первый курс в университет Вашингтона, в следующие несколько месяцев Линда начала время от времени встречаться с Брюсом тайком от матери.

Недавно учрежденный институт Чжун Фан Гунфу Брюса оказался недолговечным, в основном из-за высокой текучести учеников. В конце концов Брюс не смог платить за аренду и школу пришлось закрыть.

Понимая, что ему скоро придется закрыть школу и что у него снова нет реальных средств к существованию, Брюс начал по выходным ездить в Окленд, в основном, чтобы провести время со специалистом кунг-фу, Джеймсом Ли. Этих мужчин представили друг другу годом ранее, и они рассматривали возможность открытия совместной школы кунг-фу. В то же время, зимой 1963-го, Джеймс привез Брюса Ли в Лос-Анджелес на встречу с кэнпоистом и обладателем черного пояса Эдом Паркером, который находился на первоначальной стадии организации первого международного турнира боевых искусств, запланированного на следующее лето в Лонг-Бич.

После трех лет в университете Брюс не смог получить достаточно зачетов, чтобы продвинуться дальше уровня первогодки и бросил учебу в конце весеннего семестра 1964-го. Буквально без гроша в кармане и без работы, он продал свою машину и переехал к Джеймсу Ли в Окленд, не планируя возвращаться в Сиэтл.

2 августа 1964-го Брюс выступил на международном чемпионате по карате, прошедшем в Лонг-Бич Муниципал Аудиториум. Это был первый крупный чемпионат по карате в Соединенных Штатах, и он прошел с ошеломительным успехом. Важнее всего остального было искреннее братство, объединившее все сообщество мастеров боевых искусств, приехавших со всех концов страны, чтобы выступить и посоревноваться. Воскресным вечером состоялся грандиозный финал, представивший заключительные спарринги. Билеты на это мероприятие были раскуплены за много месяцев, и около тысячи желающих остались за дверями. Никогда ранее публика не видела состязаний по боевым искусствам такого рода. Уроженец Гавайев, Майк Стоун, после молниеносного движения, получил звание чемпиона, и ожидание и приток адреналина были просто невероятными.

В этот вечер было много демонстраций. Чжун Ри, ростом в 5 футов 55 дюймов, провел невероятное выступление с прыжками в воздухе, разбивая в воздухе сосновые доски, подвешенные на уровне семи футов. Позже, Бен Ларгуса ошеломил зрителей филиппинскими смертоносными палочками – эскрима. Такаюки Кубота продемонстрировал то, что позднее журнал «Черный Пояс» назвал шокирующими трюками, а восьмилетний Рой Кастро, сын известного обладателя черного пояса района Залива, Ральфа Кастро, провел такую демонстрацию, что зрители стоя наградили его оглушительными аплодисментами.

В разгар этого величественного зрелища Брюс Ли, относительно неизвестный мастер кунг-фу из Гонконга, вышел на арену со своим продвинутым учеником Таки Кимура. Брюс был одет в черную одежду и странные черные ботинки, а Таки напоминал существо с другой планеты благодаря своему набитому ватой бронежилету, наколенникам и чем-то похожим на маску кэтчера на лице.

Хотя первоначально именно ослепительная скорость рук и ног привлекла всеобщее внимание, именно агрессивный и остроумный характер Брюса вспоминали месяцы спустя. Заносчивый. Высокомерный. Самоуверенный. Порой откровенно наглый. Необъяснимым образом, вся личность Брюса была удивительно похожа на знаменитого и эпатажного Мухаммеда Али. И как с Али, несмотря на заносчивость Брюса, люди были вынуждены болеть за него. Было что-то в этом взрывном юноше из Гонконга. У него было то, чего те, кто занимался боевыми искусствами, стремились достичь. По-видимому у него была внутренняя уверенность без прикрас, и судя по всему он был абсолютно бесстрашен.

Как резкий контраст к тому, что неточно изображено в фильме «Дракон» производства ЭмСиЭй, Брюс не принимал участия в спаррингах, и не бросал вызов на поединок в полный контакт кому бы то ни было. Такое дикое поведение не только оскорбило бы сообщество боевых искусств, но и сам Эд Паркер никогда бы не позволил состояться такому жестокому публичному выступлению, и у Брюса Ли было слишком много занятий, чтобы заниматься такой ерундой.

Спустя две недели после появления на международных соревнованиях в Лонг-Бич Брюс вернулся в Сиэтл. В зависимости от того, версию событий какого биографа вы читаете, это неделя жизни Брюса может быть какой угодно – от тепло поднимающей настроение до крайне разочаровывающей. В любом случае, мы знаем точно, что он прибыл в Сиэтл во второй неделе августа 1964-го, и что 12 августа он и Линда Эмери появились в здании суда Кинг Каунти и подали заявление на разрешение вступить в брак, планируя пожениться тайно.

Два дня спустя мать Линды прочла о предстоящем бракосочетании дочери в колонке о количестве браков в местной газете. Разъяренная, он взбежала на третий этаж Сирс и Робак, где Линда подрабатывала летом, и потрясла газетой у нее перед носом. “Это о тебе пишут?”

Тем же вечером Брюса и Линду вызвали на семейный ковер. Это был первый раз, когда семья Линды видела Сифу Брюса Чжун Фан Ли, и они требовали объяснений. Кроме матери и отчима (отец Линды умер, когда ей было четыре годика), любимый дядя Линды, чрезвычайно набожный мужчина, начал приводить цитаты из Библии. Это не христианский поступок, кровосмешение рас. Они ответят за свои грехи в аду.

Брюс прервал их: “Я хочу жениться на вашей дочери. Кстати говоря, я китаец”.

Возможно они ошибочно приняли его за японца и повергли его в антияпонскую поствоенную расистскую истерию. Это было не так. Все азиаты были под запретом. Белые, особенно те, кто носил фамилию Эмери, женились на белых.

Они спорили до глубокой ночи и в течение следующего дня. Насколько семья Линды была убеждена, Линде едва исполнилось девятнадцать, и она была слишком молода. Почему они не могут подождать еще год?

Кроме того, Линда не умела готовить и убирать. Беспокоило остальных и то, что судя по всему, у Брюса не было реальных средств к существованию, что было правдой. Не считая расовых и бесцеремонных элементов этой встречи, что подробно обсуждалось все эти годы, главным вопросом, с которым столкнулась семья Эмери, было то, что Линда находилась почти на четвертом месяце беременности, и разумеется, в то время если твоя девушка беременела, ты женился на ней, просто и ясно.

Не знавшая о ее беременности Эми Саньбо вспоминала, как у нее было ощущение, что что-то ужасно неправильно, когда она вернулась в Сиэтл на короткую встречу с семьей. “Я сочувствовала Линде. Помню, как видела их в октябре, гуляющими по китайскому кварталу. Было холодно, и она была одета в большое пальто. Знаете, есть путь, который вы проходите вместе, когда влюблены, и если вы пара, вы ощущаете воодушевление, а у нее этого не было. Она выглядела так, словно едва сдерживала себя, потому что была ужасно несчастна. И мне стало ее жаль, потому что я уже решила для себя, что знаю, какой будет повседневная жизнь с Брюсом, и потому что ей вскоре пришлось бы столкнуться с этим, я очень сочувствовала ей. Помню, как очень расстроилась за нее, когда умер Брюс и начали всплывать сообщения, что у него были любовницы и подобные вещи. И вновь я ощутила почти сочувствие и сострадание к Линде. Из-за того образа жизни, которым ей пришлось жить с Брюсом, я уверена, она была несчастна”.

Не прошло и суток, как Линда и Брюс поженились на церковной службе, поспешно организованной матерью Линды. Кроме матери и бабушки Линды, остальная часть клана Эмери бойкотировали службу, и все закончилось тем, что новоиспеченная свекровь Брюса ворчала, что ее новоиспеченный зять “мог бы по крайней мере принести цветы”. В скором времени Линда переехала в Окленд, где они с Брюсом заняли спальню в доме Джеймса Ли.

Даже после свадьбы Брюс продолжил искать Эми Саньбо и звонить ее друзьям и семье с вопросом: “Где Эми? Мне нужно поговорить с ней”. Наконец, когда Эми вышла замуж осенью 1964-го, звонки прекратились.

Откуда такая настойчивость? К чему это чувство полного безрассудства, неустанное преследование Эми? “Самое важное из того, что Брюс говорил мне” – Эми сделала паузу, чтобы погрузиться в свои мысли, “и скорее всего впервые он был по-настоящему честен, когда посмотрел мне прямо в глаза и сказал: ‘Знаешь, ты очень взрослая, ты не такая, как другие’. Думаю, что Брюс чувствовал себя в безопасности рядом со мной, потому что я контролировала его. Была в Брюсе странность заваривать кашу или пользоваться ситуацией так, что у других не оставалось выбора кроме как ответить тем же, выражая свой гнев. Странным образом Брюс, казалось, получал от этого удовольствие, хотя в иных случаях это пугало его. Вспоминая об этом, я думаю, очень рано Брюс увидел, как становится непредсказуемым и чувствовал во мне почти родственную мудрость”.

Оскароносный сценарист Стерлинг Силлифэнт, сам обладатель черного пояса, пару десятков лет грустно вспоминал: “Боевые искусства никогда не делали для Брюса то, что они сделали для меня и многих других. Брюс никогда не получал никакого умиротворения от боевых искусств. То, что должно было защитить его, не делало этого. Он навлек на себя множество трудностей, которые вышли ему боком. В жизни хватает проблем. Большинство из нас уходят от них… Временами Брюс казалось встречал их с распростертыми объятьями”.

Глава 3

Поиск по сайту: