Основные ступени формирования речи

Ввиду того что процесс становления человека, длив­шийся около миллиона лет, не представлен памятниками письменности, нет возможности сколько-нибудь достовер­но и точно судить о том, как именно общались между со­бой первобытные люди. Можно говорить только об общей линии или тенденции развития средств звуковой сигнали­зации. Весьма обобщенно, без детализации можно было бы наметить две основные ступени в становлении речи— период, когда еще не существовало членораздельной речи в собственном смысле слова, и период ее появления.

Известно, что членораздельная речь со всеми свойствен­ными ей особенностями, как структурными, так и функ­циональными,— это чрезвычайно сложное явление. Она возникла, разумеется, не сразу, как не сразу возник и сам человек с его подлинно человеческим мышлением. Она явилась результатом длительного развития трудовой дея­тельности первобытного человека, его мышления, все усложняющихся социальных связей, мозга и перифериче­ского речевого аппарата. Вполне логично предположить поэтому, что до возникновения членораздельной речи предки человека общались между собой такой речью, ко­торая не обладала основными признаками членораздель­ности. Косвенным подтверждением этого положения яв­ляется формирование речи у детей, которое начинается с мало дифференцированных звуков и движется по пути все большей их дифференциации. Серьезным доводом в пользу того, что древнейшие предки человека не облада­ли членораздельной речью, являются данные палеоантро­пологии. Строение коры головного мозга и перифериче­ских органов речи древнейших людей — питекантропов и синантропов — не было приспособлено для продуцирова-ния членораздельных звуков. Звуковая речь была доступ­на этим людям лишь в самых начальных ее формах, не связанных с тонкой работой.органов артикуляции '.

1 «Изучение эндокранных муляжей,— пишет В. В. Бунак,— позво­ляет установить, что древнейшие гоминиды — питекантроп и синан-

Нечленораздельная речь. Нечленораздельная речь — это гакое средство взаимного общения первобытных людей на ранней стадии их развития, для которого, по-ви­димому, было характерным отсутствие системы четко диф­ференцированных, противопоставляемых друг другу звуко­вых единиц языка. В нечленораздельной речи противопо­лагались друг другу не отдельные звуки, выделенные из смысловых единиц в качестве фонем, а целостные комп­лексы звуков, обладающих относительно самостоятель­ным смыслом. Давая примерную характеристику нечле­нораздельной речи с ее фонетической стороны, известный русский языковед Л. В. Щерба писал: «Совершенно есте­ственно думать, что на заре человеческой речи несколько внеязыковых звуковых жестов человека, начинавших упо­требляться с речевыми намерениями, были сложными артикуляциями (комплексами артикуляций — одновре­менных и последовательных) и при своей малочисленности не образовывали системы по своим сходствам и разли­чиям друг с другом, а потому, не разлагаясь на звуковые элементы, противополагались друг другу целиком и явля­лись таким образом «словозвуками», если можно так вы­разиться. Это были «диффузные» или «нечленораздель­ные» звуки, которые были диффузными с биологической точки зрения только в том смысле, что говорящие не уме­ли их дифференцировать, не имея к тому повода» '. Само собой разумеется, что в течение столь длительного перио­да нечленораздельная речь не могла быть одинаковой. Она существенным образом видоизменялась по пути все большего и большего накопления элементов членораз­дельности.

тропы — хотя и имеют в три раза более крупную массу мозга (в сравне­нии с шимпанзе), сохраняют многие особенности антропоморфного типа: малую высоту мозга, больший наклон оси височной доли, боль­ший выступ по медиальной линии в орбитальной части, широкую щель между полушариями мозга, угловатый затылочный полюс, отсутствие определенно выраженной асимметрии, примитивное строение средней лобной борозды и др. Весь этот комплекс указывает на сравнительно малое развитие теменно-височной и фронтальной областей, т. е. участ­ков коры, с которыми преимущественно связаны функции речи и процесс мышления» (Сб. «Происхождение человека и древнее рассе­ление человечества», стр. 245—246). В

¹ Л. В. Щерба, О..(диффузных звуках», «Академику Н. Я. Марру XLV» (Юбилейный сборник), изд Академии наук СССР,'М —Л. 1935, стр. 453.

Видимо, с известной степенью достоверности можно утверждать, что членораздельная речь со всеми свойст­венными ей особенностями могла сложиться лишь у чело­века современного типа строения, т. е. у кроманьонца, а предшествовавшие ему формы становившегося человека, за исключением неандертальца, представлявшего переход­ную ступень к кроманьонцу, общались между собой пре­имущественно нечленораздельной речью—мало диффе­ренцированными звуками и всевозможными жестами. У них имелись, по-видимому, лишь зачатки членораздель­ной речи.

Описывая низшую ступень дикости, Л. Г. Морган в книге «Древнее общество» отмечает, что этот период начался с младенчества человеческой расы и что к этому периоду относится начало членораздельной речи¹. При этом в работе Моргана подчеркивается, что переход от языка жестов и несовершенных звуков к членораздельной речи осуществлялся очень медленно. Конспектируя эту работу Моргана, Маркс подчеркивает приведенные мыс­ли ². Низшая ступень дикости охватывает период от само­го начала очеловечивания обезьяны до неандертальца включительно, т. е. весь период развития первобытного стада. «Реальной гранью между низшей и средней ступе­нями дикости является завершение становления самого вида современного человека (Homo sapiens)»³. Таким образом, низшая ступень дикости охватывает около 800 тысяч лет, в течение которых первобытный человек положил лишь начало членораздельной речи. А до этого начала, которое может быть отнесено, видимо, лишь к не­андертальскому человеку, предки человека общались еще нечленораздельной речью ⁴. Примитивные формы труда и стадный образ жизни первобытных людей вполне могли обслуживаться именно такой речью.

¹ См Льюис Г. Морган, Древнее общество, изд. Института народов Севера ЦИК СССР, Л. 1934, стр. 9.

ⁱ См. «Архив Маркса и Энгельса», т. IX, 1941, стр. 1.

³ С. П. Толстое, К вопросу о периодизации истории первобытного общества, «Советская этнография» № 1, 1946 г., стр. 28.

⁴ Я. Я. Рогинский считает, что «есть основания полагать (насколько это позволяют палеоантропологические исследования), что неандер­тальский человек уже начал пользоваться членораздельной речью» («Проблемы позднейшего этапа эволюции человека». Труды института этнографии, Новая серия, II, изд. Академии наук СССР, 1947, стр. 20).

На начальной ступени развития нечленораздельной речи, по-видимому, еще не было слов, противопоставляе­мых в предложении, а были так называемые «слова-пред­ложения». На более поздней стадии отдельные смысловые комплексы выделились в слова, из которых составлялись предложения. Но слова еще не обладали системой грам­матических форм. Вот тот весьма общий комплекс пример­ных признаков, характеризующих нечленораздельную речь в динамике ее развития на пути к членораздельной речи. О ранних формах нечленораздельной речи возможно говорить, начиная, по-видимому, лишь с питекантропа и уже наверное с синантропа и кончая ранним неандер­тальцем. О речевом общении, следовательно, можно гово­рить лишь применительно к первобытным людям, которые вели стадный образ жизни и умели изготовлять искусст­венные орудия труда. Что же касается австралопитеков, то они представляли собой всего-навсего высших живот­ных, положивших начало очеловечиванию обезьяны, и их средства общения вряд ли целесообразно называть речью. Стадный образ жизни австралопитеков, совместная само­оборона и нападение на животных с целью добывания пищи требовали хотя бы самой элементарной согласован­ности действий, определенного контакта между отдельны­ми членами данного стада, что является необходимым условием успешной деятельности коллектива. Для осу­ществления согласованных действий необходимы были ка­кие-то средства взаимного общения, без которых австра­лопитеки не могли бы не только развиваться, но и сохра­нить свое существование, так как их преимущества перед другими животными заключались не только в их некото­ром умственном превосходстве, но главным образом в их коллективности, а также в том, что они могли использо­вать в качестве орудий готовые предметы: палки, камни, кости и т. п. Исключительно важным, хотя и весьма кос­венным, фактом, позволяющим судить о том, что у авст­ралопитеков были более развитые, чем у антропоидных обезьян, голосовые реакции, является их переход к пере­движению на задних конечностях. Согласно данным ант­ропологии, переход к прямохождению приводил к из­менению структуры голосовых органов, например утол­щению и округлению голосовых связок. У австралопи-

теков, по-видимому, была не речь, а ее биологические предпосылки или зачатки, выражавшиеся в таких голосовых реакциях и жестах, которые заключали в себе значение призыва, предупреждения об опасности, побуждение к действию, угрозу и т. п. Поскольку австра­лопитеки обладали более подвижной нижней челюстью, чем антропоидные обезьяны, нет оснований сомневаться в том, что австралопитеки, стоявшие значительно выше антропоидов, обладали и более высоким уровнем разви­тия средств общения. При помощи своего голосового аппарата они могли произносить более разнообразные звуки, чем это могут делать ныне существующие высшие обезьяны.

Стадо австралопитеков в процессе дальнейшей эволю­ции сменилось более совершенным социальным объедине­нием — стадом первобытных людей, которое закономерно сложилось в ходе усовершенствования трудовой деятель­ности, перехода от использования в качестве орудий гото­вых предметов к искусственному изготовлению орудий, обусловившему совершенствование мозга и его отража­тельной функции — сознания. Выделывание орудий и охо­та при их помощи обусловили в свою очередь реорганиза­цию общественных связей людей. Все это противопостави­ло гоминид их животным предкам. Ввиду того что в сферу деятельности первобытного человека включались все но­вые и новые предметы и явления, в силу более активного, целенаправленного и организованного воздействия этих первых людей на внешний мир, расширялось количество впечатлений человека о действительности, увеличивалось количество звуковых комплексов и жестов, при помощи которых первобытные люди могли сообщать о своих впе­чатлениях друг другу. Если у шельских гоминид с их мас­сивной нижней челюстью подвижность частей речевого аппарата была еще очень ограниченной, то уже у людей ашельского времени наблюдаются уменьшенные размеры нижней челюсти, дававшие возможность произносить более дифференцированные звуки. Обращает на себя внимание значительно более сильное, чем у обезьян, развитие у пите­кантропа нижней лобной извилины мозга, где помещается центр речи, «следовательно имеются все основания ду­мать, что питекантроп уже в какой-то мере обладал спо-

собностью речи» '. У поздних синантропов по мере оконча­тельного перехода к двуногому хождению, по утвержде­нию В. В. Бунака, в основном закончился цикл преобра­зований голосового аппарата, наметившийся у поздних австралопитековых форм. У синантропов усилилась под­вижность языка и отдельных частей гортани. Все это говорит о том, что голосовые органы функционировали более интенсивно и произносили большее количество звуков, чем это имело место у предшествующих предков человека. Развитие средств общения у первобытных лю­дей шло не только за счет их дальнейшей дифференци­ации, установления более однозначной связи определен­ного звукового комплекса с соответствующим состоянием человека и явлениями окружающей действительности, но и за счет качественной перестройки самого характера об­щения.

Звуковая сигнализация принимала все более осознан­ный, преднамеренный характер. Звуковое общение превра­тилось в повседневную жизненную необходимость. Посте­пенное включение все большего и большего количества предметов в сферу практической деятельности предков че­ловека, усложнение форм взаимоотношения как с приро­дой, так и между собой, расширение круга хозяйственной жизни — все это обусловливало обогащение звуковых комплексов, требовало все более и более тонкой модуля­ции, нюансировки произносимых звуков с тем, чтобы точ­нее определить, к какому кругу предметов и явлений они относятся, какое состояние организма они выражают, осу­ществления какого вида деятельности с их помощью хотят добиться. Первобытный человек использовал весь комп­лекс средств общения — и звуки, и жесты — не только с целью побудить других членов стада к совершению опреде­ленного действия, но и, видимо, сообщал о своих впечатле­ниях о действительности. При помощи звуков и жестов предок человека на стадии синантропа сообщал другим то, что он получал в процессе непосредственного восприятия. Содержанием его сообщения были восприятия и представ­ления об окружающем мире. Абстрактного мышления на этой стадии еще не существовало.

Взаимное речевое общение первобытных людей на ста­дии питекантропа и синантропа было непосредственно

¹ П. И. Борисковский, Начальный этап первобытного общества Л. 1950, стр. 21.

включено в производственный процесс. Люди общались, трудясь. Речевая деятельность, по-видимому, еще не полу­чила относительно самостоятельного характера, хотя го-миниды, по всей вероятности, умели уже осуществлять элементарные связи между различными звуковыми ком­плексами по все более строго определенным правилам, последовательно выражая связи своих впечатлений об окружающем мире.

Возможные пути использования жестов на стадии не­членораздельной речи. Большинство ученых так или ина­че склонялось прежде и склоняется теперь к тому, что же­сты играли огромную роль в общении первобытных людей. Ошибкой было бы думать, что общение с помощью жестов составляло какую-то особую стадию в развитии речи. Об­щение при помощи жестов составляло не стадию, а было включено необходимым составным компонентом в звуко­вое общение. Сами по себе трудовые операции, осу­ществляемые членами первобытного стада людей в усло­виях довольно уже спаянного коллектива, являясь формой реализации мысли, вместе с тем служили непреднамерен­ной формой общения, выполняя роль или объекта подра­жания со стороны других членов стада, особенно молодо­го поколения, учившегося выполнению этих операций у более старших, или 'служили предметом контроля со сторо­ны, например, вожака, или просто объектом восприятия, дающим возможность знать о замысле человека, выпол­няющим эту операцию и тем самым служившим ориенти­рующим фактором для других членов стада. Трудовые движения могли выполнять роль общения не только не­преднамеренно, но и осознанно, когда, скажем, необхо­димо было показать другому, как нужно осуществлять данную операцию, например при отделке орудия из камня.

В определенных ситуациях жизни первобытного кол­лектива людей некоторые трудовые движения начинали выполнять как бы двойную функцию: непосредственно тру­довую, направленную на достижение конкретной цели, и опосредованно коммуникативную, направленную на показ и последующее побуждение другого или других членов коллектива к осуществлению данного действия '.

¹ Мы полностью разделяем точку зрения А. Н. Леонтьева, кото­рый говорит, что «в зародыше речевое общение людей и их практиче­ское общение не дифференцированы между собой, что рабочие движе-

Возникновение и дальнейшее расхождение функций не­которых трудовых движений неизбежно вело к тому, что движения, выполняющие функцию преднамеренной ком­муникации, начинали постепенно приобретать иную струк­туру, носить все более редуцированный, неполный харак­тер, являясь лишь эскизной, схематической имитацией реального трудового процесса, лишь его символическим изображением. Жест, эскизно изображающий ту или иную трудовую операцию, становился преднамеренно по­даваемым сигналом, картинно обозначающим эту опера­цию и тем самым сообщающим о ней, побуждающим других к ее осуществлению или выражающим желание осуществить данное действие самим сигнализирующим субъектом. Естественно возникавшая связь между изобра­зительным жестом и выражаемым им действием или предметом являлась первоначально настолько нагляд­ной и простой, что она оказывалась легко доступной и понятной для примитивно мыслящего первобытного че­ловека.

При помощи постепенно усложняющихся изобразитель­ных жестов, получавших все более и более обобщающий характер, первобытные люди могли сообщать свои мысли о форме предметов, их объеме, количестве, месте, внешних связях предметов между собой, о характере деятельности своей и других членов стада, об уже совершенных дейст­виях и тех, которые совершаются в данный момент вре­мени, а также о предполагаемых быть совершенными в будущем и т. п.

Приемы первоначального мышления представляли со­бой непосредственное воспроизведение характера воздей­ствия человека на предметы реального мира. Движения рук, при помощи которых осуществлялись сами трудовые операции, неизбежно являлись материальным средством выражения их мысленного воспроизведения в мозгу. Ра­бота мышления была настолько тесно связана с работой рук, что мозг посылал импульсы в мышцы рук не только в момент отправления трудовых операций, но и в момент их мысленного воспроизведения с целью сообщить свои мысли другим. И не случайно поэтому мозговые центры

•Р,

печи ныне регулирующие движение мышЦ речевого аппа­рата' расположены в непосредственной близости к цент­рам,'регулирующим движение рук. При этом ведущий центр речи, обычно расположенный в левом полушарии мозга, связан с центром именно правой руки. У людей с ведущей левой рукой (левшей), центр которой находится в правом полушарии, ведущий центр речи перемещен в правое полушарие, т. е. к центру ведущей руки. Эта ана­томически фиксированная связь, сложившаяся в ходе фи­зической эволюции человека, является дополнительным аргументом в пользу того, как тесно связаны между собой труд, мышление и речь. В качестве подтверждения того положения, что жесты играли весьма важную роль во взаимном общении людей в первобытном стаде, обычно ссылаются на этнографические материалы. И действи­тельно, этот материал проливает некоторый свет на этот вопрос, хотя его применение нуждается в некоторых ого­ворках.

Нельзя не считаться с тем фактом, что жесты широко применялись среди в прошлом отсталых народностей (австралийцы, североамериканские индейцы и т. п.), на что имеются многочисленные указания со стороны этно­графов '. Леви-Брюль отмечает, что племя диэри, кроме звукового языка, имеет еще богатый язык знаков. Для всех животных, для всех туземцев, мужчин и женщин, для неба, земли, ходьбы, верховой езды, прыгания, летания, плавания, еды, питья, для сотен других предме­тов и действий имеются свои особые знаки, так что эти туземцы могут разговаривать, не произнося ни одного

ния, воздействующие на предмет труда, тем самым выполняют и фун­кцию воздействия на других людей, участников коллективного произ­водства» (Л. Н. Леонтьев, Очерк развития психики, 1947, стр. 95).

^ 'И.¹ Так, например, описывая формы общения одного из австралий­ских племен, Леви-Брюль отмечает, что при помощи жестов предста­вители этих племен «воспроизводят либо позы и положения, либо при­вычные движения существ, четвероногих, птиц, рыб и т. д., либо дви­жения, применяющиеся для их ловли, для использования или изго­товления какого-нибудь предмета и т. д. Например, для обозначения дикобраза, его своеобразного способа рыть землю и отбрасывать ее в сторону, его колючек, его манеры поднимать свои небольшие уши применяются движения рук, точно описывающие эти движения. Для обозначения воды... показывают, как пьет туземец, лакая воду, на­бранную в. горсть. Для обозначения ожерелья рукам придают такое положение, как будто они обнимают шею и замыкаются сзади. Оружие До мелочности описывается жестами, подобными тем движениям, ко­торые проделываются, когда им пользуются» (Л. Леви-Брюль, Перво­бытное мышление, М. 1930, стр. 107).

слова '. Жесты используются туземцами главным обра­зом для уточнения смысла слов и выражений. Так, на од­ном из наречий в прошлом отсталых народов mi ne» оз­начает «я это делаю» или «ты это делаешь», смотря по жесту, каким сопровождает эти слова говорящий¹². В то время, когда язык находился в процессе формирования, смысл звуков в значительной степени зависел от сопро­вождавших их жестов.

Конспектируя книгу Льюиса Г. Моргана «Древнее об­щество», К. Маркс специально подчеркивает, видимо как наиболее важные, следующие мысли Моргана: «Люди, когда они еще не знали огня, не обладали членораздельной речью и не имели искусственных орудий... зависели... от дикорастущих плодов земли. Медленно, почти незаметно они подвигались вперед в период дикости: от языка жестов и несовершенных звуков к членораздельной речи...» ³. Могут сказать, что эти мысли не есть мысли Маркса, а переложение мыслей Моргана. На это можно было бы за­метить следующее. Морган является крупнейшим автори­тетом в вопросах первобытной истории. Он имел в своем распоряжении колоссальное количество фактов и личных наблюдений над жизнью и бытом североамериканских индейцев. Поэтому высказывания Моргана заслуживают особого внимания. Известно, что Маркс, конспектируя ра­боту Моргана, помечал те места и особо оговаривал их, если он не был согласен с последним. Это место излагается Марксом без критики и при этом особо под­черкивается.

Ссылка на авторитет не есть доказательство. И мы приводим это место из конспекта Маркса не как доказа­тельство того, что язык жестов играл важную роль в об­щении первобытного человека, а как иллюстрацию того, что крупные авторитеты науки придерживались этого мнения.

Членораздельная речь. Предположительно можно ду­мать, что развитие нечленораздельной речи завершается, как уже сказано, на той стадии антропогенеза, которая представлена неандертальцами, которые в общей цепи антропогенеза занимают промежуточное положение между синантропом и человеком современного типа строения —

¹ См. Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, стр. 105.

² См. Г. Рибо, Эволюция общих идей, М. 1898, стр. 97. ^s «Архив Маркса и Энгельса», т. IX, стр. 41.

кроманьонцем. По своему духовному развитию неандер­тальцы стоят значительно выше синантропа, что является результатом сравнительно высокого уровня развития его общественно-трудовой деятельности. Многообразие форм и сравнительно высокий уровень трудовой деятельности, совершенствование технических навыков, включение в сферу своей практической деятельности большого числа предметов, усложнение взаимосвязей между членами об­щественного коллектива, зарождение разделения труда между мужчиной и женщиной и, наконец, неуклонное раз­витие по пути дальнейшего совершенствования мышле-ция — все это закономерно обусловливало дальнейшее развитие и обогащение средств общения, необходимых для налаживания согласованной и упорядоченной совместной деятельности общественного коллектива неандертальцев.

Речевая деятельность неандертальца начинала, по всей вероятности, постепенно высвобождаться от непосредст­венной связи с предметами, являвшимися объектом обще­ния, и стала приобретать относительно самостоятельный характер. Это значит, что люди могли общаться не только о предметах, находившихся в непосредственном поле их зрения, но и об отсутствующих предметах. Относительно самостоятельный характер речевой деятельности создавал предпосылки для развития обобщающей роли звуковых комплексов. В речи неандертальца, по-видимому, начи­нали постепенно складываться элементы членораздель­ности, хотя в целом эта речь еще не обладала качеством членораздельности, о чем свидетельствуют и палеоантро-пологические данные. В строении его мозга отмечается сравнительно слабое развитие теменно-височной области, непосредственно связанной с речевой функцией.

Зародыши членораздельной речи, видимо, получили свое дальнейшее развитие у кроманьонца раннего периода позднего палеолита, фиксированного памятниками оринь-якской культуры. На последующих этапах своего разви­тия — солютрейской, мадленской и азильской культур — членораздельная речь получила свое окончательное оформ­ление.

^Решающим критерием, позволяющим с некоторой до­лей достоверности судить о том, что членораздельная речь со всеми свойственными ей признаками могла оформиться именно у кроманьонца, являются, прежде всего, характер его трудовой деятельности и вытекающие из нее формы

взаимоотношения людей в обществе и уровень мыслитель­ной деятельности. В этой связи представляется крайне не­обходимым особо подчеркнуть роль разделения труда в формировании членораздельной речи. В условиях, когда конечная цель трудовой деятельности одного человека — удовлетворение потребности — оказалась опосредованной целой цепью различных видов деятельности других людей, согласованность между людьми приобрела довольно слож­ные формы. Круг предметов, включенных в трудовую дея­тельность, оказался довольно большим и более или менее строго фиксированным. Членораздельная речь могла сфор­мироваться на таком уровне развития человека, когда мышление стало приобретать относительно самостоятель­ный характер. Об опосредствованном характере мышления кроманьонца свидетельствуют многие факты: высокий уровень развития техники изготовления орудий производ­ства, орудий добывания средств к жизни. Если орудия неандертальца и тем более синантропа служили главным образом для непосредственного употребления, то у кро­маньонца появляются инструменты, т. е. орудия для про­изводства орудий. Таким образом закладываются основы производства средств производства. У кроманьонца полу­чает довольно широкое развитие искусство — настенные изображения самых разнообразных животных, человека, хижин, статуэтки из кости и т. п., знаменующие собой переворот именно в способах общения людей,— возникно­вение зачатков письменной речи. Все эти виды производ­ственного и художественного творчества, выросшие из по­требностей хозяйственной жизни, находятся в большом удалении от непосредственных целей удовлетворения ма­териальных потребностей первобытного человека. Формой реализации отвлеченного мышления могла быть только членораздельная речь, которая вместе с тем служила сред­ством обозначения довольно дифференцированных поня­тий. Дифференцированные орудия труда также являются одним из важных критериев в определении периода фор­мирования членораздельной речи.

Далее, членораздельная речь могла сложиться в усло­виях образования сравнительно сложных форм обществен­ной жизни, требовавшей глубокого, многостороннего и дифференцированного контакта членов этого общества между собой и определившей выделение общения из не­посредственного процесса производства в относительно

ямостоятельную деятельность, опосредствованным путем связанную с производством, разумеется, не исключавшей и прямую связь общения с производственной деятель­ностью. Многочисленный археологический материал убе­дительно показывает, что переход от весьма еще примитив­ного состояния, характеризующего ступень неандертальца, к позднему палеолиту, т. е. кроманьонцу, связан с глубо­ким преобразованием внутренней структуры первобытного общества, с образованием первобытно-общинного строя, с образованием рода и довольно сложных родовых связей. Планомерная организация труда, более многогранная пере­дача умений и знаний от поколения к поколению, установ­ление более опосредствованных приемов управления чле­нами коллектива и контроля за их деятельностью — все это могло осуществляться только при помощи довольно раз­витой членораздельной речи. Об оформлении членораз­дельной речи именно на стадии кроманьонца говорят и его анатомофизиологические особенности, прежде всего строе­ние мозга, а также периферического речевого аппарата. Строение переднего отдела лобных долей у кроманьонца более совершенно, чем у неандертальца; у него резче вы­ражены передние ветви сильвиевой борозды. Передняя ветвь нижней лобной борозды, имеющая прямое отноше­ние к членораздельной речевой деятельности, лучше раз­вита именно у кроманьонца. Как показали клинические наблюдения, повреждение или экстирпация именно перед­них отделов лобных долей в числе других симптомов свя­зано с расстройством отвлеченного мышления и символи­ческой апроксией, т. е. нарушением операций с символами.

Членораздельная речевая деятельность требует исклю­чительно большой скорости движения нижней челюсти. Такая быстрая работа нижней челюсти может успешно осуществляться менее массивной мускулатурой, обладаю­щей сравнительно небольшой инерцией. Постепенная ре­дукция жевательных мышц, выполняющих и речевую функцию,— весьма существенное органическое условие для развития членораздельной речи. Величина нижней челюсти находится в пропорциональной зависимости от величины жевательных мышц. Поэтому сравнительное изучение строения нижней челюсти у ископаемых людей имеет боль­шое значение для выяснения этапов развития речевой Функции. Как показали антропологические исследования °. В. Бунака, жевательные мышцы кроманьонца, выпол-

няющие и речевую функцию, получили достаточную редук­цию для того, чтобы осуществлять быстрое движение ниж­ней челюсти и в количестве, необходимом для продуциро-вания именно членораздельных звуков.

Развитие способности к произношению членораздель­ных звуков было связано также с постепенным укороче­нием ротовой полости, опущением гортани, более четким разделением ротового и носового резонаторов, дифферен-цировкой отдельных гортанных мускулов, уплотнением свободного края голосовых связок. Такого рода измене­ния, как показывают палеоантропологические данные, имели место именно у кроманьонца и отсутствовали у бо­лее древних людей ^!.

Говоря о природе членораздельной речи, следует прежде всего иметь в виду, что членораздельность речи не есть нечто неизменное. Она претерпевает в процессе раз­вития речи в целом существенные сдвиги. Членораздель­ность речи современного человека существенным образом отличается от членораздельности речи человека позднего палеолита. И тем не менее в различных уровнях развития членораздельной речи имеются какие-то общие стержне­вые черты, отличающие ее в целом от нечленораздельной речи человека более раннего периода его становления.

Характеризуя речь кроманьонца как уже в основе своей членораздельную, мы предположительно имеем в виду сле­дующие ее характерные особенности: наличие дифферен­цированной звуковой системы, словарного состава и грам­матического строя.

Членораздельная речь немыслима без наличия хотя бы элементарно обобщенных в материальном и функциональ­ном отношениях единиц звуковой материи языка, звуковых типов или фонем, из которых строятся и при помощи ко­торых различаются структурно более сложные смысловые единицы речи — слова. Бесспорно, что человек на самых

¹ «Очевидная связь между положением гортани у человека и вы­прямленным положением головы (теменем кверху) и неполное развитие этого признака у ископаемых людей среднего палеолита — неандер­тальцев типа Шапелль,—утверждает В. В. Бунак,—приводит к за­ключению, что в этой группе, а тем более у гоминид раннего палеолита, возможность ротовой фонации была довольно ограничена. Речевая де­ятельность могла получить достаточное развитие лишь у людей совре­менного типа (Homo sapiens)» (В. В. Бунак, Происхождение речи по данным антропологии,' Сб. «Происхождение человека и древнее рассе­ление человечества», стр. 221).

яних стадиях антропогенеза не имел и не мог иметь вы-"ботанной звуковой системы, системы фонем. Фонетиче-

яй слух мог оформиться только у кроманьонца, который, °о видимому, оказывался в состоянии дифференцировать своим слуховым анализатором отдельные звуковые еди­ницы в общем комплексе звуков и обобщенно воспри­нимать различные разновидности этих звуков. Одновре­менно с развитием слуховой дифференциации шел процесс совершенствования речедвигательной дифференцировки и синтеза различных движений мышц речевого аппарата в обобщенные движения, которые лежали в основе проду-цирования соответствующих членораздельных звуков. Происходил постепенный процесс выкристаллизовывания определенных устойчивых фонетических единиц, которые становились носителями определенных функциональных отношений в системе речи. Фонемы на начальной ступени формирования членораздельной речи были, по-видимому, структурно менее дифференцированными, чем в современ­ных языках.

Членораздельная речь —- это прежде всего словесная речь. Она построена из предложений и выражает четко дифференцированные понятия и суждения. На уровне не­членораздельной речи не было не только фонем, но и более или менее четкого дифференцированного словарного со­става. Диффузные звуковые комплексы, при помощи кото­рых общались питекантропы и синантропы, ни с точки зре­ния структурной, ни смысловой, ни функциональной не могут быть названы словами. В структурном отношении они, видимо, представляли собой мало фиксированные, повторяющиеся с разной силой и вариацией, переходящие друг в друга звуковые комплексы. В смысловом отноше­нии они, вероятно, представляли собой средства выраже­ния не отвлеченных понятий, отражающих четко очер­ченные группы однородных предметов, явлений, дейст­вий и т. п., а целые, еще диффузные комплексы мыслей, чувств, побуждений; такого рода звуковые комплексы вряд ли могли служить средством обозначения класса од­нородных предметов, а соотносились с тем или иным ти­пом конкретной, чувственно воспринимаемой ситуации, включавшей в себя сложный комплекс разнородных пред­метов и явлений. На стадии нечленораздельной речи не было и не могло быть ни отдифференцированных в струк-

Турно-смысловом отношении слов, ни, следовательно, от­влеченных понятий.

В литературе, посвященной проблеме происхождения языка, неоднократно высказывалась мысль о том, что на­чальная речь состояла из отдельных неизменяемых слов, обладавших многими значениями. Этой точки зрения при­держивается, например, В. В. Бунак.

Согласно его концепции, развитие речи прошло две основные стадии: начальную стадию изолированных слов, соответствующую стадии отдельных не связанных между собой понятий, и вторую стадию связных слов в форме двухсловного синтагма, соответствующую стадии связных понятий в мысли. Характ&ризуя начальную стадию разви­тия речи, В. В. Бунак отмечает, что ей были свойственны односложные неизменяющиеся не связанные друг с другом многозначные слова. В подтверждение этой подкупающей своей простотой и ясностью точки зрения обычно приво­дятся примеры из начальных этапов развития речи у ре­бенка. Действительно, развитие детской речи осуществ­ляется таким образом, что сначала дети усваивают от­дельные слова, которые выполняют в их общении роль предложений, а затем они научаются связывать слова в простые, двусловные предложения. Но означает ли это, что развитие речи и у первобытного человека происходило аналогичным образом? Нет, по-видимому, не означает. Развитие речи у детей происходит в принципиально иных условиях, коренным образом отличающихся от тех усло­вий, в которых происходил процесс формирования речи у первобытного человека.

Ребенок не создает, а усваивает готовую речь взрослых, с ее готовыми исторически сложившимися формами. Первобытный человек стихийно создавал свою речь. Ребе­нок раннего возраста (примерно в начале второго года жизни) усваивает речь взрослых и пользуется ею не в условиях трудовой деятельности, а в неизмеримо более легких условиях ухода за ним взрослых, в условиях заботы о нем. В нормальных условиях жизни и развития годова­лого ребенка каждый его звук, мимика, движение обра­щают на себя внимание взрослых, которые удовлетворяют его детские потребности, закрепляя соответствующие при­митивные звуки, слова за определенными предметами, действиями и т. п.

Нервно-мозговые и периферические механизмы речевой ятельности ребенка существенным образом отличаются таковых у первобытного человека на ранней стадии его развития. Поэтому основания, с помощью которых дока­зывается тезис о первичности изолированных слов, т. е. апелляцию к детской речи, следует отклонить, как непри­емлемые в данном отношении. Этой аналогией в истории науки очень часто злоупотребляют, создавая 'обманчивую видимость обоснованного фактами решения вопроса, в дей­ствительности же оставляя вопрос не только нерешенным, но еще более запутанным. Подобная аналогия вредна тем что она отвлекает внимание исследователя от по­исков плодотворных 'путей решения вопроса, толкая мысль на соблазнительный путь наименьшего сопротив­ления.

Изолированность отдельных слов рассматривается в работе В. В. Бунака как наиболее существенный признак при характеристике начальной ступени развития речи. Совершенно неясно, что следует понимать под изолирован­ностью первичных слов. Если даже согласиться на ми­нуту с беспредельно расширительным толкованием тер­мина «слово», понимая под ним и начальные, диффузные звуковые комплексы, то и при этом условии нельзя при­знать их изолированность. Говоря о первой стадии разви­тия речи, В. В. Бунак имеет в виду непосредственного предшественника кроманьонца — неандертальского чело­века, который обладал сравнительно высоким уровнем развития мышления, сложными формами трудовой дея­тельности, зачатками искусства и т. п. Не может быть никакого сомнения в том, что неандертальцы пользовались в своем общении не изолированными, не какими-то одно­актными голосовыми реакциями, вроде тех, которыми пользуются обезьяцы, сигнализирующие звуком «о-о-у...» опасность, звуком «мля-мля-мля...» удовлетворение и т. п., а сравнительно сложной системой взаимосвязанных звуко­вых комплексов. С их помощью они выражали не изоли­рованные понятия, которых вообще не существовало ни на одном уровне развития мышления, а какие-то прими­тивные связи представлений, комплексы чувств. Разви­тие мышления и речи, по-видимому, происходило не таким образом, что сначала существовали отдельные, не связан­ные друг с другом понятия, которые выражались отдель­ными, не связанными друг с другом словами, а потом, на

О

Мышление 49

следующей ступени, стали образовываться связи между двумя понятиями и выражаться в сочетании двух слов. Думать так — значит допускать упрощение и механицизм в трактовке вопроса развития мышления и языка.

Реальный процесс развития мышления и речи проис­ходил, видимо, значительно сложнее. На уровне нечлено­раздельной речи конкретное, наглядно-образное содержа­ние мысли, включавшей в себя какой-то комплекс пред­ставлений и восприятии объекта действия, средств, необ­ходимых для достижения объекта, цели действия и т. п., выражалось ещенедифформированным или мало диффор-' мированным комплексом взаимосвязанных звуков. Голо­совая реакция не ограничивалась какими-то изолирован­ными друг от друга во времени отдельными актами, а пред­ставляла собой, хотя и примитивную, очень короткую, цепь взаимной сигнализации. Каждое звено этой цепи, видимо, имело свой относительно самостоятельный смысл. Анализ и синтез в мыслительно-речевой деятельности проходили в своем поступательном развитии различные стадии, или ступени. В период, непосредственно предшествовавший возникновению членораздельной речи, говорящий уже об­ладал способностью синтезировать, связывать между со­бой отдельные мысли в простой комплекс мыслей и, соот­ветственно, отдельные звуковые комплексы в простую цепь этих комплексов. Слушающий обладал способностью вы­членять из общего сочетания звуковых комплексов от­дельные его звенья, выражавшие относительно самостоя­тельный смысл. Изолированные, как бы одноактные, голо­совые реакции, видимо, имели место. Но они выполняли лишь элементарные функции призыва, побуждения, уг­розы и т. п., которые не играли решающей роли в системе уже довольно сложных форм взаимоотношений первобыт­ных людей между собой. Взаимоотношения неандерталь­цев были настолько многообразными, что они не могли довольствоваться только такого рода одноактной сигна­лизацией.

На стадии членораздельной речи аналитико-синтетиче-ская деятельность мозга человека претерпела существен­ные изменения. Кроманьонец, по-видимому, уже обладал способностью вычленять из общего контекста речи не только те звенья, которые являлись начальными предло­жениями, но и составляющие предложения компоненты —• слова и, соответственно, не только мысли, но и составляю-

тие мысль компоненты — понятия. Обладая способностью анализировать в процессе восприятия речи, кромань­онец вместе с тем мог осуществлять в своем речевом вос-поиятии и синтез, объединение. Можно предположительно думать, что он осознавал расчлененное как целое, а це-

' — как внутренне дифференцированное, состоящее из частей. Научившись в ходе длительного развития осуще­ствлять сложный анализ и синтез в процессе восприятия речи он одновременно научился осуществлять сложный анализ и синтез в процессе выражения своей мысли, об­разуя из отдельных компонентов мысли и звуков сложные мыслительно-речевые единства — предложения, контекст. На уровне ранних ступеней нечленораздельной речи кон­кретное содержание мысли выражалось целым, нерасчле­ненным, звуковым комплексом, каждый из компонентов которого не выделялся ни в сознании говорящего, ни в сознании слушающего как часть целого, так как части этого диффузного целого не обладали самостоятельным смыслом. На более высоком уровне нечленораздельной речи, непосредственно предшествовавшем членораздель­ной речи и уже по существу заключавшем в себе моменты членораздельной речи, и говорящий и слушающий выде­ляли из целого комплекса звуков отдельные его компо­ненты, послужившие прототипами предложений.

Слово — это не начало нечленораздельной речи, а итог формирования членораздельной речи, продукт мно­гих тысяч лет развития человеческого общества. Дело в том, что реальной единицей в живой речи является не сло­во, а предложение. Мы говорим не словами, а предложе­ниями, состоящими из слов. Человек первоначально выра­жал какой-то комплекс мыслей, и он мог это делать только при помощи какого-то комплекса звуков. В противополож­ность альтернативной постановке вопроса: или слово пред­шествует предложению или предложение — слову, во­прос, как нам думается, должен быть поставлен совсем по-иному: и слово и предложение возникли одновременно. Слово и предложение взаимно предполагаются и обуслов­ливаются. Их соотношение есть соотношение части и це­лого, в котором целое составляется не из преднайденных и существующих в готовом виде частей, а таких частей, которые получены в результате разложения целого. Сло-бо и предложение не даны, а возникают путем развития. ^и это возникновение происходит таким образом, что

З* 51

вместе с целым развиваются и части, а вместе с частями развивается и целое. Основная линия этого развития ведет от нерасчлененных или мало расчлененных образований к вычлененным, более или менее однозначным составным частям, которые обозначают понятия; их можно было соединять по все более строго определенным пра­вилам.

Есть все основания думать, что исторически возник­шие слова первоначально были неизменяемыми. Они не имели никаких формальных показателей: ни рода, ни чи­сла, ни падежа, ни лица, ни части речи. Первоначальные слова не были системой форм. Каждое слово обладало однозначной материальной формой. Тогда не было раз­личных форм одного и того же слова, а были различные формы различных слов. Это состояние речи пережиточно и уже в переосмысленном виде сохранялось у некоторых отсталых народов. Так, в языках североамериканских ин­дейцев имеет место еще слитное восприятие некоторых форм. Одна и та же форма может служить и именем, и глаголом, и прилагательным, выражая те понятия, кото­рые в развитых языках оформляются в соответствующие грамматические категории. Отсутствие у слов формаль­ных грамматических показателей еще не означало, что они обладали диффузными лексическими значениями. Раз­витие сознания кроманьонца достигло уже такой ступени, что он превосходно вычленял признаки предметов от са­мих предметов, дифференцировал предметы и. действия и т. п. В соответствии с содержанием понятий, отражав­шим различные классы предметов и их свойств, слова группировались по их значению в различные разряды. На ранней ступени развития речи слова были теснейшим образом включены не только в контекст других слов, но, что крайне существенно для того периода развития чело­века, и в контекст реальной деятельности, в котором кон­кретный смысл слова определялся всей совокупностью чувственно воспринимаемых фактов. Абстрактная много­значность изолированного слова компенсировалась кон­кретной однозначностью слова, включенного в контекст реальной жизни. Пока процесс взаимного общения людей был непосредственно включен в реальный процесс их практической деятельности, люди были в состоянии при помощи сравнительно небольшого количества слов выра-

жать довольно широкий круг своих представлений и по-1ятий. На этой ступени своего развития они не испыты-яачи особых неудобств от того, что слова обладали боль­шой многозначностью и что они не имели грамматических

форм.

Дело существенным образом стало изменяться в связи

с тем, что процесс общения людей начинал постепенно вы­деляться из реального процесса практической деятельно­сти и приобретать относительно самостоятельный харак­тер, разумеется, не исключающий и непосредственной свя­зи процесса общения и трудовой деятельности, общения о предметах, находившихся в поле зрения общающихся. В этих специфических условиях отхода от «вещественной грамматики» видимых фактов возникла настоятельная необходимость в грамматике языка.

Весьма показательно, что когда мы думаем про себя и оказываемся как бы в курсе того круга предметов и яв­лений, на которые направлена наша мысль, то мы далеко не всегда прибегаем к помощи всех грамматических форм и часто мыслим при помощи слов без их полного грамма­тического оформления. Общность реального контекста жизни людей обеспечивает возможность понимания текста телеграмм, в которых обычно освобождают речь от неко­торых грамматических форм.

Это крайне отдаленная аналогия приведена нами не в качестве основания для доказательства бесспорности вы­сказанной выше мысли, а лишь для уяснения колоссаль­ной роли реального контекста в процессе общения людей, для убеждения в правдоподобности подобного предполо­жения.

Жизненная необходимость в иных средствах уточне­ний смысла корней слов, из которых образовывались про­стейшие предложения путем простого последовательного рядополагания неизменяемых слов, обусловила возникно­вение грамматического строя языка, который сложился и получил свою фиксированную форму выявления.в древ­нейших письменных памятниках вместе с оформлением от­влеченного, подлинно человеческого мышления.

Формирование фонематического строя языка, образо­вание словарного состава и простейших способов сочета­ния слов в предложении не завершают собой развития членораздельной речи, а являются лишь одним из необхо-

димых этапов этого чрезвычайно сложного исторического | процесса. <

Членораздельная речь в полном смысле этого слова складывается лишь с образованием грамматического строя языка.

На первоначальной ступени развития членораздельной речи слова имели лишь вещественное, предметное значе­ние. Они обладали только лексическими значениями. Язык на этой ступени своего развития, по-видимому, не располагал грамматическими значениями и, соответствен­но, грамматическими формами. Тогда не было ни приста­вок, ни предлогов, ни союзов, ни суффиксов, ни окон­чаний.

Основной грамматической формой речи того периода был, по-видимому, лишь порядок слов, стихийно склады­вающиеся правила сочетания слов в предложении, непо­средственно отражающие логику связи реальных фактов как в пространстве, так и во времени.

В условиях, когда общение стало осуществляться в от­сутствие предметов общения, без словообразующих и сло-воизменяющих морфем становилось более затруднитель­ным выражать мысли о предметах, обладающих многими качествами и свойствами, находящихся в сложной систе­ме взаимоотношений между собой. В процессе построения предложений некоторые слова начинали выполнять как бы двойную функцию: они сохраняли свое лексическое значение и наравне с другими словами выполняли в по­строении предложений знаменательную роль, и вместе с тем они начинали принимать на себя вспомогательную функцию служить средством уточнения и конкретизации значения других слов, средством связи одних слов с дру­гими и т. п.

Такую роль могли выполнять те корневые слова, лек­сическое значение которых выражало наиболее общие для огромного количества предметов и явлений свойства и от­ношения. В результате длительной абстрагирующей рабо­ты мышления люди научились вычленять и синтезировать в соответствующих понятиях, например, пространственные отношения предметов, количественные отношения и т. п. Слова, выражавшие такого рода наиболее общие отноше­ния, оказались пригодными для сочетания их с другими корнями слов. Функционирование таких слов в этой спе­цифической роли постепенно приводило к утрате ими са-

стоятельного лексического значения и закреплению за ^м0 только грамматических значений. Происходил дли-

пьный закономерный процесс грамматизации некоторых ^ксических единиц. Этот процесс, имеющий своим исто­ком глубокую древность, период позднего палеолита, со­храняет свою силу и до настоящего времени. Например, в истории русского языка совсем недавнего времени мож­но было наблюдать немало случаев грамматизации знаме­нательных слов, переход их в служебные слова. Напри­мер слово «под» означает основание печи, т. е. имеет полнокровное лексическое значение. Вместе с тем это сло­во выполняет в языке главным образом служебную роль, роль предлога, выражающего пространственные и другие отношения: под столом, под Киевом и т. п., роль пристав­ки войдя в состав другого знаменательного слова, кон­кретизируя его значение: подстаканник, подставка, и т. п. Конкретное всегда предшествует абстрактному. Это об­щий закон, свойственный развитию и мышления, и языка. Весь арсенал грамматических средств любого языка, ка­кой бы степенью абстракции они ни обладали на совре­менном уровне его развития, в конечном счете восходит к конкретным корневым словам. В настоящее время в подавляющем большинстве случаев мы осознаем слово как нечто единое, как систему форм с единым стержне­вым смысловым содержанием. Ранее имевшиеся у грам­матических форм самостоятельные лексические значения настолько абстрагировались и оторвались от обозначае­мых ими предметов, явлений, свойств и отношений, на­столько в них «выветрились» конкретные значения, что мы теперь, за немногим исключением, не осознаем «слов в слове», а, как правило, воспринимаем слово за одну еди­ницу, состоящую из корня и присоединенных к нему мор­фем: суффиксов, приставок и т. п. В действительности же почти каждое знаменательное слово представляет собой исторически сложившийся синтез двух или большего числа слов, синтез значений этих слов, синтез воплощенных в этих словах абстракций и обобщений. Значение одного слова, вступающего в органическую связь с другими, не поглощается значением последнего слова, а дополняет, конкретизирует его. Происходит на первый взгляд пара­доксальное явление: грамматическая форма, обладающая крайне высокой степенью абстракции, присоединяясь к знаменательному корню слова, не абстрагирует его, а,

напротив, всегда конкретизирует, видоизменяет его зна­чение в направлении конкретизации. Та или иная грамма­тическая форма лишь только потому оказалась в состоя­нии видоизменять значение корня слова, что она сама не­когда являлась корнем с определенным лексическим зна­чением.

Членораздельная речь получила свое наиболее полное оформление в тот период развития языка и мышления, когда возникли части речи и оформилась такая граммати­ческая категория, как падеж, выражающий собой отно­шения между словами и, соответственно, между предме­тами реального мира. Высшей ступенью развития предло­жения является, видимо, номинативное предложение, с четко оформленным именительным падежом, выражаю­щим тождество предмета с самим собой. Именительный падеж, как падеж отождествления имени с самим собой, есть падеж определенности предмета, обозначаемого сло­вом, стоящим в именительном падеже, и его способность быть носителем всевозможных признаков.

Исследование письменных памятников далекого прош­лого свидетельствует о том, что некогда речь отличалась от современной меньшей связностью. Придаточных пред­ложений, выражающих сложные зависимости между мы­слями, тогда еще не было. Наряду с порядком слов глав­ную роль в связывании слов в предложении играло со­гласование; управление слов еще отсутствовало. Такой строй предложения в лингвистике называется паратакти­ческим. Остатки этого строя сохранились, например, в древнерусском языке. Для паратактических предложе­ний характерны такие, например, словосочетания: «шуба сукно красномалиново» (т. е. шуба, крытая красномалино-вым сукном), «беседа дорог рыбий зуб» (т. е. скамейка из дорогого рыбьего зуба); «чеботъ зеленъ сафьянъ» (т. е. сапог из зеленого сафьяна) и т. п. При помощи паратактических предложений трудно было выражать раз­нообразные оттенки мысли. В дальнейшем сложились бо­лее совершенные синтаксические единицы речи — пред­ложения, выражающие в своей структуре самые разнооб­разные отношения вещей и отношения человека к вещам через его отношения к другим людям.

Поиск по сайту: