 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
Понятие как значение слова
Средневековый номинализм содержал в себе прогрессивную, материалистическую тенденцию, поскольку он противопоставлял тезису «реалистов» о том, что понятия предшествуют вещам (universalia ante rem), свое положение, что вещи предшествуют понятиям (universalia post rem). Но вместе с тем, выдвигая положение о том, что общие понятия — это лишь слова, лишь пустой звук, лишь этикетка, ярлык, навешиваемый людьми по их произволу на любые группы вещей (universalia sunt nomina et flatus vocis), номиналистическое направление схоластики тем самым выдвигало субъективно-идеалистическое отрицание объективной связи вещей, отрицание отражения этой связи в нашем мышлении. Именно это субъективно-идеалистическое истолкование номиналистического взгляда на слово дал Беркли, а вслед за ним представители современных направлений позитивизма, именующие себя неономиналистами. Отбрасывая материалистическую тенденцию старого номинализма и доводя до
нелепости его субъективно-идеалистическую тенденцию, • они объявляют явления природы и общества сочетаниями наших ощущений, а слова — ярлыками, произвольно навешиваемыми человеком на эти комплексы ощущений. Неономиналисты отрицают объективное содержание понятия, абстракции.
К-арнап сам указывает на Юма и позитивистов, как на своих предшественников, отстаивавших те же «антиметафизические» позиции, что и он '. Сведение действительности к моим переживаниям (Карнап) ничем не отли-. чается от юмовского: наши восприятия суть наши единственные объекты. Если позитивист XIX века Д. С. Милль объявлял материю «постоянной возможностью ощущений», то неопозитивист Айер считает, что «существование материальной вещи определяется как действительный и возможный случай чувственных содержаний, создающих его как логическое построение»12. Поэтому, по словам Айера, «говорить о материальных вещах — это для каждого из нас способ говорить о чувственных содержаниях... Каждый из нас «строит» материальные вещи на основе чувственных содержаний»3. Понятия всех наук «сводятся к непосредственным содержаниям «данного» в сознании» 4,— говорит Карнап. «Теория «конституции» показывает,— продолжает он,— что... любое предложение науки может быть переведено в предложение о данном («методический позитивизм»)»5.
При таком взгляде все предметы природы и общества в качестве «чувственных содержаний», т. е. комплексов ощущений, оказываются для идеалиста не вне сознания, а в сознании. Язык с его словами и предложениями при этом рассматривается как «система знаков», «ярлыков», которыми обозначаются различные «чувственные содержания», различные комплексы ощущений. Кроме этих комплексов ощущений и произвольно избираемых для их обозначения знаков, субъективный идеалист ничего при-.знавать не желает.
«... Множество заблуждений возникает из-за того,— говорит М. Шлик,— что отношение между понятием и
1 См. R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, Wien 1934, S. 206.
2 Цит. по книге М. Корнфорта «В защиту философии», стр. 38.
3 Там же.
4 R. Carnap,\ L'ancienne et la nouvelle logique, Paris 1933, p. 31.
5 Ibid., p. 32.
подпадающими под него предметами рассматривается не как простое обозначение, а иначе и прежде всего как внутренняя связь (vor allem inniger)»1. Шлик решительно ополчается против признания нашей способности к абстрактному мышлению. «Точно так же,— говорит он,— как невозможно образование реальных вещей и представлений из одних лишь понятий,— не могут и понятия воз- никнуть из вещей и представлений посредством удаления определенных свойств» 2.
Софизм, к которому здесь прибегает Шлик, несложен:
так как из отражения (понятия) нельзя получить отражаемое (вещь), то отражаемое не может вызвать отражение (вещь-де нельзя считать причиной понятия). Разумеется, что из фотографии луны нельзя получить самой луны. Но только софист может отсюда вывести, будто нельзя, направив на луну фотоаппарат, получить ее фотографию. Утверждая, что понятие не может возникнуть благодаря вещам, Шлик тут же подставляет вместо вещей представления, заявляя, что понятие не может возникнуть и из представлений. Это необходимо Шлику, чтобы стереть различие между вещами вне нас и их отражением в нашем сознании, чтобы До такой степени раздуть одну из ступеней познания — живое созерцание, что реально существующими у него оказываются только продукты этой ступени — восприятия и представления, а объективный источник этих образов, вещи реального мира, и вторая ступень познания — абстрактное мышление — объявляются вовсе не существующими.
«...Понятия,—говорит Шлик,—не суть нечто действительное. Они не являются ни образами в сознании мыслящего, ни чем-то действительным в реальных объектах, которые ими обозначаются (каково было воззрение «реализма» в средние века). Строго говоря, вообще не существует понятий...» 3. «Понятие, следовательно, играет роль знака...» 4
Таков взгляд, к которому приходит этот субъективный идеалист. Все, что сверх «моих переживаний» и знаков,— для него бессмыслица, пустые иллюзии и т. д.
1 М. Schlick, 1925, S. 24.
2 Ibidem.
3 Ibid., S. 21.
4 Ibid., S. 19.
Allgemeine Erkenntnislehre, 2 Auflage, Berlin
О предшественниках неопозитивизма — ползучих эмпириках, позитивистах XIX века — Энгельс писал, что это направление, «... чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением и, действительно, дальше всего ушло по части оскудения мысли»'.
Энгельс показывал, как это презрение к абстрактному мышлению приводило позитивистов к духовидению и духо-выстукиванию. Уже у Милля мы находим отрицание качественного отличия психики человека от психики животных, ибо, действительно, если устранить специфику человеческого абстрактного мышления, то это отличие сведется к нулю 2.
Неопозитивисты, логические эмпирики и т. п. довели до самых нелепых и реакционных выводов те идеалистические положения, которые им оставил в наследство позитивизм XIX века.
Эти современные буржуазные течения сводят весь мир к «моим переживаниям» (Карнап), а эти «переживания» — к ощущениям и знакам, причем тщательно разрабатываемая ими «наука» о знаках — «семиотика» — объединяет под категорией «знак» звонки, при помощи которых созывают собак к корму, и слова, которыми пользуются люди в повседневной жизни и в науке, поскольку и у собак, и у людей, по мнению семиотиков, за знаком кроется лишь некоторое сочетание ощущений и ничего более.
Идеалисты требуют «проверки» каждого слова и предложения. Под этой проверкой они понимают «отыскание референта», т. е. отыскание единичного восприятия, обозначаемого данным словом или предложением. Поскольку же слова выражают понятия, т. е. общее, присущее бесконечному множеству явлений, а это общее вне единичного непосредственно воспринять нельзя, семантические идеалисты объявляют эти слова бессмысленными, «лишенными референта», «пустыми ярлыками» и т. д. Приводя примеры предложений «Каро — собака, Каро — животное, Каро — вещь», Карнап заявляет: «Последнее предложение коренным образом отличается от предшествующих,
1 Ф. Энгельс, Диалектика природы, Госполитиздат, 1955, стр. 28.
2 Умозаключающая деятельность, по Миллю, присуща и животным, совершающим умозаключения так же, как и люди. «Таким же образом (как и дети. — В. Б.) умозаключают и животные» (Дж. Cm. Милль, Система логики, М. '1914, стр. 168).
оно... пусто, лишено какого бы ТО йй было содержания (gehaltleer), аналитично» 1.
Пустота и бессмысленность этого предложения, по Карнапу, вызвана тем, что в нем употреблено слово «вещь». Слова: вещь, предмет, свойство, качество, отношение, состояние, положение, процесс, событие, действие, пространство, время, тело и т. д.— это, по Карнапу, «общие» слова, «лишенные референта», а потому бессмысленные, пустые, сеющие иллюзии. «Необходимость применения этих слов, однако, покоится лишь на неудовлетворительности словесных языков, на их нецелесообразном синтаксическом строении. Любой язык без ущерба для его выразительности и краткости выражения может быть так преобразован, чтобы обойтись без общих слов» 2.
Карнап здесь совершенно произвольно объявил одни слова «общими», а другие «необщими», уверяя, будто между ними имеется «коренное» различие: «общие» слова-де не сводимы к «данному», т. е. к восприятию, и потому бессмысленны, а «необщие» сводимы к восприятию и потому осмысленны. Но нелепость такого разделения бросается в глаза: ведь «собаку вообще», «животное вообще» тоже никто не видел и не может себе представить, хотя каждый имеет понятие о собаке и о животном. Ясно, что и слова собака, животное также являются общими3, как и все вообще слова, ибо ни одно слово нельзя свести к отдельному восприятию или отдельному представлению.
1 R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 220.
2 Ibidem.
3 В 1928 г. Карнап сам признавал (см. «Der logische Aufbau der Welt», S. 36), что общими являются все слова, кроме собственных имен, что приводило его к выводу о бессмысленности всех этих слов. Тогда «настоящим», правильным способом употребления языка Карнап считал использование в качестве подлежащих предложений только собственных имен. Пользование «общими» словами, которые нельзя соотнести с единичным восприятием или представлением, Карнап оценивал как. неправильное пользование языком. Эти «недозволенные знаки,— писал Карнап,— хотя они сами по себе ничего не обозначают, употребляются так, будто они обозначают предмет...» Поэтому, заявлял Карнап, «мы будем говорить о недозволенном знаке, что он обозначает не «предмет», а «мнимый предмет». (При этом, согласно нашему строгому воззрению, даже так называемые «общие предметы», например «собака» или «собаки»,— уже мнимые предметы)». Смысл этой концепции, объявляющей пустыми и бессмысленными все понятия науки, хорошо виден из заявления, которым Карнап заключает все эти рассуждения: ««Предметы» науки почти все являются мнимыми, предметами» (Ibid., S. 37),
Упорно отрицая абстрактное мышление, отрицая существование понятий, логический позитивизм ведет к признанию бессмысленности всех слов, чего не могут завуалировать никакие софизмы, вроде произвольного выделения особой категории «общих» слов. В действительности слова: вещь, время, число и т. п. отличаются от слов животное, растение лишь степенью общности выраженных ими понятий. Но как бы мала ни была степень абстракции, степень обобщения («мальчик», «автомобиль»), понятие все же остается понятием, своеобразным отражением действительности,.существенно отличным от восприятии' и представлений, на основе которых понятие возникает, но с которыми его нельзя механически отождествлять.
Когда Чейз обрушивается на отдельные понятия, объявляя их фикциями на том основании, что он видел лишь Адама i, Адама а и т. д., но не человека вообще, то он объявляет фикциями все наши понятия, ибо и «хлеба вообще» никто не пробовал и в «доме вообще» никто еще не жил. На том основании, что всякое понятие приближенно, неполно отражает явления (хотя оно его отражает неизмеримо глубже, чем отдельное восприятие), семантик объявляет его фикцией.
«По той причине, что понятие обладает основной природой понятия,— писал Энгельс К. Шмидту,— что оно,. следовательно, не совпадает прямо и непосредственно с действительностью, от которой его сначала надо абстрагировать, по этой причине оно всегда все же больше, чем фикция; разве что Вы объявите все результаты мышления фикциями, потому что действительность соответствует им лишь весьма косвенным окольным путем, да и то лишь в асимптотическом приближении» '.
По справедливому замечанию М. Корнфорта, семантический идеализм, объявляющий иллюзиями общие понятия, отрицающий познаваемость мира, представляет собой философию, направленную против мышления.
Ложность этой идеалистической «теории», объявляющей общие понятия «пустыми иллюзиями», фикцией, сразу же обнаруживается при рассмотрении ее аргументации. Эта аргументация сводится к тому, что, раз ни одно из
' i К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма. Госполитиздат, 1953, стр. 482.
наших понятий не дает исчерпывающего отражения каждого данного единичного явления и в то же время выходит далеко за пределы данного единичного явления, значит, оно вообще фикция. Здесь нет и намека на научное понимание диалектики действительности и диалектики человеческого познания.
Все явления в природе и в обществе связаны между собой бесконечным количеством связей. В каждом из этих явлений проявляются эти связи и закономерности, и поэтому каждое из явлений неисчерпаемо сложно. Наши понятия отражают собой общие существенные стороны и связи предметов. Понятие абстрактно, поскольку оно схватывает лишь общее, поскольку ино отнюдь не исчерпывающим образом, неполно отражает каждое отдельное конкретное явление. Но это общее «...только и есть ступень к познанию конкретного, ибо мы никогда не познаем конкретного полностью. Бесконечная сумма общих понятий, законов etc. дает конкретное в его полноте»'.
Абстрактность понятия вовсе не означает отхода от действительности. Наоборот, она означает более глубокое проникновение в действительность.
Заявлять, подобно семантикам, что абстрактное понятие бессмысленно, иллюзорно потому, что оно не совпадает непосредственно и целиком с каждым отдельным единичным явлением,— значит пытаться чувственно воспринимать абстракцию, в которой отражена лишь одна сторона явлений, не понимать, что одна из сторон явления без всех других его сторон в жизни никогда не встречается.
Возвращаясь к рассмотрению неопозитивистского тезиса, согласно которому слова не выражают понятий, а непосредственно соотнесены с «референтом», т. е. с восприятием или представлением, следует обратить внимание на то истолкование акта речевого общения между людьми, к которому этот тезис с необходимостью приводит.
Считая, что «любой предмет, который сам не является одним из моих переживаний, есть мнимый предмет», что все «предметы познания конституируются, создаются в мышлении» (Карнап), неопозитивисты тем самым помещают весь мир, все предметы в «мое сознание». Таким
1 В И Ленин, Философские тетради, стр. 261. 236
образом, с их точки зрения разговор между людьми — это такой процесс, в ходе которого сами «вещи», о которых люди разговаривают, будто бы находятся в сознании этих людей.
Субъективные идеалисты утверждают далее, что беседующие вовсе не должны прибегать к понятиям и связывать слова с определенными понятиями. «Вещи» (т. е. комплексы ощущений) находятся в сознании людей, и они вольны называть эти «вещи» любыми словами. Понятия идеалисты объявляют совершенно излишними абстракциями, сеющими иллюзии.
Можно ли сохранить позиции материализма, если признать слово только некоторым звучанием, непосредственно соотносимым с предметом, минуя отражение этой вещи в человеческом мозгу? Как только мы отдаем себе отчет в том, что вещи существуют вне нас, становится ясно, что когда двое разговаривают, например, о Волге, то ни говорящий, ни слушающий не имеет в своей голове самой Волги (которая существует вне их голов и, возможно, за тысячу километров от беседующих). В действительности тот, кто произносит слово «Волга», имеет в этот момент в своей голове отражение этой реки, этот человек связывает со словом «Волга» определенное значение, понятие об одной из великих рек нашей родины. У слушающего это слово вызывает в сознании отражение этого же явления. Благодаря этому и достигается взаимное понимание между этими собеседниками.
Если в голове говорящего в момент произнесения данных слов нет отражения определенных вещей, нет определенных представлений и понятий, если эти слова для говорящего не связаны ни с каким значением и, следовательно, для него бессмысленны; если они — как учат неопозитивисты — лишь пустой звук, этикетка, то такие слова не могут служи гь общению между людьми. Означать название вещи в этом случае слово не может, ибо данной вещи нет ни перед глазами говорящего, ни в его сознании. Иначе пришлось бы признать, что вещи находятся не вне нас, а в нас, в нашем сознании.
То же справедливо и для слушающего. Если тот, кто произносит данные слова, связывает с ними определенные значения, т. е. если в его мозгу имеется отражение определенных вещей, а у того, кто его слышит, не возникает в мозгу таких же отражений вещей природы, го
общение не может состояться. Общение при помощи языка имеет место лишь там, где люди, вступающие в это общение, связывают со словами определенный смысл, для них в общем одинаковый. Этот смысл слов не может быть ничем иным, как отражением в сознании говорящих и слушающих вещей, явлений, находящихся вне сознания.
А. И. Смирницкий справедливо указывает, что хотя «звучание слова... необходимо для осуществления общения, но оно недостаточно для того, чтобы применение слова действительно осуществилось. Необходимо, чтобы через посредство звучания то, что имелось в сознании одного человека, вошло в сознание другого человека, чтобы мысль одного стала известной другому. Для этого необходимо, чтобы звучание сопровождалось значением, причем оно должно сопровождаться значением и в сознании говорящего, и в сознании слушающего...» '
Связывать слова непосредственно с вещами, а не с отражениями вещей в мозгу человека, утверждать, будто слова могут непосредственно называть вещи (минуя их отражение в голове человека),—значит допускать «смешение значения слова и обозначаемого предмета или явления — смешение, к которому... имеется некоторое стихийное тяготение» 2. Так как звучание становится словом и служит общению лишь при условии, что оно сопровождается значением и в сознании слушающего и в сознании говорящего, то отождествление значения слова с предметом равносильно признанию того, что этот предмет находится в сознании беседующих.
Никакое звучание, лишенное значения, нельзя признать словом. Вопреки утверждению неопозитивистов не существует бессмысленных слов, слов, лишенных какого бы то ни было значения. Вопрос, таким образом, сводится к выяснению того, что собой представляет значение слова. На этот вопрос могут быть даны два взаимоисключающих друг друга ответа: либо значение слова есть нечто независящее от объективной действительности, свободное творение нашего сознания; либо значение слова есть отражение действительности в голове человека. Только солипсист может согласиться с первым из этих ответов, грубо противоречащим всем данным науки и практики. Связь
между звучанием слова и обозначаемым предметом или явлением, конечно, имеется, но она не прямая и непосредственная, и- ее -нет помимо отображения предмета или явления в сознании. Следовательно, слово нельзя рассматривать как «чистый знак», хотя бы и материальный, как чистое звучание, как нечто внешнее значению, как нечто внешнее тому отражению действительности в мозгу человека, с которым это слово органически связано. Значение слова — это то отражение объективной реальности, которое закреплено в слове, органически связано с ним, неотделимо от него.
Научное понимание языка как средства общения требует признания, что звукосочетание становится словом лишь в том случае, если оно связано с определенным отражением в голове человека явлений действительности. Значение слова «это — известное отражение в сознании того предмета или явления, о котором идет речь, его более или менее верная или неверная копия, некоторый слепок с него. Будет ли это представление или понятие — пока не существенно» '.
Каким же должно быть отражение вещей объективного мира, чтобы мог происходить на этой основе успешный и плодотворный обмен результатами познавательной деятельности, без которого невозможны совместные действия людей, невозможно общественное производство?
На известной ступени познания, а именно: на ступени живого созерцания, предметы объективного мира отражаются в голове человека в реальном, конкретном, индивидуальном своеобразии и богатстве присущих им особенностей. Но даже в представлении (которое ближе всего к понятию) существенное, необходимое, общее не отделено от несущественного, случайного, индивидуального.
«Представление ближе к реальности, чем мышление? — ставил вопрос В. И. Ленин и отвечал: — И да и нет. Представление не может схватить движения в ц е-лом,, например, не схватывает движения с быстротой 300.000 км. в 1 секунду, а мышление схватывает и должно схватить. Мышление, взятое из представления, тоже отражает реальность...» 2, но глубже, полнее, шире, ибо оно
1 «Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 85.
2 Там жр. стр. 80.
^ <^o^ocпы "сознания» № 2, 1955 г., стр 83 я. И. Ленин, Философские тетради, стр. 199.
вскрывает общее. Вот почему слова (которые Не обязательно возникают с возникновением представлений, их нет, например, у высших животных) всегда находятся в тесной, необходимой, неразрывной связи с понятиями, суждениями, умозаключениями, вообще с абстрактным мышлением, которое мы встречаем только у человека!.
В своей сгагье ^0 значении слова» Л. С. Ковтун убедительно возражает против взгляда, связывающего слово не с абстрактной мыслью, не с понятием, а с представлением. При эгом он резонно указывает на то, «что слово может вызвать и вызывает у говорящего представление о предмете, однако для существования представлений слова вовсе не необходимы» 2.
В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что «всякое слово (речь) уже обобщает...», что «в языке есть только общее»3.
В. И. Ленин показал, широко пользуясь примерами местоимений, что, какое бы слово мы ни взяли, оно обязательно относится к множеству явлений, оно говорит о том общем, что есть во множестве явлений (что вовсе не мешает использовать слова для выражения единичного понятия об отдельном явлении). Слово, следовательно, выражает понятие об этих явлениях, ибо именно понятие отражает своей всеобщностью объективно существующую связь вещей, явлений действительности, объективно существующую общность этих вещей, явлений.
Слова В. И. Ленина «в языке есть только общее» означают, что все в языке так или иначе участвует в выражении, фиксировании, закреплении мысли. При этом сле-
1 Под абстрактным, человеческим мышлением имеется в виду образование суждений, умозаключений, понятий. Что касается образования представлений, то, как это видно из приведенного выше высказывания В. И. Ленина, его нельзя отнести к абстрактному мышлению, с которым неразрывно связан язык. Поэтому нельзя согласиться с проф. К. С. Бакрадзе, когда он пишет: «В повседневной жизни люди пользуются большей частью не понятиями, а представлениями. Люди говорят друг с другом, сообщают друг другу мысли, рассказывают о событиях и т. д, вовсе не мысля понятиями». (/С. Бакрадзе, Логика, Тбилиси 1951, стр. 104). Во первых, если люди мыслят, то как это возможно без понятий? То, что сам проф. Бакрадзе говорит о мышлении и о представлениях, показывает, что мыслить представлениями нельзя. Во-вторых, даже дети, пользуясь словами «дом», «стол», «мама», выражают ими понятия, ибо относят их к самым различным столам, домам, мамам («кошкина мама» и т. п.).
2 «Вопросы языкознания» № 5, 1955 г., стр 68
3 В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 256, 258.
дует иметь в виду, что мысль представляет собой единство общего и отдельного, что она отражает обе эти стороны действительности. В. И. Ленин специально отмечает ошибочность гегелевского замечания о том, будто «нельзя выразить в языке то, что думают», ибо язык якобы не позволяет называть отдельное. «Почему нельзя назвать отдельного? — ставит вопрос В. И. Ленин и отвечает:— Один из предметов данного рода (столов), именно отличается от остальных тем-то» '. Здесь В. И. Ленин показывает, что, пользуясь словами, выражающими общее, мы отлично можем выражать и общие, и единичные понятия, называть и общее, и oi дельное в действительности.
Слова, выражая понятия, относятся и к тому, что имеется во множестве явлений, и к тому, что присуще единичному явлению. Мы всегда имеем возможность показать, в каком именно смысле употреблено в данном конкретном случае слово.
— Например, слово «стол», фиксирующее и выражающее общее понятие, употребляется не только для обозначения «стола вообще». Словом «стол» я пользуюсь, когда говорю сыну «стол завален твоими книгами», т. е. когда речь идет о конкретном единичном столе. Было бы большой ошибкой из того, что всякое слово выражает общее, сделать вывод, что, пользуясь языком, мы можем говорить лишь о «человеке вообще», о «доме вообще», о «городе вообще» и т. д., что язык не дает нам возможности сообщить что-либо друг другу о единичном определенном человеке (например, о своем отце), о единичном доме (например, о доме, где родился Л. Н. Толстой), о том или ином единичном городе и т. д. Фиксируя и выражая понятия (каждое из которых отражает все вещи и явления известного рода), слово относится к каждому явлению, отраженному в этом понятии.
Контекст, в котором употребляется слово, обстановка, к которой оно приурочивается, позволяют нам с полной ясностью показать нашему собеседнику (или читателю), имеем ли мы в данном случае в виду «стол вообще» или какой-либо конкретный стол. В ряде случаев приходится употребить большую группу слов (каждое из которых несет в себе общее) для того, чтобы обозначить индивидуальное явление (например, «второй от окна стол в послед-
1 В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 258.
9 Мышление
нем ряду столов в аудитории № 15 такого-то института в таком-то городе»).
Поскольку понятие отвлечено от множества предметов известного рода и отражает существенные черты, общие всем этим предметам, оно, естественно, отражает любой предмет данного рода (или, как говорят иногда, понятие «приложимо к любому из предметов данного рода»), ибо любой из этих предметов обладает общими чертами, отразившимися в понятии.
Приложимость слов к отдельным вещам, отраженным в понятии, является следствием того, что язык, в том числе его словарный состав, служит обмену мыслями, в том числе понятиями, между людьми.
Следовательно, быть только названием, ярлыком, не участвуя в закреплении понятий и суждений, слово не может. Такие звукосочетания не являются словами. Они не могут служить общению и взаимному пониманию и потому не являются языковыми явлениями.
В качестве иллюстрации своего утверждения о том, что слова представляют собой ярлыки, Карнап приводит «словесный ряд» — «Piroten karulieren elatisch», уверяя, что эта абракадабра представляет собой предложение, «коль скоро нам известно, что «Piroten» — имя существительное (множественного числа), «karulieren»—глагол (3 лица, множественного числа, изъявительного наклонения), a «elatisch»—наречие...»'. Чтобы убедиться в несостоятельности этой «иллюстрации», достаточно сравнить ее с футуристским «Дыр бул шыл убещур скум», где сразу видно, что перед нами не только полное отсутствие мысли, но и полное отсутствие слов и предложений. Чем отличается от этого вымысла вымысел Карнапа? Тем, что в нем использованы присущие словам немецкого языка окончания «en», «ieren», «atisch».
Объявив, что перед нами знаки, ярлыки, лишенные каких бы то ни было значений, нам тайком подсовывают словесные окончания, имеющие вполне определенные значения в живом языке живого народа. Ведь с окончанием «en» связано знание того, что речь идет о нескольких или многих объектах, с окончанием «ieren» — знание о действии, совершаемом в настоящее время несколькими или многими лицами, в числе которых нет ни говорящего,
1 R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 2. 242
ни тех, к кому он обращается, а с окончанием «atisch» — знание о том, что действие осуществляется некиим образом. Хотя эти значения реализуются в языке лишь тогда, когда данные окончания присоединяются к реальным словесным основам, но они тесно связаны именно с звучаниями этих окончаний и представляюг собой отражения объективно существующих предметных отношений. Считать эти окончания лишенными значения нельзя, ибо в этом случае речь была бы понятна и без них, чего, как известно, не бывает.
Поэтому заявление Карнапа о том, что «вовсе не требуется знать значения слов» ', не соответствует действительности. Его «словосочетание» не только не содержит понятий, оно не содержит и слов и поэтому стоит вне мысли и вне языка. И если здесь создается видимость предложения, то лишь потому, что в этот пустой ряд звучаний привнесены кусочки живого языка, вырванные из его живой ткани. Эти кусочки имеют значения, с их помощью в действительных словах выражаются понятия, мы это знаем, чем и злоупотребляет идеалист-семантик.
«Слово — не механический звук. Оно — живой низший организм речи»,— писал В. Г. Короленко, подчеркивая важность того, чтобы слово «само было живое, понятное, родное, чтобы оно было неотделимо от понятия. Только тогда понятия ассоциируются в сложный организм речи...» 2.
* * *
Все слова обладают значением, своими значениями слова обязательно участвуют в закреплении понятий, являющихся обобщенным и отвлеченным отражением действительности.
Что же собою представляет значение какого-нибудь конкретного слова в определенном языке, известное всем владеющим этим языком? Что представляет собой значение слова, на основе которого люди пользуются этим словом в речевом общении, обмениваясь мыслями и достигая взаимного понимания?
Для решения этого вопроса необходимо учесть по крайней мере четыре обстоятельства:
1 R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 2—3.
2 В. Г. Короленко, История моего современника, книги первая и вторая, Гослитиздат. М 1948, стр 526
9* 243
1) Люди, принадлежащие к различным социальным слоям общества, -к различным профессиям, к различным возрастным группам, имеющие различный жизненный опыт и познания, имеют об одних и тех же явлениях действительности понятия различной степени точности, широты и глубины. Горожанин, например, имеет поверхностное, неглубокое понятие о пшенице, относительно которой агроном имеет несравненно более точное и богатое понятие. Понятие инженера-строителя о звезде несравненно беднее соответствующего понятия у профессора астрономии. Не все признаки, мыслимые в понятии (т. е. не все его содержание), и не все предметы, отражением которых это понятие является (т. е. не весь объем этого понятия), в равной степени хорошо известны всем людям, владеющим определенным языком. И тем не менее все эти люди, пользуясь в разговоре различными словами, вполне понимают друг друга, ибо придают этим словам одинаковое значение.
Происходит это потому, что в качестве значения того или иного слова в данном языке используется не все полностью содержание соответствующего понятия, а лишь некоторая его часть, известная всем членам общества '. Например, содержание понятия «звезда» «самосветящееся небесное тело, по своей природе сходное с Солнцем и, вследствие огромной отдаленности, видимое как светящаяся точка»2 множеству людей, владеющих русским языком, не полностью известно, хотя каждому из них известно значение слова «звезда» (видимая на небосводе в безоблачную ночь светящаяся точка) 3.
1 Речь идет о значении слова в языке, а не в каждом отдельном акте речевого общения, где слово может иметь много значений. Даже языковеду, специально исследующему значения слов, не нужно (да и невозможно) знать все эти значения. Тем более не нужно их знать каждому человеку, владеющему данным языком. Но любому, кто хочет овладеть языком, необходимо знать значение слова в языке (обычно указываемое в толковом словаре).
Здесь речь идет о содержании понятия, которое является общепринятым в науке на данном этапе ее развития, а не обо всех понятиях, которые имеются у отдельных специалистов и неспециалистов со всеми их бесчисленными оттенками, которых ни один человек не в состоянии учесть. «Общепринятость» здесь всегда, разумеется, более или менее относительная (она находит свое выражение обычно в энциклопедиях и других справочных изданиях).
2 «Большая Советская Энциклопедия», т. 16, 1952, стр. 540.
3 Даль почти дословно в этих выражениях разъясняет значение этого слова, прибавив лишь упоминание о «самосветности», знакомое
Значение слова в данном случае оказывается уже содержания соответствующего понятия, поскольку в это значение входит лишь часть содержания понятия, другими словами: значением этого слова в русском языке является понятие, известное всем, кто владеет этим языком; содержание и объем этого понятия отличаются от содержания и объема научного понятия, выражаемого научным термином «звезда» '.
'2) Понятие всегда выступает в качестве значения какого-нибудь слова или группы слов. С другой стороны, в значении слова всегда так или иначе содержится понятие. Однако понятие, содержащееся в общепринятом в языке значении слова, отличается от научного понятия, закрепленного в этом слове. Но в значении слова содержится не только понятие. Поэтому нам представляется, что Л. С. Ковтун не прав, когда он говорит: «Значение слова — это реализация понятия средствами определенной языковой системы... Мы не имеем никаких оснований сомневаться в адекватности значения слова понятию» 2. Такое отождествление значения слова и понятия неправомерно.
Было бы ошибкой понимать связь языка с абстрактным мышлением в том смысле, будто язык вовсе не связан с формами отражения, возникающими на ступени живого созерцания, а также с эмоциями, с актами воли и т. д. Это значило бы отрывать абстрактное мышление от той основы, на которой оно возникает. Связь понятий с восприятиями и представлениями, с активной работой воображения никогда не может исчезнуть, она необходима не только для возникновения, но и для самого существования понятий. Понятия возникают и существуют в головах живых людей с их разнообразнейшими эмоциями, настроениями, желаниями, стремлениями, с которыми понятия всегда тесно связаны.
Поэтому, если в словах находят свое закрепление мысли, понятия и суждения, то вместе с ними и в связи с ними в словах находят свое закрепление восприятия и
отнюдь не всем пользующимся русским языком (В. Даль, Толковый словарь, М. 1955, т. 1, стр. 673).
1 Например, в объем научного понятия «звезда» входит и Солнце, в объем научного понятия «насекомое» не входят пауки. Этого может не знать человек, владеющий русским языком и знающий общепринятое значение слов «звезда» и «насекомое».
2 «Вопросы языкознания» № 5, 1955 г., стр. 77. (Курсив мой.— В. Б.)
представления, которыми в большей или меньшей мере «обрамлена» каждая отвлеченная мысль. Кроме того, в словах закреплены чувства, настроения, желания, устремления человека, его эмоциональная реакция на действительность, в том числе эмоциональная окрашенность его отношения к тому, что он говорит, к его сообщению. Этой цели служит и огромное разнообразие форм слова (сын, сынок, сыночек, сынишка), и его фразеологическое окружение, и различие его роли в составе предложения (синтаксическая функция), и разнообразие его связей с другими близкими и далекими по смыслу словами, и ситуация, к которой оно приурочивается,— все это служит выражением не только тончайших оттенков понятий, но и тончайших оттенков чувств, настроений и т. д.
Кроме того, интонация (восклицание, недоумение, возмущение, решительность, нежность и т. д.) является настолько важным обрамлением для выражения понятий (в том числе и понятий о наших чувствах, желаниях и т. п.), что обычно мы подвергаем сомнению истинность того, что сообщает нам человек о своих чувствах и желаниях, если интонация, с которой произнесены его слова, не соответствует их содержанию. То же самое следует сказать о порядке, в котором произносятся слова и предложения, о связности или бессвязности речи, о ее стройности или отрывочности.
Наконец, в слове имеется эстетическая сторона: слово может быть изящным или тяжеловесным, ясным или невнятным, сухим или страстным — вообще красивым или некрасивым.
В мыслях человека находят свое отражение решительно все явления, с которыми человек имеет дело: и внешний мир (явления природы и общества), и сфера сознания (чувства и настроения, желания и стремления человека). «...Все, что побуждает человека к деятельности, должно проходить через его голову: даже за еду и питье человек принимается под влиянием отразившихся в его голове ощущений голода и жажды, а перестает есть и пить потому, что в его голове отражается ощущение сытости» '.
Никто из нас не в состоянии высказать никакого предложения относительно своих чувств и желаний, прежде
1 К.- Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т, II, Госполитиздат, 1955, стр. 357.
чем он узнает, что испытывает эти чувства или желания, т. е. прежде, чем эти чувства или желания отразились в его мозгу в виде мыслей. Мы не можем высказать предложение относительно наличия у нас таких чувств или желаний, которые еще не прошли сквозь их осмысление.
Высказывая подобные предложения, мы выражаем суждения, мысли о наших желаниях или чувствах. Эти суждения могут быть истинными (если мы действительно испытываем те чувства, желания, о которых сообщаем как испытываемых нами) или ложными (если мы этих чувств, желаний в действительности не испытываем).
Язык чрезвычайно богат средствами выражения желаний, настроений, чувств. Передавая понятия о наших чувствах и настроениях, слова вместе с тем передают самые тонкие нюансы, оттенки этих чувств. Точно так же у тех, кто слышит эти наши высказывания, непосредственно под действием нашей речи возникает не само наше желание или чувство, а лишь мысль о том, что его собеседник испытывает данное желание или чувство. Именно это и означает, что слушающий понимает мои слова, между мною и этим человеком происходит общение, обмен мыслями о моих желаниях и чувствах.
Разумеется, мои слова могут вызвать у собеседника не только мысли о моих чувствах или желаниях. Они могут вызвать у него и собственные определенные желания и чувства. Но это может произойти лишь при условии, что мои слова «дошли» до собеседника, т. е. что под действием этих слов у него возникла мысль, которую я ему сообщал.
Кроме того, чувства и желания, возникающие под действием моих слов у собеседника, вовсе не должны непременно совпадать с моими чувствами и жел"аниями, о которых я ему сообщил. Его чувства могут оказаться даже прямо противоположными тем моим чувствам и желаниям, о которых я ему сказал. Мое заявление, вовсе ничего не говорящее о моих чувствах и желаниях, может вызвать у собеседника исключительно сильные чувства, желания или настроения, а сообщение о самых горячих моих чувствах и желаниях может вовсе не возбудить никаких чувств, желаний у собеседника.
Все указанные обстоятельства объясняются тем, что эмоциональная реакция собеседника на мои слова всегда опосредована пониманием того, что я сказал, иначе говоря — всегда связана с передачей моих мыслей собесед-
нику. Это положение энергично защищает чешский языковед Фр. Травничек (Брно), точку зрения которого мы разделяем. Он пишет: «Слова... общепонятны потому, что они выражают одну из форм мышления, а именно — поня-1ия» '. «...Слова, о которых мы говорим, что они выражают чувства, на самом деле выражают понятия, результаты познавательной деятельности нашего мышления, с которым связаны психические процессы, называемые чувствами... Дедушка выражает то же самое понятие, что и слово дед. Но, кроме того, подобные слова выражают и определенное чувство...» 2
«Эмоциональная атмосфера», которая окружает логическое значение слова, имеет место лишь при условии, что это значение имеет место. Самостоятельно, изолированно, независимо от этого значения эта атмосфера не существует. Но из сказанного явствует, что в значение слова вместе с понятием входят все многочисленные оттенки эмоциональной, стилистической, эстетической окраски слова.
Все эти элементы значения слова, не играющие в большинстве случаев существенной роли при использовании слова в отвлеченном логическом рассуждении, приобретают важную роль в обычном речевом общении и в особенности в художественном творчестве. Учитывая это, приходится признать, что в этом аспекте значение слова оказывается шире закрепленного в нем понятия, поскольку последнее образует основной, необходимый элемент значения слова, но не исчерпывает собой всего этого значения.
Эгим следует, по-видимому, объяснить одну из тех трудностей, с которыми встречаются переводчики. В то время как сравнительно нетрудно найти в другом языке слово, регистрирующее понятие, закрепленное в слове языка, с которого делается перевод, значительно труднее найти такое слово (или словосочетание), стилистическая и эмоциональная окраска которого в данном фразеологическом окружении, в данной ситуации была бы в другом языке той же, что и в языке, с которого делается перевод. Это объясняется тем, что указанные оттенки значения
1 «Вопросы языкознания» № 1, 1956 г., стр. 74.
2 Там же, стр. 75.
слова, его смысловые связи с другими словами, способы его сочетания с другими словами определяются семантической системой данного языка, характеризующей собой одно из качественных отличий данного языка от всех других.
3) Внимательное рассмотрение того, как практически используется в обмене мыслями между членами общества то или иное слово, показывает, что слово выступает в различных условиях, в различных конкретных актах речевого общения в огромном многообразии значений. Даже рассматривая какое-нибудь слово лишь на определенном этапе развития языка, трудно полностью обозреть все многочисленные значения, в которых оно употребляется. При этом различие этих значений одного и того же слова в различных условиях его употребления затрагивает не только эмоциональную и стилистическую «атмосферу», окружающую логическое, понятийное ядро значения слова, но и сами понятия, этим словом выражаемые. Иначе говоря, одно и то же слово в различных актах речевого общения обычно выражает не одно и то же, а более или менее различные понятия и оттенки понятий, что имеет место даже в научной терминологии, где смысловые границы слова относительно наиболее определенны (укажем, например, на термин «сознание» в философии).
Разумеется, не все значения, в которых более или менее часто употребляется слово в отдельных актах речевого общения, являются значениями этого слова в языке. Из всех фактически встречающихся применений данного слова в язык входят лишь те его значения, которые получили общественную санкцию и, таким образом, стали неотъемлемой частью общенародного языка. Однако и этих общественно осознанных и прочно вошедших в язык значений у одного и того же слова (мы здесь не говорим об омонимах) бывает несколько. При этом все значения данного слова закономерно связаны между собой не только на основе связи содержания лежащих в основе этих значений понятий, но и на основе присущей лишь данному языку семантической системы.
В. В. Виноградов приводит такой пример. Основными значениями русского слова «хребет» являются: «спина, позвоночник» и «цепь гор, тянущихся в каком-нибудь направлении». Во французском языке этим двум значениям соответствует не одно, а различные слова. К этому можно
прибавить, что каждому из этих французских слов также принадлежит несколько значений, которым в русском языке соответствует не одно, а несколько различных слов. В частности, значения французского слова dos выражаются в русском языке словами: спина, нижняя сторона листа, корешок книги, подъем ноги, тыльная сторона кисти и т. д.
Таким образом, слово представляет собой единицу языка, характеризуемую не только единством фонетического и грамматического состава, но и единством всех его значений. И в фонетическом, и в грамматическом, и в семантическом отношениях слово закономерно соотнесено с системой данного языка.
В семантическом отношении слово представляет собой систему значений, закономерно связанных между собой и со всеми другими единицами языка. Поскольку ядро каждого из значений слова составляет понятие, то каждое слово оказывается связанным не с одним, а с рядом понятий. Тут могут быть и понятия о предметах, процессах и отношениях в природе и в обществе, и понятия об отношениях между словами и предложениями (грамматические понятия), и понятия о духовной жизни человека, о его чувствах и мыслях, в том числе и понятия об отношениях между мыслями — о логических отношениях.
При этом то обстоятельство, что в данном слове объединены именно данные понятия, определяется не только связью содержания и объема этих понятий, но и системой смысловых связей, присущей данному языку, качеством и закономерностями семантической системы данного языка. Здесь обнаруживается широта значения отдельно взятого слова по отношению к отдельно взятому понятию в том смысле, что в слове получает свое закрепление не одно, а ряд понятий.
4) Органическая смысловая связь слова с другими словами и смысловыми единицами языка обнаруживается далее в «несвободных значениях» слова, т. е. в тех его значениях, которые реализуются лишь в определенных условиях фразеологического окружения, синтаксической роли слова или в определенной ситуации. Это касается не только служебных и модальных слов, но решительно всех слов. Во всех случаях, когда слово имеет определенное значение лишь в определенном сочетании с другими словами, оно выражает понятие (ядро этого значения) лишь в «содружестве» с этими другими словами. Кроме того,
есть понятия, для выражения которых всегда необходима группа слов, например «Тридцатая годовщина опубликования апрельских тезисов В. И. Ленина». В этом аспекте любое входящее в эту группу слово оказывается уже понятия, оно выражает понятие только совместно с другими словами. Без любого слова (из числа слов, выражающих такое понятие) это понятие не может быть выражено, но нельзя ни про одно из этих слов сказать в данном случае, что оно «заключает в себе это понятие», а следует сказать, что оно «участвует в выражении этого понятия».
Смысловое содержание слов, принадлежащих к различным разделам словарного состава
Попытаемся рассмотреть этот вопрос на материале русского языка, где в словарном составе различают десять частей речи: имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение, глагол, наречие, предлог, союз, междометие и частицы. «Части речи, ч то-л и б о н а-з ы в а ю щ и е, распадаются прежде всего на два больших класса: части речи знаменательные и части речи служебные. Первые отражают действительность в ее предметах, действиях, качествах или свойствах, напр.: родина, столица, дом, жить, работать, советский, революционный, наш, пять, семеро, первый, спокойно, наверняка, наизусть, вполне. Вторые отражают отношения между явлениями действительности, напр.:
сижу на стуле, дом у реки, отец и мать» '.
Таким образом, к классу знаменательных слов русского языка относятся: имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение, глагол и наречие. К классу же слов служебных относятся предлоги, союзы и частицы. Эти два класса охватывают почти весь словарный состав русского языка (кроме междометий). В отношении этих классов подчеркивается, что в них слова связаны с отражением в голове человека предметов объективной действительности, их свойств, состояний, действий и объективно существующих отношений между этими предметами. Наша задача, таким образом, сводится к установлению:
1 «Грамматика русского языка», т. 1, стр. 20. 251
1) являются ли эти отражения (с которыми связаны знаменательные и служебные слова) абстрактными мыслями (или же они представляют собой формы живого созерцания — восприятия и представления);
3) если эти отражения являются отвлеченными мыслями, то что представляют собой эти мысли: понятия, суждения (включая сюда вопросы и побуждения), умозаключения, или же это мысли, не являющиеся ни тем, ни другим, ни третьим, а чем-то четвертым. В последнем случае нужно выяснить, что же представляет собой это «четвертое».
Относительно первого из этих вопросов нам представляется возможным ограничиться следующими соображениями. Выше уже подчеркивалось, что понятия возникают лишь на основе восприятии и представлений, на основе работы воображения, что эта тесная связь понятий с формами живого созерцания имеет место всегда, когда мы оперируем понятиями; что именно поэтому логическое ядро значений слов обрастает всегда более или менее тесно связанными с ним чувсгвенными образами. Но вместе с тем слово служит общению, взаимному пониманию людьми друг друга лишь потому, что оно имеет в языке значения, известные всем, владеющим этим языком; что эти общие всем людям данного народа значения всех слов представляют всегда обобщенные, а поэтому и отвлеченные отражения весьма различных во всех отношениях и лишь в немногом сходных предметов, свойств и связей объективной действительности; что такой степени обобщения и отвлечения восприятия и представления без абстрактного мышления (как это имеет место у высших животных) не могут дать; что, следовательно, как подчеркивал В. И. Ленин, «чувства показывают реальность;
мысль и слово — общее» '.
Нам кажется, все сказанное по этому поводу выше позволяет утверждать, что отражения действительности, выступающие в качестве значений слов, представляют собой отвлеченные мысли, продукты второй ступени познания, тесно связанные с формами отражения, полученными путем живого созерцания, но не сводящиеся к ним.
1 В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 256. 252
Что касается Еопроса о том, какие именно формы мысли — понятия, суждения, умозаключения или иные формы — имеют здесь место, то нам представляется, что нет никаких оснований выдвинуть какую-то четвертую форму мысли, кроме этих трех, и дальнейшее конкретное рассмотрение различных разрядов слов должно подтвердить этот взгляд.
Рассмотрим знаменательные слова. С логической точки зрения объединение имен существительных, прилагательных, числительных, местоимений, глаголов и наречий в один класс может быть связано с той общей чертой всех этих частей речи, что каждое из слов, принадлежащих к этому классу, способно самостоятельно выражать субъект или предикат суждения.
В этом нетрудно убедиться. «Дождь идет» — имя существительное выражает субъект, а глагол—предикат суждения.
«Суд людей говорит человеку: — Ты — виновен!» (Горький). Здесь субъект и предикат выражены местоимением и прилагательным.
««Мой месяц, мои звезды»,— думала наша Козявоч-ка...» (Мамин-Сибиряк)—субъект (S) и предикат (Р) выражены именем существительным и местоимением.
«Я — первый» — здесь S и Р выражены местоимением и прилагательным.
«Ну давай вместе воров ловить, коли так. Я — справа, ты — слева» (Салтыков-Щедрин) — S и Р выражены местоимением и наречием.
«Кинулись газетину Невинномыских покупать, ан там — чисто!» (Короленко) — S и Р выражены наречиями.
Поскольку ответ на вопрос может быть неполным, т. е. содержать лишь словесное выражение предиката соответствующего суждения (субъект которого в данном случае подразумевается), то знаменательные слова могут в таких случаях выступать как самостоятельные высказывания («Кто он? — Коммунист?». «Где книги? — Там». «Кто это? — Я». «Сколько их? — Восемь» и т. д.).
Эта общность логической роли слов, принадлежащих к данному классу, возможно, также играла известную роль при их объединении в разряд знаменательных, поскольку еще со времен Аристотеля к понятиям относили лишь те мысли, которые выступают в роли субъекта или предиката суждения. Этим же, возможно, объясняется тот
факт, что наличие понятий в значениях знаменательных слов не вызывает сомнений у большинства лингвистов.
Впрочем, существует мнение, что и среди знаменательных слов имеются такие, которые не связаны с понятиями. При этом имеются в виду не только местоимения, но даже имена существительные, а именно: собственные имена.
Рассмотрим ближе этот вопрос.
В логике давно установлен тот факт, что наряду с общими понятиями (дом, река) существуют понятия индивидуальные (Ломоносов, Москва). Различение индивидуальных и общих понятий тесно связано с логическим учением о суждении, различающим суждения единичные, частные и общие. Субъектом единичного суждения обычно является понятие индивидуальное. Отрицание существования индивидуальных понятий привело бы к ряду нелепостей. Например, в этом случае оказалось бы, что в суждении «Ломоносов — гениальный ученый» имеется лишь предикат, а место субъекта пустует; вместо понятия (субъекта) на этом месте окажется метка, знак, этикетка, ярлык и т. п.
Тем не менее существует мнение, что индивидуальных понятий вообще нет, что «Москва» или «Ломоносов» — это слова — ярлыки, этикетки, навешиваемые непосредственно на вещи и никак не связанные с понятием.
В качестве довода в пользу взгляда «собственное имя— это этикетка» выдвигается такое соображение: одно и то же собственное имя может быть и именем человека, и названием реки, и кличкой собаки, и обозначать сорт конфет и название ресторана. Вне контекста, говорят, невозможно даже приблизительно определить, к какому кругу предметов относится данное собственное имя. Напротив, нарицательное имя, говорят сторонники этого взгляда, имеет вне контекста вполне определенное значение. Если это даже омоним, то можно точно определить все его значения. Мы не можем по своему произволу расширить сферу его значений, она обусловлена законами развития языка.
Прежде всего следует подчеркнуть, что если бы даже указанное различие между собственными и нарицательными именами носило тот абсолютный характер, который ему приписывается в приведенном только что рассуждении, то и в этом случае из данного различия никоим образом не следует, что собственное имя не выражает понятия. Ведь если даже безоговорочно согласиться с этим рассуж-
дением, то окажется, что, имея вполне определенный смысл в контексте, собственное имя теряет эту определенность значения вне контекста. Следовательно, в контексте и «Петр», и «Москва», и «Кавказ» выражают вполне определенные понятия. Но ведь реально, в жизни, собственное имя, как и любое другое слово, выступает только в контексте, и только в этом случае оно служит общению и взаимному пониманию. Мы, разумеется, в целях исследования можем рассматривать собственное имя вне контекста. Но эта абстракция будет научной лишь при условии, что мы не будем забывать, что собственное имя, как и любое другое слово, становится языковым явлением, лишь обслуживая общение, обмен мыслями. А это имеет место лишь в конкретных условиях, следовательно, в конкретном контексте.
Человека, который ни с того ни с сего произнес бы «дом» или «дядя», мы бы поняли столь же плохо, как если бы он вне всякой связи с обстановкой произнес «Лена» или «Кавказ». Наоборот, в реальной действительности и произносящий и слушающий связывают со звукосочетаниями «Лена», «Кавказ» понятия об определенных предметах действительности, и только поэтому они понимают друг друга. Если бы та неопределенность, о которой говорится в приведенном рассуждении, имела место в действительности, употребление собственных имен исключало бы взаимное понимание. Если один из собеседников связывает со звукосочетанием «Лена» понятие о своей сестре, а другой понятие о великой сибирской реке, то они не поймут друг друга. Это в равной мере относится и к именам собственным и к нарицательным. Если тот, кто произносит «дядя», имеет в виду мужчину вообще, а его собеседник имеет в виду брата своего отца, то собеседники также не поймут друг друга.
Итак, признание того, что собственное имя вне контекста теряет определенный смысл, вовсе не означает, что оно не выражает понятия. Напротив, это признание исходит из того, что в контексте (т. е. в реальной действительности) собственное имя выражает всегда вполне определенное понятие.
Далее следует подчеркнуть, что само различие между значением собственного и нарицательного имен в контексте и вне контекста весьма относительно. С одной стороны, неверно, что сфера значений знаменательного слова вполне
определенна, что можно точно указать все его значения. «...Очень трудно,— говорит В. В. Виноградов,— разграничить и передать все значения и оттенки слова даже в данный период развития языка, представить со всей полнотой и жизненной конкретностью роль слова в речевом общении и обмене мыслями между членами общества» \. Ведь любое нарицательное имя может выступить как собственное («коммунист», «борец», «кольцо» и т. д.). Когда мы определяем значения такого слова, взятого вне контекста, мы от этих случаев сознательно отвлекаемся, касаясь лишь тех значений, которые закреплены общественной практикой и представляют собой не отдельные применения слова, а его значения в языке народа, известные всем, кто владеет этим языком. Если так же подойти к собственному имени, то мы имеем не меньшую возможность определить его обычное значение («Лена» — человеческое существо женского пола). Поэтому, когда мы услышим слова «Лены нет», то, не зная, в связи с чем они высказаны, мы скорее всего поймем их в том смысле, что речь идет о женщине. Мы при этом можем, конечно, ошибиться. Но мы можем с неменьшей вероятностью ошибиться, услышав слова «агронома нет», если нам неизвестно, что в данном случае имелся в виду член естественно-научного кружка.
Иллюстрацией этого может служить следующий отрывок из «Записных книжек» А. П. Чехова:
«Дай-ка порцию главного мастера клеветы и злословия с картофельным пюре.
Половой не понял... Поч. строго поглядел на него и сказал: Кроме!
Немного погодя половой принес языка с пюре — значит, понял».
Здесь целое словосочетание (не включающее в себя ни одного собственного имени), к тому же примененное во вполне определенной ситуации и в сочетании с определенными словами «дай-ка» и «с картофельным пюре» все же оказалось трудно доступным пониманию.
Ясно, что видеть в многозначности признак, отличающий собственные имена от нарицательных, нельзя, ибо многозначность присуща обоим этим разрядам слов.
С другой стороны, совершенно неверно считать, что круг значений собственного имени безграничен. Пиджак
1 «Вопросы языкознания» № 5, 1953, стр. 7. 256
или коробку спичек Петром не называют. Мы имеем возможность вполне вразумительно объяснить иностранцу смысл слов «Тарас» или «Афанасий», которых нет в родном языке этого иностранца. Вместе с тем этот иностранец не поймет нашей речи, не усвоив значения этих слов, в первую очередь понятий, ими выражаемых.
Именно поэтому собственные имена могут употребляться для закрепления и выражения не только индивидуальных, но и общих понятий. Когда сообщается: «Стол накрыт», то «стол» фиксирует понятие индивидуальное, отражающее собой вполне определенный единичный стол, а не «стол вообще». Когда же говорится: «стол здесь достать трудно», то имеется в виду стол вообще.
Точно так же, когда мы читаем у Ленина: «...я назвал Каутского (в своей книге: «Пролетарская революция и ренегат Каутский») лакеем буржуазии» ', то здесь «Каутский» выступает как регистрирующее единичное понятие, отражающее вполне определенное отдельное лицо. Когда же говорится: «Журнал этот, стоящий вообще на мелкобуржуазной точке зрения, тем выгодно отличается от писаний господ Каутских, что не называет этой точки зрения ни революционным социализмом, ни марксизмом» 2, то для нас ясно, что это же слово имеет своим значением понягие общее, отражающее собой то, что было свойственно всем социал-предателям II и 1Г/2 Интернационала.
Обычно собственные имена выражают понятия индивидуальные, и в этом заключается их полезная роль, их основное назначение. Так как любое слово несет в себе общее, то для выражения индивидуального понятия требуется целая группа слов («Герой Великой Отечественной войны советского народа, грудью закрывший амбразуру вражеского дота»). Собственное имя («Александр Матросов») позволяет заменить эту группу слов одним-двумя словами. Но преимущество, даваемое собственным именем по сравнению с нарицательным в данном отношении, обусловливает наличие у собственных имен недостатка по сравнению с нарицательным именем в другом отношении:
собственное имя, обладая предельно узким значением в контексте, приобретает весьма широкий смысл вне контекста. Таким образом, одно из различий между собствен-
1 В И Ленин, Соч, т. 30, стр 9
2 Там же, стр 11
ными именами и нарицательными состоит в том, что первые обычно фиксируют понятия индивидуальные, вторые же закрепляют и индивидуальные, и общие понятия. При этом в ряде случаев и собственные имена употребляются для выражения общих понятий. Это различие, следовательно, носит относительный характер.
Со сказанным выше тесно связана та отличительная особенность собственных имен, что обычно, т. е. когда они выражают индивидуальные 'понятия, они не заменяют друг друга. Если нарицательные имена «доктор» и «врач» — синонимы, то их в большинстве случаев можно заменить одно другим. Слова же «Петр» и «Иван» можно заменить одно другим лишь в том случае, когда они выражают общее понятие. Но когда они выражают понятия индивидуальные, такая замена невозможна. Это различие также отнюдь не носит абсолютного характера и вовсе не свидетельствует в пользу мнения, будто собственные имена не связаны с понятиями.
В защиту этого последнего мнения указывают также на то, что собственное имя не раскрывает никаких черт предмета. Говорят: зная, что предмет называется Леной, я вовсе еще ничего не знаю о его свойствах. Между тем, зная, что предмет называется рекой, я его свойства знаю. На это следует возразить, что само звукосочетание «река» так же ничего не говорит о свойствах предмета, как и звукосочетание «Лена». Если тот, кто произносит эти слова или слышит их, не связывает с ними известных понятий (т. е. мыслей о существенных признаках предметов), то для него эти звукосочетания вообще словами не являются '. И здесь дело обстоит с именами собственными и нарицательными совершенно одинаково. Если я впервые слышу слово «река» и никто мне не объяснил его значения, то я столь же мало знаю о существенных признаках, мыслимых в этом понятии, как и в том случае, когда я впервые услышал слово «Лена». Таким образом, и этот довод сторонников взгляда «собственное имя — это ярлык» следует признать несостоятельным.
К этому вопросу можно подойти еще с одной стороны. Никто не отрицает, что в словах «человек», «мужской»,
1 А. И. Смирницкий справедливо говорит, что «нельзя полагаться на то, что нечто в звучании слова укажет нам, с каким значением это звучание связывается...» («Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 87).
«пол» заключены понятия. Не отрицается также, что в группе слов «человек мужского пола» заключено понятие. Но значение этой группы слов в логическом отношении совпадает со значением собственного имени «Петр». Точно так же совпадает в логическом отношении значение собственного имени «Москва» и группы слов «столица Советского Союза». Как же можно, признавая наличие понятия в этих группах слов, отрицать его наличие в словах, логически однозначных с этими группами?
Заканчивая рассмотрение собственных имен, поставим еще один вопрос: нельзя ли допустить, что значение собственного имени целиком сводится к представлению, хотя бы и общему?
Поиск по сайту: