|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
К ВОПРОСУ О СООТНОШЕНИИ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯВ. 3. Панфилов Вопрос о характере взаимоотношения языка и мышления принадлежит к числу кардинальных не только специальной науки о языке — языкознания, но также и марк-систско-ленинской теории познания. Общеизвестно указание В. И. Ленина о том, что история языка является одним из важнейших источников, из которых должны сложиться марксистская теория познания и диалектика. Этот вопрос является одним из аспектов основного вопроса философии, в зависимости от того или иного решения которого философия разделяется на два противоположных направления — материалистическое и идеалистическое. Философский материализм хотя и утверждает, что мысль, сознание, мышление существуют так же реально, как. и различные формы движущейся материи, вместе с тем указывает, что, будучи обусловленной в своем бытии функционированием одной из форм материи — мозга, мысль существует лишь постольку, поскольку она осуществляется в определенных материальных формах. «На «духе»,— указывает К. Маркс,— с самого начала лежит проклятие — быть «отягощённым» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для Других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми» 1. ' К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, изд. 2, Господитаздат, 1955, стр. 29. ' '' ' " " ' '" Итак, с точки зрения диалектического материализма вторичность сознания, духа и первичность материи проявляется также и в том, что мышление, протекая в неразрывной связи с материальными физиологическими процессами головного мозга, вместе с тем может происходить и происходит только на основе и при помощи языка. Диалектический материализм утверждает в связи с этим, что мышление вне языка, невозможно, что язык и мышление неотделимы друг от друга как в своем возникновении, так и в своем существовании. В противоположность этому идеализм, отрицая обусловленность мышления как способности отражения определенными материальными физиологическими процессами, происходящими в головном мозгу, отрицая обусловленность и вторичность содержания нашего сознания по отношению к объективной действительности, отрицает также и необходимую связь сознания, мышления с языком как совокупностью определенных материальных форм и процессов. Будучи вынужденным считаться с тем фактом, что мышление происходит при помощи языка, идеализм вместе с тем утверждает, что связь между языком и мышлением является чисто внешней, что мышление вполне может происходить и происходит также и в чистом виде, без помощи языка, более того, что мышление при помощи языка приводит только к различного рода недоразумениям, ошибкам, проистекающим из несовершенства языка. Если для каждого материалиста-лингвиста и материалиста-философа является бесспорным положение о неразрывной связи языка и мышления, взятое в общей форме, то ряд конкретных вопросов этой проблемы до настоящего времени еще требует своего разрешения или является дискуссионным. Таков, например, вопрос о конкретной форме связи языка и мышления (является ли язык формой, а мышление—ее содержанием), вопрос об отношении к мышлению различных сторон языка — его материальной, звуковой стороны и связанной с этой последней смысловой стороны, вопрос об отношении логических и грамматических категорий, о соотношении значения слова и понятия, суждения и предложения и т. п. Все эти вопросы в той или иной мере ставятся и обсуждаются в нашей печати. На наш взгляд заслуживает также серьезного обсуждения вопрос об отношении к языку (его материальной оболочке) абстрактного содержания мышления, с одной стороны, и чувственно наглядных образов восприятия и представления — с другой. Как нам кажется, существенным недостатком многих статей, посвященных этой сложной проблеме, является то, что обычно, говоря о мышлении, рассматривают его как нечто единое целое, и однородное. Между тем понятие мышления в его обычном употреблении включает два принципиально различных аспекта: говоря о мышлении, часто имеют в виду не только его абстрактное содержание, его абстрактные процессьи, происходящие в форме понятий, суждений и т. п., но также и его чувственно-образное содержание в виде образов восприятия и представления. Таким образом, выдвигая тезис о прямой и непосредственной связи языка и мышления, предполагают тем самым, что характер отношения к языку этих двух различных сторон мышления один и тот же, т. е. что в прямой и непосредственной связи с языком (его материальной оболочкой) находится как абстрактное содержание мышления, так и его чувственно-образное содержание. Более того, во многих работах мьи находим прямые утверждения о том, что язык находится в прямой и непосредственной связи с образами восприятия и представления, что, например, слово выражает не только понятие, но и представление, что существовал такой этап в развитии языка и мышления, когда мышление происходило только в образах восприятия и представления и язык, следовательно, выражал только их. Эти взгляды не являются просто теоретическими соображениями, высказанными попутно, но входят как составная часть в систему взглядов многих лингвистов и философов на историю языка и мышления, на проблему соотношения языка и мышления. Они берутся некоторыми лингвистами за основу объяснения целого ряда особенностей исторического развития языков. Именно поэтому и представляется необходимым остановиться на них в настоящей статье. В целях анализа этой точки зрения целесообразно рассмотреть здесь следующие вопросы: 1) Существовал ли такой этап в развитии мышления человека, когда оно всецело происходило в образах восприятия и представления и совсем не обладало способностью образовывать понятия? При 'положительном решении итого вопроса с неизбежностью Должен быть сделан вывод, что язык первоначально возник как средство выражения образов восприятия и представления и в какой-то период своего существования выражал только их. 2) Является ли язык (его материальная сторона) необходимым средством существования и средством осуществления не только абстрактного содержания мышления, но и его чувственно-образного содержания или нет? Этот вопрос иначе может быть сформулирован так: находится ли чувственно-образное содержание мышления в такой же прямой и непосредственной связи с языком (его материальной оболочкой), как и его абстрактное содержание? Положение об особой чувственно наглядной стадии в развитии мышления получило особенно широкое распространение со времени опубликования работ Леви-Брюля по этнографии так называемых первобытных народов. В этих работах развивается точка зрения, согласно которой мышление современных первобытных народов является по преимуществу чувственно наглядным, в прямую связь с чем ставятся и те особенности языков этих первобытных народов, которые они имеют в отличие от языков цивилизованных народов. «...Языки низших обществ,— пишет Леви-Брюль,— «всегда выражают представления о предметах и действиях в том же точно виде, в каком предметы и действия представляются глазам и ушам»». И далее: «Общая тенденция этих языков заключается в том, чтобы описывать не впечатление, полученное воспринимающим субъектом, а форму, очертание, положение, движение, образ действия объектов в пространстве, одним словом, то, что может быть воспринято и нарисовано» '. Эти взгляды Леви-Брюля об особом характере мышления и языка первобытных народов оказали сильное влияние на многих авторов, как лингвистов, так и философов, так или иначе касавшихся вопроса о языке и мышлении доисторического человека. Н. Я. Марр, некритически воспринявший эти взгляды, переносит даваемую Леви-Брю-лем характеристику мышления современных первобытных народов на мышление доисторического человека и выделяет особую дологическую стадию в развитии мышления. «Человечество,—утверждает Н. Я. Марр,—тогда мыслило ' Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, М. 1930, стр. 104. 120 дологическим мышлением, без отвлеченных понятий, представлениями в образах и в их нашему восприятию чуждой взаимной связи» 1. Этой стадии в развитии мышления, по мнению Н. Я. Марра, соответствовала особая стадия в развитии языка — так называемая линейная речь!2. С. Д. Кацнельсон вслед за Н. Я. Марром утверждает, что вплоть до начала эпохи варварства существовало так называемое «первобытно-образное мышление», которое «оперировало конкретными представлениями, обобщенными восприятиями вещей» и что с эпохи варварства начинается период «чувственно-сущностной речи и мысли», когда «вырабатываются первые родовые понятия о вещах, но еще отсутствуют родовые понятия более сложного порядка, как, например, абстрактные слова типа «животное», «растение», «предмет»» 3. Рассматриваемая здесь точка зрения особенно подробно развита в статьях Л. О. Резникова 4. Он утверждает, что мышление в понятиях появилось только в эпоху возникновения родового строя и что ему предшествовали два этапа чувственно наглядного мышления — мышление непосредственными восприятиями и мышление представлениями, которым соответствовали определенные этапы развития речи, а именно: комплексная и кинетическая речь 5. Подобные высказывания по поводу характера первоначальных этапов развития мышления и языка мы нахо- 1 Н. fl. Марр, Избранные работы, т. 2, Соцэкгиз, 1936, стр. 129. 2 См. Н. Я- Марр, Избранные работы, т. 1, изд. Государственной академии истории материальной культуры, Л. 1933, стр. 280. 3 С. Д. Кацнельсон, Историко-грамматические исследования, I, изд. АН СССР, М.—Л. 1949, стр. 72; см. также стр. 73, 129. 4 См. Л. О. Резников, К вопросу о генезисе человеческого мышления, «Ученые записки Ростовского-на-Дону Государственного университета, Труды историко-филологического факультета, т. VI, вып. 3, 1945; его же. Проблема образования понятий в свете истории языка, «Философские записки», т. I, 1946. 5 См. Л. О. Резников, К вопросу о генезисе человеческого мышления, «Ученые записки Ростовского-на-Дону Государственного университета». Труды. историко-филологического факультета, т. VI, вып. 3, 1945. стр. 143; см. также стр. 95, 113 и др. и его же. Проблема образования понятий в свете истории языка, «Философские записки», т. I, 1946. стр. 183. Дим и у целого ряда других авторов, так или иначе касавшихся этого вопроса '. Иная, и, по нашему мнению, правильная точка зрения по этому вопросу высказана известным советским антропологом В. В. Бунаком'2. Он относит возникновение способности образования понятий к самым начальным этапам развития человеческого мышления, связывая ее с переходом к изготовлению уже наиболее древних каменных орудий, еще не имевших четко зафиксированной формы. Выдвигая положение о том, что на первых ступенях развития мышления человек не обладал способностью образовывать понятия и что его мышление в этот период всецело протекало в форме чувственно наглядных образов восприятия и представления, сторонники этой точки зрения фактически отрицают качественное различие между способами отражения действительности первобытным человеком, с одной стороны, животными — с другой. Вместе с тем прямо или косвенно игнорируется также и то существенное отличие, которое имеется между первобытным человеком и животным в отношении их к природе, поскольку характер этого отношения стоит в непосредственной связи со способом отражения действительности; фактически отрицается и то решающее влияние, которое имели на развитие способа отражения действительности у первобытного человека общественные факторы, и прежде всего его трудовая деятельность, не имевшие места в ходе эволюции животного мира. Между тем положение об общественной природе языка и мышления должно быть положено в основу понимания путей и форм.их развития. Действительно, хотя мышление человека представляет /собой индивидуальный акт и, по выражению Маркса, -является «естественным процессом», оно, как способность -опосредованного отражения человеком объективной дей- 1 См., например, Ф. И. Хасхачих, Материя и сознание. Госполитиздат, 1952, стр. 97, 101; Л. Г. Спиркин, Формирование абстрактного мышления на ранних ступенях развития человека, «Вопросы философию № 5, 1954 г., стр. 68; Д. В. Бубрих, 'Происхождение мышления:и речи, «Научный.бюллетень ЛГУ» № 7, 1946, стр. 38. 2 В. В. Бунак, Начальные этапы развития мышления и речи по данным антропологии, «Советская этнография» № 3, 1&51 г.; его же, •Происхождение речи по данным антропологии, Сб. «Происхождение.человека и древнее расселение человечества», М. 1951. 1.2.2 ствйтельностй, не могло возникнуть так же, как и сам человек, в результате простой биологической эволюции,а вызвано к жизни качественно новыми факторами, не имевшими места в животном мире. Марксизм-ленинизм учит, что человек и его мышление есть продукт общест-. венных отношений, и прежде всего тех отношений, в которые люди были поставлены в процессе труда между собой | и к окружающей их действительности.; Отражение объективной действительности имеет место j и в животном мире. Это отражение совершается в форме | ощущений и восприятии, являющихся результатом воз-| действия отдельных свойств предметов или предметов в целом на органы чувств животных. В условнорефлектор-ных реакциях животных на воздействия из внешней действительности учитываются также связи и отношения предметов и явлений внешнего мира'. Однако отсюда было 'бы неправильно делать вывод о' том, что животные осознают эти связи и отношения. Такого рода выводы несостоятельны не только в отношении низших животных, но и в отношении человекообразных обезьян, наиболее близко стоящих к человеку по уровню своего развития. Даже у человека условные рефлексы могут образовываться без того, чтобы он их осознавал. В этой е связи, например, можно сослаться на опыты М. А. Алексеева по выработке двигательной условной реакции на короткий звуковой сигнал (стук метронома), который вначале сопровождался словесным подкреплением «согните (палец)», «нажмите». Анализируя данные проведенных им опытов, автор пишет: «Чрезвычайно характерна та словесная квалификация, которую давали испытуемые своим двигательным реакциям. Оказалось, что все испытуемые связывали их исключительно с речевым подкреплением, хотя отчетливо воспринимали и удары метронома. На вопрос, почему и в какой момент -они делали движения, они никогда не говорили, что делают их на звуковые сигналы, но только на приказ «нажмите» или «согните (палец)». В этих условиях, хотя временная связь между звуковым сигналом и двигательной реакцией уже образова- 1 Физиологической основой образования условных рефлексов является установление нервной связи между двумя очагами возбуждения в коре головного мозга, один из которых возникает в результате воздействия биологически значимого раздражителя, а второй — биологически индифферентного раздражителя на органы чувств животного. лась, она не находила отражения во второй сигнальной системе, а отражалась только связь между реакцией и речевым условным сигналом «нажмите». Поэтому в пробах с экстренной отменой речевого подкрепления двигательная реакция, возникавшая только на звуковой сигнал, была для испытуемого всегда «неожиданной» и вызывала реакцию, по характеру близкую к ориентировочной» 1. Таким образом, даже условнорефлекторная деятельность человека, основанная на тех или иных отношениях объектов реальной действительности, вполне может происходить без того, чтобы эти отношения им осознавались, как-то отражались во второй сигнальной системе человека. В указанном отношении очень интересны также некоторые опыты И. П. Павлова. В одном из опытов И. П. Павлов вырабатывал у собаки условные рефлексы на механический кожный раздражитель, действующий на различные участки кожи (например, на переднюю, заднюю ногу), сочетая его с безусловным раздражителем — вливанием кислоты в рот. Выработав рефлекс на том или другом участке кожи, И. П. Павлов затем несколько раз не подкреплял раздражение на одном из этих участков кожи (передняя нога) безусловным раздражителем (вливание кислоты), что привело к угашению рефлекса. Но при этом оказалось, что, если сразу после раздражения того участка кожи, на который условный рефлекс уже угашен, приложить механический раздражитель к другому месту, собака будет на это реагировать обильным слюноотделением 2. Очевидно, что если бы собака осознавала отношение механический раздражитель—кислота, то она и в этом последнем случае не реагировала бы на механический раздражитель слюноотделением. Для опытов по выработке условных рефлексов характерно то, что практически любой раздражитель, воспринимаемый органами чувств животного, может стать сиг- 1 М. А. Алексеев, К вопросу о нервных механизмах и взаимодействии двух корковых сигнальных систем при ритмических двигательных условных реакциях человека, «Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова», т. III, изд. Академии наук СССР, вып. 6, М. 1953 г., стр. 885 2 См. И. П. Павлов, Избранные произведения, Госполитиздат, 1951, стр. 356—360. налом для безусловной рефлекторной деятельности животного, если только он совпадает по времени воздействия с жизненно- важным для животного раздражителем. Таким образом, условнорефлекторная деятельность животного может быть основана на таких совершенно случайных, устанавливаемых по произволу экспериментатора связях двух реальных объектов, которые вне эксперимента никогда не могут быть связаны друг с другом в указанном отношении. Не менее убедительные факты относительно коренного различия между мышлением человека и психикой животных дает нам анализ поведения обезьян. Так, различные опыты по доставанию приманок показывают, например, что обезьяна не догадывается использовать для достава-ния плода гот же ящик, с которым она уже раньше имела дело, если на нем лежит другая обезьяна или он задвинут в угол клетки, а иногда пытается приставить его к стенке на некотором расстоянии от пола. Доставая без затруднений из-за решетки приманку, привязанную к нитке или веревочке, обезьяна не могла решить ту же задачу в том случае, если нитку пропустить через ручку чашки, в которой находится приманка: в этом последнем случае она тянула нитку всегда за один конец. Для того чтобы достать плод из-за решетки, обезьяна пыталась использовать с этой целью нитку, тесемку и т. п., стремясь орудовать ими, как палкой. Все эти опыты показывают, что деятельность обезьян протекает в рамках наличной ситуации, что отношения предметов объективной действительности не осознаются ими. Отличие человеческого мышления от «мышления» животных, в том числе и человекообразных обезьян, именно в том и заключается, что лишь человек осознает объективные связи и отношения объектов действительности и на основе этого устанавливает их свойства. Только благодаря этому человек и получает возможность строить мысленный план своей деятельности и предвидеть ее результаты. Но способность отражения связей и отношений предметов и явлений объективной действительности и на основе этого отражение их свойств возникла в связи с тем, что в целях удовлетворения своих потребностей первобытные предки человека стали трудиться, т. е. использовать одни предметы для воздействия на другие предметы окружающей их среды. Процесс труда, предполагая какое-либо целенаправленное воздействие одного предмета на другой, характеризуется прежде всего тем, что эти предметы ставятся в определенные отношения друг к другу. Установление же и осознание определенных отношений предметов труда друг к другу является непременным условием познания свойств этих предметов, так как, хотя эти последние и обладают теми или иными свойствами сами по себе, независимо от их отношений, все же их свойства находят свое проявление только в тех отношениях, которые устанавливаются между ними. Поскольку процесс труда имеет своей целью достижение определенных результатов, а это возможно только при осознании тех отношений, в которых находятся или могут находиться предметы труда, и при более или менее правильном отражении их свойств, то труд и явился тем фактором, благодаря которому и на основе которого возникло специфически человеческое мышление. «Люди,— говорил Маркс,—...начинают с того, чтобы есть, пить и т. д., т. е. не «стоять» в каком-нибудь отношении, а активно действовать, овладевать при помощи действия известными предметами внешнего мира и таким образом удовлетворять своя потребности (они, стало быть, начинают с производства). Благодаря повторению этого процесса способность этих предметов «удовлетворять потребности» людей запечатлевается в их мозгу, люди и звери научаются и «теоретически» отличать внешние предметы, служащие удовлетворению их потребностей, от всех других предметов» 1. Но труд, так же как и познание свойств тех предметов и явлений, с которыми первобытные предки человека сталкивались в процессе труда, с самого начала носил общественный характер. Говоря об общественном характере труда в первобытном стаде предков человека, нельзя это понимать в том смысле, что трудовые действия всегда совершались несколькими лицами одновременно. Трудовые действия первобытных предков человека, даже если они представляли собой или первоначально ' К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XV, М. 1933, стр. 461. 126 возникли как индивидуальные, единичные акты, тем не менее являлись общественными по своему характеру, поскольку возможность их совершения и самого возникновения создавалась только на основе общественной жизни этого индивида, которая, оказывая непосредственное влияние -на формы его поведения и на самое его нервную деятельность, придавала, таким образом, опосредованно об-|Лцественный характер любому его действию. В связи с втим уместно привести следующее замечание Маркса: хИндивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни — даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого;овместно с другими, проявления жизни,— является про-1влением и утверждением общественной жизни» '. Как уже указывалось, переход человекоподобных збезьян к труду в ходе длительного исторического разви-гия привел к возникновению человека и специфически человеческого способа отражения и познания объективной действительности. Даже высшие человекоподобные обезьяны отражают объективную действительность только в форме ощущений, образов восприятия и представления. Эти последние 'всегда носят конкретный, чувственно наглядный характер и отражают только единичные, индивидуальные предметы и их свойства. Животное не может одновременно отразить несколько сходных предметов в одном и том же образе восприятия или 'представления или в одном и том же ощущении несколько одинаковых свойств этих предметов. Несколько даже совершенно похожих предметов или несколько совершенно одинаковых свойств отражаются органами чувств животного всегда при помощи такого же количества образов этих предметов или ощущений. В отличие от этого специфически человеческое отражение объективной действительности носит абстрактный и обобщенный характер и происходит в фор- |ме понятий и построенных на их основе суждений, умозаключений и т. д. В отличие от чувственного познания, происходящего в форме ощущений, образов восприятия и представления, которые возникают или являются результатом непосредственного воздействия предметов, явлений, свойств и т. п. на органы чувств, специфически человече- ' К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, Госполитиздат, М. 1956, стр. 590. ское познание носит опосредованный, абстрактный характер, так как образуемые в ходе этого познания понятия не есть результат непосредственного отражения соответствующих предметов, явлений, свойств и т. п. Они возникают благодаря отвлечению от тех или иных сторон действительности в процессе анализа предметов, явлений и т. п. действительности, выделения в них существенных и несущественных свойств и происходящих на этой основе обобщений. «Познание есть отражение человеком природы. Но это не простое, не непосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий, законов etc...» ' Выше уже говорилось о том, что психике животных, в том числе и человекообразных обезьян, не презентиро-ваны связи и отношения предметов объективной действительности, хотя их деятельность и строится на их основе благодаря тому, что в коре их головного мозга образуются условнорефлекторные связи. Поскольку же свойства предметов, явлений действительности проявляются в тех отношениях, которые между ними устанавливаются, постольку же животные отражают только те свойства, которые могут быть непосредственно восприняты органами чувств в форме ощущений и образов восприятия, причем и эти последние также не являются фактом их сознания. При наличии только чувственно наглядной формы отражения действительности невозможно никакое осознанное отвлечение от тех или иных сторон действительности, от тех или иных свойств предметов, явлений и т. п., от тех связей и отношений, в которые поставлены эти предметы, явления в настоящее время, невозможно установить то общее, что присуще целой группе их. Этому положению, на первый взгляд, противоречит то обстоятельство, что процесс образования условных рефлексов животных происходит таким образом, как если бы животное отвлекалось от некоторых сторон действительности, производило элементарный анализ и синтез и делало элементарные обобщения. Однако это не так. Все дело заключается в том, что, как и установление связей и отношений предметов и явлений внешней действительности, имеющее место при образовании условных рефлексов, эти процессы также носят неосознан- 1 В. И. Ленин, Философские тетради, Госполитиздат, 1947, стр. 156. 128 ный характер, не являются достоянием субъективного мира животного. Между тем труд как процесс опосредованного воздействия человека одним предметом действительности на другой возможен только при следующих условиях: 1) Любой трудовой акт строится на основе, с одной стороны, установления тех связей и отношений, в которые могут быть поставлены предмет и орудие труда, с другой стороны, отвлечения от тех связей и отношений, в которых находятся предмет и орудие труда к другим предметам действительности перед началом трудового акта. 2) Использование того или иного орудия труда для воздействия на предмет труда с целью достижения определенных результатов предполагает, с одной стороны, познание таких свойств орудий и предметов труда, многие из которых не могут быть отражены при помощи органов чувств, с другой стороны, наличие перед началом трудового акта мысленного образа того предмета, который должен получиться в конечном итоге. Так, например, при изготовлении уже самого примитивного каменного орудия первобытному человеку необходимо было знать, насколько тверд или мягок материал, из которого он делает орудие, знать, какие свойства должно будет иметь изготовленное орудие (острая режущая поверхность и т. п.). Уже на этом этапе изготовления орудий, 'следовательно, предполагается наличие у первобытного человека способности отвлекаться от всех других свойств, несущественных с точки зрения возможности использования данных орудий для достижения каких-либо целей, наличие способности устанавливать то общее, что должно быть присуще всем орудиям данного типа. 3) Изготовление любого, даже самого примитивного, орудия, а собственно с этого момента и должно датироваться начало трудовой деятельности первобытных предков человека, могло иметь место только в том случае, если первобытный человек был уже способен предвидеть свои будущие трудовые действия', для выполнения которых 1 «Совершенно ясно, что целесообразные действия, направленные к отдаленной цели, могут развернуться, хотя бы в зачаточной форме, лишь тогда, когда достигнута способность образовать общие понятия, выделить себя из внешнего мира, т. е. когда вступает в действие процесс мышления» (В. В. Бунак, Происхождение речи по данным антропологии, Сб. «Происхождение человека и древнее "расселение человечества», стр. 258). было необходимо это орудие, следовательно, также установить те общие моменты, которые присущи отличающимся друг от друга трудовым актам, построенным на использовании этого орудия. Таким образом, акт изготовления орудия мог быть совершен только при наличии возможности отхода от непосредственного. созерцания действительности. Итак, анализ предпосылок даже самой элементарной трудовой деятельности человека показывает, что она возможна только на основе опосредованного, абстрактного и обобщенного отражения действительности. Следовательно, переход к трудовой деятельности с неизбежностью должен был привести к возникновению этого специфически человеческого способа отражения действительности '. В подтверждение своего положения о чувственно-образном мышлении первобытных предков человека сторонники этой точки зрения обычно выдвигают тезис о том, что представление как чувственный образ2 может носить обобщенный характер. Однако в этой связи обычно ссылаются лишь на то, что в отличие от образов восприятия в образах представления могут опускаться некоторые второстепенные черты или признаки предмета. Но ясно, что этим еще не создается обобщенности образа представления, так как он, как и образ восприятия, продолжает тем не менее отражать только тот или иной единичный предмет. Действительно, мы не можем себе представить дом 1 Данная постановка вопроса о взаимоотношении трудовой деятельности человека и его абстрактного и обобщенного мышления может показаться противоречивой: труд привел к возникновению абстрактного и обобщенного способа отражения действительности, но сама трудовая деятельность возможна только на основе этого последнего. Однако здесь лишь мнимое противоречие. С нашей точки зрения, трудовая деятельность и абстрактное и обобщенное мышление представляют собой такое единство, в котором ни одна из сторон не может рассматриваться как предшествующая другой во времени, но в котором трудовая деятельность является определяющей как в плане возникновения, так и в плане дальнейшего развития 2 Слово «представление» часто употребляют также в смысле элементарное, научно не отработанное понятие, которое, как и всякое понятие, конечно, является обобщенным. В близком к этому значении употребляет слово «представление» И. М. Сеченов, который противопоставляет его «расчлененному чувственному облику» как «умственную форму», являющуюся результатом и умственного и физического анализа «предметов и их отношений друг к другу и к человеку» (См. И. М. Сеченов, Собрание сочинений, т. 2, М. 1908, стр. 366). I или собаку вообще и т. п. И это понятно, так как мы могли бы это сделать только в том случае, если бы были воз- !можны обобщенные ощущения, являющиеся элементами представления. Опущение некоторых признаков предметов в представлениях у современного человека происходит в результате взаимодействия этих последних с абстрактными понятиями о предметах, и, следовательно, было бы неправильно переносить эту особенность на представления первобытного человека, если согласиться с тем, что его мышление не обладало способностью образовывать понятия, как это утверждают сторонники данной точки зрения. В обоснование положения об особой чувственно наглядной стадии в историческом развитии мышления человека сторонники этой точки зрения привлекают этнографические данные, а также материалы по языкам этих народов. В этой связи в работах ряда ученых рассматривался счет и его выражение в языках этих народов. Леви-Брюль, например, посвящая в своей работе специальную главу этому вопросу, следующим образом определяет ее задачи: «Различные способы исчисления и счета, образования числительных и их употребления позволят, быть может, уловить, так сказать, самые приемы мышления в низших обществах в том, что касается его специфического отличия от логического мышления» 1. Характеризуя мышление этих народов в связи с особенностями счета, Леви-Брюль пишет далее: «Так как первобытное мышление не разлагает синтетических представлений, то оно преимущественно работает памятью. Вместо обобщающего отвлечения, которое дает нам понятия в собственном смысле слова, в частности, понятия чисел, оно пользуется отвлечением, которое считается со специфичностью, с определенным характером данных совокупностей. Короче говоря, это мышление считает и исчисляет способом, который, по сравнению с нашим, может быть назван конкретным» 2. Леви-Брюль утверждает далее, что для первобытных народов характерно непосредственное восприятие количества тех или иных предметов, в силу чего эти народы, по мнению Леви-Брюля, не нуждаются в числительных. Он пишет: «Благодаря привычке каждая совокупность пред- Л. Леей Брюль, Первобытное мышление, стр. 120. 2 Там же. метов, которая их интересует, сохраняется в их памяти с той же точностью, которая позволяет им безошибочно распознавать след того или иного животного, того или иного лица. Стоит появиться в данной совокупности какому-нибудь недочету, как он тотчас же будет ими обнаружен. В этом столь верно сохраненном в памяти представлении число предметов или существ еще не дифференцировано: ничто не позволяет выразить его отдельно. Тем не менее, качественно оно воспринимается или, если угодно, ощущается... Когда они собираются на охоту, они, сидя уже в седле, осматриваются вокруг, и если нехватает хотя бы одной из многочисленных собак, которых они содержат, то они принимаются звать ее...» '. Э. Кассирер, работа которого также содержит специальный раздел, посвященный истории счета, высказывает по этому вопросу аналогичную точку зрения 2. В соответствии с этими особенностями первобытного мышления, утверждает далее Леви-Брюль, в языке (числительных) этих народов выражаются восприятия конкретных множеств предметов. «То, что первобытное мышление выражает в языке, это — не числа в собственном смысле слова, а «совокупности-числа», из которых оно не выделило предварительно отдельных единиц... оно (мышление.— В. П.) представляет себе совокупности существ или предметов, известные ему одновременно и по своей природе и по своему числу, причем последнее ощущается и воспринимается, но не мыслится отвлеченно» 3. В этом утверждении Леви-Брюль, как и Э. Кассирер, опирались на то, что: 1) в ряде языков (индейских, полинезийских и меланезийских) народов, причисляемых к «первобытным», существует несколько рядов последовательно возрастающих числительных, каждый из которых (рядов) используется только при счете определенных предметов; 2) в ряде языков существуют самостоятельные обозначения некоторых количеств определенных предметов, не образующие последовательного числового ряда. 1 Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, стр. 121. 2 См. Е. Cassirer, Philosophic der symbolischen Formen, Erster Teil, Berlin 1923, S. 187—188. 8 Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, стр. 129. !32 Леви-Брюль и Э. Кассирер в этой связи ссылались, например, на числительные в индейских языках Северной Америки (цимшиан, где имеется 7 рядов числительных, употребляющихся для подсчета предметов, принадлежащих к разным классам,— длинных предметов, круглых предметов, людей и т. д.), а также языки туземцев Фиджи, Соломоновых островов, где, например, есть отдельные названия для 100 челноков, 100 кокосовых орехов, 1 тысячи кокосовых орехов и т. п.' Однако при ближайшем рассмотрении соответствующих фактов теория Леви-Брюля — Кассирера о непосредственном восприятии количества у первобытных народов, согласно которой числительные языков этих народов обозначают чувственные образы восприятия того или иного конкретного множества предметов, оказывается несостоятельной. Во-первых, по данным зоопсихологии (исследования Ладыгиной-Коте, Г. 3. Рогинского и др.) и детской психологии, непосредственное восприятие конкретных множеств предметов, т. е. когда разница в количестве предметов улавливается самим восприятием без какого-либо подсчета, возможно лишь в очень небольших пределах (до 5). Во-вторых, как уже правильно отметил Ф. Боас, первобытные люди не потому замечают отсутствие одной лошади в большом стаде или собаки в большой своре, что они непосредственно ощущают разницу в количестве, а потому, что они хорошо знают каждую лошадь или собаку2. Это подтверждается также наблюдениями над народами Крайнего Севера СССР. Ссылки Леви-Брюля и других сторонников этой теории на числительные так называемых первобытных народов также оказываются несостоятельными. Во-первых, Леви-Брюль и др. односторонне подбирают факты из языков этих народов и совершенно не объясняют, почему в языках не менее первобытных народов счет любых предметов ведется при помощи одних и тех же числительных (как, например, в языке туземцев островов Муррей, в языке гуарани, по данным самого Леви-Брюля). То же самое можно наблюдать в эскимосском, чукотском и целом ряде других языков народов Севера. 1 См. Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, стр. 129—130. 2 См. Ф. Боас, Ум первобытного человека, М.—Л. 1926, стр. 84. Во-вторых, как показывает анализ числительных в некоторых из тех языков, где при счеге разных предметов употребляются различные числительные, конкретный счет в этих языках объясняется отнюдь не тем, что числительные этих языков обозначают восприятия соответствующих конкретных множеств. Для подтверждения этого положения мы остановимся на числительных в нивхском (гиляцком) языке. В нивхском, как и в вышеуказанных языках, для обозначения одного и того же количества различных предметов используются отличающиеся друг от друга числительные. Ниже из соображений экономии места мы даем таблицу 26 систем числительных только до 10 включительно, хотя в нивхском языке счет возможен по крайней мере до миллиона (см. таблицу на стр. 136—137)'. Лингвистический анализ числительных различных систем показывает, что при отличии соответствующих числительных этих систем друг от друга они имеют в своем составе общие собственно количественные обозначения, что различие числительных одной системы от соответствующих числительных других систем в тех случаях 2, когда оно имеет место, создается за счет того, что эти числительные, кроме собственно количественных обозначений, имеют 'в своем составе дополнительные форманты, называемые •нами показателями систем. Там собственно количественное обозначение в составе '•числительных «один» всех систем восходит к корню ни, «два» — к корню ми, «три» — к корню те, «четыре» — к жорню ны, «пять» — к корню т'о, «шесть» — к н'ах, «семь»—к н'ам(ы)к, «восемь»—к минр (миныр), «де- 1 Эти числительные записаны нами в с. Тахта, Тахтинского района, 'Н.-Амурской области, от носителей Амурского диалекта нивхского язы-'ка. В тексте нами иногда привлекаются также данные из Восточно-Юахалинского диалекта. Сокращенно оба диалекта соответственно обо- •значаются: Ам. д., В.-С. д. В примерах из нивхского языка знак V над графемой означает 1велярность соответствующего согласного; г'—заднеязычный звонкий •щелевой; н'— заднеязычный сонант; в сочетании с остальными гра- 'фемами знак' означает придыхательность соответствующего смычного. 2 Специфичность счета выдерживается последовательно только до пяти. Как видно из приведенной таблицы, числительные после 5 некоторых систем не включают в свой состав показателей систем. В боль- :шинстве систем не включают в свой состав особых показателей числи- .тельные, кратные 10. вять»—к ньыньбен (Ам. д.), няндорн' (В.-С. д.), «десять» — К Л1ХО. Некоторые отличия собственно количественных обозначений, наблюдаемые по различным системам числительных te настоящее время, являются результатом позднейших фо-яетических изменений первоначально общих для всех них собственно количественных обозначений. Этимологический анализ показывает, что показатели ряда систем существуют в языке как самостоятельные знаменательные слова до настоящего времени, а показатели остальных систем восходят к знаменательным словам исторически. Так, показателем III системы является слово ар (связка юколы)', IV системы — слово ма (ручная четверть), V системы—слово а (ручная сажень), VI системы—слово хуви (связка корма для собак), VIII системы — слово кос (прут, на который нанизывается корюшка). Показатель I системы— м<^му (лодка); показатель II системы— рш<^т'у (нарта) {т-^рш по закону чередования начальных согласных); показатель VII системы— н'ак<^н'акс (прут). Показатель IX системы вор образован от основы глагола эвдь (держать) при помощи суффикса орудий-ности р(рш,е) (ср. меньвос— рулевой (Ам. д.), к'увос— обойма (Ам. д.), где мень — руль, к'у — пуля). Показателем Х системы является слово фат (веревка саженной длины), ныне вышедшее из употребления. Показатель XI—так же, как и показатель XII системы, в которых числительные были первоначально общими, восходит к слову иу (отверстие) (ср. к'иу— (неводная ячея), где начальное к' от к'е — невод). Показатель XIV системы лай выступает в нивхском языке в некоторых лексикализован-ных словосочетаниях 'в значении прядь. Показатель XV системы йуг'(и)ть также встречается в нивхском языке в; некоторых лексикализованных словосочетаниях в значении палец. Показатель XVI системы зчу возник как результат удвоения слова чу (семья). Показатель XVII' системы ла^>л образован от слова, передававшего понятие о длинном деревянном предмете (ср. тла — рукоятка остроги), где т<^ти— дерево (ср. тьых— вершина дерева, 1 Показатели I, II, III, IV, V, VI, IX, XX, XXII систем выделены и правильно этимологизированы Е. А. Крейновичем (см. «Гиляцкие дпслительные», 1932). Таблица нивхских числитель
ных до 1U для счета:
мхоу Продолжение
ых— конец); •к'ла— деревянные трубы над нарами, идущие от очага, где к' восходит к корню K'a-^-к'ы (ср. к'ант (В.-С. д.), к'ынть (Ам. д.) —палка, посох; хант (В.-С. д.), ладь (Ам.д)—подпирать, •'K'aypui (В.-С. д)—тормозная палка, хаунт (В.-С. д.) — тормозить и др.) Показатель XVIII системы вр, отмечаемый в качестве словообразовательного форманта в ряде других слов (ср. т'хывр — крыша, т'хы — на, сверху), передает в них понятие «место». Как показывает анализ, этот форманг состоит из двух аффиксов, каждый из которых передает значение место: аффикса в, восходящего к слову шеф (место), и аффикса р, употребляемого в этом значении в ряде наречий. Показатель XIX системы паек (Ам. д.), пазрш(В.-С. д.) употребляется также и самостоятельно в значении поло' вина как одна из двух сторон, как один из членов парного единства и состоит из корня па^-ва и соответственно аффиксов к, с (Ам. д.) и з, рш (В.-С. д.). Показателем XX системы является слово эть со значением плоский плиткообразный предмет (ср. этьн'ир (Ам.д.)—плоская тарелка, где н'ир— чашка, посуда; этьг'ылмр— тарелка, досчатая посуда, где кылмр^-г' ылмр — доска). Показатель XXI системы pax исторически выступал как знаменательное слово со значением слой (ср. ршан' зрач'н'а?— сколько слоев?). Показатель XXII системы х ^восходит к корню K'a-^-к'ы (см. выше). Показатель XXIII системы к(х) восходит к корню к'ы-^-хы. По-видимому, корень к'ы-^хы обозначал мелкое каменное орудие, при помощи которого копали, рубили и т. д. Показатель XXVI системы кр(кр) используется также в качестве словообразовательного элемента в ряде наречий (ср. а кр — задняя (нижняя) часть чего-либо, нижний (по течению реки) конец деревни и т. п., а во — нижняя по течению реки деревня, где во — деревня, тукр — эта сторона, туин — здесь). Основы этих наречий указывают на пространственные положения, а формант к р(кр) в их составе—на объект, занимающий такие положения, объект, лишенный конкретности. Это значение он имел и в составе числительных XXVI системы. Показателем XXIV системы в числительных «один», «два» выступает формант н (Ам. д.), нын' (нан') (В.-С. д.); в числительных «четыре», «пять» — формант р(ш). Этимологические исследования позво- ляют установить, что каждый из этих формантов в прошлом был связан с выражением понятий о человеке и животных. Показатели XXV системы нь в числительном «один» и р(ш) в числительных «три», «четыре», «пять» по своему происхождению оказываются общими с соответствующими показателями XXIV системы (исторически счет животных и людей велся при помощи одних и тех же числительных). Таким образом, анализ числительных позволяет прийти к выводу, что в генезисе числительные всех систем, имеющие в своем составе особые форманты (а такими, как мы видели, являются далеко не все), каковыми они отличаются друг от друга, представляли собой сочетания собственно количественных обозначений со словами, обозначающими различные предметы счета: лодки, нарты, связки юколы, связки корма для собак, ручные четверти и сажени, людей и животных и т. д. В настоящее время собственно количественные обозначения до пяти уже не существуют в нивхском языке как отдельные знаменательные слова ' и не выделяются говорящими из состава числительных. Но, судя по тому, что они входят в числительные, кратные 100, обозначая в них соответствующее количество сотен, собственно количественные обозначения до пяти перестали употребляться как отдельные слова или, по крайней мере, выделяться говорящими в их значении из состава соответствующих числительных «один», «два» и т. д. относительно недавно, так как счет свыше ста мог возникнуть только в относительно недавний период. Об этом же говорят отдельные случаи самостоятельного употребления собственно количественного обозначения ми (два), которые встречаются в фольклорных текстах. Собственно количественные обозначения «один», «два», «три», «четыре», «пять» выделяются также из состава так называемых повторительных числительных (нршак — однажды, мершк — дважды, тьршак — трижды, нршык — четырежды, т'оршак— пять раз), а собственно количественное обозначение ни (один) выделяется из состава дробного числительного ньлами (одна вторая, буквально — 'Сравни китайский язык, где абстрактные числительные сохраняются наряду с конкретными предметными числительными, которые образуются oi этих первых при помощи особых суффиксов классификаторов. одна половина). Кроме того, некоторые собственные количественные обозначения входят в состав сложных слов: 1) нинях— глаз (ни— один, нях— глаза, глаз), 2) тя-выг'рыть — название созвездия, состоящего из трех звезд (тя <^ ме — три, в — суффикс места, ыг'рыть < уг'рыть — вместе). Все эти факты говорят о том, что в прошлом собственно количественные обозначения до пяти употреблялись как самостоятельные слова. Проведенный анализ дает, как нам кажется, основание для вывода, что в относительно недавнем прошлом в нивхском языке счет любых предметов велся при помощи одних и тех же числительных, каковыми были выделенные выше собственно количественные обозначения, что современный конкретный счет, т. е. счет при помощи числительных, отличающихся друг от друга соответственно характеру предметов счета, возник как вторичное явление по отношению к этому первому счету, т. е. к счету при помощи собственно количественных обозначений. Этот вывод, конечно, не означает, что выделенные нами собственно количественные обозначения, исторически выступавшие как самостоятельные числительные, изначально передавали абстрактные понятия чисел 1, 2, 3 и т. д., не означает, следовательно, изначальности и априорности понятия абстрактного количества. Этимологическое исследование выделенных выше собственно количественных обозначений показывает, что они восходят к словам с конкретным предметным или иным значением. Собственно количественное обозначение ни (один) сопоставляется с личным местоимением 1-го лица единственного числа ни (я). Собственно количественное обозначение ми (два) сопоставляется с корнями личных местоимений 1-го лица двойственного и включительных форм множественного числа. Обозначение т'о(то) (пять) восходит к понятию «рука». Собственно количественное обозначение н'ах (шесть) состоит из корня н'а и показателя XXII системы х. Корень н'а входит в качестве компонента в слово ршан'а (много), больше известного в форме ршан''га. В составе этого слова значение множественности связано только с его последним компонентом н'а,н'га. Обозначение н'ам(ы) к (семь), вероятно, состоит из н'а (шесть) и м(ы)к, значение которого остается неясным. Количественное обозначение минр, миныр (восемь) 14Q состоит из ми (два), ны (четыре) и р — показателя XXIV и XXV систем. Собственно количественное обозначение девять в нивхском языке имеет две основные диалектные формы: ньыньбен, ньыньбин (Ам. д.), няндорн' (В.-С. д.). В форме ньыньбин (девять) этимологизируется как «один находящийся», что при ручном счете означало один (палец) находящийся (в смысле один палец не загнут). В форме няндорн' (В.-С. д.) девять этимологизируется как один, пять, что при счете на двух руках понималось как один до пяти на другой руке. Еще более показательны в этом отношении, например, этимологии числительных в эскимосском языке, в котором все числительные от 1 до 10 связаны в своем происхождении с рукой и операциями ручного счета '. Данные анализа нивхских количественных числительных, таким образом, свидетельствуют лишь о том, что неправильно считать конкретный счет в нивхском языке следствием того, что соответствующие числительные возникли как обозначения образов восприятия и представления конкретных множеств предметов, что было бы ошибочным делать из факта существования конкретного счета вывод о том, что носители этого языка неспособны отвлечься от качественных особенностей предметов счета. Как уже отмечалось, современный нивхский конкретный счет имеет многочисленные параллели в других языках, например в индейских языках Северной Америки (цимшиан, дене и др.). В этих последних отличающиеся друг от друга числительные, обозначающие одно и то же количество, по-видимому, также включают в свой состав общее для всех них собственно количественное обозначение 2, т. е. факт конкретного счета в этих языках, как и в нивхском, также не доказывает того, что числительные 1 См. Г. А. Меновщиков, Из истории образования числительных в эскимосском языке, «Вопросы языкознания» № 4, 1956 г. а Например, следующие числительные из языка каррье, являющегося одним из диалектов дене, приведенные в книге Леви-Брюля «Первобытное мышление», стр. 130: пгхане (три лица), mxam (три раза), тхапгоэн (в трех местах), тхаух (тремя способами), тхайлтох (три предмета вместе), тхоэлтох (три лица вместе), тхахултох (три раза, рассматриваемые вместе), имеющие общий компонент тха, с которым, очевидно, и связано значение три. Очевидно, что окончательные выводы в отношении генезиса числительных в этих языках могут быть сделаны только после специального лингвистического анализа. Такой ана- в этих языках якобы выражают чувственные образы восприятия и представления конкретных множеств предметов '. Говоря о причинах возникновения современных конкретных числительных нивхского языка (как, очевидно,. и аналогичных числительных указанных языков), необходимо прежде всего учитывать внутренние закономерности развития самого языка. Выступая в качестве определителей количества, собственно количественные обозначения образовывали с названиями предметов счета синтаксические сочетания. Эти сочетания, как и сочетания современных количественных числительных с именами существительными, происходили по способу примыкания. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.058 сек.) |