Суждение и выражение его в языке

Если всякая форма мысли есть тип связи элементов мысли между собою или мыслей друг с другом, то логи­ческие формы могут выражаться при помощи лишь тех элементов речи, которые обозначают связи между сло­вами, а вместе с тем обозначают и выражают связи между тем, к чему слова относятся и что они выражают.

Средствами выражения связи предмета и содержания мысли и мыслей друг с другом являются в речи измене­ния слов и сочетания слов, т. е. морфологические и синтак­сические формы. Именно грамматические формы при на­личии словарного состава языка делают возможной связь элементов мысли и мыслей друг с другом и тем самым становление сознания как мыслящего сознания.

Поэтому, чтобы описать выражение логических форм суждения, понятия и умозаключения, необходимо найти соответствие между названными логическими формами и грамматическими формами. Так обычно и понимают за-

дачу, сопоставляя суждение с предложением, понятие со словом и с сочетанием слов, умозаключение со сложным предложением или со связью предложений.

. За последнее время в нашей литературе по логике ут­вердилось понимание суждения как определенной формы мысли и предложения как определенной грамматической формы выражения мысли. При этом обычно пишут, что суждение всегда выражается в предложении и что не сле­дует смешивать элементы суждения (логический субъект, предикат и связка) с членами предложения. И с этим в известной мере надо согласиться, ибо таким путем избе­гают смешения логических и грамматических категорий.

Однако при попытках определить ту и другую форму неизбежно возникает ряд вопросов и затруднений отчасти терминологического характера, а отчасти и по существу.

В 'настоящей статье не представляется возможным обо­зреть все предлагавшиеся определения суждения и пред­ложения, ни тем более подвергнуть их сколько-нибудь углубленному рассмотрению. Между тем можно попытать­ся найти некоторые общие линии в логических определе­ниях суждения и грамматических определениях предло­жения.

Как бы ни понималось суждение: как психологический факт переживания убежденности или веры (belief — по терминологии Юма), или как сочетание представлений или понятий (вольфианско-кантианское понимание), или как логический факт полагания чего-либо существующим или не существующим в действительности (таков смысл, по нашему мнению, аристотелевского определения выска­зывания как утверждения или отрицания чего-либо о чем-либо),—во всех случаях под суждением разумеют такую мысль, которой свойственно быть истинной или ложной.

С другой стороны, нам кажется, что при всяком опреде­лении предложения как грамматической формы под пред­ложением понимают такую единицу речи, особенностью которой является смысловая завершенность, способность передать то, что думает и о чем думает говорящий или пишущий. При этом заведомо относят к числу предложе­ний и охватывают определением такие единицы речи, кото­рые получили название вопросительных («который теперь час?») и побудительных («откройте окно!») предложений, ибо и им свойственна 'не меньшая смысловая завершен-

ность, чем, скажем, повествовательному предложению «сейчас светит солнце».

Во всех этих случаях известно, на что направлена мысль говорящего и что он хочет сообщить. Эта (разуме­ется, не абсолютная, а относительная) завершенность выражаемого смысла была, по-видимому, впервые введена в определение предложения в качестве видового отличия учеником Аристарха Дионисием Фракийцем во II веке до н. э. ', писавшим: «Речь (Х&уос;) есть соединение лишенных размера, а также имеющих размер слов, выражающих за­конченную мысль (o'diwav айтоте/.т;)». В схолии к Диони­сию Фракийцу говорится, что речь есть взаимосогласован­ное сочетание слов, доводящее мысль до заверше­ния ².

Определение Дионисия пережило века, и до настоящего времени им пользуются с некоторыми изменениями в школьных грамматиках (см., например, определение пред­ложения в учебнике грамматики русского языка под редак­цией академика Л. В. Щербы: «Сочетание слов или от­дельное слово, выражающее законченную мысль, называ­ется предложением») ³.

Это определение отличается от определения Диони­сия не видовым признаком, а указанием ближайшего рода, в качестве которого здесь назван не класс сочетаний слов, а, как выражаются в логике, сложение двух классов: «со­четание слов или отдельное слово», ибо есть отдельные слова — предложения.

В этом определении бросается в глаза та особенность, что видовой признак предложения как грамматической формы — способность единицы речи выражать закончен­ную мысль — предполагает известным свойство выражае­мой мысли быть законченной. Но если кто-либо, принимая условно это определение, пожелает узнать, что такое за­конченная мысль в отличие от незаконченной,то, очевидно, ответ придется давать, ссылаясь на логические свойства или признаки мысли, а не на грамматические приметы или

¹ Н. Sfeinthal, Qeschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Romern mit besohderer Rucksicht auf die Logik, Berlin 1863, S. 568;

«Античные теории языка и стиля», Соцэкгиз, М.—Л. 1936, стр. 117.

² «Античные теории языка и стиля», стр. 118.

³ Грамматика русского языка, часть вторая. Синтаксис. Учебник для 6-го и 7-го классов семилетней и средней школы, Учпедгиз, 1953, стр. 3.

признаки предложения, ибо если бы, например, закончен­ную мысль определили как мысль, выражаемую предложе­нием, то возник бы пример «порочного круга» (circulus vitiosus) в определении.

Эта особенность присуща и многим другим видам опре­деления предложения, в которых как видовой признак ука­зывается способность единицы речи сообщать или быть коммуникацией или сказывать (признак сказуемости), ибо во всех этих случаях, которые, на наш взгляд, отличаются от определения Дионисия Фракийца не принципиально, а скорее терминологически, в конечном счете содержится ссылка на то, что является свойством или особенностью выражаемой в речи мысли.

Возьмем в качестве примера три случая сочетания слов:

1) «лист бумаги, который сейчас лежит передо мною на столе,— белый»; 2) «лежит на столе»; 3) «лист бумаги». Первое сочетание слов есть предложение: оно выражает законченную мысль, содержит коммуникацию, сообщает, сказывает. Второе и третье сочетания слов, взятые отре­шенно от контекста, с любой точки зрения не являются предложениями, они не выражают законченной мысли,, являются выражениями частей возможной коммуникации или сообщения. Если второе сочетание слов что-то сказы­вает, по выражению А. М. Пешковского, содержит «отте­нок сказуемости» ', то, несомненно, в ином смысле, чем первое, ибо во втором сочетании слов остается неизвест­ным, о чем именно что-то сказывается, тогда как в первом это известно.

По-видимому, единственное средство отдать себе отчет в том, почему первое сочетание слов в отличие от двух последних называется предложением,— это подвергнуть анализу смысловой состав сочетаний слов.

В первом сочетании слов слова «лист бумаги, который сейчас лежит передо мною на столе» обозначают опреде­ленный предмет мысли, тот предмет, на который направ­лена целиком выраженная в предложении мысль: в дан­ном случае — на бумагу, которая существует в течение определенного отрезка времени, занимает определенное место в пространстве, которую я могу разорвать, сжечь, бросить. Этот предмет мог быть указан или обозначен и

¹ А. М Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении, изд 6, Учпедгиз, М. 1938, стр 172 и ел.

не при помощи слов, а ситуацией или жестом, и тогда слово «белая» в сочетании с жестом считалось бы пред­ложением с опущенным грамматическим подлежащим:

здесь благодаря жесту или ситуации была бы налицо не только определенность содержания высказывания, но и определенность предмета высказывания. Однако в нашем примере предмет мысли не просто указан или обозначен, но и назван словами «лист бумаги, который сейчас лежит передо мною», в состав которых входит определительное придаточное предложение. Здесь приведенные слова вы­полнили в первую очередь номинативную функцию речи, и вместе с тем образовалось то, что можно назвать выра­жением понятия предмета мысли или, по терминологии, принятой в традиционной логике, выражением логиче­ского подлежащего, или логического субъекта.

Следует заметить, что Аристотель подлежащим (йттохеЕ- у.гт) высказывания называл то, о чем что-либо сказы­вается, т. е. предмет мысли, а не понятие этого предмета.

Анализируя смысловую структуру нашего предложе­ния с логической точки зрения, можно наметить три ряда элементов: 1) словесный, или выразительный, ряд—со­четание слов: «лист бумаги, который сейчас лежит передо мною на столе», который можно назвать группой слов логического подлежащего; 2) логический ряд — понятие предмета мысли, выраженное вышеприведенными словами и являющееся формой отражения действительности в соз­нании. Заметим, что в случае отсутствия в предложении группы слов логического подлежащего и указания пред­мета мысли жестом или «обозначения» его через ситуацию или контекст речи отражение предмета в сознании может состояться в чувственной форме ощущения, восприятия, представления. Поэтому, может быть, будет точнее этот ряд назвать вообще рядом отражения действительносги в сознании. Наконец, 3) мы выделяем ряд самих предме­тов, к которым относятся мысли. А так как отнесение мысли к предмету неизбежно связано, как об этом уже го­ворилось выше, с отчетом сознания в том, как обстоит «на самом деле», в дейс1вительности, то этот ряд можно на­звать рядом объективной действительности.

Теперь обратимся к оставшемуся нерассмотренным слову «белый». В данном предложении оно в первую оче­редь сообщает, что думает автор предложения о назван­ном предмете мысли. В первую очередь оно выражает

мысль автора предложения. И, таким образом, здесь на первый план выступает смысловая, или выразительная, функция слова. То, что думает или сказывает говоря­щий о предмете своей мысли, называют логическим ска­зуемым, или логическим предикатом Очевидно, логиче­ское сказуемое относится к ряду отражений действи­тельности в сознании, который мы условно назвали логическим рядом. Само же слово «белый» в данном со­четании слов надлежит в словесном ряду отнести к группе слов логического сказуемого. Как известно, логическое сказуемое может выражаться и одним словом, и сочета­нием слов, и даже сочетанием слов, включающим прида­точное предложение. Например: «Это тот, с кем мы часто встречались на курорте в прошлом году».

Однако функция слова или слов, относящихся к группе слов логического сказуемого, не исчерпывается их способ­ностью выражать то, что именно думает говорящий. На­ряду с выразительной функцией, выступающей здесь на первый план, они выполняют и номинативную функцию, называя те или иные черты определенности предмета. Так, слово «белый» в нашем примере не только выражает то, что думает говорящий о листе бумаги, но вместе с тем называет определенное качество цвета. Если бы слова группы логического сказуемого, выражая мысли, не имели свойства называть и обозначать черты определенности предмета мысли, то исключалась бы возможность соотне­сения мысли с действительностью и тем самым возмож­ность определения суждений в качестве соответствующих или не соответствующих действительности, т. е. в качестве истинных или ложных. Называемые группой слов логиче­ского сказуемого черты определенности предмета мысли, очевидно, наряду с самим предметом относятся к ряду действительности. В традиционной логике эти черты опре­деленности предмета называют признаками предмета, определяя признаки как все то, в чем могут быть сходны или различны предметы (в том числе и отношения), вся­кую качественную и количественную определенность пред­мета.

Приведенный смысловой анализ предложений пред­ставлен в схеме на стр. 191, где стрелками обозначены логические функции частей предложения

Все указанные функции речи и ее частей неразрывно связаны с основной функцией языка — быть средством

общения людей. Если бы речь и ее части не выполняли указанных в схеме функций, то оставалось бы неизвест­ным, о чем и что думает говорящий и пишущий, т. е. поль-

зующийся языковыми средствами, и язык не миг бы быть средством общения.

Конечно, мы этим не хотим сказать, что указанными в схеме функциями исчерпываются функции речи и ее ча­стей. Наряду с ними речь и ее части выполняют функции выражения отношения говорящего и пишущего к тому, о чем он или что он сообщает (верит, не верит, убежден, не убежден, сомневается, не сомневается и т. д.), выполняют функции выражения эмоциональных и волевых состояний говорящего и пишущего, выражения характера и вкуса автора и т. д. (экспрессивная в узком смысле, стилистиче­ская и другие функции). Соответственно и язык, будучи средством общения, вместе с тем есть средство выраже­ния не только мыслей, но также.эмоциональных и воле­вых состояний, характера и т. д. того, кто пользуется языком.

Само собою разумеется, что приведенная схема не является какой-то попыткой «оторвать», «отделить», «изо­лировать» различные элементы выражения по его смыс­ловым функциям, элементы мысли и элементы действи­тельности. Смысл схемы состоит в наглядном изображении того, что в первую очередь необходимо с логической точки зрения различать в анализе смысловой структуры предло­жения, а без различения вообще нет знания.

Кстати, эта схема может кое-что уяснить и в философ­ском противопоставлении материалистического истолкова­ния познавательного значения речи и языка идеалистиче­скому. В самом деле, для номинализма как средневеко­вого (В. Оккам), так и для современного фундирующим, или определяющим, рядом является выразительный ряд языковых знаков, который своими функциями создает ло­гический ряд оформленных через язык содержаний мысли, а этот ряд вносит порядок в чувственные данные и тем самым порождает объекты и связи бытия, т. е. конструи­рует то, что мы называем общим или всеобщим в действи-" тельности и что с точки зрения последовательного номина­лизма следует называть продуктом языка.

Для концептуалиста фундирующим рядом является логический ряд (у Канта—трансцендентальная логика), который порождает действительность объектов и их свя­зей (в этом сходство концептуализма с последовательным номинализмом), и язык с его функциями (в этом отличие

концептуализма от номинализма, для которого, как ска­зано, логический ряд определяется знаковым рядом).

Для материализма фундирующим, определяющим ря­дом является объективная действительность, существую­щая в ее единичных фактах и в закономерных общих свя­зях независимо от чьего бы то 'ни было сознания. Эта действительность с появлением сознания получает верное или искаженное отражение в последнем. Это отражение может иметь чувственную или логическую форму. Логи­ческую 'форму оно приобретает на базе языка и одновре­менно с ним, ибо нет мысли без речи и система языковых средств не может существовать, если нет того процесса отражения действительности в сознании, который мы на­зываем мышлением, и тех его содержаний, которые мы называем мыслями.

В приведенной схеме не хватает обозначения того эле­мента формы мысли, который мы назвали соотнесением состава мысли с действительностью и который вместе с тем связывает выделенные г схеме элементы логического ряда. Этот элемент мог бы быть отнесен к составу логиче­ского сказуемого и в данном случае называется утвержде­нием. Он мог бы быть назван качеством сказуемого или может быть даже качеством всего суждения. Со времени Александра Афродисийского (II—III в. н. э.), знаменитого комментатора Аристотеля ', этот элемент в логике стали выделять под названием частицы (uop'.ov), показывающей соединение или разъединение терминов посылки, или под названием связки (лат.—copula).

В нашем примере связка суждения не имеет прямого ' выражения. Если бы речь шла о будущем или прошедшем времени или если бы логическая связка была отрицатель­ной, то в русском языке она нашла бы прямое выражение в' соответствующих формах глагола «быть» — в данном случае в формах «будет», «был», а в случае отрицательной связки была бы введена частица «не». Отсутствие прямого выражения связки в данном случае в силу системы рус­ского языка является выражением утвердительности ока­зывания в настоящем времени. Здесь мы в выразительном ряду имеем дело с тем, что лингвисты называют нулевой связкой. Для прямого выражения связки пришлось бьь вос-

диса,¹ ^ба^То""^^{<<первой AWJlmlfKW} Аристотеля по изданию В. Бран.

пользоваться в русском языке тем же глаголом «быть» в третьем лице единственного числа настоящего времени. Тогда вторая часть предложения имела бы такой вид:

«есть белый» — малоупотребительный в русском языке, но обычный для других европейских языков. Этот глагол удобен для выражения связки, несмотря на свою двусмыс­ленность, а может быть, благодаря ей. Он способен выра­жать: 1) мысль о существовании чего-либо, 'например «у меня есть деньги», и 2) приписывание той или иной определенности, например «бумага есть белая», «расте­ние есть организм». Как указывал еще Аристотель в своем анализе софизмов, быть чем -ли'бо(е'ат;^.), иметь ту или иную определенность, и быть вообще (езтг^ аттАок;)—не одно и то же '. К этим двум значениям присоединяется третье, а именно выражение тождества или равнозначности, в ча­стности в определениях, например в определении «квад­рат есть равносторонний прямоугольник».

Эта многозначность глагола «быть» часто служила почвой для разнообразных софизмов и обратила на себя внимание еще при зарождении логики. Средством устра­нения этой многозначности может быть введение особых выражений (символов) для обозначения существования, конъюнкции, эквивалентности и в случае отрицательной связки сверх того—выражения отрицания.

В приведенной схеме мы различили функции слов обозначать и называть, ибо в отношении предметов мысли возможно обозначение их без называния, без номинации, как это имеет место в тех случаях, когда предмет мысли обозначается или указывается жестом, ситуацией, кон­текстом.

Наконец, по поводу этой схемы следует отметить, что выдвижение на первый план или номинативной, или вы­разительной функции слов, связанных в предложении, за­висит от того, к какой группе слов они принадлежат: к группе логического подлежащего или к группе логиче­ского сказуемого. Номинативная функция выступает на первый план в группе логического подлежащего, вырази­тельная функция выступает на первый план в группе логи­ческого сказуемого, хотя и тем и другим словам принадле­жит и та и другая функция.

¹ См. Аристотель, О софистических опровержениях, 25, 180а.38.

Это можно иллюстрировать таким примером, когда одно и то же слово в разных предложениях то называет предмет мысли и выражает его понятие, то выражает ло­гическое сказуемое и называет признаки предмета. На­пример, в предложении «мел — белый» слово «мел» на­зывает предмет мысли и выражает понятие о нем; здесь в слове «мел» на первый план выступает назывная функ­ция слова, с которой, конечно, неразрывно связана и функ­ция выражать понятие мела. В предложении же «это есть мел» слово «мел» выражает логическое сказуемое, то, что думают о предмете, обозначенном или указанном при помощи местоимения «это». Здесь слово «мел» в пер­вую очередь выражает понятие мела как единства его признаков и вместе с тем называет признаки. Это пред­ложение имеет такой смысл: «То, что обозначено как пред­мет мысли при помощи местоимения «это», имеет при­знаки мела».

Конечно, приведенная схема ни в какой мере не пре­тендует на обозначение всех функций речи, отдельных слов, элементов слов и соответствующих языковых средств. Равным образом эта схема не претендует на ка­кое-либо исправление терминологии, сложившейся в лингвистической литературе. Поэтому, различая элемен­ты, мы пытались начинать с описания их и затем при­сваивать им соответствующие названия. Тот аспект, в ко­тором рассматривались элементы, был и остается в на­стоящей работе аспектом логики.

Теперь, если сравнить смысловые структуры сочета­ний слов «лежит на столе» и «лист бумаги» с рассмотрен­ным предложением, то сразу бросается в глаза структур­ная неполнота их. В самом деле, в выражении «лежит на столе» отсутствуют элементы, выполняющие функции обозначения и называния предмета мысли и выражения понятия этого предмета. Что касается выражения «лист бумаги», то здесь недостаток структуры альтернативный. Тот, кто понимает это выражение, может, во-первых, ду­мать, что предметом мысли автора является лист бумаги. В таком случае он поймет выражение как имеющее функ­цию обозначения предмета мысли через называние его. Но в таком случае он не найдет в этом сочетании слов

Элементов, выражающих то, что думает или сообщает ав­тор о предмете своей мысли. Или понимающий выраже­ние может, во-вторых, думать, что автор выражения со­общает о каком-то предмете своей мысли, что это «лист бумаги». В таком случае он будет считать себя знающим то, что думает автор выражения, но не знающим того, о чем думает автор выражения. В таком случае он поймет это сочетание слов как имеющее функцию выражения того, что думает автор о каком-то предмете, и не найдет элементов, обозначающих предмет мысли. При таком по­нимании выражения мысль будет такова: какой-то имею­щийся в виду предмет имеет признаки листа бумаги. И в том и в другом случае мысль не может быть определена ни как истинная, ни как ложная.

Итак, в выражении «лежит на столе» отсутствует функция обозначения предмета мысли: остается неизвест­ным, о чем думает или о чем сообщает автор выражения. В выражении «лист бумаги» альтернативно отсутствуют или функция обозначения предмета мысли, или функция выражения того, что о нем думают: остается неизвестным альтернативно или предмет мысли, или логическое сказуе­мое. Между тем в предложении «лист бумаги, который сейчас лежит передо мною на столе,— белый» имеются элементы, выполняющие и функцию обозначения пред­мета мысли (в данном случае также функции называния предмета мысли и выражения его понятия), и выражения логического сказуемого. Вследствие этого оказывается возможным и соотнесение мысли с действительностью и выражение этого соотнесения. В этом, очевидно, и состоит завершенность или законченность мысли, которая имеет­ся в виду в определении предложения.

Если для обозначения известного предмета мысли при­нять символ S, которым в логике пользуются для обозна­чения логического подлежащего, если для известного со­держания мысли (сообщаемого) принять символ Р, ко­торым в логике пользуются для обозначения логического сказуемого, а для обозначения неизвестного предмета или неизвестного содержания мысли принять символ X, то мысли, выраженные тремя указанными сочетаниями слов, могли бы быть символизированы так:

1) «Лист бумаги, который сейчас лежит передо мною на столе,— белый» — «5 есть Р».

2) «Лежит на столе» — «X есть Р».

3) «Лист бумаги» — или «S есть X» или «X есть Р». Говоря о законченности мысли, выражаемой в пред-|- ложении, и о неполноте смысловой структуры других со-р четаний слов, необходимо во избежание недоразумений сделать следующие две оговорки:

Во-первых, следует отметить, что здесь имеется в виду не содержательная, а структурная законченность или за­вершенность мысли. Поэтому, может быть, выражение А. А. Шахматова «единица мышления», которое он при­меняет в определении предложения ', несколько лучше, чем выражения «законченная мысль» или «завершенная мысль».

Вообще говоря, содержательно мысль заканчивается только там, где кончается ее развитие, а в отношении мно­гих мыслей, связываемых друг с другом, остается неиз­вестным, имеется ли предел их развития. Кроме того, вряд ли можно назвать предложение выражением содер­жательно законченной мысли, если помимо предложения требуются дополнительные указания, чтобы вполне опре­делить предмет мысли и то, что о нем сказывается. Меж­ду тем предложение, взятое вне контекста, обычно тре­бует таких дополнительных указаний.

В частности, и в нашем примере в предложении, которое должно выражать суждение «лист бумаги, который сей­час лежит передо мною на столе,— белый», если его взять вне определенного контекста и вне определенной ситуа­ции, остается неизвестным, какой отрезок времени обо­значен наречием «сейчас» и кто имеется в виду в качест­ве лица, перед которым лежит лист бумаги. А без знания этих обстоятельств мысль, выраженная в предложении, не может считаться ни истинной, ни ложной, тогда как всякое суждение либо истинно, либо ложно. Значит, вне контекста и вне определенной ситуации данное предложе­ние выражает не суждение, а лишь то, что можно назвать функцией суждения. Вряд ли есть необходимость еще особо останавливаться на случаях употребления омони­мов и многозначных словесных выражений, когда только контекст решает вопрос о том, в каком именно значении

«Предложение это единица речи, воспринимаемая говорящим и слушающим как грамматическое целое и служащая для словесного выражения единицы мышления» (Л. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, изд. 2, Учпедгиз, Л. 1941, стр. 19).

употреблены слова и их сочетания. Поэтому вряд ли во­обще можно говорить о выражении содержательной за­конченности мысли вне ее речевого окружения, вне кон­текста '.

Говоря о выражениях структурно законченных и неза­конченных мыслей, необходимо наряду с рассмотренными случаями структурной незаконченности выделить еще один вид, встречающийся в выражениях суждений с от­ношениями. В структуру всякого предицирования отно­шения входит помимо мысли об отношении связь столь­ких предметов отношения, сколько предполагается приро­дой или определением отношения и притом, по меньшей мере, двух. Таковы, например, суждения, выраженные в предложениях: «Коломна восточнее Москвы», где отно­шением «быть восточнее» связаны два объекта — Колом­на и Москва, — или «Коломна находится на пути между Москвой и Рязанью», где отношением «находится между» связаны три объекта — Коломна, Рязань и Москва. Если в этих предложениях опустить обозначение одного из не­обходимых членов отношения, например слово «Моск­ва», то выражения примут следующий вид: «Коломна во­сточнее», «Коломна находится на пути между Рязанью», и они перестанут быть выражениями структурно закон­ченных мыслей. Если буквой R обозначить мыслимое от­ношение, буквами латинского алфавита а, Ь, с... предме­ты, находящиеся в отношении, как это принято в логиче­ской теории отношений, а буквой х — не обозначенный в предложении член отношения, то приведенные примеры выражений законченных мыслей об отношениях могли бы быть символизированы так: R (a, b), Ri (а, Ь, с), а при­меры выражений незаконченных мыслей об отношениях следующим образом: R (а, х), Ri (а, Ь, х).

Во-вторых, как было уже раньше упомянуто, элементы структуры мысли существуют или актуально, в выраже­нии, или только потенциально, в возможности. Нет мысли, которая не существовала бы актуально, т. е. в выраже-

^] Мы здесь не касаемся специального вопроса о значении знаков (кванторов) общности и существования, связывающих логические пе­ременные и при известных условиях сообщающие предложению способ­ность выражать мысль, определяемую как истинную или ложную без контекста (например, «во всяком квадрате диагонали взаимно перпен­дикулярны»), ибо и здесь остается в силе роль контекста для установ­ления однозначности словесных выражений.

нии в качестве некоторого абстрактного и общего отра­жения действительности в сознании, иначе говоря, в ка­честве абстрактного и общего содержания сознания. Что же касается других элементов структуры — 1) отнесен-ности к предмету и 2) соотнесенности с действитель­ностью,— то они могут существовать или актуально — в выражении, или только потенциально, т. е. только как возможности отнесения к предмету и соотнесения с дей­ствительностью. Так, например, в мысли, выраженной словами «лист бумаги», актуально, в выражении, суще­ствует некоторое общее содержание в форме понятия, благодаря чему выражение ее может альтернативно вы­полнять или функцию обозначения предмета мысли, или функцию выражения логического сказуемого. Но другие элементы структуры мысли — 1) отнесенность к предмету и 2) соотнесенность с действительностью — в этом выра­жении не даны. О них можно сказать, что в данном слу­чае они существуют не актуально, а только потенциаль-;но, в возможности.

О потенциальном существовании тех или иных эле­ментов структуры мысли имеет смысл говорить не в мень­шей степени, чем о существовании или несуществовании реальных возможностей в действительности. Например, если в ящике лежат белые и черные шары, то существует реальная возможность вынуть из него белый шар и не существует реальной возможности вынуть из него зеле­ный шар. Поэтому в этом случае проблематическое суж­дение «может быть, я выну белый шар» должно считать­ся истинным, а суждение «может быть, я выну зеленый шар» — ложным. Подобно этому суждение «любая мысль, законченная или незаконченная, может быть отне­сена к определенному предмету и соотнесена с действи­тельностью» есть истинное суждение, ибо любая мысль в силу ее структуры предполагает предмет и действитель­ность, с которыми она может быть актуально соотнесена. А суждение «любой лист бумаги может быть отнесен к его предмету и соотнесен с действительностью» нелепо, ибо лист бумаги есть часть действительности и указан­ными возможностями суждения не обладает. Если в мыс­ли, выраженной словами «лист бумаги», отнесенность к предмету и соотнесенность с действительностью сущест­вует лишь потенциально, то в предложении «лист бумаги, который сейчас лежит передо мною на столе,— белый»

1.9.9

все элементы мысли, включая отнесенность к предмету и соотнесенность с действительностью, существуют не толь­ко в возможности, потенциально, но и в словесном выра­жении, актуально.

Таким образом, под полнотой или неполнотой струк­туры.мысли следует понимать выраженность или невыра­женность в речи всех элементов структуры мысли, их ак­туальное (а не только потенциальное) существование или несуществование. На основании сказанного можно точ­нее определить законченность или завершенность мысли и ее незаконченность или незавершенность. Очевидно, за­конченной мыслью следует называть такую, у которой все структурные элементы получили свое выражение в речи, стали существовать актуально. Незаконченная же мысль есть такая, у которой лишь часть структурных элементов получила свое выражение в речи и тем самым существует актуально, а другая часть существует лишь в возможно­сти, потенциально.

При таком понимании законченности мысли, на кото­рую (законченность) содержится явная или подразумева­емая ссылка в определениях предложения, оказывается, что грамматическое определение предложения при рас­крытии видового признака предложения опирается на по­нятие логической формы. Отсюда возникает вопрос, не является ли форма предложения логико-грамматической формой, а не чисто грамматической. В самом деле, можно ли указать какие-либо особые грамматические признаки предложения (в смысле использования определенных языковых средств), кроме наличия в данной речи извест­ной полноты языковых средств (включая интонацию), достаточных, чтобы выразить, сделать актуальной, всю структуру мысли, или, по словам А. А. Шахматова, выра­зить «единицу мышления»? Конечно, этот вопрос может быть решен лишь средствами языкознания, а не логики, но если этот вопрос решается отрицательно, то форма предложения получает смысл логико-грамматической формы.

Это один из первых вопросов, который возникает при попытке определить форму мысли и понять предложение как выражение законченной мысли. Второй вопрос непо­средственно связан с ним и возникает из того простого наблюдения, что не всякое предложение выражает ту форму мысли, которую в логике называют суждением,

ибо многие предложения выражают мысли, которые нельзя отнести ни к числу истинных, ни к числу ложных. Таковы не только многие вопросительные и побудитель­ные предложения, о которых говорилось выше, но и ряд так называемых повествовательных предложений. Напри­мер, истинны или ложны мысли, выраженные в следую­щих предложениях:

«Один, в расчеты погруженный, Тупым киём вооруженный, Он на бильярде в два шара Играет с самого утра. Настанет вечер деревенский:

Бильярд оставлен, кий забыт, Перед камином стол накрыт».

В этих предложениях выражены полные структуры отдельных мыслей: обозначены предметы мыслей, выра­жены логические сказуемые. Здесь выражено и соотнесе­ние мысли с действительностью, ибо в имеющихся гла­гольных формах при отсутствии отрицательных частиц мы находим выражение утвердительной формы мысли. Однако мысли, выраженные в этих предложениях, нельзя считать ни истинными, ни ложными, так как ни для того, ни для другого решения вопроса не только нет, но и не мо­жет быть достаточного основания.

Дело в том, что предметами мысли здесь являются задуманные Пушкиным образ Онегина вообще и образ его деревенской жизни в частности, а логическими сказуе­мыми—состав этих образов. Функция соотнесения с дей­ствительностью здесь выполняется путем соотнесения мысли не с тем, что существует вне данной мысли и неза­висимо от нее, а с тем, что входит в ее же состав. И тем самым эта функция, если можно так сказать, нейтрали­зуется. Здесь заведомо исключено то, с чем может быть сопоставлена мысль, чтобы определиться в качестве истинной или ложной. Здесь мысль, хотя она и сохраняет форму утвердительного суждения, уже не является пола-ганием чего-либо в качестве существующего или несуще­ствующего в действительности и поэтому не является суж­дением в том смысле, в котором говорилось о суждении выше.

Несомненно, роман в стихах «Евгений Онегин» и име­ющиеся в нем образы в целом являются суждениями о действительности, иначе роман и его образы, как и всякий

другой роман, не могли бы быть оценены как верное или искаженное изображение действительности, как выраже­ние закономерного, типического или случайного и соот­ветственно получить квалификацию реалистических или нереалистических. Но элементы образов в соотнесенное ги их с образами не могут еще образовать суждений. В этой соотнесенности о них можно сказать только, что они так задуманы автором образа.

Другим примером предложений, выражающих мысли, которые нельзя отнести ни к числу истинных, ни к числу ложных, могут быть выражения некоторых логических парадоксов. Например, в известном парадоксе Евбулида из Милета «Лжец» (лжет ли тот, кто говорит, что он лжет) высказывание о других высказываниях: «я лгу» не истинно и не ложно, ибо оно отнесено в парадоксе не к другим высказываниям, а к самому себе, тем самым в своей функции соотнесения с действительностью нейтра­лизовано и не является выражением суждения. Если бы оно относилось к другим суждениям, которые в зависи­мости от соответствия или несоответствия их действитель­ности были бы истинны или ложны, то оно само непремен­но было бы ложно или истинно.

Итак, всякое предложение выражает структурно за­конченную мысль, но далеко не всякое предложение вы­ражает мысль, которая может быть отнесена к числу истинных или ложных, иначе говоря, не всякое предложе­ние выражает суждение. В таком случае надо признать, что есть структурно законченные мысли, имеющие иные логические формы, чем суждения. Аристотель ' исключал их из той области, которую мы теперь называем областью логики, и относил к области риторики и поэтики. Это в из­вестной мере оправдано тем, что посылкой умозаключе­ния может быть только такая мысль, которая имеет фор­му суждения, которая способна быть истинной или ложной.

Однако описать иные формы мысли и тем более найти их закономерности невозможно без логического исследо­вания. Тем самым нельзя признать правомерным исклю чение их из области логики. Практически исключение из области логики таких форм, как проблема или вопрос, вряд ли выполнимо, поскольку, в частности, всякое суждение

1 Аристотель, Об истолковании, 4, 17а 1—7. 202

имеет смысл ответа на явный или подразумеваемый во­прос, а определение области действия закона исключен­ного третьего невозможно без принятия во внимание мыс­лей, не относимых ни к числу истинных, ни к числу лож­ных. В частности, и Аристотель при рассмотрении закона исключенного третьего встретился с такими мыслями в виде высказываний о будущем и должен был их учесть как объект логики, но ограничился лишь общим указа­нием на то, что «не необходимо, чтобы из всех противо­положных утверждений и отрицаний одно было истин­ным, а другое ложным» ¹.

Если наряду с суждениями есть другие логические формы структурно законченных мыслей, т. е. получаю­щих свое выражение в грамматической форме предложе­ния, то в таком случае надо признать наличие некоторой общей логической формы, соответствующей предложе­нию как грамматической форме. Эта форма мысли не тождественна форме мысли вообще, ибо и мысли, не яв­ляющиеся структурно законченными и не выражаемые в предложениях, тоже имеют свои логические формы. Фор­ма структурно законченной мысли относится к форме мысли вообще, как вид к роду, и в свою очередь диффе­ренцируется в виде частных форм суждения, вопроса и т. д. соответственно типам связи предмета мысли и мыс­лимого содержания и вида соотнесения состава мысли с действительностью.

В таком случае возникает терминологический вопрос:

не следует ли для обозначения этой логической формы, соответствующей форме предложения в грамматическом смысле, ввести особый термин, назвав ее, например, фор­мой логического предложения, подобно тому как в ло­гике введены термины логического подлежащего и логиче­ского сказуемого для того, чтобы предупредить смешение их с грамматическим подлежащим и грамматическим сказуемым.

Однако вспомним, что, с одной стороны, форма пред­ложения в грамматическом смысле была отличена от дру­гих слов и сочетаний слов наличием известной полноты языковых средств, достаточных для того, чтобы мысль приобрела черты структурной законченности, а, с другой стороны, то, что мы сейчас назвали логическим предло-

^; Аристотель., Об истолковании, 9, 196 1—2. 203

жением, мы отличили от всякой иной логической формы актуальной законченностью структуры, т. е. наличием вы­ражения всех потенциально существующих во всякой мысли элементов ее структуры.

Иначе говоря, форма предложения снова обнаружи­вает себя не как чисто грамматическая и не как чисто ло­гическая форма, а как логико-грамматическая форма. Форма предложения имеет смешанную природу: логиче­скую и грамматическую. Тем самым она требует двух ро­дов анализа: логического, что и было по существу нашей задачей, и грамматического, который требует специаль­ных знаний и которым мы не занимались в этой работе. Смешанная природа формы предложения, с одной сторо­ны, делала ее объектом двух различных исследований:

грамматического и логического, а, с другой стороны, ча­сто была причиной смешения грамматических и логиче­ских категорий.

Можно сказать, что форма предложения является объектом грамматики, поскольку она получает характе­ристику через описание состава языковых средств, вы­ражающих структурную законченность мысли. Она яв­ляется и объектом логики, поскольку характеризуется через описание элементов строения мысли, получающих актуальное существование и определенность через выра­жение их средствами языка.

Может быть, этим объясняется то обстоятельство, что в логике для обозначения того, что мы описали как суж­дение, пользуются как термином «суждение» (judicium), так и термином «предложение» (propositio), причем тра­диция термина «предложение» более стара, особенно если принять во внимание терминологию Аристотеля, на­зывавшего всякое выражение законченной мысли речью (Х&уос), а выражение суждения «высказыванием» (атсбуаузк;). Вторая традиция оказывалась в истории логики более устойчивой, ибо термин «суждение» часто привносил психологический аспект в проблемы логики, термин же «предложение» заставлял ограничиваться объ­ективно данной смысловой стороной речи.

Однако если принять термин «предложение» для обозначения формы любой мысли, имеющей актуальную структурную законченность, как обозначение того, что соответствует в области логики предложению в граммати­ческом смысле и что в свою очередь распадается на част-

ные формы законченных мыслей, то в таком случае будет необходим особый термин для обозначения тех предло­жений, которые относятся к числу или истинных, или лож­ных. Аристотель для обозначения таких предложений пользовался, как было упомянуто, термином «высказы­вание». Мы будем пользоваться, как это уже и имело ме­сто в предшествующем изложении, термином «суждение» в смысле полагания чего-либо существующим или несу­ществующим в самом широком смысле слова «сущест­вование». В таком случае форма суждения будет пони­маться как вид формы предложения, а предложение — не как форма выражения суждения, а как род, который охватывает, кроме формы суждения, другие формы струк­турно законченных в выражении мыслей.

Поиск по сайту: