Врожденные потенциальные возможности человека

Практически единственное сделанное Роджерсом утверждение о природе врожденных потенциальных возможностей нацелено на отделение его позиции от позиции Фрейда. С точки зрения Роджерса, все потенциальные возможности человека служат поддержанию и улучшению жизни. Поэтому у Роджерса мы не встретим чего-нибудь, похожего на инстинкт смерти. По Роджерсу, смерть происходит случайно, как конечный результат биологического распада, не обладая прямой психологической значимостью, или как следствие решения человека, которое обязательно является признаком психологической дезадаптации, а не проявлением его истинной природы. На самом деле, я гораздо более четко излагаю взгляды этой теории на смерть, чем это когда-либо делал сам Роджерс, но полагаю, что сказал это вполне в духе его подхода.

Но, помимо понятия инстинкта смерти, может показаться, что Фрейд и Роджерс не настолько далеки друг от друга. Фрейд мог бы посчитать очень родственным по духу представление о том, что врожденные потенциальные возможности (он назвал бы их инстинктами) нацелены на поддержание и улучшение жизни. На самом деле, различия между двумя этими теориями огромны, и они имеют отношение к взаимоотношениям человека и общества. Как вы помните, с точки зрения Фрейда, в стремлении к жизни человек проявляет свой эгоизм и склонности к соперничеству. Считается, что общество находится в неизбежном конфликте с отдельными личностями, поскольку требования совместного проживания прямо противоположны прямому выражению человеческой природы. И наоборот, Роджерс полагает, что то, что совместимо с поддержанием и улучшением жизни одного человека, также совместимо с поддержанием и улучшением жизней окружающих его людей. С точки зрения Роджерса, в природе человека нет ничего, что, будучи правильно и прямо выражено, могло бы устранить возможность существования сообщества в силу своей серьезной деструктивности по отношению к другим людям. Хотя Роджерс не считает, как это делают сторонники теории интрапсихического конфликта, что стремление к жизни в обществе – часть природы человека, он все же показывает, что человек в своей наименее порочной форме будет настолько сильным и принимающим себя в своей жизнедеятельности, чтобы быть способным принимать и других. Хотя человек и не нуждается в обществе как в чем-то необходимом, его природа такова, что, если он не дезадаптирован, он сможет восхищаться другими людьми.

Сейчас вы, возможно, думаете о том, что Роджерс мог бы ответить на сформулированные Фрейдом причины, по которым он, казалось бы, достаточно обоснованно считал, что природа человека прямо противоположна природе общества. Как насчет всех тех способов, с помощью которых человек может нанести вред другому человеку? И разве взаимная деструктивность не возросла бы, если бы правила и ограничения общества были ослаблены? Разве представление о том, что человек настолько непорочен в глубине души, не напоминает журавля в небе? Роджерс отвечал за свой безудержный оптимизм. Он говорил, что большинство стран находится в состоянии мира, а не войны, что мировые войны – все еще более необычное явление, чем мир во всем мире, что в обществах со множеством сложных законов и запретов преступлений не меньше, чем в более свободных обществах, что преобладающее большинство людей ненавидят смерть как нечто им чуждое и что в поведении ребенка очень немногое свидетельствует о порочных и социально деструктивных тенденциях, хотя его возможности контролировать свои процессы могут быть очень ограничены. Другими словами, Роджерс не находил таких уж неоспоримых причин, по которым Фрейд считал человека эгоистичным и потенциально деструктивным. Конечно же, мы можем наблюдать эгоизм и деструктивность, но вопрос в том, какое отношение эти наблюдения в действительности имеют к природе человека. На одном уровне Роджерс говорит, что эти наблюдения достаточно случайны, поэтому правильнее всего было бы рассматривать такие проявления в качестве частных искажений истинной природы человека, а не как прямое выражение этой природы, о чем говорил Фрейд.

На другом уровне у Роджерса есть более определенные основания своего взгляда на конструктивную природу человека. Эти основания берут начало в наблюдениях за людьми в социальном контексте, начиная с психотерапии и заканчивая международной дипломатией. Одно наблюдение заключается в том, что непонимание и подозрительность ведут к вражде и даже соперничеству между людьми. Когда недоразумения прямо проговариваются, подозрительность уменьшается, вражда и соперничество сменяются сотрудничеством и благодарностью. Это не означает, что люди всегда будут согласны друг с другом, скорее, при отсутствии неправильного понимания оставшиеся разногласия будут честными и взаимоуважаемыми. Другое наблюдение заключается в том, что, когда человек чувствует безысходность и собственную неполноценность, он будет плохо относиться к окружающим, не будет их уважать. Но, когда он начинает принимать себя, он также сможет одобрять и принимать других людей. Он может одобрять и принимать не только то, чем другие люди похожи на него, но и то – а это, возможно, более важно, – чем они от него отличаются. Наблюдения такого рода привели Роджерса к убеждению, что истинная природа человека – его врожденные потенциальные возможности – согласуется с поддержанием и улучшением не только его собственного существования, но также и существования общества. Деструктивное поведение по отношению к самому себе и другим можно обнаружить только в случае искаженного проявления врожденных потенциальных возможностей, которое обусловлено дезадаптацией.

Наиболее важный момент, содержащийся в приведенных выше наблюдениях, используемых для обоснования теоретических различий между позициями Фрейда и Роджерса, заключается в том, что, как утверждает в своих рассуждениях Роджерс, поведение, деструктивное по отношению к другим, всегда деструктивно и по отношению к самому себе. Роджерс полагает, что если бы Фрейд был прав, то типичной была бы ситуация, когда поведение, конструктивное по отношению к самому себе, было бы другой стороной поведения, деструктивного по отношению к другим, по крайней мере тогда, когда общество было менее бдительным. Однако Роджерс находит тому мало подтверждений.

Естественно, слабость выводов Роджерса в том, что они не выходят за пределы регуляторной деятельности общества и поэтому являются убедительными, но не окончательными. Пытаясь получить данные, не замутненные социальным давлением, можно было бы обратиться к наблюдению за младенцами или животными. Младенец, к сожалению, не является хорошим источником информации, поскольку он настолько не развит, что можно было бы ошибочно заключить, что он проявляет базовый эгоизм, спутав личностную незрелость с отсутствием заинтересованности в благосостоянии других. Даже несмотря на это, Роджерс утверждает, что в поведении ребенка мало что свидетельствует о своекорыстии за счет других людей. Но мне кажется, что любой, кого будил посреди ночи вопль ребенка, имеет полное основание считать отстаиваемую Роджерсом точку зрения не вполне убедительной. Хотя Роджерс наверняка согласился бы, что ребенок целиком был занят в тот момент собственными потребностями, он спросил бы, является ли это наблюдение достаточным, чтобы сделать окончательный вывод, что природа человека в своей основе несовместима с обществом. И действительно, этого наблюдения недостаточно.

Это состояние недостаточного количества информации побуждает обратиться к исследованию низших животных. Роджерс именно так и поступил, и, как вы увидите дальше, логически это полностью оправдано, поскольку тенденция актуализации не ограничивается только человеком или даже человекообразными, а скорее относится ко всему живому – и к растениям, и к животным. В одной из своих работ Роджерс (1961, с. 177-178) предлагает рассмотреть льва, безусловно достойного и достаточно представительного члена животного мира. Лев, по-видимому, не обременен социальными ограничениями в любом смысле, как они понимались Фрейдом. Хотя это можно оспорить, я полагаю, что это более или менее справедливо. Оказывается, что лев достаточно милостив, вступает в половые отношения в основном со своей супругой и только изредка – с другими львицами, с любовью заботится о своих детях до тех пор, пока они не вырастают настолько, чтобы выйти в мир, и убивает, только если голоден или чтобы защитить себя и свою семью. Здесь нет никакого необоснованного зла, нет никаких свидетельств эгоизма, действительно не совместимого с интересами других. Согласно Роджерсу, сходство между жизнью льва и жизнью человека не случайно. Если бы человек выражал свои природные потенциальные возможности, он вел бы достаточно упорядоченную, конструктивную, нравственную жизнь, не нуждаясь в контроле со стороны общества.

Здесь мне придется остановить этот спор, поскольку его не так-то просто разрешить. Естественно, кто-нибудь, придерживающийся точки зрения Фрейда, мог бы найти в мире животных организмы, для которых убийство вполне обычно, например росомаху или ласку, или сосредоточиться на серьезных ограничениях самоактуализации, которые лев накладывает на свои жертвы. И спор продолжится. Пока достаточно осознать, что модель самореализации, примером которой является теория Роджерса, – серьезная и достойная альтернатива модели психосоциального конфликта.

Разобравшись с представлением о том, что функция врожденных потенциальных возможностей – поддерживать и улучшать жизнь, мы готовы подробнее рассмотреть их конкретное содержание. Это удивительно, но Роджерс почти ничего не говорит по этому поводу. Практически единственное, что можно понять, внимательно читая Роджерса, – это то, что он рассуждает в терминах какого-то генетического проекта, к которому по ходу жизни добавляются форма и содержание. Но четкие очертания этого проекта остаются загадкой. Имеет ли он отношение к таким биологическим аспектам, как размер и тонус мускулатуры, совершенство структур и организации мозга и скорость протекания метаболических процессов? Имеет ли он отношение к более психологическим моментам, таким, как потребности в господстве, в том, чтобы обладать богатым воображением или быть общительным? Роджерс практически не указывает никакого направления. Еще один вопрос, который остается без ответа, касается того, существуют ли какие-то различия между людьми во врожденных потенциальных возможностях. Как вы увидите при рассмотрении периферического уровня личности, очень полезно, чтобы теория подобного рода могла постулировать такие индивидуальные различия. Честно говоря, возникает ощущение, что Роджерс с этим согласен, но нигде он не говорит об этом достаточно явно, что могло бы породить уверенность в этом ощущении.

Конечно, было бы очень трудно составить список того, что составляет генетический проект с точки зрения персонолога. Несомненно, это одна из причин молчания Роджерса. Но существует и причина, помимо этой трудности, поскольку Роджерс – человек умный и проницательный, раньше он не отказывался браться за трудные проблемы и разрешать их. Я думаю, что основная причина его молчания в том, что составление списка врожденных качеств пошло бы вразрез с интуитивным ощущением Роджерсом свободы человека. Он рассматривает жизнь как нечто изменяющееся, движущееся, распускающееся, непредсказуемое, трепещущее, поэтому размышлять о каком-то установленном перечне характеристик – это все равно что заковать в кандалы нечто спонтанное и свободное.

Несколько слов об истории этой теории сделают сказанное мною только что более убедительным. Первым и неизменным интересом Роджерса была психотерапия – помощь людям, обремененным жизненными проблемами, в поисках основы для более полного, осмысленного существования. Он быстро порвал с ортодоксальными теориями и методами психотерапии, такими, как психоаналитический подход, и в течение некоторого времени был известен как практик – противник теории. Он не торопился разрабатывать теорию психотерапии, потому что был так глубоко вовлечен в помощь людям, что совершенно не заботился о том, есть ли у него формальная ясность относительно того, что именно происходит, если это что-то оказывает целительное воздействие. И казалось, что его работа действительно исцеляет. С течением времени, накопив терапевтический опыт, он начал разрабатывать теорию, позволяющую понять успешный терапевтический результат. Его теория личности родилась как еще более позднее следствие теории психотерапии. И здесь, с моей точки зрения, кроется основная проблема. В психотерапии очень полезно придерживаться точки зрения на организм как нечто потенциально неограниченное; это полезно и для пациента, и для терапевта. Это полезно, потому что вы уже имеете дело с пациентом, чрезвычайно ограниченным самодеструктивными паттернами симптомов, потерявшим веру в то, что он может быть кем-то, помимо того жалкого человека, каким сейчас является. В такой ситуации необходимо придерживаться той точки зрения на жизнь, которая противостояла бы взглядам пациента, поскольку только такой подход может способствовать реализации коррекционных целей. Начав верить в эту точку зрения, пациент может черпать невероятную силу из роджерианского подчеркивания свободы, силу, которая поможет пациенту обрести настойчивость и энергию, чтобы изменить укоренившиеся деструктивные жизненные паттерны. Акцент Роджерса на неограниченные возможности ценен в психотерапии, и неудивительно, что он сохранил его в своей теории личности.

Но теория личности – это не теория психотерапии. Нездоровый человек уже не может быть отправной точкой построения теории личности. Когда вы описываете тенденцию и характеристики ядра, вы говорите, скорее, об истинной природе человека. Хотя мы можем восхищаться страстным нежеланием Роджерса устанавливать пределы жизненных возможностей, мы должны также признать, что принятая им модель теории личности задает логические требования четкости, касающейся генетического проекта, если эта теория нацелена на то, чтобы быть в полной мере достаточной для использования. Несомненно, сохраняя молчание по поводу реальных характеристик генетического проекта и в то же время признавая существование такого проекта, Роджерс поступает так, как это в позиции Фрейда было бы равнозначно рассмотрению инстинктов в качестве важных детерминант деятельности без объяснения, что они собой представляют. Все богатство понимания, приобретенное благодаря взглядам Фрейда на то, что существуют инстинкты жизнеобеспечения, смерти и сексуальный, было бы, конечно, утеряно.

Может показаться, что в свете очевидной трудности априорного определения содержания врожденных потенциальных возможностей было бы вполне оправданно наблюдать за реальным поведением конкретных людей и на основе этого делать предположения относительно того, какими должны быть их потенциальные возможности. Несомненно, это важный способ построения теории. Но нужно осознавать, что хотя такой способ полезен при построении теории, он совершенно неприемлем в чем-то, выходящем за пределы такой временной основы. Ученому, использующему такой способ, надлежит четко прояснить, что, с его точки зрения, это просто прием и что он осознает ограничения, накладываемые на полноту его теории необходимостью использования такого способа. Не заняв подобную предупредительную позицию, он может впасть в логически неприемлемую дилемму рассуждений, замыкающихся в порочный круг. В случае Роджерса эта дилемма выглядела бы следующим образом. Он мог бы предположить, что врожденные потенциальные возможности определяют поведение, в то же время отстаивая необходимость использования наблюдений за поведением в качестве процедуры определения того, что составляет эти врожденные потенциальные возможности. Круговой характер такого рода рассуждений приводит к тому, что то, что должно быть объяснением, толкуется, в свою очередь, на основе того, что нужно объяснить. В рамках такого подхода невозможно было бы доказать, что вы как ученый ошибаетесь, а, поскольку логически невозможно доказать, что вы ошибаетесь, в то же время невозможно определить, что вы правы. Принятие такой круговой позиции может произойти только на основе веры или интуиции. Должны существовать какие-то логические или эмпирические средства для определения того, что представляют собой врожденные потенциальные возможности человека, и эти средства должны быть независимы от наблюдения за поведением, которое объясняется исходя из этих потенциальных возможностей. Только тогда будет возможно определить прочность позиции Роджерса. До тех пор отсутствие конкретного описания содержания врожденных потенциальных возможностей остается пунктом, опасно соблазнительным в своей гибкости.

Поиск по сайту: