Наталия Геворкян. Внимательный взгляд, крупные очки в мощной оправе, усы, темные волосы, очень серьезный молодой человек

Внимательный взгляд, крупные очки в мощной оправе, усы, темные волосы, очень серьезный молодой человек, которому идет улыбка, но он этим почему‑то не пользуется. Таким я впервые увидела Ходорковского в начале 1990‑х. Кстати, позднее он как будто понял, что улыбка – это довольно существенная часть внешнего имиджа, немаловажная для собеседника, и научился улыбаться. Косвенно это мое предположение подтвердил и сын Ходорковского Павел, который сказал, что от своих американских партнеров по бизнесу Михаил перенял привычку улыбаться несмотря ни на что. Он говорил, что нужно «проецировать позитив».

Ходорковский оставлял впечатление человека спокойного, который все время усердно о чем‑то думает. Знаете, есть такой тип людей, которым при встрече ну просто невозможно задать вопросы: «Как дома? Как дети?» Их можно только спросить: «Как дела?», имея в виду буквально дела, работу. Все, кто с ним работал, повторяют, как сговорились: «Ты сразу понимал – он главный, лидер». Я этого так не чувствовала, но я с ним и не работала. Толковый – да, это было бесспорно.

Александр Смоленский, один из первых российских банкиров: Я помню первое впечатление от Ходорковского: тихушник, такой комсомолец, симпатичный, в очочках, тихо говорит. Нормальный. Никогда не был агрессивным. Я думаю, что он до сих пор не изменился. Он не был публичной фигурой довольно долго. Был Невзлин – вот он был публичным. Один из лучших лоббистов. А Мишу и видно не было. Он очень целеустремленный. Умный парень. Достаточно здравый.

Банк Смоленского «Столичный» и банк Ходорковского МЕНАТЕП возникли примерно в одно и то же время. МЕНАТЕП, по мнению Смоленского, делал все то же самое, что и остальные банки. Но еще и использовал связи: «Миша же был советником Силаева, потом поработал у замминистра нефти. У него был доступ к бюджетным деньгам. Берешь сегодня 3 рубля, прокрутил, заработал бабки, отдал те же 3 рубля, но они уже не 3 рубля. Вспомни инфляцию – 100–200–300 %!»

Леонид Невзлин: Никакого стартового финансирования от богатых дядечек в партии или в правительстве у банка МЕНАТЕП не было. Банк поднимался за счет бизнеса, которым мы уже занимались, и связей в том же Фрунзенском районе, где он и был зарегистрирован. И дальше все это развивалось методом менеджирования отношений, как и полагается, предложения своих услуг. Были связи, наработанные Центром, и многие стали клиентами банка. С самого начала банк был ориентирован на работу с организациями – частными, государственными, бюджетными, а не на ретейловое обслуживание частных граждан. Мы выстраивали отношения с правительством. Например, работа в правительстве Силаева в течение года дала определенные связи, доверие, мы могли легко выходить на министров, замминистров.

Первые коммерческие банки появились и с дикой скоростью размножились в момент катастрофической финансовой ситуации в России. Егор Гайдар вспоминал, что после смены власти в 1991 году никто не хотел идти работать в правительство. И одной из причин, как он считал, был тот факт, что все прекрасно понимали, что денежные вклады россиян разбазарили и кому‑то придется за это отвечать. А никому не хотелось. Вот что он рассказал в одном из своих видеовыступлений в 1995 году: «Вклады – это не записи на счетах, это то, во что они вложены, чем обеспечены: валюта, драгоценный металл, золото. В 1985 году вклады в Сбербанке были обеспечены $15 млрд валютных резервов, золотым запасом – 1300 тонн золота. Когда я пришел работать в правительство, получил несколько первых документов. Вот записка Внешэкономбанка: к концу октября 1991 года ликвидные валютные ресурсы были полностью исчерпаны, в связи с чем Внешэкономбанк СССР был вынужден приостановить все платежи за границу. От $15 млрд осталось $16 млн, одна тысячная часть. Теперь золотой запас. Из 1300 тонн, накопленных еще при императорах, к этому времени осталось 289 тонн. Только в 1990 году правительство Рыжкова вывезло 478 тонн золота. А в 1991 году правительство премьера Павлова – еще 324 тонны. Всем было понятно: вклады разбазарены, на протяжении многих лет вкладывались в гонку вооружений, в Афганистан, на помощь развивающимся странам».

Помню фразу одного из французских консультантов России в тот период: «Золотой запас страны можно было пересчитать вручную». Такую же фразу я слышала и от Анатолия Чубайса. Даже если это утрированный образ, то он не далек от истины. Государственный сейф оказался пустым. Государственный Сбербанк, например, аккумулировавший средства населения, к 1992 году оказался банкротом.

На фоне этой печальной реальности с 1989 по 1994 год число частных коммерческих банков в России выросло с 5 до 2500. Такое ощущение, что если и наступили какие‑то новые времена, то вот здесь, в частной банковской сфере.

Вдруг нам в редакции выдали пластиковые карты и сказали, что отныне зарплата будет перечисляться каждому на счет в коммерческом банке и ты можешь ее материализовать через банкомат. Ну, не буду объяснять, что банкоматов было немного, что ты мог тогда снять деньги по карте только в банкомате того банка, который эмитировал карту. Что зимой в минус 30 пальцы примерзали к кнопкам банкомата и эти кнопки становились в русскую зиму просто ненужным украшением в сущности бесполезного металлического ящика. Это потом научились делать банкоматы, которые работали в любые морозы.

Кредитные, то есть тогда еще только дебетовые, карточки все равно довольно продолжительное время оставались экзотикой. Помню, как меня остановил на Ленинградском проспекте милиционер за превышение скорости. Выписал штраф, который надо было оплатить тут же, в противном случае свинтили бы номера и не разрешили ехать дальше. А у меня никаких наличных денег с собой, только эта экзотическая карточка. А ближайший банкомат километрах в четырех, на Пушкинской площади. Я говорю менту: «Садись, поехали…» Он удивился: «Куда это поехали?» Я ему объясняю: ты же хочешь, чтобы я оплатила штраф, поехали за деньгами. Он из любопытства сел в машину. Доехали до банкомата. Я набрала код, сняла деньги. Он через стекло смотрит на всю эту незатейливую процедуру с открытым от удивления ртом. Выхожу, даю ему деньги. Он говорит: «Это тебе ящик дал деньги?» Ну да, говорю, можно и так сказать. Он: «А он всем дает?» Так это начиналось.

Газету, где я тогда работала, обслуживал как раз банк «Столичный», принадлежавший Александру Смоленскому. Много лет спустя я как‑то спросила его: «Почему банк‑то? Почему всех так тянуло в эту сферу? Почему он, строитель, решил делать именно банк?» Он ответил очень смешно: «А от злости!»

Александр Смоленский: Единственные, кто нас (кооператоров. – НГ) «имел» тогда, – это банки. Государственные же банки тогда были. Приходишь за своими деньгами – не дают. Даешь платежку – не проводят. Сидела в нашем москворецком отделении Промстройбанка – он обслуживал кооперативы – директор по фамилии Портупеева. (Как надену портупею, так тупею и тупею.) «А вот не дам – и все». – «Ну хоть объясните почему!» – «А вот не хочу». – «А у меня инструкция»! – «А вот постановление Совнаркома от 1927 года об ограничении наличных денег». И ты стоишь и не знаешь, что делать. Ни людям, ни за материал заплатить не можешь. Все. Встал.

И вот назло Портупеевой… Как только вышел закон «О кооперации» с дополнением, что кооперативы имеют право создавать кооперативные банки, так и занялся… Ребята, с которыми раньше работал в строительстве, остались в промышленности – надо же было для банка деньги зарабатывать.

Я вспомнила этот разговор, потому что мне кажется забавным и немаловажным, что никто из тех первых банкиров никогда не был профессиональным банкиром и не особенно разбирался в банковском бизнесе. Некоторые из них были инженерами, как Владимир Виноградов, Владимир Потанин закончил Институт международных отношений по специальности «экономист‑международник», Ходорковский был химиком, Александр Смоленский, как говорят, изучал геологоразведку, а потом был строителем. И вообще банкиром в западном смысле слова был, наверное, в тот момент из всех известных мне в России людей только Виктор Геращенко, который поработал в том числе и в зарубежных банках.

Поиск по сайту: