Новые партнеры

На стадии становления банка к группе присоединились еще два человека, которые впоследствии станут акционерами Группы МЕНАТЕП, – Платон Лебедев и Алексей Голубович.

В «Зарубежгеологии» Платон Лебедев считался молодой экономической звездой в должности замначальника планово‑экономического управления. На излете его карьеры в «Зарубежгеологии», то есть в 1989 году, Платону было всего 33 года, и для столь молодого, по советским меркам, парня он делал отличную карьеру. Он уже выезжал как ревизор в страны Африки, Восточной Европы, Азию, где работала «Зарубежгеология». Говорят, добился успехов без связей, благодаря собственным способностям. Отличный работник и любимец женщин, вспоминают бывшие коллеги.

Через какое‑то время после начала работы Невзлина и Брудно с Ходорковским последний начал искать сильного экономического заместителя. Ему хотелось, чтобы человек был, с одной стороны, с опытом работы, а с другой – молодым, открытым для нового, чувствующим процессы, адекватным меняющейся реальности. Брудно и Невзлин решили уговорить Платона.

Лебедев пришел работать к Ходорковскому и под Ходорковского, несмотря на то что он был вполне опытный человек плюс старше Ходорковского.

Леонид Невзлин: Миша строит нормальные вертикальные отношения: уважительные, профессиональные, и он развивает подчиненного. Любой человек, который хотел бы чего‑то нового, он идет за Ходорковским в своей сфере и он развивается. Это касалось нас всех, членов команды. Платону абсолютно несложно было ему подчиняться. При этом он всегда имел свое мнение, всегда его высказывал и жестко отстаивал. Он человек резкий, самоуверенный. Его может даже занести, он может перейти на скандал или на крик, даже оскорбления в пылу, но надо отдать ему должное: ему можно ответить, и он не обидится. Ходорковский всегда давал возможность оппонировать. А в жизни Платон очень «общинный» человек, гостеприимный, любил жарить шашлыки и всех созывать. Я всегда ощущал его как близкого друга, хотя, говорят, это с ним не просто.

Лебедев стал президентом банка в 1991 году и оставался им до 1995 года. С 1995 года группа владела банком, но не управляла им. Лебедев же разруливал ситуацию после кризиса 1998 года и банкротства банка. Он воспринимался как второй человек в группе после Ходорковского. Да и формально это выглядело так – и впоследствии в «Роспроме», промышленном холдинге, созданном Ходорковским под приватизацию промышленных предприятий, и потом в ЮКОСе. В действительности я склонна согласиться с мнением Кристиана Мишеля, что все члены группы дополняли друг друга, и это делало команду сильной.

Любопытно, что многие, с кем я говорила, объясняли арест именно Платона, а не кого‑то другого из присутствовавших в стране членов команды, тем, что инициаторы дела ЮКОСа ошибочно посчитали Платона слабым звеном в команде. Конечно, его брали в буквальном смысле слова как заложника. Мне рассказывали, что в ЮКОСе у Платона была кличка Педагог. Может быть, предполагали, что Педагог не боец, расколется и пойдет на сотрудничество со следствием. Если версия о «слабом звене» верна, то крупно ошиблись. Мне сложно понять логику власти при выборе фигуры в заложники. Наиболее близким Ходорковскому человеком в группе всегда считали Леонида Невзлина. И он в то время еще был в стране. Он уехал 31 июля 2003 года, то есть почти через месяц после ареста Лебедева (2 июля 2003 года). На момент ареста Платон непосредственно в ЮКОСе уже не работал. В этот момент он занимал пост председателя совета директоров Международной финансовой Группы МЕНАТЕП, которая управляла акциями ОАО «НК ЮКОС». Может быть, дело в этом… Он же управлял личными пакетами акций топ‑менеджеров ЮКОСа (61 % уставного капитала компании). Любопытно, что эпизод, формально ставший основанием для его ареста, – хищение 20 % акций ОАО «Апатит» – в конце концов был исключен из приговора за давностью лет.

Все мои собеседники признают за Лебедевым талант финансиста, начитанность, восприимчивость к новому. И как ни странно, при всех особенностях характера, делающих его нелегким в общении человеком, профессиональное общение с иностранными коллегами, включая американцев, французов и других, у него складывалось, как признают акционеры, удачнее, чем у всех остальных. Кристиан Мишель, например, считает Лебедева «организационным гением, который любил, чтобы все работало, как хорошо смазанный механизм». Мне доводилось слышать от иностранных журналистов, работающих в Москве, очень нелицеприятные отзывы в адрес Лебедева. Один из них рассказывал, что Лебедев ему прямо угрожал. Коллеги Лебедева считают, что такого не могло быть. Некоторые, правда, допускают, что он вполне мог ляпнуть в споре, например, какую‑то резкость, что не имело никакого отношения к реальной угрозе.

Михаил Брудно: У него жуткий характер. И у него серьезная дислексия, клиническая. Понять, что он говорит, было абсолютно невозможно, даже нам. А уж всем остальным было совсем тяжело. Это не отменяет его таланта и прекрасных деловых качеств, но понимать его было отдельной работой. Когда я читал его выступления в суде, я поражался связанности мысли и изложения, которые ему не были свойственны в более ранние периоды. Думаю, журналистам общаться с ним было достаточно тяжело. Плюс он сильно опускал собеседника, для начала. Это такая манера, подозреваю, что не осмысленная.

Журналистам такая манера поведения вряд ли импонировала. А вот в суде, где Платон вел себя гораздо более агрессивно и жестко, чем Ходорковский, эта резкость человека, сидящего в клетке и неустанно иронизирующего и подтрунивавшего над своими обвинителями, скорее подкупала и вызывала восхищение и безусловное уважение.

Примерно в то же время, на заре создания банка, в группу пришел еще один будущий акционер – Алексей Голубович. Алексей был почти сверстником Ходорковского. Он закончил Плехановский институт по специальности «экономическая кибернетика». Познакомился с Ходорковским, когда работал в академическом институте, где занимался исследованием методов оценки эффективности инвестиций в наукоемкие проекты. Именно его качества инвестиционщика впоследствии высоко оценит Ходорковский. Их сотрудничество началось, когда уже создавался банк.

Алексей Голубович: Ходорковский произвел на меня в целом позитивное впечатление, он отличался от моих знакомых из научной среды большей предприимчивостью, энергией. Он был одновременно ярко выраженным лидером, обаятельным человеком и «энергетическим вампиром» – в хорошем смысле, если можно так выразиться. Примерно такое впечатление он и производил на меня. Возможно, он предложил мне работу потому, что, просто обладая хорошей интуицией, собирал всех тех, кто мог бы ему пригодиться, – Дубова, Манцевича, Перегудова, Монахова, Воробьева, Дахаева, Талышинского, Керзона и других менеджеров Группы того времени.

Голубович признается, что после академической среды Ходорковский оказался для него более жестким руководителем, чем ему бы хотелось. В то же время «он не лез в текущие дела и почти не мешал мне работать», вспоминает Голубович.

Он окажется единственным из акционеров Группы МЕНАТЕП, который пойдет на сотрудничество со следствием и выступит в качестве свидетеля со стороны обвинения против Ходорковского и Лебедева.

Я, если честно, не очень рассчитывала, что он согласится поговорить со мной о Ходорковском. Но он стал вспоминать, и в общем вполне доброжелательно. Голубович считает его человеком «высокой работоспособности, хотя и не самой высокой по сравнению с некоторыми западными топ‑менеджерами, специально обученными методам эффективной работы». В его представлении Ходорковский не ассоциируется с человеком‑компьютером, но «он был менее других известных мне крупных российских предпринимателей склонен к долгим разговорам, совмещению деловых встреч с развлечениями, “ритуальным” мероприятиям, “пиаровским” встречам и прочему низкоэффективному времяпровождению».

По мнению Голубовича, Ходорковский в период их совместной работы, которая продолжалась до 2001 года, выглядел менее эмоциональным человеком, чем большинство бизнесменов, которых он мог наблюдать со стороны. Он мог развеселиться (Голубович говорит, что у Ходорковского неплохое чувство юмора, живая реакция на смешные или глупые действия конкурентов или властей), но не проявлял гнева или раздражения, не кричал на подчиненных, не оскорблял их грубо или намеренно.

Алексей Голубович: Ходорковский внешне не сентиментален. При этом он мог делать что‑то не из расчета, а из проявления уважения или сострадания. Возможно, лицей в Кораллово – такой пример (то есть «не публичная благотворительность»). Пример другого поступка: мы гуляли в парке вокруг его дачи, и он подобрал бездомного щенка. Для меня это было довольно неожиданно (я всю жизнь занимаюсь собаками, а один из его партнеров такое делал много раз, но от Ходорковского я не ожидал желания потратить время на собаку, которая к тому же немедленно испортила ему пальто). Про «голый расчет» я бы тоже не сказал. Я знаю людей, которые лучше умеют считать свою выгоду.

В 1992 году Ходорковский собрал группу и предложил ввести в нее в качестве партнеров Лебедева и Голубовича. Все решения такого рода он принимал сам, но потом обсуждал с ближайшим окружением. Акционеры вспоминают, что по Лебедеву ни у кого не было вопросов. А по Голубовичу уперлись все. И Ходорковский разговаривал с каждым по отдельности и каждого поодиночке сломал. Он убеждал, что им нужен такой партнер, что он необходим при переходе к инвестиционной компании, что Голубович хорош в выборе объектов инвестирования. Возражения коллег были, как они говорят, «человеческого свойства», то есть у них вызывали сомнения человеческие, а не профессиональные качества кандидата. Один из акционеров рассказывал мне, что он наблюдал Голубовича в экстремальной ситуации и ему не понравилось, как он себя вел: «Было что‑то трусливое в его поведении, и я об этом сказал Ходорковскому». Но Ходорковский настоял на своем. Другой акционер был более категоричен: «У Голубовича отличная голова. Его прогнозы по рынку были точными. А человек – говно». Понимал ли это Ходорковский? Это вопрос приоритетов. Насколько я понимаю, профессиональные качества были для него главными при принятии решения о партнерстве.

Алексей Голубович: Формально я был акционером Группы МЕНАТЕП (Гибралтар) недолго, так как в какой‑то момент поступило указание переоформить акции на траст, которым я сам не управлял. Вообще, я не мог распоряжаться акциями, не мог реалистично оценить их стоимость и не считал, что когда‑либо получу за них существенные, в моем понимании, деньги. Поэтому я до 2005 года не интересовался пакетом акций, которые Ходорковский мне предложил как‑то в самолете в конце 1990‑х и фактически подарил.

Я спросила Алексея, почему его фамилии не было в числе акционеров, когда летом 2002 года Group MENATEP Limited раскрыла структуру собственности. Собственно, только его фамилии и не было. Вместо его имени значилось: «другие» с 4,5 % акций. Он ответил: «Я не выражал ни положительного, ни отрицательного отношения к публикации этих данных. Я только заметил, что примерно в это время кто‑то пытался разместить в СМИ несколько небольших негативных статей про МЕНАТЕП и про меня. А потом Ходорковский сказал, что пришлось уменьшить “мой” пакет акций до размера менее 5 % капитала, так как в этом случае можно не раскрывать бенефициара на Западе. Причина, придуманная им для объяснения, – мои занятия бизнесом на рынке ценных бумаг – была нереалистичной, поэтому я просто решил, что это реакция на мой уход из ЮКОСа, и меня это полностью устроило. Среди прочих бумаг по акциям Группы МЕНАТЕП я должен был подписать опцион, по которому акции можно было принудительно выкупить у владеющего ими траста по любой цене. Поскольку акциями распоряжался менатеповский юрист, то я сам продать их не мог, процедура этого не требовала. Их изъяли без моего участия и не у меня».

Леонид Невзлин: Насколько я помню, ситуация была такая. Миша сказал, что мы все попадаем под удар: все, у кого в Группе больше 5 % акций, будут опубликованы как владельцы. Голубович не захотел. Тогда Миша сказал, что есть вариант сделать его долю менее 5 % и тогда можно не публиковать. Он сказал: да, я этого хочу.

Голубович оставался акционером до 2006‑го. Мы были заинтересованы в том, чтобы он взял номинал и ушел из Группы после того, как оказался предателем. И он, видимо, не очень хотел оставаться. Он получил деньги и ушел с деньгами. Он торговался, мы торговались, и мы его выкупили. Но мы торговались только за цену. Никто без него никакие переговоры не проводил. Он вел переговоры с нашим представителем, естественно, как и полагается. У него действительно было не очень много прав по нашему внутреннему соглашению. Он не мог пойти на улицу продать, но он мог продавать или не продавать. Если бы он не ушел, то он абсолютно пропорционально тому, что у него было в Группе, получал бы долю собственности, денег, дивидендов и так далее. Мы хотели, чтобы он ушел. Группа сохранилась, но без него.

Поиск по сайту: