Ходорковского арестовали ранним утром 25 октября во время дозаправки арендованного им самолета в Новосибирске

На этот момент у ЮКОСа уже были заложники в тюрьме. 19 июня посадили начальника отдела внутренней экономической безопасности ЮКОСа Алексея Пичугина. 2 июля арестовали совладельца компании Платона Лебедева. Под подпиской о невыезде с начала октября был еще один акционер – Василий Шахновский. 4 июля в прокуратуре допросили двух крупнейших совладельцев ЮКОСа – Михаила Ходорковского и Леонида Невзлина. Каждую неделю Генпрокуратура проводила обыски и выемки, которые явно носили устрашающий характер. «Что они делают?» – спросила я одного из коллег, имевшего источники в правоохранительных органах. «То же, что в Чечне, – ответил он. – Наносят точечные удары, нейтрализуют лидеров».

Да и сам характер ареста Ходорковского напоминал захват террориста. Самолет отогнали на запасную стоянку, к нему подъехали два автобуса. Из них вышли специально обученные ребята из ФСБ.

МБХ: Никакой информации о моем аресте, которую можно было бы назвать «конкретной», мне никто не предоставлял. Да и не интересовался я такой информацией. Ситуация была очевидной: все на грани. Те, кто хотел мне помочь, делали что могли. Противники – тоже. Если вы представляете процедуру принятия решений в Кремле, то она предусматривает повороты в любой момент.

В этой ситуации вызов на допрос в Генеральную прокуратуру был очевидным «последним звонком». Хотя уровень риска адекватно воспринимался уже на этапе последней поездки за рубеж, где я попрощался с друзьями.

Совершенно непонятно, зачем было гнать «группу захвата» ночью из Москвы в Новосибирск – почти четыре часа лета. Если решение было принято, то почему было не арестовать Ходорковского прямо в Нижнем Новгороде, который всего в часе лета?

МБХ: Да потому же, почему и все остальное, – параноидальная боязнь. В Нижнем – слет правозащитников. «А вдруг…»

Я ожидал менее «эффектных» ходов – обычного ареста во время допроса в Генеральной прокуратуре.

Если бы вы видели снайперов на крыше суда в Чите в 2007 году, то многое вам стало бы ясно сразу.

Мне потом говорили, что они решили: я лечу в Эвенкию, чтобы получить сенаторскую неприкосновенность, но думаю, что это только попытка поиска объяснений. То, что в сенаторы идет Шахновский, а не я, и то, что необходимо получать подтверждение палаты, они не знать не могли.

Я отлично помню тот период. Было ощущение, что Ходорковскому все время сигналят – уезжай… А он не реагирует. Вполне возможно, что утечки информации о возможном аресте были сознательными. С другой стороны, Ходорковский, конечно, взвешивал, что может произойти, если он решит уехать. Например, арестуют все равно и представят преступником, который пытался бежать из страны. Более чем возможный вариант.

МБХ: Версия «последнего предупреждения» может рассматриваться наряду с другими, типа версии о провокации, но мне не интересно гадать об их мотивах.

Я спал спокойно, даже в самолете, и потом, в тюрьме. Семье не говорил ничего о возможном аресте. Зачем? Практическую подготовку я выполнил. Будет – значит будет. Чего нервы трепать?

Наш Ту‑134 приземлился на плановую дозаправку. Его оцепили сотрудники ФСБ, в самолет зашла «группа в гражданском», которая вежливо попросила меня пройти с ними. Дали собраться и проводили в «свой» самолет – Ил‑86.

Никаких ужасов. На пути в Москву не беспокоили, я читал. Прилетели, усадили в микроавтобус и с кучей сопровождения – в здание на Техническом. Там сотрудники ФСБ «передали» меня прокурорским.

Знакомые из спецслужб рассказывали, что в самолете, доставившем Ходорковского в Москву, был крупный чин из руководства силовиков. Возможно, опасались, что бойцы перестараются. А может быть, уровень арестанта предполагал присутствие кого‑то из больших начальников. Также возможно, большому начальнику было поручено переговорить с задержанным без протокола. И такой разговор, говорят, состоялся. Те, кто о нем знает, уверяют меня, что Ходорковский ни разу никому его не комментировал. Партнеры Ходорковского предполагают, что в Москву бизнесмена доставил генерал Владимир Проничев, возглавивший в 2003 году Пограничную службу ФСБ. Сам Ходорковский это отрицает.

Личный адвокат Ходорковского Антон Дрель: Мы виделись накануне его отъезда. Ходорковский вытащил меня к себе домой, в Жуковку. Кстати, я был у него дома тогда в первый раз.

И история наших отношений была недолгой. Я не собирался работать с Ходорковским. Много разных мифов было вокруг группы – про агрессивность, жадность, что не могут довести до конца ни одного проекта, что их будут мочить, потому что они поддерживали коммунистов на выборах, что у них страшенная служба безопасности. В общем, великий и ужасный Ходорковский. А потом Вася Алексанян меня уговорил встретиться, сказал, что Ходорковский ищет личного адвоката. Мы встретились в феврале 2000 года. Он поздоровался с полупоклоном – уважительно, без всякого высокомерия. Попросил рассказать о себе: армия, учеба, работа. Я рассказал, честно сказал, что у меня были проекты с другими олигархами, в том числе с Романом Абрамовичем. Он все выслушал и предложил мне самому сформулировать условия, на которых я согласился бы работать. Ну вот, оказалось, что есть миф о Ходорковском, а есть Ходорковский.

Я приехал к нему. Мне не показалось, что он внутренне готовился к аресту. Сказал: «Вероятность моего ареста сейчас 90 %, но не 100. Для 100 % нужна санкция…» Как же он его назвал? Не могу вспомнить. Все называют Путина по‑разному. Питерские говорят «директор», приближенные к власти бизнесмены – «начальник»… Ну, в общем, санкция Путина.

Мне кажется, он ожидал, что Путин скажет ему сам, лично: вали отсюда или арестуем. Мне рассказывали тогда, что он пытался встретиться с Путиным после ареста Платона в июле 2003‑го. Просил Патрушева помочь, директора ФСБ. Патрушев тогда был достаточно нейтрален. Патрушев предложил ему встретиться с генпрокурором Устиновым, но Ходорковский отказался. Устинов же предлагал «договориться». А Ходорковский «не договаривался».

Ходорковский не хочет комментировать свою встречу с Патрушевым, и, таким образом, вышесказанное остается лишь версией. Претензия, назовем это так, генерального прокурора Устинова оценивалась в $280 млн, которые группа Ходорковского якобы должна была доплатить по своим инвестиционным обязательствам перед предприятием «Апатит». Именно такая сумма ущерба фигурировала в официальных материалах прокурорской проверки по результатам приватизации «Апатита».

Такое предложение не было беспрецедентным. В 2000 году с аналогичными претензиями «наезжали» на владельцев крупнейших российских компаний: Вагита Алекперова, Владимира Потанина… Летом того года глава «Интерроса» Потанин, например, получил письмо заместителя генпрокурора Юрия Бирюкова, в котором утверждалось, что в 1995 году ОНЭКСИМбанк недоплатил $140 млн за 38 % акций «Норильского никеля». Этот ущерб предлагалось «незамедлительно возместить», и тогда, обещал Бирюков, к Потанину «не будут в дальнейшем предъявляться требования в судебном порядке». Судя по тому, что они и не предъявлялись, Потанин нашел способ договориться с государством. Ходорковский – нет.

Антон Дрель: Последней точкой своей предстоящей поездки Ходорковский назвал Эвенкию, куда он собрался лететь вместо Василия Шахновского (которого выдвинули в Совет Федерации от Эвенкии).

В пять утра 25 октября позвонил охранник Ходорковского. Рассказал про арест. Я позвонил Владимиру Дубову, одному из акционеров Группы МЕНАТЕП и в то время депутату Думы. А в 10.30 раздался звонок с мобильного Ходорковского. Он уже был в Москве… Я приехал в прокуратуру. Ходорковский сидел подчеркнуто расслабленно. Напротив сидел следователь Радмир Хатыпов (потом его за что‑то уволили или принудили написать заявление по собственному желанию), и они говорили «за жизнь». И Ходорковский курил одну за другой…

Никогда не видела Ходорковского курящим. Друзья говорят, что иногда, когда выпивал, мог стрельнуть у кого‑нибудь сигарету. А выпивал, когда не собирался больше в этот день работать. Грамм 50 виски. С удовольствием. Но, видимо, не часто. Соседи по «Яблоневому саду», поселку в Жуковке, где жили акционеры компании, рассказывают, что работал он все время. И если вечером кто‑то выходил просто прогуляться или выгулять собаку и встречал Ходорковского, то по его сдержанному «добрый вечер» понимал, что у него там, в голове, крутится какая‑то мысль, которую он не хотел бы потерять, отвлекшись на светский разговор. В его кабинете допоздна горел свет. Или работал, или читал.

В последний раз Ходорковский был дома 19 октября. И если бы вышел погулять, то мог встретить разве что двух из остававшихся на свободе и в стране партнеров – Василия Шахновского и Владимира Дубова. За эти последние месяцы перед арестом «Яблоневый сад» заметно «поредел».

Поездка Ходорковского по стране стартовала 20 октября 2003 года: Липецк, Воронеж, Белгород, Тамбов, Саратов, Нижний Новгород… Предполагалось, что он будет в дороге две недели.

Тема его бесед и лекций была вроде бы чисто экономической, но, дослушав Ходорковского до конца, внимательный студент, или бизнесмен, или просто слушатель, или телезритель обнаруживал не только экономическую, но и политическую стратегию, которую предлагал Ходорковский в интересах развития страны. Он утверждал, что для движения вперед нужны: 1) воспроизведение высокоинтеллектуальных людей, то есть образование; 2) возможность для этих людей эффективно работать в России, то есть интеграция России в мировую экономику; 3) желание этих людей жить в России, то есть развитие гражданского общества в стране.

Что делал Ходорковский с точки зрения Кремля? Ездил с предвыборной программой. В полном соответствии с теорией заговора олигархов, которую под заказ путинских силовиков или по собственной инициативе подробно изложил в опубликованном в мае 2003 года докладе политолог Станислав Белковский. По этой теории олигархи готовились изменить Конституцию и трансформировать Россию из президентской в президентско‑парламентскую республику, которую возглавит, конечно же, идеолог этого заговора Михаил Ходорковский. Мне очевидно, что этот документ задевал все чувствительные струны президента Путина: профессиональную подозрительность, злопамятность, зависть, неуверенность в себе, чтобы не сказать трусость.

Авторы доклада отлично выбрали время для его публикации – буквально через две недели после официального объявления о слиянии ЮКОСа и «Сибнефти», в результате которого новая компания становилась лидером на российском энергетическом рынке. Плюс одновременно шли переговоры о слиянии ЮКОССибнефть с компанией Chevron с сохранением за россиянами 30 % (самый крупный пакет) объединенной компании. Слияние с западным гигантом уже гарантировало компании первое место в мире по запасам нефти, второе – по добыче и скачок в первую мировую пятерку по капитализации. А впереди, в декабре, были парламентские выборы и формирование новой Государственной думы, на которую, как утверждалось в докладе, у самого богатого человека в стране были свои виды.

С учетом всех этих реальных и выдуманных обстоятельств фигура Ходорковского раздувалась до уровня большой, очень большой опасности для неокрепшего еще президента. Ходорковский отлично понимал, как может разозлить недругов своей поездкой. Но, как говорят его коллеги, он считал, что к осени 2003 года политический маятник слишком качнулся в сторону силового крыла в окружении президента (заместитель руководителя администрации президента Игорь Сечин и питерская команда) в ущерб либеральному крылу, которое Ходорковский ассоциировал с руководителем администрации президента Александром Волошиным. Возможно, он наивно надеялся изменить ход истории. Или наивно надеялся на Волошина. А надеялся точно, потому что незадолго до ареста сказал мне, что сигналом реальной опасности может служить уход из администрации президента Александра Волошина. «Вот тогда точно все, безнадежно». Волошин ушел в отставку через неделю после ареста Ходорковского, так что сигнальная система дала сбой или сработала с точностью до наоборот. Случайно или нет.

Василий Шахновский сказал мне, что он пытался отговорить Ходорковского от этой поездки. Но его же не отговоришь…

МБХ. Затаиваться, плести какие‑то заговоры, отсиживаться в кустах – наверное, это правильно, но я так жить не умею и не хочу. Первые «путинские» годы мне казалось, что он хотя и другой, чем Ельцин, но готов к открытой дискуссии и к восприятию чужого мнения. Поэтому я честно пытался помогать, открыто встав на сторону «несилового крыла».

Арест Платона показал: мы с Путиным из разных миров. Наверное, это надо было осознать раньше, но, пока тема не прошла через сердце, осознать не получилось.

Что оставалось? Мне объяснили, что это – заложник. Будут еще. Уезжать? Оттуда лаять на свою страну? Не мое. Тогда вперед, в политическую оппозицию. Открыто. В крайне слабой надежде, что поворот назад не будет столь крутым.

Говорил ли, советовался ли с коллегами? Несомненно. Своих предупредил о рисках, рекомендовал уехать. С политическими союзниками обсудил их возможные проблемы. Никто не заявил, что я его подставляю, не предложил иного, приемлемого пути.

Остальное было делом моих собственных убеждений.

После ареста многие говорили, что ЮКОС стал таким большим, что Ходорковский потерял ощущение реальности, почувствовал себя хозяином жизни, которому все позволено, неприкасаемым. И в этом, считают, была его ошибка. Ходорковский не соглашается.

МБХ: Неприкасаемым? После Гусинского? После Платона, наконец? Смешно. Скорее, я взвешивал, не убьют ли, но решил, что не станут.

Владимир Дубов, акционер Группы МЕНАТЕП, бывший депутат Государственной думы: Я был в Москве. Сначала мне позвонила наша диспетчер, которая управляла передвижением арендованного Ходорковским самолета. Она сказала, что наш самолет в Новосибирске отогнали на резервную полосу. Потом позвонил директор авиакомпании, у которой мы арендовали самолет. Потом перезвонила диспетчер и сказала, что ОМОН заблокировал самолет. Потом позвонил адвокат Антон Дрель: Ходорковский арестован.

Мы виделись с Мишей 19 октября в «Кораллово», был день рождения созданного им лицея. Я туда привез Починка (в то время министр труда и социального развития. – НГ). Починок тогда сказал, что не известно еще, что ему завтра скажет Путин по поводу этого его визита к вам. Но все же приехал. Еще не так сильно все боялись. Мы говорили с Мишей о возможном отъезде его личного помощника. Ходорковский считал, что ему необязательно уезжать. Мы уже знали, что парня поставили на прослушку, и он правда боялся. Ходорковский в результате согласился, и помощник улетел на Кипр, а оттуда в Лондон.

Мне кажется, что все это время, вплоть до ареста, у нас всех была какая‑то надежда, что обойдется. Изнутри ситуация не казалась такой уж беспросветной: с нами общались министры и чиновники, приветливо встречались губернаторы. Правда, за два дня до ареста от Суркова окольными путями пришла информация, что губернаторам запретили с нами общаться. С другой стороны, за пару дней до отъезда в эту последнюю поездку к Ходорковскому заезжал Волошин, и расстались они вроде бы вполне оптимистично.

20 октября мы вместе улетели в Мордовию. Потом он полетел дальше. Мне показалось, что он не был уверен, что арест неминуем. Помню, я спросил его, каковы у нас шансы на позитивное разрешение всей этой ситуации. Он ответил: «15 %. Если будем работать как сумасшедшие, то эта вероятность удвоится». Напомнил русскую историю: что да, новгородцы изгнали князя (в 1136 году новгородцы изгнали князя Всеволода Мстиславовича. – НГ), но во всех остальных случаях государство побеждало.

Когда он уезжал в эту последнюю поездку, было понятно, что это опасная игра. Но мы привыкли ему верить, а он говорил, что так надо. Он или не думал, что так все произойдет, или думал, но не хотел пугать. Вообще, в какой‑то момент Ходорковский прекратил коллективные обсуждения ситуации, у каждого был свой сектор работы, и общая трепология не приветствовалась. Может быть, поэтому я не вполне был готов к такому варианту событий – к его аресту.

На следующий день после ареста я встретился с Романом Абрамовичем, владельцем «Сибнефти». Он только прилетел из Лондона. Я поехал к нему. Хотел понять, как они в «Сибнефти» оценивают ситуацию, что это все такое и что они собираются делать. Напомню, что к этому моменту мы были практически одной компанией и у нас были общие интересы. Мы вместе вели переговоры о слиянии с Chevron. У меня не было никаких мыслей о возможной двойной игре со стороны Абрамовича. Плюс по условиям договора с «Сибнефтью» за разрыв сделки была предусмотрена неустойка в $1 млрд. Это серьезно.

К Абрамовичу тогда же приехал Леша Венедиктов. Он рассказывал о том, что происходит. Меня удивило: как будто отчитывался начальнику. Потом мы переговорили вдвоем. Абрамович сказал: «Я съезжу в Кремль. Разберусь». Он так и не отзвонил.

Логично предположить, что после ареста «группа в гражданском» пришла с обыском домой. Но нет. Никогда – ни до, ни во время, ни после ареста, ни по сей день – дома у Ходорковского не было ни одного обыска. Ощущение, что решение об аресте принималось в последний момент, как‑то спонтанно, импульсивно даже. Ходорковский забыл при аресте в самолете портфель, который потом попросил адвоката забрать. О’кей, но если организуется целая операция с полетом через полстраны спецназа ФСБ и прочими признаками охоты на особо опасного преступника, то уж как‑нибудь портфель с документами‑то прихватите. Может быть, там важные доказательства его вины, в этом портфеле. Или такие доказательства могли оказаться у него дома. Теоретически. Какие‑то записи или документы…

Поиск по сайту: