Франко-германская супружеская пара... и ее английская любовница

Говорить о Европе, о ее мощи, о ее растущем антагонизме с Соединенными Штатами - означает использовать кон­цепцию, смысл которой не определен: экономический регион, сфера цивилизации, агрегат наций, короче гово­ря, - если уж оставаться в абсолютной неопределенности, -общность, которая находится в движении. В настоящее время экономическая интеграция продолжается. Благода­ря своей массе и своим успехам эта общность притягива­ет к себе новых членов из числа стран Восточной Европы и, кажется, предназначена для того, чтобы, несмотря на все трудности, поглотить Турцию. Однако первым по­литическим результатом этой спонтанной экономической экспансии становится дезорганизация. Экономическое расширение ставит организационную систему в беспомощное положение. Стойкое сохранение наций, воплоща­ющееся в языках, политических системах, ментальности, делает весьма трудным процесс принятия решений, при­емлемых для всех членов.

С мировой стратегической точки зрения, подобная эволюция могла бы быть воспринята как начало процесса дезинтеграции. В действительности она просто делает особенно вероятным процесс упрощенного принятия решений тремя ведущими странами, при котором Вели­кобритания вместе с Германией и Францией фактически составили бы руководящий триумвират. Франко-герман­ское сближение сейчас, после нескольких лет разногла­сий, является весьма вероятным. Роль Соединенного Королевства могла бы быть абсолютно новой, но должна рассматриваться в плоскости возможностей. Мы не должны повторять изначальную ошибку Бжезинского, который уверяет нас, что Великобритания, в отличие от Франции и Германии, не является «геостратегическим игроком» и что «ее политика не заслуживает пристального вни­мания». Роль франко-британского сотрудничества в раз­работке европейской военной политики такова, что эта оценка уже сейчас может быть квалифицирована как неудачная.

Между 1990 и 2001 годами франко-германские отно­шения не были хорошими. Объединение двух германских государств разбалансировало Европу - создание Герма­нии с 80-миллионным населением как бы рикошетом уменьшило роль Франции, число жителей которой до­стигает только 60 млн. человек. Объединение валют, кото­рое должно было бы представлять собой оптимистичное продвижение вперед, было задумано, чтобы связать Гер­манию. Для ее успокоения европейцы согласились на преувеличенно строгие критерии управления и на годы стагнации. Со своей стороны, Германия, слегка опьяненная вновь обретенным единством, не сыграла умиротво­ряющей роли в этот период, особенно во время распада Югославии. Эта фаза закончилась. Германия эволюцио­нирует в направлении большей гибкости и гедонизма, сближаясь с Францией в ментальном плане.

Однако вернемся в область политического реализма, соотношения сил. Демографический кризис в Германии неумолимо низводит ее до общего уровня крупных евро­пейских наций. Число рождающихся сегодня там немного ниже, чем во Франции. Виртуально обе страны снова становятся как бы равного роста. Немецкие элиты осоз­нали этот возврат на средний уровень. Лихорадка объе­динения прошла. Немецкие руководители знают, что их страна не будет единственной великой державой в центре Европы. Конкретные трудности реконструкции в бывшей ГДР способствовали этому возврату к принципу реализма.

Со своей стороны, Франция, с тех пор как она больше не парализована политикой сильного франка, с тех пор как она получила экономическое освобождение благода­ря слабому евро, обрела, благодаря своей относительно более благоприятной демографической ситуации, неко­торого рода динамизм и уверенность в себе. В целом при существующем в настоящее время климате доверия имеются все условия для развития франко-германского сотрудничества.

Однако еще раз мы должны констатировать, что веду­щую роль в этом сыграла сила вещей. Демографическая сбалансированность не приходит по решению властей, она возникает в силу самой эволюции общества и пред­стает перед руководителями как нечто уже объективно данное. Франко-германская демографическая сбаланси­рованность к тому же является лишь одним из аспектов демографической стабилизации в мире. Далее, на востоке демографический спад в России автоматически ослабляет старую боязнь Германии и Европы оказаться захлестну­тыми волной демографической экспансии страны-континента.

Российский демографический спад, германская стагна­ция и относительно неплохая демографическая ситуация во Франции восстанавливают в широком смысле равнове­сие в Европе в целом, после того как в свое время в начале XX века оно было дестабилизировано обратным процес­сом. Тогда демографическая стагнация во Франции в сочетании с ростом населения в Германии превратила Францию в запуганную нацию. Еще более быстрый рост населения на востоке, в России, породил в то время в Германии настоящую фобию. Отныне везде уровень рождаемости низок. Этот недостаток ставит специфиче­ские проблемы, но, по крайней мере, его преимущество состоит в том, что он почти автоматически успокоил эту часть мира. Если очень низкая рождаемость сохранится слишком долго, то в Европе возникнет настоящий демографический кризис, представляющий угрозу для процве­тания континента. В первое время спад демографического давления облегчил, хотя это и не осознается, процесс слияния европейских национальных экономик на основе свободы торговли, устранив из сознания участников это­го процесса страх перед нарушением политического рав­новесия и агрессией.

Любая гипотеза относительно будущего поведения Великобритании может быть только весьма рискованной. Одновременная ее принадлежность к двум сферам, англо­саксонской и европейской, является естественным фактом.

Либеральная революция затронула Англию более сильно, чем любую другую европейскую страну, даже если сегодня британцы и мечтают лишь о том, чтобы снова национализировать свои железные дороги и улуч­шить систему здравоохранения путем разумных бюджет­ных дотаций. Связи между США и Англией простираются далеко за пределы узкого социально-экономического из­мерения: они заключаются и в общем языке, индивиду­ализме, врожденном, так сказать, чувстве политической свободы. Но все это, будучи очевидным, может заслонить другую очевидность. Англичане лучше, чем все другие европейцы, видят не только недостатки Америки, но и ее эволюцию. Если дела Америки пойдут плохо, то они это осознают первыми. Они являются приоритетными союз­никами США. Но они также более, чем все остальные, подвержены идеологическому и культурному давлению из-за Атлантики, потому что они не располагают, подоб­но немцам, французам или другим нациям, естественной защитой в виде собственного языка. Дилемма Британии в том, что она не только вынуждена разрываться между Европой и Соединенными Штатами, но и ее отношения с Америкой представляются весьма проблематичными. Что несомненно, так это то, что окончательный британ­ский выбор - войти в зону евро или отказаться от евро - будет иметь капитальное значение не только для Европы, но также для США. Интеграция финансовой и банков­ской систем Лондона, главного финансового полюса Старого Света, в зону евро была бы ударом для Нью-Йорка и для всей Америки, учитывая ее зависимость от мировых финансовых потоков. В настоящей ситуации падения американского экономического производства вхождение Сити в центральную европейскую систему могло бы действительно перевернуть равновесие в мире. И было бы забавно наблюдать, как игнорируемая Бжезинским Великобритания одним ударом - выбором в пользу Европы - сокрушает американскую гегемонию.

Окончание партии

На конечном этапе завершения образовательного и демо­графического перехода планета стремится к стабильности. Преодолевая приступы религиозной и идеологической лихорадки, «третий мир» идет к развитию и большей демократии. Нет глобальных угроз, требующих особой активности США во имя защиты свободы. Одна-единственная угроза нарушения глобального равновесия на­висла сегодня над планетой - сама Америка, которая из защитницы превратилась в грабительницу. В то время как ее политическая и военная мощь перестает быть оче­видной, она обнаруживает, что больше не может обходиться без товаров, производимых па планете. Но мир слишком обширен, слишком населен, слишком разнооб­разен, слишком подвержен действиям неконтролируемых сил. Никакая стратегия, какой бы разумной она ни была, не может позволить Америке преобразовать свое полу­имперское положение в империю фактическую и по пра­ву. Она слишком слаба в экономическом, идеологическом и военном плане. Поэтому каждое движение, предназна­ченное закрепить ее господство над миром, вызывает негативные ответные действия, которые понемногу ос­лабляют ее стратегическое положение.

Что произошло в течение последнего десятилетия? Две вполне реальные империи противостояли друг другу. Одна из них, советская империя, пала. Другая, американская, также была вовлечена в процесс разложения. Вне­запное падение коммунизма, тем не менее, породило иллюзию роста абсолютной мощи Соединенных Штатов. После советского, а затем и российского развала Соеди­ненные Штаты уверовали в возможность распростране­ния своей гегемонии на всю планету, в то время как их контроль даже над их собственной сферой влияния стал ослабевать.

Чтобы добиться стабильной гегемонии на планете, два условия были бы необходимы для Соединенных Штатов в сфере реального соотношения сил:

прежде всего, сохранение полного господства над ев­ропейским и японским протекторатами, которые отныне составляют полюсы реальной экономической силы, так как настоящая экономика должна определяться скорее производством, чем потреблением;

окончательное сокрушение российской стратегиче­ской державы, то есть тотальная дезинтеграция бывшей советской сферы влияния и полная ликвидация равнове­сия ядерного террора, что сделало бы Соединенные Штаты единственной страной, способной нанести удар в одно­стороннем порядке по любой стране мира без риска по­лучить отпор.

Ни одна, ни другая из этих двух целей не были достиг­нуты. Марш Европы к единству и автономии не был остановлен. Япония более скрытно сохраняет свою спо­собность действовать самостоятельно, если у нее однаж­ды возникнет такое желание. Что касается России, то она стабилизируется. Столкнувшись с театральным неоимпе­риализмом США, она начала модернизировать свою армию и стала эффективно и изобретательно играть в шахматы на дипломатическом поприще.

Не имея возможности контролировать подлинные державы своего времени - доминировать над Японией и Европой в промышленной сфере и сломить Россию в военно-ядерной области, Америка была вынуждена, что­бы изобразить подобие империи, сделать выбор в пользу военных и дипломатических действий преимущественно в зоне стран, не являющихся державами. «Ось зла» и араб­ский мир — это две сферы, точкой пересечения которых является Ирак. Военная активность по уровню интенсив­ности и риска отныне находится где-то между настоящей войной и компьютерной игрой. Объявляются эмбарго против стран, неспособных себя защитить, подвергаются бомбовым ударам малозначащие армии. Утверждается, что ведутся разработка и производство все более и более изощренных видов оружия, а именно обладающих точ­ностью компьютерных игр, а на практике против без­оружного гражданского населения применяются тяжелые бомбардировщики, как в годы Второй мировой войны. Уровень риска для армии США совсем незначителен. Однако он совсем не сводится к нулю для американского гражданского населения, поскольку асимметричное гос­подство порождает идущие из порабощенных зон тер­рористические реакции, наиболее успешная из которых имела место 11 сентября 2001 года.

Этот демонстративный милитаризм, задуманный, что­бы доказать военно-техническую несостоятельность всех других мировых действующих лиц, вызвал беспокойство у настоящих держав, каковыми являются Европа, Япония и Россия, и стал подталкивать их к сближению друг с другом. И именно в этом наиболее ярко проявляется контрпродуктивность американской игры. Руководители Соединенных Штатов полагали, что максимум, чем они рискуют, — это сближение между Россией, зрелой державой, и еще юными державами - Китаем и Ираном, результатом которого стало бы сохранение контроля Соединенных Штатов над их европейским и японским протекторатами. Однако то, чем они рискуют на самом деле, если они не успокоятся, — это сближение между зрелой ядерной держа­вой Россией и двумя доминирующими индустриальными державами, каковыми являются Европа и Япония.

Европа медленно осознает, что Россия не только не представляет больше стратегической угрозы, но и способна вносить свой вклад в европейскую безопасность. Кто сможет утверждать с абсолютной уверенностью, что Со­единенные Штаты позволили бы европейцам в отсут­ствие русского стратегического противовеса ввести евро, что является драматической угрозой для их обеспечения капиталами, и запустить проект «Галилео», который разру­шит американскую монополию спутникового военного наблюдения за Землей? В этом состоит глубокая причина, по которой расширение НАТО на восток теряет или меняет свой смысл. Вначале интеграция бывших народных демократий в НАТО могла интерпретироваться только как агрессивное действие, направленное против России, что выглядело странно в контексте достойного и мирного распада Советского Союза. Тогда говорили о символиче­ской ассоциации России с НАТО, что сегодня реализовано в текстах документов как косметическое приукрашивание процесса окружения России по периметру ее границ. Вовлечение России в сферу консультаций и - почему бы и нет? - принятия решений НАТО понемногу становится для европейцев реально притягательной перспективой постольку, поскольку это привело бы к институционализации существования стратегического противовеса Со­единенным Штатам. Понятно, почему американцы все меньше и меньше интересуются НАТО и все больше стре­мятся "действовать одни» в духе театрального милитаризма. Контроль над нефтеносными зонами Персидского залива и Центральной Азии представляется как рацио­нальная цель американской политики в зоне слабых стран. Она рациональна лишь на первый взгляд, посколь­ку Америка теперь испытывает зависимость от ввоза не только нефти, но и всех других товаров. Именно в этом отношении действия США вызывают наиболее порази­тельные ответные реакции. Тревожность и обеспокоен­ность, нагнетаемые американцами в зоне Залива, их явное желание контролировать ресурсы, обеспечивающие топ­ливом европейцев и японцев, могут лишь подтолкнуть протектораты все больше и больше рассматривать как необходимого партнера Россию, вновь ставшую в мире второй нефтедобывающей страной и остающуюся пер­вым производителем природного газа. Сама Россия из­влекает выгоду от фактической поддержки котировки высоких цен на нефть, которая с регулярными интерва­лами получает допинг в результате лихорадочных амери­канских действий па Ближнем Востоке, что является для России милостивым даром, которому она может лишь радоваться. Тревожность и неуверенность, поддерживае­мые американской дипломатией, приводят лишь к увели­чению притока в Россию валюты, заработанной на экспорте нефти.

Более систематическая координация действий между европейцами и японцами, симметрично сталкивающи­мися с американским контролем над их энергетическим обеспечением, представляется все более и более неизбеж­ной. Сходство между европейской и японской экономи­ками, все еще являющимися индустриальными, может лишь вести к сближению. Именно об этом свидетельству­ет, в частности, недавнее движение прямых японских инвестиций за границу - в приобретение или в создание предприятий. В 1993 году Япония вложила 17 500 млрд. иен в Америку, и только 9200 млрд. иен - о Европу. В 2000 году пропорции стали противоположными: 27 000 млрд. иен - в Европу и только 13 500 млрд. иен - в Северную Америку (http://www.jin.jac.02.jp/stat/stals/08TRA42.html). Для тех, кто интересуется теоретическим моделиро­ванием, действия Америки предоставляют прекрасный материал для изучения неизбежности негативной обратной реакции в условиях, когда стратегический игрок ставит перед собой цели, несоизмеримые с его возможностями. Каждый американский шаг в направлении обеспечения контроля над планетой порождает новые проблемы.

Игра развивается медленно, потому что каждая из держав — и не только Америка - имеет несколько фунда­ментальных недостатков. Европа ослаблена отсутствием единства и демографическим кризисом, Россия - демо­графическим и экономическим спадом, Япония - своим изолированным положением и демографической ситуа­цией. Поэтому партия закончится не матом, символизи­рующим победу одной из держав, а патом, формально подтверждающим неспособность каждой из них господ­ствовать. Все вместе — Европа, Россия и Япония - более чем в два с половиной раза превосходят Америку по мощи, Странная активность США в мусульманском мире постоянно подталкивает три державы Севера на путь сближения в долгосрочном плане.

Мир, который создается, не будет империей, контро­лируемой одной державой. Речь будет идти о комплекс­ной системе, в которой будет уравновешена совокупность наций или метанаций равного масштаба, даже если они не будут равными в собственном смысле слова. Отдель­ные общности, такие как российский полюс, сохранят в своем ядре одну-единую нацию. То же самое можно ска­зать и о Японии, которая, занимая на карте крошечное место, по объему промышленного производства равна Америке и которая могла бы, если бы она того захотела, за 15 лет создать вооруженные силы, технологически эк­вивалентные силам США или даже превосходящие их. В отдаленной перспективе к этой группе присоединится Китай. Что касается Европы, то она является агломератом наций, группирующихся вокруг лидера - германо-фран­цузской пары, чей уровень действительной мощи, од­нако, будет зависеть от британского участия. Южной Америке, кажется, предстоит самоорганизация при лиди­рующей роли Бразилии.

Поиск по сайту: