ВЕЛИКАЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ УГРОЗА

Рассмотрение образовательных и демографических пара­метров в планетарном масштабе добавляет убедительно­сти гипотезе Фукуямы о существовании смысла истории. Всеобщая грамотность и контроль за рождаемостью пред­стаютсегодня как явления универсально человеческие. Легко ассоциировать эти два аспекта прогресса с разви­тием «индивидуализма», конечным пунктом которого' может быть утверждение индивидуума в политической сфере. Одно из первых определений демократии принад­лежит Аристотелю, который вполне в современном духе объединил свободу (eleutheria) с равенством (isonomia), чтобы позволить человеку «вести свою жизнь как ему хочется».

Умение читать и писать действительно позволяет каж­дому достичь более высокого уровня сознания. Снижение индексов фертильности выявляет всю глубину этой пси­хологической мутации, которая касается и сферы сексу­альности. И не представляется алогичным, что в этом мире, объединяемым всеобщей грамотностью и демогра­фическим равновесием, появляется множество политиче­ских режимов, стремящихся к либеральной демократии. Можно высказать гипотезу, что личности, ставшие созна­тельными и равными в результате всеобщей грамотно­сти, не могут бесконечно находиться под авторитарным режимом. Практическая цена авторитаризма в условиях, когда люди пробудились к определенному типу сознания, делает экономически неконкурентоспособным общество с авторитарным режимом. В сущности, можно до беско­нечности рассуждать о взаимосвязях между образова­нием и демократией. Общность этих двух процессов и была совершенно понятна таким людям, как Кондорсе, который развитие образования поставил в центр своей работы «Эскиз исторической картины прогресса чело­веческого разума» (1773 г.) [ Condorcet M. - J. Esquisse d'un tableau historique des progrés de l'esprit humain. - P.: Vrin, 1970]. Не столь уж и трудно объяснить, опираясь на этот важнейший фактор, пред­ставления Токвиля о «провиденциальном» шествии де­мократии.

Его анализ представляется мне значительно более подлинно «гегельянским», чем анализ Фукуямы, которо­го сбивают с толку экономизм и одержимость материаль­ным прогрессом. Идеи Токвиля кажутся мне также более реалистичными, более правдоподобными, когда речь заходит об объяснении множественности демократий:

в бывшей советской сфере в Восточной Европе, в Латин­ской Америке, в Турции, Иране, Индонезии, на Тайване, в Корее. Едва ли возможно объяснить обилие плюрали­стических избирательных систем только растущим про­цветанием мира. Эра глобализации в экономической сфере совпадает со снижением темпов роста, замедлени­ем повышения уровня жизни масс, а в некоторых случаях и с его падением, с усугублением неравенства. Трудно поверить в убедительность объяснений на основе «эко­номизма»: как растущая материальная неуверенность может объяснить крушение диктаторских режимов и ста­билизацию избирательных процедур? Напротив, образо­вательная гипотеза позволяет понять, почему происходит движение к равенству под покровом экономического неравенства.

Какова бы ни была критика в адрес Фукуямы, не стоит отвергать его гипотезу о едином в конечном итоге мире на базе либеральной демократии и об установлении все­общего мира на основе закона Дойла о невозможности войн мёжду демократиями. Но следует признать, что траектории, по которым движутся различные нации ч регионы мира, весьма различны.

Простой здравый смысл заставляет усомнитьсяв абсолютной конвергенции на основе экономического и по­литического либерализма народов, имеющих столь же различный исторический опыт, сколь различны англий­ская революция, Французская революция, коммунизм, нацизм, фашизм, хомейнизм, вьетнамский национал-коммунизм, режим красных кхмеров. Фукуяма сам отве­чает на свои сомнения, когда он говорит о современной японской демократии, которая при всем своем совершен­стве в течение всех послевоенных лет, за исключением короткого периода колебаний в 1993-1994 годах, позво­ляла находиться у власти только либерально-демократи­ческой партии. В Японии формирование правительства является результатом межклановой борьбы внутри доминирующей партии. Тем не менее, по мнению Фукуямы, отсутствие альтернативности все же не является основанием не считать японский режим демократическим, поскольку речь идет о свободном выборе избирателей.

Японскую модель отчасти напоминает шведская мо­дель, базирующаяся на долголетнем доминировании социал-демократической партии. В той мере, в какой шведская система сформировалась эндогенно, без иност­ранной оккупации, как это было в случае с Японией, можно, пожалуй, согласиться с определением демократии Фукуямой, исключающим альтернативность в качестве одного из ее главных признаков.

Тем не менее сосуществование англосаксонской аль­тернативности правительств с японским или шведским постоянством приводит к мысли о существовании раз­личных демократических подтипов, то есть о том, что конвергенция может быть неполной.

Поиск по сайту: