Вновь объединить всю Русь

Приоритетной проблемой для России, однако, является не представление о ней за рубежом, а восстановление собственного стратегического пространства, не являюще­гося ни внешним, ни внутренним в собственном смысле этого слова. В прошлом Советский Союз обладал доста­точно специфичной структурой, частично унаследован­ной от царских времен, и в силу этого нельзя полностью исключать, что эта структура может иметь несколько большую прочность, чем коммунистическая доктрина. Вокруг России можно различить как бы два «кольца»: прежде всего, ядро славянское, или русское в широком смысле слова, в соответствии с выражением «Всея Руси», в котором к России добавлялись Белоруссия и Украина; затем - то, что называют сегодня государствами СНГ на Кавказе и в Центральной Азии. Подъем российской эко­номики мог бы постепенно вдохнуть жизнь в эту общ­ность и воссоздать, так сказать, прежнюю сферу влияния России, без того, чтобы можно было говорить о ее доми­нировании в обычном смысле слова.

Такая динамика, если она будет устойчивой, явится в равной степени результатом как неспособности эконо­мики западных стран, ослабленных в результате эко­номического спада в капиталистическом мире, занять пространство, остававшееся свободным в течение целого десятилетия, так и возобновления экономического роста в российском ядре системы. Только три прибалтийские республики действительно включились в европейское, точнее сказать скандинавское, экономическое простран­ство. Появление вновь «советской» сферы влияния является не в большей степени предопределенным, чем око1гчательный характер возобновления экономического подъема в России. Но достаточно и не очень внушитель­ного экономического подъема, чтобы бывшие советские республики вновь потянулись к России. У всех стран, возникших на руинах СССР, существует много общих антропологических черт, которые сложились в эпоху, задолго предшествовавшую коммунистическому периоду.

Все страны данной общности без исключения обладали в рамках традиционного общества общинными семейны­ми структурами расширенной семьи, объединявшей под одной крышей отца и его женатых сыновей. Это относит­ся к народам стран Балтии так же, как и к народам Цент­ральной Азии. Единственным заметным различием является предпочтение эндогамных браков (впрочем, по­рой незначительное) у некоторых народов, исповедую­щих ислам, таких как азербайджанцы, узбеки, киргизы, таджики, туркмены. С другой стороны, у казахов, как и у русских, действует тенденция к экзогамным бракам. Это «антропологическое» родство не может никоим образом вести к отрицанию существования отдельных наций. Латыши, эстонцы, литовцы, грузины, армяне, так же как и мусульманские народы, существуют, даже если некото­рые страны, возникшие после распада коммунистической системы в Центральной Азии, нередко во многом были созданы, «сфабрикованы»советской системой (Roy О. La nouvelle Asie centrale ou la fabrication des nations. -P.: Le Seuil, 1997). Но не­обходимо осознавать, что продолжает существовать ре­альное культурное сходство между народами бывшего Советского Союза, в частности сохранение повсюду ос­татков общинного сознания. Прогресс демократии в этой зоне происходит на фоне усиления сопротивления слиш­ком воинственному индивидуализму. Это антропологи­ческое родство позволяет нам объяснить один недавний феномен и предвидеть появление в будущем другого феномена, относящегося к развитию посткоммунисти­ческого общества на территории бывшего СССР.

Недавний феномен: либеральная революция родилась в правящем центре системы, в России, и не получила столь же быстрого распространения на периферии систе­мы, в республиках, где индивидуализм является не более «естественным», чем в России. Независимость перифе­рийных республик, славянских и неславянских, защитила их от этой второй либеральной русской революции и способствовала консервации в них более авторитарных режимов, чем в России.

Феномен, который можно предвидеть: будущее разви­тие демократии во внешнем кольце общности, окружаю­щей российское ядро, столь же (если не больше) будет зависеть от российского воздействия, сколь и от слабого ине слишком адаптированного к местной специфике западного влияния. Россия находится в процессе поиска и определения путей окончательного разрыва с комму­низмом, определения экономического и политического режима, либерализированного, но учитывающего силь­ные традиции общинного сознания. В этом ограничен­ном смысле она может вновь стать моделью для всей постсоветской зоны.

Существование антропологического фона, общего для всех республик бывшего СССР, объясняет, почему еще нетрудно выявить сходные факты культурного порядка во всех странах, например в том, что касается насилия, уровня самоубийств и убийств. Единственными страна­ми, где уровень насильственных смертей так же высок, как в России, являются Украина, Белоруссия, Казахстан и три республики Балтии: Эстония, Латвия и Литва. Параллели столь значительны, что их нельзя полностью объяснить присутствием русских этнических меньшинств, даже когда последние весьма многочисленны, как в Эсто­нии и в Латвии. На и негосударственном и даже на внеполитическом уровнях менталитета советская сфера общности разрушена еще не полностью.

В момент получения независимости республики Балтии спешили изобрести себе историю вечного противостоя­ния с Россией, не слишком реалистичную с точки зрения антропологического анализа. Северная и Центральная Русь - место зарождения российского государства - и прибалтийские республики относились первоначально к одному и тому же культурному ареалу с сильными тра­дициями общины в семейной структуре и с общими идеологическими стремлениями периода перехода к мо­дернизации. Число голосов, поданных за большевиков во время выборов и Учредительное собрание в 1917 году, показывает, что электорат коммунистов был в Латвии еще более многочисленным, чем в Северной и Центральной России. Весьма значительным было и участие латышей в советской тайной полиции в начале се деятельности. Поэтому отнюдь не удивительно наблюдать через пара­метры, характеризующие менталитет, - уровень убийств и самоубийств - долговременное сходство русской и прибалтийских культур.

Число самоубийств в Азербайджане невысоко, что, напротив, типично для мусульманской страны, посколь­ку ислам и соответствующая ему тесная и сплоченная семейная структура, кажется, всегда дают иммунитет против самоуничтожения. Но уровень самоубийств в других бывших советских мусульманских республиках Центральной Азии «слишком» высок для исламских стран, включающих и Казахстан, где половину населения составляют русские. Подобное отклонение наводит на мысль, что советское влияние было более глубоко укоренившимся, чем это обычно сейчас представляют. Этот факт нужно добавить к всеобщей грамотности населения, невысокой рождаемости и незначительной роли исламизма в постсоветской Центральной Азии. Оливье Руа в своих замечательных трудах, возможно, недооценивает русское культурное влияние в регионе. Он отмечает толь­ко сохранение значимости русского языка, играющего роль lingua franca для правящих классов Центральной Азии, феномен, который он считает временным (Roy О. La nouvelle Asie centrale: L'Asie centrale contemporaine. — Presses universitairei de France, 2001). Ни на минуту не веря в противоположную гипотезу о подполь­ном сохранении советской сферы влияния, я, тем не менее, внедрялся бы в Центральную Азию с большей осторожностью, если бы я был на месте американского геостратега. 1500 военных, размещенных Вашингтоном в Узбекистане, - это совсем немного, и они находят­ся слишком далеко от своей страны. Сегодня они - передовая ударная сила, а завтра могут оказаться залож­никами.

Поиск по сайту: