Мы снова стали для Запада всего лишь военной целью

Когда читаешь воспоминания Черчилля, поневоле задумываешься о разных подходах русского человека и западного к оценке мира, настолько порой противоречат здравому рассудку размышления Черчилля.

Похоже, разница в восприятии мира русским человеком и западным действительно существует, и русская оценка зачастую коренным образом разнится от западной.

Мы живём сообразно своим убеждениям и уже не можем быть другими. Естественно, пережитое оставило в нас свой след. Насилие над нами не может обернуться изменением нашего сознания. Оно лишь ещё более усугубит отношения между нациями.

Но ведь не советский лётчик, а Фрэнсис Пауэрс полетит над Советским Союзом — наглость неслыханная. Потрясённый Хрущёв будет вполне справедливо повторять с трибуны уже после того, как Пауэрса долбанут в небесах у Свердловска:

— А ещё говорил мне: майн фрэнд, майн фрэнд...

Хрущёв имел в виду свою поездку в США летом 1959 года, когда президент Эйзенхауэр обращался к нему именно так.

США нахраписто лезли к нашему горлу.

Не Советский Союз, а США окружили нашу страну ракетными базами.

Ракеты, нацеленные на наши города, торчали в Италии, Франции, ФРГ, Пакистане, Турции... — ближе их уже было нельзя подсунуть. А когда Советский Союз в ответ завёз ракеты на Кубу (всего в одну страну), американцы взвыли. Им сие показалось невыносимо.

А держать ракеты у советской границе в Турции — это по-американски в порядке вещей. Правота колонизаторов.

Военно-промышленный комплекс США, забирая власть над страной и земным шаром (точь-в-точь, с предостережением Эйзенхауэра), сказочно обогащался. Это он разжигал атомный психоз на земле, выколачивая для себя невиданные по выгодности военные заказы.

Всё происходило в соответствии с пророчеством Данинга:

«Капитал боится отсутствия прибыли. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10% — и капитал согласится на любое применение (даже противозаконное. — Ю.В.). При 20% — становится оживленным. При 50% — положительно готов сломать себе шею. При 100% — он попирает все законы. При 300% — нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти...»

«...нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти» — это США убедительно доказывают своей новейшей историей, творя одно преступление за другим. Ирак, Югославия... — кто следующий?..

Мы не встали на колени.

Мы опять взялись вооружаться, чтобы не оказаться добычей. Это вызвало ярость денежных мешков за океаном.

Бывший советский министр рассказывал мне, как высок был авторитет Громыко, а, стало быть, Советского Союза. Коли переговоры принимали нежелательный ход для советской стороны, Громыко имел обыкновение снимать очки. И вот в тишине они с ледяным стуком опускались на стол — и вся конференция напряженно вздрагивала: что за заявление сейчас последует от имени Москвы?..

В те годы и десятилетия разрабатываются различные способы уничтожения или ослабления СССР. Американцы будут тратить на войну сотни миллиардов долларов: Большая Россия должна быть сломлена, расчленена и хозяйственно разрушена, а её Вооружённые Силы превращены в сброд.

Для сего американцам следовало найти Горбачёва и Ельцина.

Вот тогда американцы с опорой на свою «пятую колонну» в нашей стране — демократов, извратят историю нашей страны, особенно последних десятилетий. Они вину за «холодную войну», которую развязал американский империализм сразу после разгрома Германии и Японии в 1945 году, а провозгласил своими устами Уинстон Черчилль в 1946 году (поджигатель войны № 1), так вот вину за все беды, обрушенные ими на человечество, взвалят на нашу страну. Ведь возразить уже некому. Нет СССР.

Давно уже стало понятно, что российская демократия елозит на карачках перед американцами, пасётся в их кармане и предаёт свой народ (впрочем, для правящего большинства русский народ никогда и не был ИХ народом). Ведь это при Ельцине состоялся почти стопроцентный захват русских военных секретов американцами, которые, кстати, по сию пору ощутимо не сократили свою военную программу. Он что, не знал это?.. Да последней закорючки дела знал всё и поощрял всё. И как вывозили в другие страны части секретного архива — законного военного трофея России, тоже знал. Берите, пользуйтесь! Знал и ведал, что масоны утянули единственную в своём роде ценность: свой объёмистый архив из России. Да, господин президент всё знает и гордится даже подобными подвигами — безусловной виной перед народом. Как об этом недавно молвил со знанием предмета Шумейко: «..А окружение Ельцина своё: «Главное — мы удобны Западу, открыли не только душу, но и ресурсы, любые технологии. Берите, пользуйтесь! Все нами довольны. И мы — собой...»

Есть русские государственные интересы, а не удовольствие западной стороны. Иное отношение есть предательство этих самых интересов, напрямую связанных с благополучием и безопасностью народов России.

Права человека...

Ну, а как развивалось народное хозяйство после 1953 года уже составить представление могу и я. С того года я уже учился в военной академии. Всё происходило на моих глазах. Наступали времена Хрущёва и Брежнева.

Через четыре-пять лет после кончины Сталина положение в народном хозяйстве стало изменяться, но к худшему, особенно в сельском, а с самого начала 1960-х годов жизнь пошла, и круто, на вздорожание. В конце 1960-х и самом начале 1970-х годов Москву потрясли первые массовые скупки драгоценностей и золота. Каждый раз Москву две-три недели лихорадило. Это было явление совершенно новое для жизни Советского Союза. Все они чётко совпали с начавшейся эмиграцией евреев в Израиль.

Не знаю цифр, которыми нас дурили Госплан и всякие статистические учреждения, но продукты уже приходилось не покупать, а добывать. Опять с далёких послевоенных лет возникли длинные очереди. Людям казалось, и не без оснований, что добрую часть своей жизни они проводят в душных и заражённых гриппами очередях. После рабочего дня на заводах, в конторах, школах, больницах... приходилось до изнурения торчать в бесконечных и неизбывных «хвостах». За каждым продуктом следовало отстоять свою отдельную очередь.

Ничем не отличались приобретения одежды, обуви, мебели и автомашин.

С конца 1970-х годов попытались нормировать продажу продуктов: не более 1 кг крупы на руки, не более одной курицы на руки и т.д. Это вынуждало людей по нескольку раз становиться в одни и те же очереди. Население подмосковных сёл и даже дальних городов автобусами наезжало в Москву за колбасой, маслом, крупами... Если ещё Москву и Ленинград как-то снабжали, то вся остальная страна переходила на «подножный» корм, то бишь самообеспечение роднёй из деревень, подсобным хозяйством и разного рода хитроумными сделками по образцу «ты мне — я тебе». И что бросалось в глаза: люди стали заметно больше пить.

Становилось хуже и хуже. Это коренным образом подрывало веру в партию и советскую власть вообще. Запад всё более мнился раем для советских людей, которых держали за стальной изгородью, не пуская за границу, кроме отдельных табунков в туристических группках.

При всём том обеспечение и положение правящей бюрократии делалось всё более разнообразным и богатым, а главное по очень низким, по сути, копеечным ценам. То же самое относилось и к её медицинскому обслуживанию и местам отдыха. Партийная и советская бюрократия явно обособлялись. Это вызывало озлобление. Набирало обороты разложение общества.

Память недолговечна. Мы забыли, что демократическому апокалипсису предшествовал малый апокалипсис социализма, созданного в семнадцатом по сионистско-масонским образцам.

Приведу отдельные записи из своих дневников разных лет. Таких записей много. По тем годам они ничего особенного и не представляли.

Из дневниковой записи, апрель 1978 года.

«...Две недели нельзя купить масла: или вовсе нет, или громадные очереди.

В магазине нечто невообразимое, но уже ставшее обыденным за последние полтора десятка лет.

Кассирша — на очередь: «Взбесились люди!»

Кто-то: «А как не взбеситься, готовить и есть надо...»

Кто-то: «Это Франция, Англия и Германия отказали нам в поставках...»

Кто-то: «А мы, выходит, не можем без них прожить? Не повезут хлеба, масла, мяса — и мы загнёмся?..»

Кто-то: «Партия приняла продовольственную программу, столько о ней по телевизору...»

Кто-то: «Очередь... почему стоим? О, чёрт, не ползём-не лезем...»

Кто-то: «Социалистическая плановая экономика...»

Кто-то: «Да все продукты на пайки «шишкам» расходятся...»

Кто-то, очень тихо, почти в ухо мне: «Сажать надо за такие разговоры...»

Здесь все знают, как и вообще в стране, что магазины, в которые наведываются иностранцы, всегда снабжаются лучше...»

Из дневниковой записи, сентябрь 1980 года (вскоре после Олимпийских игр):

«Всё здесь удивительно! — простуженно прикашливая, рассуждает женщина. — Зачем я, инженер-строитель, должна знать и ублажать разными подарками мясника?.. А купи без него мяса!.. Мне нужна операция, а у кого делать? Опять тащи взятку. Сил уже нет...»

Ей лет сорок, она стоит у входа в магазин. Длинная обтянутная книзу тёмнокрасная кофта застёгнута на все пуговицы. Через плечо обтрёпанная сумка. Всё это она рассказывает, пожилому человеку в кепке.

Мужчина говорит: «Не ходите в овощной, картошка гнилая, ругань...»

Из дневниковой записи, июнь 1983 года:

«Постельное бельё не купишь ни за какие деньги, — жалуется старик.

Его спутник говорит: «У меня знакомый — йог. Спит на досках и без подушки».

«Тебе всё смешочки, а у меня сын женится. Где постель достать?»

Из дневниковой записи, ноябрь 1985 года.

«...В воскресенье в сквере почти никого нет. Бреду по снегу, занятый размышлениями о рукописи: никак не даётся новая глава. И вообще не нравится вся работа, что-то не так, хотя я без пощады к себе погоняю эти серые лошади — будни... Слышу тонкий дребезжащий голосок и прихожу в себя. Старуха в чёрном пальтишке до пят спрашивает:

— Картошка есть в магазине?

— Не знаю, — я пожимаю плечами, — Я с почты.

Неожиданно хрипловатый мужской бас за спиной отвечает:

— Есть картошка, но очередь человек на сто.

В глазах старухи встаёт ужас, но она бредёт туда, в очередь».

Из дневниковой записи, август 1986-го:

«В булочной меня поразил необычный гвалт и суета. Смотрю в угол, где люди, перегибаясь один через другого, хватают из ящика пакеты. Подхожу: это овсяное печенье. Его набирают впрок, жадно, проворно.

Беру два пакета и проталкиваюсь к концу очереди. Вокруг душно, черно, чадно. Когда подходит очередь, слышу как невзрачная женщина в халате кричит: «Тише! Раздухарились!» — и ворчливо замечает кассирше: — Больше я это печенье завозить не стану. Обойдутся!»

Она в таком грязном халате, будто только сейчас из окопов.

Из-за стойки её незаметно, по заду облапывает грузчик, приговаривая: «Бабы сеют, бабы жнут — мужики учёт ведут».

Петроний Арбитр писал в «Сатириконе»: «...поневоле приходится бесноваться среди бесноватых»*.

* Арбитр Петроний. Сатирикон. — М-Лд.: Госиздат, 1924. С. 43.

Петроний Арбитр — римский писатель, был обречён на смерть императором Нероном.

С семнадцатого зачернели безбрежные «хвосты».

Помню, голодный 1946 год — первый послевоенный год. Я уже был в Саратове в 6-й роте Суворовского военного училища. Мы каждое утро в шесть строем выходили за ворота училища для получасовой прогулки-зарядки: часть быстрым шагом, часть рысью — и всё по обледенелым булыжным мостовым (город почти не чистили, да и машин таких не было). Темень непроглядная. В окнах реденькие огни. Народ был выбит на фронте и ещё не успел заместиться детьми и пришлым деревенским людом. Кое-где вьюга мотает одинокие фонари. Снег воет, метёт по самой земле. И почти неразличимые полукилометровые очереди: чёрные безмолвные ленты людей перед хлебными магазинами — только чтобы отоварить карточки, не купить вдосталь, а отоварить свои 300 граммов черняшки; белого хлеба не было и в помине, как и других продуктов... В ту зиму от бесхлебья умерли сотни тысяч людей на Кубани и по югу России...

В послевоенных очередях люди верили: лучше будет. И стало ведь лучше.

А потом... потом в 1960-1980-е смотришь, бывало, на такую очередь — и, ей-Богу, жить не хочется. Опять! И до каких пор! С 1960-х завелись «короли»-мясники, «знакомые продавщицы из промтоварного» — подлинные хозяева жизни. Уже ничто не значили твоё образование и честный труд. Вся жизнь заелозила, поехала вкривь и вкось — по «блату». Жизнь прибирали к рукам спекулянты, фарцовщики, всякие оборотистые личности... Это были начатки будущего «рыночного» общества.

И весь накал жизни с семнадцатого — насколько нервов и сил может хватить? С 1960-х годов явно стало не хватать. Люди стали с надеждой и завистью поглядывать на другую жизнь, что за самым дальним небосклоном.

От такой вечно натянутой жизни люди черствели. Я всё менее узнавал их. Война развила в народе необыкновенное братство (ещё бы, выживи в тех условиях!), а тут на моих глазах жизнь расползалась на какую-то грязную блатёжную рвань, на допущенных к благам и недопущенных. Я вдруг узнал, что в армии завелась какая-то «дедовщина», о которой мы, офицеры, тридцатых, сороковых и пятидесятых годов и представления иметь не имели: отношения строились на товариществе, на одном общем чувстве братстве. Всё общее: «котёл», кусок хлеба, наряды, невзгоды, риск — умри, но прикрой друга, а друзьями были все, кто носил солдатскую робу...

Примеры из моих дневников вроде бы о пустяках. Подумаешь, перебои в торговле, им всегда сопутствуют очереди, хамство, усталость... Естьвещи и посерьёзнее. Но это были не перебои в торговле, а провал в работе сельского хозяйства. То самое коренное дело, которое десятилетиями не способна была решить советская власть. Каждый кусок мяса надо было брать с боя в очередях — и так едва ли не каждый день. А вопрос был прост: в оплате. Платили бы колхозникам в валюте, как американцам и канадцам при покупке нами зерна, так завалили бы страну любыми продуктами.

Мы не стали этого делать и и не делали почти 30 лет, исправно покупая зерно за рубежом. При Сталине такое даже и помыслить было невозможно.

А недовольство народа накапливалось, росли обиды на неравное положение людей в обществе, крепло скрытое желание покончить с особым положением «номенклатуры» от района до политбюро.

Всё это ржой разъедало общество. Запад уже мнился верхом решения всех трудностей. Не здесь, а там был социализм.

И мы в него шагнули...

Смолоду прореха — под старость дыра.

Мы думали, что живём, а мы уже давно летели в бездну...

Строптивая тишина этой ночи. Я сегодня особенно устал от себя. Смотрю на город: дома, отданные в нищету...

Жизнь в современной России не для меня — это, как разлука, с самим собой...

Да все дни глаза болят от переработки, все дни...... Я встретить радость мнил... (Баратынский)

Еврейский голос останкинского телевидения (ложнорусского телевидения) сразу узнаваем. В общем-то, он всё время звучит с экрана, но в ряде случаев эта нерусскость звучания невыносимо режет слух, особенно заметна: прежде всего в случаях, когда речь заходит о русской истории и когда предметом разговора или передачи становятся США — подобострастие, льстивое угодничество так и брызжут с экрана.

В чеченскую войну останкинское телевидение повело себя не как русское, а выражение чеченское, ибо во всём проявляло сущностную враждебность России.

Останкинское телевидение год за годом приучает нас к лицу еврея или еврейки, а точнее — отучает от облика русского человека. Чтоб свыклись... Русское славянское лицо отступает в тень, уступая хозяйское место еврею.

Однако для лица еврея, которое с утра до ночи маячит на всех программах Останкино и Шаболовки, подходит (уместнее) Тель-Авив, но никак не Москва — столица русского народа.

Поиск по сайту: