ГЛАВА II

Пётр Аркадьевич Столыпин (1862-1911) — из старинного дворянского рода. Его отец воевал в осаждённом Севастополе вместе с Львом Толстым. Десятилетия спустя Толстой отправит его сыну, тогда уже всесильному главе правительства, обширное письмо, изобилующее назиданиями и упрёками в неправильном понимании христианского долга, без коего бессмысленно браться за управление государством. Он предлагал Столыпину нравственно самоусовершенствоваться.

Столыпин окончил Петербуржский университет. С 1884 года служил в министерстве внутренних дел. В 1902 году Столыпин — губернатор Гродненской губернии, с февраля 1903 года по апрель 1906-го — губернатор Саратовской губернии; за подавление сельских беспорядков Пётр Аркадьевич получил личную благодарность самодержца.

26 апреля 1906 года Столыпин высочайше назначен министром внутренних дел. Революцию, как и Дурново, он подавлял со всей решительностью, нередко и виселицами, недаром их прозвали «столыпинскими галстуками». Столыпин заявил: «...сначала успокоение, а потом реформы». Он был человеком непреклонной воли.

Высочайшим указом 8 июля 1906 года Пётр Аркадьевич был назначен главой правительства с сохранением портфеля министра внутренних дел.

С согласия самодержца Столыпин разогнал 2 Государственную думу и 3 июня 1907 года изменил избирательный закон в пользу буржуазии и буржуазной интеллигенции.

Указом 9 ноября 1906 года Столыпин приступил к аграрной реформе. К 1 января 1916 года 14 122,8 тыс. десятин земли закрепили в личную собственность 2 008,4 тыс. домохозяев и ещё 469,8 тыс. получили удостоверительные акты на 2 796,4 тыс. десятин. Таким образом, реформированными оказались 26% крестьянских общинных дворов, 14,7% крестьянского общинного надельного землевладения. Всем этим занималась особая Землеустроительная комиссия. Законом 11 мая 1911 года предусматривалось первоочередное создание участковых хозяйств: хуторов и отрубов (без переноса усадьбы). Хутора и отруба признавались хозяйственно наиболее целесообразными. Россия повторяла американское фермерское хозяйствование.

Особую роль в реформе занимало переселенчество.

По расчётам Столыпина, все данные меры в течение 20 лет должны были привести к созданию высокоразвитого сельского хозяйства с обеспеченным сытым крестьянством, которое навсегда сделало бы невозможным какое бы то ни было революционное брожение.

Столыпин рассчитывал через преобразование экономики лишить революцию её опоры в крестьянстве и рабочем классе. В то же время он стоял за ограничения прав самодержца, переустойство монархии по английскому образцу: «король царствует, но не правит».

1 сентября 1911 года Столыпин был смертельно ранен агентом-провокатором киевской охранки адвокатом Мордкой Богровым.

Семья Лениных поддерживала самые добрые отношения с родными Мордки Богрова — богатыми киевскими домовладельцами.

Бывший киевский губернатор, действительный статский советник, камергер Алексей Фёдорович Гирc запечатлел в воспоминаниях гибель Столыпина — личности легендарной, но несколько спорной в русской истории, ибо в деятельности Столыпина много было от ущемления и даже попрания национальной России.

«1-го сентября 1911 года был четвёртый день пребывания в Киеве императора Николая II, посетившего с августейшей семьёй мать городов русских, чтобы присутствовать на открытии памятника царю-освободителю и на манёврах войск Киевского округа.

Утро 1-го сентября было особенно хорошим, солнце на безоблачном небе светило ярко, но в воздухе чувствовался живительный осенний холодок. В восьмом часу утра я отправился ко дворцу, чтобы быть при отъезде государя на манёвры...

К 9 часам начался съезд приглашённых к театру. На театральной площади и прилегающих улицах стояли сильные наряды полиции, у наружных дверей — полицейские чиновники, получившие инструкции о тщательной проверке билетов. Ещё утром все подвальные помещения и ходы были тщательно осмотрены.

В зале, блиставшей огнями и роскошью убранства, собиралось избранное общество. Я лично руководил рассылкой приглашений и распределением мест в театре. Фамилии всех сидевших в театре мне были лично известны, и только 36 мест партера, начиная с 12 ряда, были отправлены в распоряжение заведовавшего охраной генерала Курлова, для чинов охраны, по его письменному требованию. Кому будут даны эти билеты, я не знал, но мне была известна цель, для которой они были высланы (поимка террористки, которая по сообщению провокатора Мордки Богрова якобы должна была убить государя. — Ю.В.). В кармане сюртука у меня находился план театра и при нём список, на котором было указано, кому какое место предоставлено.

В 9 часов прибыл государь с дочерьми. К своему креслу, к первому от левого прохода, с правой стороны, прошёл Столыпин и сел в первом ряду. Рядом с ним, налево, по другую сторону прохода, сел генерал-губернатор Трепов, направо — министр двора граф Фредерикс. Государь вышел из аванложи. Взвился занавес, и раздались звуки народного гимна («Боже, царя храни». — Ю.В.). Играл оркестр, пели хор и вся публика. Патриотический подъём охватил и увлёк всех. Шла «Сказка о царе Салтане» в новой, чудесной постановке...

Началось второе действие, прослушанное с тем же напряжённым вниманием. При самом начале второго акта, когда государь с семьёй отошёл в глубь аванложи, а П. А. Столыпин встал и, обернувшись спиной к сцене, разговаривал с графом Фредериксом и графом Иосифом Потоцким, я на минуту вышел... Простившись с министром (министром финансов Коковцевым, будущим графом. — Ю.В.), я медленно пошёл по левому проходу к своему креслу, смотря на стоявшую передо мной фигуру П. А. Столыпина. Я был на линии 6-го или 7-го ряда, когда меня опередил высокий человек в штатском фраке. На линии второго ряда он внезапно остановился. В то же время в его протянутой руке блеснул револьвер, и я услышал два коротких сухих выстрела... В театре громко говорили, и выстрелы слыхали немногие, но, когда в зале раздались крики, все взоры устремились на П. А. Столыпина, и на несколько секунд всё замолкло. П. А. как будто не сразу понял, что случилось. Он

наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны, под грудной клеткой, уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Всё кончено!» Затем он грузно опустился в кресло и ясно, и отчётливо, голосом, слышным всем, кто находился недалеко от него, произнёс: «Счастлив умереть за царя». Увидев государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руку и стал делать знаки, чтобы государь отошёл. Но государь не двигался и продолжал на том же месте стоять, и Пётр Аркадьевич, на виду у всех, благословил его широким крестом.

Преступник, сделав выстрел, бросился назад, руками расчищая себе путь, но при выходе из партера ему загородили проход. Сбежалась не только молодёжь, но и старики и стали бить его шашками, шпагами и кулаками. Из ложи бельэтажа выскочил кто-то и упал около убийцы. Полковник Спиридович (он отвечал за безопасность царя в Царском селе. — Ю.В.), вышедший во время антракта по службе на улицу и прибежавший в театр, предотвратил едва не происшедший самосуд: он обнажил шашку и, объявив, что преступник арестован, заставил всех отойти.

Я всё-таки прошёл за убийцей в помещение, куда его повели. Он был в изодранном фраке, с оторванным воротничком на крахмальной рубашке, лицо в багрово-синих подтёках, изо рта шла кровь. «Каким образом вы прошли в театр?» — спросил я. В ответ он вынул из жилетного кармана билет. То было одно из кресел в 18 ряду. Я взял план театра и список и против номера кресла нашёл запись: «Отправлено в распоряжение генерала Курлова для чинов охраны». В это время вошёл Кулябко (полковник, начальник Киевского охранного отделения. — Ю.В.)... Кулябко сразу осунулся, лицо его стало жёлтым. Хриплым от волнения голосом, с ненавистью глядя на преступника, он произнёс: «Это Богров, это он, мерзавец, нас морочил»...

Проводив государя до автомобиля, я вернулся в театр. П. А. Столыпина уже вынесли, зал наполовину опустел, но оркестр продолжал играть гимн. Публика пела «Боже, царя храни» и «Спаси, господи, люди твоя», но в охватившем всех энтузиазме (воодушевлении. — Ю.В.) чувствовался надрыв, слышался вопль отчаяния, как будто люди сознавали, что пуля, пробившая печень Столыпина, ударила в сердце России. Я распорядился понемногу тушить огни и прекратить музыку...

Всю ночь, до самого рассвета, провёл В. Н. Коковцев у изголовья кровати раненого, в беседе с ним. Видя в В. Н. своего естественного заместителя, изнемогавший от раны Пётр Аркадьевич последние силы свои отдал на посвящение его в текущие и сложные вопросы государственной жизни беззаветно любимой им матери-России.

На следующий день государь ездил в Овруч. По выходе из дворца его величество объявил, что желает навестить Столыпина. Царский автомобиль направился на Малую Владимирскую. При входе в лечебницу государь спросил встретивших его врачей, может ли он видеть Петра Аркадьевича. На это старший врач ответил, что свидание с его величеством взволнует больного и может ухудшить его состояние, о чём он откровенно докладывает по долгу врача и верноподданного. Узнав, что в лечебнице находится только что прибывшая из ковенского имения супруга П. А. Столыпина — Ольга Борисовна, государь пожелал её видеть...

Два последующих дня прошли в тревоге, врачи ещё не теряли надежды, но по вопросу о возможности операции и извлечения пули консилиум, с участием прибывшего из Петербурга профессора Цейдлера, вынес отрицательное решение.

4-го сентября, вечером, здоровье П. А. сразу ухудшилось, силы стали падать, сердце слабело, и около 10 часов вечера 5-го сентября он тихо скончался.

Весть о кончине Столыпина быстро распространилась по городу, и всё подёрнулось скорбью и печалью. Государь 5-го сентября находился в Чернигове. 6-го сентября утром он возвратился в Киев на пароходе по Днепру и с пристани, не заезжая во дворец, проехал поклониться праху своего верного слуги, жизнь положившего за Россию...

«Я хочу быть похороненным там, где найду свою смерть», — говорил П. А., предчувствуя близкий конец от руки революционера. Указание Столыпина было свято исполнено его близкими, и местом его упокоения была избрана Киево-Печерская лавра.

8-го сентября, вечером, печальная процессия двинулась из лечебницы в Печерск, сопровождаемая многочисленной толпой русских людей. Всё было величественно и вместе с тем просто...

В 1912 году, ровно через год после смерти П. А., памятник был открыт в торжественной обстановке, среди съехавшихся со всех концов России его почитателей. Столыпин был изображён как бы говорящим с думской кафедры, на камне высечены сказанные им слова, ставшие пророческими:

«Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия».

Большевики... его (памятник. — Ю.В.) уничтожили...*

*Литература русского зарубежья: Том второй, 1926-1930. — М.: Книга, 1991.
С. 305, 307-310.

Сколько же грязи выплёскивалось на царя и его жену! Всем миром получали удовольствие от того, что позорили монарха. А планы покушений на его жизнь, одно из которых (савинковское) — на флотском смотре — столь опасно приблизилось к осуществлению?..

Все по наущению либерально-сионистской печати вцепились в трон, раскачивая у кого сколько сил. Все твердили: «Без царя и монархии будет лучше, будет лучше, лучше... Нам бы республику, республику...» И завистливо вздыхали на Европу.

И где же это «лучше»?..

Конец XX столетия. Россия во мгле: или исчезнет в ней, или воспрянет. Все всматриваются в её уже неясные очертания. Медленно, упорно таят её такие дорогие черты. Мгла всё смыкается и смыкается. Навек уходит, навсегда..

Без России жить?..

Не ждите меня никогда. Не ждите.

Мне без России нет места на этом свете...

Даже книгами к вам не вернусь...

Большую историческую ценность несут воспоминания генерал-квартирмейстера (начальника оперативного отдела штаба) Северного фронта Юрия Никифоровича Данилова. Они, пусть односторонне — на «просвящённо»-ли6еральный (безродный) взгляд, — но весьма выпукло рисуют картину отречения Николая II на станции Дно под Псковом в личном царском поезде, куда пожаловали посланцы Думы — глава (наряду с П. Н. Милюковым) англо-думско-генеральско-масонско-милюковско-гучковского заговора против государя и императора и монархии А. И. Гучков и один из вожаков русских националистов В. В. Шульгин — депутат последних трёх составов Думы.

Выколотил же отречение из самодержца, загнанного заговором в февральскую ловушку, главнокомандующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский с опорой на начальника штаба Верховного главнокомандующего, то есть самого царя, генерал-адъютанта М. В. Алексеева.

Одураченный мир царской России поднял руку на то, что тогда бесспорно (как и доныне) составляло во всех смыслах незыблемую опору национальной России — её вековое устроение власти, отвечающее её самым насущным историческим, иначе говоря — национальным, интересам.

«Через некоторое время мы — не помню точно, через кого — получили приглашение государя пройти к нему в вагон.

В прихожей вагона на вешалке висели два как будто мне уже знакомых штатских пальто, — почему-то резким пятном они бросились мне в глаза. «Они уже там», — мелькнуло у меня в мозгу. И действительно, в хорошо знакомом мне зеленоватом салоне, за небольшим четырёхугольным столом, придвинутым к стенке, сидели с одной стороны государь, а по другую сторону, лицом к выходу, А. И. Гучков и В. В. Шульгин. Тут же, если не ошибаюсь, сидел или стоял, точно призрак в тумане, 78-летний старик — граф Фредерикс (министр двора. — Ю.В.).

На государе был всё тот же серый бешмет, и сбоку на ремне висел длинный кинжал. Депутаты были одеты по-дорожному, в пиджаках и имели «помятый» вид. Очевидно, на них отразились предыдущие бессонные ночи, путешествия и волнения... Особенно устало выглядел Шульгин, к тому же, как казалось, менее владевший собою. Воспалённые глаза, плохо выбритые щёки, съехавший несколько на сторону галстук вокруг измятого в дороге воротника...

Генерал Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль — на угловом диване.

Вся мебель в гостиной была сдвинута со своих обычных мест к стенам вагона, и посредине образовалось свободное пространство.

Кончал говорить Гучков. Его ровный мягкий голос произносил тихо, но отчётливо роковые слова, выражавшие мысль о неизбежности отречения государя в пользу цесаревича Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича...

В это время плавная речь Гучкова как бы перебилась голосом государя:

— Сегодня, в три часа дня, я уже принял решение о собственном отречении, которое и остаётся неизменным... — произнёс он, волнуясь...

Государь, несколько помолчав, встал, намереваясь пройти в свой вагон. Поднялись со своих мест и все мы, молча и почтительно проводив императора взглядами...

Минуты казались часами.

И вот наконец вошёл государь и принёс с собою текст манифеста, отпечатанный на пишущей машинке на нескольких белых листках телеграфных бланков. Насколько помню, это и был тот проект, который составляли в Ставке (генералы-заговорщики во главе с начальником штаба Верховного Алексеевым — будущим белым вождём. — Ю.В.), но только несколько видоизменённый соответственно последнему решению государя (не передавать престол сыну Алексею, а «отписать» своему брату Михаилу. — Ю.В.)...

Побеседовав ещё несколько минут, государь распростился со всеми, приветливо пожал всем нам руки и удалился к себе в вагон.

Я больше не видел отрёкшегося императора никогда (не отрёкшегося, а ОТРЕЧЕННОГО, ибо вся эта заговорщическая масонско-либеральствующая нечисть, разбередив Россию уже и без того подраненную войной, вырвала скипетр и державу из августейших рук. — Ю.В.)...

Все стали выходить из вагона...

Следуя сзади всех, я оглянулся, чтобы бросить последний взгляд на опустевший салон, служивший немым свидетелем столь важного события. Небольшие художественные часы на стене вагона показывали без четверти двенадцать. На красном ковре пола валялись скомканные клочки бумаги... У стен беспорядочно отодвинутые стулья... Посредине вагона с особой рельефностью (выразительностью. — Ю..В.) зияло пустое пространство, точно его занимал только что вынесенный гроб с телом усопшего...

Почти 23 года император Николай находился во главе страны, занимавшей одну шестую часть земной поверхности и имевшую население около 170 миллионов человек!..

Выйдя на темноватую, плохо освещённую платформу, мы, к удивлению своему, увидели довольно большую толпу людей, молчаливо и почтительно державшуюся в некотором отдалении от царского поезда...

Все документы были помечены 15-ю часами (три часа пополудни) 2 марта 1917 года, то есть временем, когда императором Николаем II в действительности было принято решение об отречении...

Около трёх часов ночи на третье марта депутаты выехали обратно в Петроград. Часом же раннее оба литерных поезда, последовательно, один за другим, медленно и бесшумно отошли от станции Псков в направлении на Двинск, увозя отрёкшегося (отречённого. — Ю.В.) императора и его свиту в Ставку...»*

* Литература, русского зарубежья: Том второй, 1926-1930. Там же. С. 379-382.

Такое впечатление, будто воспоминания писал не русский, не изнывающее душой за Россию чадо её, а правоверный масон, да к тому же мямля. Сухое пережёвывание трагичнейших событий, за тысячелетие трагичнейших!

Михаил Васильевич Алексеев (1857-1918) — сын выслужившегося в офицеры (штабс-капитана) николаевского солдата (Николая I), полный генерал, профессор академии Генерального штаба. В русско-японскую войну 1904-1905 годов — начальник оперативного управления штаба 3-й армии. С 1908 по 1912 годы — начальник штаба Киевского Военного округа.

Главнокомандующий Северо-Западным фронтом и начальник штаба Верховного главнокомандующего русской армии в первую мировую войну (с сентября 1915 года), Алексеев оказался втянут А. И. Гучковым в англо-думско-генеральско-масонско-милюковс-ко-гучковский заговор против царя, который, кстати, в неведении своём считал генерала и своей военной опорой, и своим другом («мой косоглазый друг», — с теплотой говаривал государь император об Алексееве).

«Косоглазый друг», не дрогнув, изменил присяге, предал самодержца, всячески способствуя выколачиванию из него отречения.

В историю Алексеев вошёл как одарённый русский стратег, душа борьбы с немцами в первую мировую войну и как один из самых влиятельных изменников, толкнувших Россию в пучину неземных испытаний XX столетия.

После февраля 1917 года и до 21 мая того же года он являлся Верховным главнокомандующим русской армии. Зачинатель белого движения, участник Ледяного похода Белой гвардии через кубанскую степь зимой-весной 1918-го. В Белой армии отвечал за внешние сношения, будучи формально её «верховным руководителем», но подлинным главнокомандующим являлся генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Алексеев умер в конце сентября 1918 года в Екатеринодаре от воспаления лёгких. Его дочь, Вера Михайловна, — уже девяностодвухлетняя старуха, прислала мне из Аргентины в начале 90-х годов редкую фотографию своего отца.

Обо всём этом можно подробно прочесть в моей книге «Русская правда» (1999) и отчасти в моей трилогии «Огненный Крест» (1992-1993).

Александр Иванович Гучков (1862-1936) — один из самых злобных врагов Николая II, идейный вдохновитель и непосредственный организатор февральского переворота. Однако до 1905 года по ряду вопросов занимал консервативную сторону.

Крупный московский домовладелец, промышленник, основатель партии октябристов. Почитатель Столыпина. В молодости Гучков участвовал в англо-бурской войне, в России дрался на дуэли. С марта 1910-го по март 1911-го — председатель 3-й Государственной думы; председатель Военно-Промышленного комитета — штаба по подготовке февральского переворота. Вместе с Милюковым — глава заговора, которому англичане помогали сколотиться и который подталкивали к действию. Вместе с Шульгиным Гучков принимал отречение государя императора на станции Дно под Псковым. В первом составе Временного правительства Гучков — военный и морской министр. После уехал на фронт прапорщиком, но вскоре вернулся в Петроград опять плести заговор, теперь корниловский. В 1918-м Александр Иванович бежал в Берлин. Был ненавидим белой эмиграцией. Один из первых губителей национальной России, имя проклятое действительно русскими.

Николай Владимирович Рузский (1854-1918) — полный генерал и искусный интриган. Участник войн: русско-турецкой 1877-1878 годов и русско-японской 1904-1905 годов. Автор Полевого устава 1912 года. Пользовался известностью в первую мировую войну, особенно в либеральных кругах. В начале командовал 3-йармией. С сентября 1914-го и по март 1915-го — главнокомандующий войсками Северо-Западного фронта. Уволился по болезни. Через четыре месяца получил в командование 6-ю армию. С августа 1915-го и по апрель 1917-го — главнокомандующий войсками Северного фронта.

Рузский изменил присяге, будучи одним из самых деятельных участников заговора против монархии. Высказывался в антисемитском духе (о чём вспоминал небезызвестный Симанович), что для либерала и масона было просто удивительно: заговорщиками являлись масоны в гражданских сюртуках и масоны в генеральских мундирах.

Рузский состоял в прямой связи с английскими вдохновителями заговора. Во исполнение заговора, пользуясь тем, что государь император вынужден был остановиться в полосе его фронта на станции Дно, оказал на него беспримерное давление, требуя немедленно подписать отречение. В ряде случаев вёл себя с самодержцем непозволительно настойчиво и даже нагло. Во многом благодаря Рузскому Николай II вынужден был согласиться на отречение. Семья с императрицей в Царском уже находились во власти заговорщиков, брошенные придворными и окружённые натравленной солдатской чернью.

Это, а также опасение ввергнуть страну в гражданскую войну, что делало её добычей Германии, и уму непостижимая круговая измена заговорщиков-генералов (а они являлись единственной вооружённой опорой трона) во многом предопределили решение последнего русского императора.

Судьба воздала должное Рузскому. 19 октября 1918 года он и ряд других генералов и сановников бывшей императорской России были зверски убиты на городском кладбище в Пятигорске. Их не расстреляли. Их закололи штыками, ножами, измозжили прикладами.

Ленин весьма сожалел о расправе, ведая о республиканских настроениях Рузского от другого изменившего присяге генерала, — Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича (родного брата управляющего делами Совнаркома, старого большевика Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича: в 30-е годы старый большевик наладится «стучать в органы» сперва Ягоде, затем Ежову, а после Берии).

Республиканскими генералами революция непрочь была попользоваться.

Когда смотрю на множество фотографий русской эмиграции, где во всём — печаль и обречённость, невольно думаю, что так вам и нужно, господа. Ведь вы все, за ничтожным исключением, предали своего верховного вождя, свою Богом определённую национальную власть и послали его с женой и детьми на расправу-бойню в Екатеринбург.

Это не красные и не Керенский, а вы загубили его. Не белые вы герои, а иуды...

Не ждите меня никогда. Не ждите меня...

Предательство — давно уже одна из профессий не одного человека, а многого множества. Уже Иуда заработал на божественной крови и муках 30 сребреников.

Почти все читали библию, и почти все продолжают предательствовать.

Поражает и слепота людей. В новой республиканской России (пусть и без красных) им пришлось бы туговато. Они должны были бы столкнуться с напором людей из народа — столкнуться в условиях, когда происхождение, чины и т.п. уже ничего не значили бы. Борьба за место в жизни несравнимо обострилась бы. Их ждала иная жизнь и чаще — не под лучами солнца.

Не могу не написать и о другом. Буду всегда держать в памяти осознание значения личности и личностей в истории, выношенное мной в опыт жизни. Значение сие чрезвычайно велико. Ум и воля взнуздывают историю. Все эти денежно-хозяйственные подосновы событий всегда уступают натиску гения — гения чёрного или светлого. Для истории это безразлично. Исключительно подлую, промасонскую роль в русской истории исполнили Гучков, Милюков, генералы Алексеев, Рузский и, конечно же, шут российской демократии Керенский. Им нет и не может быть прощения в нашей памяти.

К ним необходимо присоединить и главнокомандующих фронтов, верность присяге которых обеспечила бы сохранение монархии, а стало быть, и в общем счёте уберегло бы от последующих громадных, воистину космических потрясений страну и жизнь десятков миллионов людей. Не оказались бы разбиты и снесны в сточную яму истории благополучие и счастье и других десятков миллионов. Не двинула бы русская история через кровавые топи, завалы трупов и позорище убогих правителей. И не стала бы ныне Россия данницей западного мира.

«Прогресс» (передовое развитие) видели в разгроме своей исконно русской власти, стыдились своей власти и своей политической, культурной «отсталости», обезьянничая буквально всё с Европы. Гордились сближением с Европой. Становились европейцами, стаптывая с себя всё русское и заплёвывая всё русское.

Впрочем, как и в советское время, при нём, правда, было несколько иначе, но по-своему так же: первыми сочинителями, первыми поэтами объявлялись нерусские люди. Я не хочу обижать этих людей, но это были казахи, татарка, узбеки, множество полубесталанных евреев. Все сплошь нерусские... А гонорары? Один из них имел такие, что госбанк не в состоянии был с ним рассчитаться. Настоящие баи, падишахи...

И актёры, певцы... русских счесть по пальцам, а остальные — половодье, нашествие, но опять-таки по преимуществу нерусское...

А русские? Русские блуждали по гэбэшным психушкам, спивались, не имея возможности преодолеть цековские заслоны, цедящие назначенные ими таланты... Что мы ведали о великом Николае Рубцове? Господи, какой же был поэт!

Нерусская, масонско-сионистская работа против моего народа не прекращалась (и не прекращается) ни на минуту.

А тогда, в первые 17 лет нового столетия, «спасали» Отечество от монархии, рвались к парламентаризму, «ответственному министерству». Угрозу видели в самодержце, который верой и правдой служил Родине и народу...

Изменили ведь все до одного. Вот их имена. Адмиралы Непенин и Колчак. Генералы Рузский, Эверт, Брусилов, Сахаров. И, наконец, великий князь Николай Николаевич — не то длинный недоумок, не то длинный иуда царствующего дома (у него был рост за два метра), старый, опытный интриган и лжец, который не раз клялся государю императору в верности именем Бога.

На всех кровь царя, царицы и их детей.

Все с упоением сбросили Россию под откос.

Не оправдание им, что все, кроме Гучкова, Керенского, отчасти и Милюкова, после прозрели. Уже были изрешечены пулями коммунистов-убийц царь, царица и их дети с верными слугами. И Россия, объятая пламенем междоусобной резни, устремлялась в своё горемычное, окаянное будущее.

Права человека...

Не ждите меня никогда. Не ждите...

Архиепископ Иоанн (Максимович) писал в 1938 году: «Русский народ весь в целом совершил великие грехи, явившиеся причиной настоящих бедствий, а именно, клятвопреступление и Цареубийство. Общественные и военные вожди отказали в послушании и верности Царю ещё до Его отречения, ВЫНУДИВ последнее от Царя, не желавшего внутреннего кровопролития, а народ явно и шумно приветствовал совершившееся, нигде громко не выразив своего несогласия с ним. В грехе Цареубийства повинны не одни лишь физические исполнители, а весь народ, ликовавший по случаю свержения Царя и допустивший Его унижение, арест и ссылку, оставив беззащитным в руках преступников, что уже само собой предопределяло конец. Таким образом, нашедшее на Россию бедствие является прямым последствием тяжёлых грехов...»*

* Иеромонах Серафим (Роуз). Будущее России и конец мира. — М.: Издание Сретенского монастыря, 1996.С.11.

Тут необходимо уточнение.

Народ ликовал и был согласен на убийство царя — НАРОД БЫЛ ДОВЕДЁН ДО СЕГО СОСТОЯНИЯ.

Народ долго и упорно растлевали.

Народу лгали.

Народ спаивали.

Народ задурили миллионами листовок, газет, книжек, пьес, брошюр, речей...

Народ натравливали, разжигая и разжигая злобу.

Народ долго, упорно, последовательно взводили на градус ненависти к своей национальной жизни и православию.

Протоирей Каледа пишет в своём исследовании «Плащаница Господа нашего Иисуса Христа»:

«Образ сентиментального моралиста, любодея и любимца женщин рисовал Ренан в своей некогда очень популярной книге «Жизнь Иисуса». Он, как и Толстой, отрицал Божественность и чудеса Христа. Его произведение наш выдающийся духовный сочинитель епископ Михаил (Грибановский) назвал «Евангелием мещан»»*.

* «Туринская плащаница, — с проникновением пишет в своей книге протоиерей Глеб Каледа, профессор, доктор наук, учёный геолог, — подтверждает справедливость изречения английского мыслителя Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), что малое знание удаляет от Бога, а большое — приближает к Нему».

Сведения о плащанице были скрыты от советского народа пости до самого крушения СССР.

Человека, который отдал жизнь за всех, который проповедовал добро и любовь, как единственный спасительный путь для людей, как вообще единственный способ их выживания, представители человечества упорно стараются унизить пошлыми домыслами, лишь бы убрать воистину святой смысл его поступков и поучений, лишь бы так втоптать в грязь, чтобы у него не оказывалось последователей. И всё это по-масонски выдаётся за «научные исследования» и «прогресс».

Лев Толстой записал в дневнике: «...греко-русская вера есть одна из самых суеверных и вредных ересей».

Поиск по сайту: