Книга о философии Плотина 3 страница

* * * * *

Антропос, живущий среди теней тленного мира, способен не только мыслить (а «мышление души» (h fronhsi ς th ς yuch ς), как говорит нам Платон в диалоге «Алкивиад первый», «подобно божеству» (tw qeiw tout eoiken) /133с/), Человек способен не только любить (о чём Платон проникновенно говорил в диалогах «Пир» и «Федр», а Плотин в трактате 1.6, «О красоте»), – Антропос ещё и обладает свободным «выбором», thn proairesin, выбором, ведущим его или к высшему, или к низшему. H proairesi ς – это важный шаг на «пути к умопостигаемому» (pro ς to nohton poreia) /Плотин «Эннеады», 4.8./и к совершенству подлинной жизни.

Взирая на учение Плотина, становится ясно: внутри «сцепления причин» есть место и Судьбе, и случайности, и спонтанности, и непредсказуемости, и предопределению Бога, и свободному произволению Человека…

Отметим и то, что непреодолимость Судьбы, если вдуматься, уничтожает неповторимую человеческую индивидуальность и сводит её к строго предопределённым следствиям неизбежных причин. Перед лицом строжайшим образом предустановленных Богом или Судьбой каузальных рядов человеческая личность – не личность, а всякое «собственное бытие» человеческого Я, любая независимость или притязание на неё оказываются ложными и сведёнными к нулю. Грубо говоря, если царит Судьба, то нет подлинного человеческого существования: на фоне вечных предначертаний Судьбы оно становится фальшивым, мнимым и призрачным. Если всякое человеческое действие строжайшим образом вытекает из бесчисленных причинных рядов, которые существовали до Человека, то в таком случае Человек есть всё – всё то, что, взаимодействуя и переплетаясь, обуславливает и предопределяет всякое его действие. Если повсюду царит Судьба (h eimarmenh) или Рок (to crewn), если она (или он) всё располагает по своему усмотрению, то тогда отдельно взятый Человек есть всё, – вся его личность, всякое действие заложены в прошлом, а всё, что он совершит, уже заранее предопределено и предначертано… При такой картине мира рамки и пределы человеческой личности оказываются раздвинутыми до вселенских масштабов, Человек и мир совпадают, и между ними можно поставить знак равенства. /Причинные ряды до меня, причинность, предопределяющая моё настоящее, – это Я. «Мои пределы раздвинуты и совпадают с пределами всей реальности». Таков вывод, напрашивающийся сам собой…/ Многомерно и проницательно изображая фальшивые лабиринты телесности, Плотин отвергал все примитивные и все односторонние облики, которая эта реальность может принять, и отвергал упрощённые «конструкции», в которые эта телесность может «построиться». Не признавая in corporalitate никакого смысла, видя разомкнутость, ущербность и сумбур телесной реальности, Плотин понимал, что en swmatothti одновременно сосуществуют различные виды взаимодействия причин и что конечное сущее, противореча самому себе изнутри самого себя, в одномерные и упрощённые схемы не умещается. Плотин видел, что (говоря языком Николая Лескова) нестроение телесности таит в себе пёструю причинную ткань, свести которую только к судьбе или только к случайности было бы наивно и глубоко ошибочно. Да, древние стоики говорили о том, что судьба – это h dunami ς kinhtikh th s ulh s («сила, движущая материю»), что Судьба вездесуща, всеобъемлюща и непреодолима; да, Эпикур учил о том, что повсюду царит «непостоянный случай» (h tuch astato ς) / «Письмо Менекею», 10 книга Диогена Лаэртия/, но создатель «Эннеад» был далёк от такой прямолинейности и от такого одномерного понимания мироздания и происходящих в нём событий.

Разумеется, эти вопросы стояли вечно, не только в Античности. Важно понять другое: в мире Плотина «судьба» (h eimarmenh), «сцепление причин» (o eirmo ς twn aitiwn), их «сплетение» (h sumplokh) или их «переплетение» (h epiplokh) для человеческой души не условия и не закон: они – преграды, и всеми ими душа «обёрнута» настолько, насколько пребывает в теле, которое, будучи o tafo ς kai desmo ς («могилой и оковами») /4.8.1/, вовсе не является ни подлинным корнем, ни истинным ядром, ни настоящим лицом человеческого Я. Причинность – это механизм грубого телесного мира, в котором Человек не есть, а находится «под стражей» (en th froura), «в оковах» (pro ς tw desmw), и видеть в событиях, происходящих в «пещере» жизни холодные и неумолимые шаги Судьбы – значит, упрощая телесную действительность, взирать на неё односторонне и не понимать путей к истине. Другое дело, что «сплетение причин» (h sumplokh twn aitiwn) или «переплетение причин» (h epiplokh twn aitiwn) воздействуют на тело, а не на душу. Как бы странно это ни показалось, но в человеческом Я есть такое начало, которое может стремиться к абсолютной простоте, – избегая всего сложного, оно может пытаться обрести то особое состояние «упрощения» (h aplwsi ς), которое поставит человеческое Я вне всего – за грань всего. Находясь внутри сплетения причин, будучи встроенным в сцепление причинных связей, «простое» НИЧЕМУ НЕ ПОДЧИНЕНО, ибо его простота не может вступить в связь с чем-либо «иным» (to eteron), «другим», сложным, множественным и непростым. Простота не предполагает никакого соседства и исключает всякий контакт: простое пребывает ВНЕ любых порядков, ВНЕ хода событий и ВНЕ всего. Это трудно понять на обыденном уровне, ибо Человек, взятый в его «наличном» состоянии, представляет собой душу, оказавшуюся в плену у тела, которое чуждо самодостаточности, у тела, которое вовлечено в сплетения, сцепления и переплетения причин, у тела, которое по сути своей множественно, изменчиво, разомкнуто и, будучи обращённым ко многому,обращает ко многому и душу. «Многое» или «многие» (ta polla) – это тот ущербный и пагубный вектор действительности, за которым всегда (особенно на уровне телесности) вереницей следуют зыбкие и болезненные тени: несовершенство, несамодостаточность, противоборство…. Конечно, сложно усмотреть за всем этим единство и вне -каузальность человеческого Я; конечно, глядя на человеческое тело и на телесность, трудно понять, что человеческая душа на самом деле сродни «божественному, бессмертному и всегда существующему», что по своей сути она едина и проста, что она исключает всякую множественность и сложность ичто она способна утвердить себя ВНЕ всякого множества и ВНЕ всякой причинности… Важно уяснить другое: философия Плотина настойчиво указывает нам на несоответствие между «наличным» (тем, что существует здесь и сейчас)и тем, что потенциально может быть, – тем, к чему можно и нужно стремиться. В «Эннеадах» эта двойственность принимает несколько обличий, одним из которых выступает соотношение ekei («там») – entauqa («здесь»). Взгляд Плотина на мир и на Человека – это балансирование на тонком канате, протянутом между там и здесь, между горним и земным, между обыденным и запредельным. Ось «там-здесь» насыщена у Плотина самыми разными значениями, – в «Эннеадах» она приобретает то онтическое, то антропологическое, то этическое звучания, и каждый раз эти «звучания» выявляют и демонстрируют нам трагическое несоответствие между должным и наличным, между конечным и бесконечным, между высшим и низшим … Подобно Платону, Плотин сознавал, что вертикаль «там-здесь» наиболее отчётливо раскрывается и проявляет себя в Человеке и его месте в реальности. По Платону, истинное место Человека – это быть epi to astron («на звезде»), куда человеческую душу посеял Бог Создатель, dhmiourgo ς, Бог-«строитель» (o tektainomeno ς), когда созидал космос, приводя ei ς taxin ek th ς ataxia ς («в порядок из беспорядка») четыре стихии – землю, воздух, огонь и воду. Нынешний же Антропос не есть, а пребывает en katageiw oikhsei sphlaiwdei («в подземной пещере») /Платон «Государство», 7. 514 а5/. Согласитесь, вести счастливую жизнь на звезде и томиться в оковах подземной пещеры – это далеко не одно и то же. Диалог «Тимей» повествует нам о том, что звезда – это родина, идеал и цель человеческого Я, подземелье же – печальная «земная» участь «падшей» души, существующей в оковах тела. Платон и Плотин видят в нашей реальности лестницу, открытую Человеку и его свободной воле, и понимают, что Антропос, избирая добро или зло, способен по ней подниматься или же ниспускаться самостоятельно.

* * * * *

«Эннеады» подводят нас к мысли о том, что в Человеке есть пласт, который неосознанно сопротивляется не только телесности и времени, но который, противодействуя вообще всякому множеству, сопротивляется тем самым всему, всему, кроме единого. В мире Плотина поистине просто и самодостаточно лишь одно – Первая Ипостась – Единое (to en). Эта запредельная и сверх -бытийная трансцендентность прямо соотнесена с Человеком, точнее говоря, с его душой. Оставаясь единым и простым, Человек может преодолеть ВСЁ, ибо простое или простейшее свободно от причинности, пребывает вне всех её векторов и исключает всякую множественность (впрочем, не только причинную, но и вообще всякую множественность).Абсолютная простота находится sumbasew ς exw pash ς kai sunqesew ς («вне всего привходящего и вне всякого соединения») /5.4.1/. Для такой абсолютной простоты причинность – не преграда, ведь простота сама по себе пребывает вне всякого «соединения» (h sunqesi ς), ни с чем не сопряжена, не сцеплена и ото всего обособлена. Абсолютно простое «не смешано со случайностью, самопроизвольностью и привходящим» (amige ς tucai ς kai automatw kai sumbasei) /6.8.14 /. Оно просто-напросто находится вне всех векторов причинности, и её законы для него ничего не значат. Абсолютная простота Единого существует ДО всего, –она НАДО всем и СВЕРХ всего. Плотин, как мы заметили, взирал на реальность, видя в ней иерархию. Понимая, что у такой иерархии есть «высочайшее» (to upertaton), а есть и другие, низшие уровни, Плотин приходил к выводу о том, что dei ti pro pantwn einai aploun («до всего должно быть нечто простое») /5.4.1/. Этим «простым» (aploun) является «единое» (to en). Что такое это «единое»? Единое - это каузальное и вне -каузальное Начало, h arch, которое, впрочем, и Началом-то является лишь по отношению ко многому, иному и сложному. Взятое же как таковое, в отрыве от своих укоренённых во множестве следствий, «единое» (to en) вовсе не является ни Началом, ни Первым, ни Благом…

Вглядимся в рассуждения Плотина об абсолютной простоте и попробуем понять то, каким образом «архитектоника простоты» соотносится с Человеком. Зададимся вопросом о том, что представляет собой Человек на фоне абсолютной простоты … И как ему её достичь?... «Эннеады» Плотина являют собой развёрнутый ответ на этот вопрос, и вся философия Плотина говорит нам о том, что путь к подлинной простоте труден, сложен и изнурителен. Обобщая, мы должны сказать о том, что Плотин склонялся к тому, чтобы поставить между «простотой» (h aploth ς) и идеалом человеческой души знак равенства. По мысли Плотина, h aploth ς – это и есть skopo ς th ς yuch ς tou anqrwpou kai zwh ς autou, простота – это и есть цель души Человека и цель его жизни. Другое дело, что путь к такой простоте тяжёл и полон преград, а конца этой дороги не видно… Стремясь проникнуть в высшие уровни реальности и призывая человеческую душу к мистическому «исступлению» (h ekstasi ς) /6.9.11/, которое способно «пробудить» человеческую душу «из тела» (ek tou swmato ς) /4.8.1/ и вознести человеческое Я в высшие сферы, Плотин, конечно, прекрасно понимал, что для такого «исступления» весь мир телесности и тел является многослойным и вязким «препятствием» (to empodion), а путь к этому «исступлению» требует нечеловеческих сил и воли…

Но не будем забегать вперёд. Посмотрим лучше на то, что принято называть эмпирическим существованием человеческого Я. Как мы сказали, на уровне «конечного сущего» Человек сталкивается с пагубными тотальностями: части-целое, смешанное. Третьей тотальностью, как мы заметили, является ложно понимаемая Судьба.

Частичность, смешанность и ложно понимаемая Судьба… Куда ведут эти три ложные дороги? В самом худшем случае – в болото Аида. Доверившись этим пагубным тотальностям, Человек в конце концов ei ς borboron skoteinon estai peswn («упадёт в тёмное болото») /1.8.13/ и, погрузившись в сон, en ulh /…/ katadunai («утонет в материи») /1.8.13/. Но заметим, что даже при самом суровом обвинительном приговоре суда Миноса, Айака, Радаманфа и Триптолема («Горгий» и «Апология Сократа» Платона) человеческая душа вовсе не погибнет и не исчезнет в строгом смысле этого слова. Ссылаясь на древние «мистерии» (ai teletai), Плотин говорит о том, что «/…/ не очистивший себя будет лежать в Аиде в болоте» (/…/ ton mh kekaqarmenon kai ei ς Aidou keisesqai en borborw) /1.6.6/. Будет лежать… Но не умрёт, ибо даже провалившись в болото подземного царства, душа сохраняет своё «бессмертие» (h aqanasia) и своё родство с самыми высшими пластами реальности. Спустившись в низший уровень универсума, в Аид, злая душа, заслуженно понесёт кару и возмездие, но не умрёт: целиком попав в зависимость от тела и подавив в себе всякое стремление к высшему миру Блага, она заснёт в материи, но такой сон и такое «засыпание» (to epikatadarqein) вовсе не означают её смерть и её уничтожение. Плотин это прекрасно понимал, и идея immortalitas animae, h aqanasia th ς yuch ς (бессмертия души) сохраняет свои права и проведена Плотином – как и многими другими платониками и неоплатониками – весьма последовательно и настойчиво*13. Противопоставляя бессмертную душу тленному телу, Плотин указывает на то, что через душу, через её простоту и родство божественному Человек может стать выше всех пределов и выше всех ограничений, не только выше ограничений телесных. Заметим в скобках, что идея ограничений прозвучала в полный голос и у Платона: те самые «перегородки» (ta parafragmata) /Платон «Государство», 7. 514 b6/, которые видит перед собой находящийся в «пещере» (to sphlaion) Человек-узник и над которыми «фокусники» (oi qaumatopoioi) показывают удивительные вещи (uper wn ta qaumata deiknuasin) /там же/, всё это – прямое указание афинского мыслителя на то, что конечное сущее вдоль и поперёк перегорожено, разгорожено, отгорожено и разделено и что оно представляет собой разомкнутое нагромождение тленных тел, не имеющее ни единства, ни порядка, ни симметрии... Конечно, эти «перегородки» – своего рода символ частичности «конечного сущего», его множественности и искривлённости. Так данный мир-космос представляет собой не только вздорную и бредовую картину, не только потеху и глупое представление, даваемое в неподходящем месте, в пещере, в неподходящее время, - так, таким образом выстроившийся мир окружает Человека препятствиями, преподносит ему расчленённую, сложную и запутанную realitatem и тем самым рассеивает его внимание и направляет его на ложные и пагубные пути.

Но что же, спросите вы, может избавить Антропоса от этих пресловутых «перегородок» (ta parafragmata)? Что может спасти Человека, причастного через своё тело «второму» и «первому» злу, от столь настойчиво навязываемых телесным миром пагубных веяний? И если частичность и смешанность – это глубинные векторы телесности, если они навязаны Антропосу миром th ς qnhth ς fusew ς («тленной природы»), в котором укоренено человеческое тело, то следует ли Человеку ждать помощи и избавления извне? – со стороны вещей? – от и из чувственно воспринимаемого космоса?..

Платонизм – мировоззрение людей сильных духом. Избавление души от оков тела и «путь вверх» напрямую зависит от самого Человека, от его воли и от его выбора. «Эннеады» повествуют нам о том, что главным противоядием от упомянутых выше трёх тотальностей является мистическое «пробуждение», пробуждение Человека к самому себе. Вступив на путь «к умопостигаемому» (pro ς to nohton), Антропос способен подняться к «умопостигаемому космосу» (o kosmo ς nohto ς) и обрести подлинное мышление. Стремясь же ещё выше, Человек может преодолеть интеллектуальную область и, презрев полноту мышления и идеалы ума, способен соприкоснуться с Единым. Восторженное и волшебное «исступление», в котором Человек поистине «пробуждается» к самому себе, помогает ему отказаться от ВСЕХ тотальностей окружающего мира и обрести самого себя. Исступлённая человеческая душа игнорирует ВСЕ порядки (беспорядки) телесного космоса, которые подвержены времени и тлению, и вступает на путь «к умопостигаемому» (pro ς to nohton). Достигнув подлинного мышления, Человек, стремящийся в высшие реальности, вскоре от него отказывается и, обратившись к тому пласту своей души, который выше всего, – к тому, к чему нельзя приложить ни одну категорию и ни одно имя, стремится к «прикосновению» (h afh) с Абсолютом – с Высочайшим (to upertaton) – с Единым (to en).

Для Плотина абсолютное мышление – это подлинное блаженство и истинная «вечность» (o aiwn). Другое дело, что в человеческой душе есть нечто, что претендует на ещё большее… Для него, этого нечто,вечность, безграничное мышление, полнота ума, любовь и блаженство – не конец пути; для него всё ничтожно и всего мало; для его простоты всё сложно и не -едино; и для него нет ни одной цели, кроме Единого… Этот пласт души не только, как сказал бы Шеллинг, ist auser allem Kausalzusammenhang («вне всякой причинной связи»), не только выше телесности, времени, тлена и праха, но и выше ума, любви, бытия и красоты: для него всякая ткань /бытийная, мыслительная, любовная, вечная/ – преграды, для него они – одна большая «преграда» (to empodion) и препятствие, загораживающее путь высшему притязанию Человека. Для этого безымянного нечто категории существования и бытия неуместны, а бытийная или мыслительная ткани излишни. H ousia («сущность»), h energeia («действительность») и h nohsi ς («мышление») ему не нужны, ибо в глубинах человеческой самости находится неосознанное стремление к тому, что больше бытия, к тому, что выше любого существования, выше всякой жизни и выше всякого мышления.

Подлинным побегом от гнетущих разум и тело тотальностей «конечного сущего», по Плотину, оказывается самосозерцание. Это самосозерцание переходит в то особое состояние, о котором Плотин говорит очень редко и с помощью метафор, претендующих лишь на то, чтобы косвенно указать на необычайное состояние исступлённого аскета и выразить то, что, по сути, выражено быть не может. В этом восторженном состоянии, которое Плотин назвал однажды «снятием одежд» (ai apoqesei ς imatiwn), аскет-мистик испытывает «потрясение» (h ekplhxi ς), «упрощение» (h aplwsi ς) и «изумление» (to qambo ς). Стремясь в высшие сферы и возвращаясь тем самым к себе, человеческая душа доводит свой антагонизм с окружающей её телесностью до высшего и критического состояния, в котором Человек оказывается «разомкнутым» и «разжатым» парадоксом, устремившимся в поистине неисчерпаемые глубины собственного Я и обретающим самого себя в рокочущих безднах своей собственной души. В исступлении Человеку открывается не только призрачность, лживость и обманчивость «второго зла», телесности, не только бессмысленность пребывания среди смертного, – о нет! – ему открывается также ненужность вообще всей реальности, и он видит абсурдность, пустоту и никчёмность всех категорий и всех смыслов. Та грань, которая пролегает между высшими воспарениями человеческой души и её нынешним уделом, – вот главная загадка Плотина, вот центральная ось его философии и та непостижимая тайна, на зыбких осях которой коренится всё метафизическое здание создателя «Эннеад». Конечно, как нам говорил Платон в диалоге «Федр», когда-то человеческая душа участвовала вместе с богами и даймонами в восхождении, стремилась к «наднебесному месту» (o uperouranio ς topo ς) и созерцала «многочисленные блаженные зрелища» (ai pollai makariai qeai), да, некогда душа видела подлинный мир и взирала на его красоту, совершенство и вечность, и истинный мир ousia ontw ς ousa («сущности сущностно сущей» /«Федр» Платона/ был для неё открыт и ей близок. Душа зрела (пусть даже «чуть-чуть», «едва-едва» (mogi ς)) его бестелесную красоту и его божественность и была озаряема lampron kai stilbon («блистающим и сияющим») светом подлинно существующего. Но теперь она пала «из вышних мест» (ek twn topwn twn anw)/4.8.1/ и, испытав «облиняние крыльев», оказалась в оковах тела. Тело для неё – tafo ς («могила») и desmo ς («оковы») /4.8.1/, а жизнь – «пещера» (to sphlaion, to antron). Понимая, что такой пещерный мир оборачивается к человеческому телу своей чувственно воспринимаемой стороной, Плотин подводит нас к мысли о том, что когнитивная сторона «конечного сущего» столь же страшна, сколь страшна его псевдо -экзистенциальная сторона. Взирая на окружающий нас мир, Плотин (вслед за Платоном) выдвигает бескомпромиссный упрёк «всему чувственно воспринимаемому» (pan to aisqhton), упрёк всему тому, что воздействует на наши ощущения и чувства и тем самым вовлекает нас в мир телесности. «Эннеады» говорят нам о том, что эта сфера познания ложна и ошибочна, ибо она вводит Человека в обман и заражает хаосом и сумбуром. Другое дело, что вредоносно не только to aisqhton («чувственно воспринимаемое»), но и то, что его воспринимает. По мысли Плотина, to aisqhton («чувственно воспринимаемое») и ai aisqhsei ς («ощущения») одинаково лживы и одинаково фальшивы. Человеческое h aisqhsi ς («ощущение») ложно потому, что оно обращено на бессмысленный, текучий, разомкнутый и вредоносный пласт действительности, на телесность; to aisqhton же ложно потому, что оно есть познавательная, «постигаемая» грань телесности, иначе говоря, «второго зла», и, следовательно, не может быть «носителем» истинного и подлинного знания. Тело Человека и ощущения этого тела имеют дело с пагубной и бредовой псевдо- бытийной тканью, взирая на которую, можно в лучшем случае составить лишь «предположительное знание». Таков взгляд Плотина на чувственность, чувственное и на чувственно воспринимаемое. В этом нам видится острый и недвусмысленный укор, обращённый Плотином ко всему тленному, конечному и смертному. Чувственность и ощущения, устремлённые к чувственно воспринимаемому, – это ложные дороги, это пути навстречу телесному злу и его гибельным веяниям. Доверяясь чувственности, Человек «бедствует» (talaipwrein) /4.8.2/, пребывает в смятении (qorubeisqai) и обрекает себя на постоянное «претерпевание зла» (kakopaqein) /4.8.2/. В мире телесности он окружён «глупостями» (ai anoiai), «страхами» (oi foboi) и «влечениями» (ai epiqumiai) /там же/. Плотин, вполне в духе своего учителя Платона, громогласно заявляет о том, что сфера «чувственно воспринимаемого» (to aisqhton) насквозь лжива и вредоносна, что в ней не только нет ничего незыблемого и достоверного, но что она является гибельным и зловещим уровнем действительности. Греческий философ понимает, что пребывающий внутри этого пласта Человек изначально обречён на несчастья и беды и что «конечное сущее» – это не дорога к счастью. Кроме того, чувственное познание Человека опирается лишь на телесность и, следовательно, ошибочно в корне, ведь доверие к тому, что воздействует на нас через ощущения, к тому, что поражено телесностью, а, значит, злой и «отягощающей» телесность материей, – всё это вредно, пагубно и ведёт в конечном итоге в тёмное болото Аида, ei ς borboron skoteinon … Мы видим, что для Плотина конечное сущее представляет собой в равной степени бытийный и познавательный тупик.Другое дело, что, отрицая правоту чувственно воспринимаемого мира и упрекая телесность, Плотин видит, что в ней гнездятся сильные и опасные болезни, и, следуя по стопам Платона, создаёт своего рода интеллектуальную утопию и говорит о том, что en tw kosmw nohtw h alhqinh ousia kai o nou ς to ariston autou («в космосе умопостигаемом – истинная сущность, и ум – его наилучшее»). Греческий мыслитель прекрасно понимает, что «космос умопостигаемый» (o kosmo ς nohto ς) по своему бытию несравненно выше «космоса чувственно воспринимаемого» (o kosmo ς aisqhto ς), что человеческая душа, актуализируя в себе мыслительное начало, становится поистине доброй и поистине свободной: ginetai oun h yuch men eleuqera dia nou pro ς to agaqon speudousa anempodistw ς («душа становится свободной, благодаря уму беспрепятственно стремящаяся ко благу») /6.8.7/, что самоуглублённое созерцание и пробуждение бездн человеческой души – это лекарство и спасение от трагического по своей сути пребывания среди пластов телесности и что само это созерцание способно вознести Человека очень высоко.

Заметим, что обретение чистого мышления человеком, считающим идеалом всего ум, свидетельствует о том, что этот человек обрёл истинную благость и подлинную свободу. По мнению Плотина, настоящее мышление – это и свобода и благо. И здесь три вечных и глубинных притязания души – to agaqon («благо»), h eleuqeria («свобода») и o nou ς («ум») – сливаются воедино и оказываются модальностями или гранями одного и того же. К ним, если исходить из картины реальности, нарисованной в «Эннеадах», примыкает и «четвёртая» модальность: o aiwn («вечность»). Другое дело, что Вечность, Благо, Свобода и Ум с его незыблемым мышлением и «спокойствием» (h hsucia) – это вовсе не конец пути и вовсе не вершины реальности: даже достигнув полноты мышления, блага, свободы и вечности, Человек остаётся на уровне множественности, за которой, словно назойливые тени, следуют ущербность и несамодостаточность… Для того, чтобы преодолеть собственную несамодостаточность, человеческая душа должна, обретя подлинное мышление, от этого мышления отказаться и, отказавшись, должна обрести над -интеллектуальное исступление, над -умный восторг и без- умное «стремление к прикосновению» (efesi ς pro ς afhn) /6.9.11/ с Абсолютом – с Единым…

* * * * *

Мы подошли к тому, чтобы вкратце обозначить и тут же поставить под сомнение иерархию реальности Плотина. Она может быть сведена к шести ступеням:

Единое to en

Числа oi ariqmoi

Ум o nou ς

Мировая Душа h yuch tou panto ς

Природа тел, телесность h twn swmatwn fusi ς, h swmatoth ς

Материя h ulh

Глядя на эту шестеричную схему, нельзя отделаться от вопроса, который, незаметно возникнув, влечёт за собой миллион иных вопросов: как связаны между собой эти шесть уровней? И что представляет собой на фоне всего этого порядок вещей, окружающий нас в повседневности?.. Чтобы понять это, посмотрим на реальность-иерархию Плотина снизу.

Поиск по сайту: