Шаги к пониманию

Приведенные выше вопросы в какой-то мере зат­рагивают нечто "таинственное" не только потому, что указанные ранее характеристики материи права никак не вяжутся с основным ее массивом.

Ведь и само "появление на свет" позитивного пра­ва во многом обусловлено указанными ранее "импера­тивами цивилизации", требующими твердости, строгой определенности и гарантированности (окончательности, суверенности) решения жизненных ситуаций, возника­ющих в новых, цивилизационных условиях. Кроме того, нельзя упускать из поля зрения и то обстоятельство, что практическая жизнь в области права – императив­ные решения судейской власти, юридические обязан­ности, возложение запретов, всякого рода формалис­тические сложности и все другое, обычно соотносимое с "юридической материей", – явления сугубо дело­вые, практические – проза жизни. Все это, действи­тельно, крайне необходимо для твердых решений конф­ликтов, строгой определенности складывающимся отношениям, их гарантированности – всему тому, что выте­кает из упомянутых ранее "императивов цивилизации".

А тут вдруг "на тебе" – свобода человека, его са­мостоятельность, активность, к которым "устремлена" по своей особой логике эта же самая правовая материя!

И существуют, кроме выводов и предположений аналитического порядка (наверное, далеко не во всем бесспорные), безупречные, исторически достоверные фактические подтверждения указанной особенности юридической материи. Это – юридические системы Древнего Рима и Англии.

Ведь это только в "золотые века" римской юриспру­денции, во II—III вв. н. э., в сочинениях и сентенциях выдающихся римских правоведов-классиков нормы и прин­ципы римского частного права стали связывать со свобо­дой людей, другими высокими духовными ценностями. Утверждать, в частности, то, что "Ье§ит зепл еззе йеЪетш, 1Й ИЬеп еззе роззтгиз" (нужно подчиняться за­конам, чтобы быть свободным), или, что ".Тиз ез1 агз Ъош е1 ае^и^" (право – это искусство добра и справедливос­ти). А до того чуть ли тысячелетие, да и позже и во время формулирования такого рода сентенций вся рим­ская юриспруденция сплошь представляла собой бытовую и деловую прозу – споры по имуществу и сделкам, су­дебные прецеденты по различным категориям юридичес­ких дел, обычаи, законодательные сенатские установле­ния и преторские эдикты по отдельным вопросам и так далее. По сути дела – одна житейская и официальная практика, юридическая конкретика и казуистика, к тому же по большей части жестко заформализованная, при­чем до такой степени, что формуляры и иски, содержа­щиеся в них юридические конструкции, заслоняли ре­альную правовую жизнь и деловую практику (по одной из древнеримских сентенций – Риоо! поп ез! т ас(лз, поп ез! ш типйо – чего нет в документах, того нет на свете). И надо же, именно эта многовековая, сугубо прозаическая юридическая конкретика – именно она и ничего более – стала основанием для приведенных выше и иных сужде­ний правоведов, связывающих право со свободой челове­ка, добром и справедливостью!

И ведь то же самое, притом, пожалуй, в еще более впечатляющем виде, произошло чуть ли не тысячелетие спустя, в Англии – процесс, который, начавшись в глу­боком средневековье, завершился ныне формированием развитой юридической системы, отвечающей потребнос­тям современного развитого гражданского общества Ве­ликобритании. И там вплоть до нынешнего времени дей­ствующая юридическая система – это в основном сплош­ная "юридическая проза", юридические дела и судебные прецеденты, относящиеся к собственности, наследованию, контрактам, спорам о качестве вещей и услуг, юриди­ческой ответственности за деликты, ко всевозможным юридическим конструкциям. Причем в Англии не только нет конституции в современном ее понимании, но и мно­гих других законов, с которыми обычно связывают де­мократическое развитие Великобритании (существующие законоположения подобного рода относятся в основном к проблемам публичного права, в немалой мере – средне­векового прошлого, касаются пределов власти короля и не формулируют сколько-нибудь общих начал о правах личности, ценностях и принципах демократического пра­ва). Определяющие же юридические начала демократи­ческого права по большей части оказались в конечном итоге принципами и идеями, заложенными в действую­щих юридических реалиях, сформировавшимися и утвер­дившимися в судебной практике, в системе судебных пре­цедентов (получившей название "общего права"). Да при­том – принципами и идеями, дающими о себе знать с такой последовательностью и юридической определеннос­тью, что, по убеждению многих английских правоведов, эти юридические начала "работают" ничуть не хуже, а в чем-то конкретней и надежней, чем общие формулиров­ки законов. Потому-то, по убеждению ряда специалис­тов, и нет крайней нужды в их специальном законода­тельном формулировании, в разработке и принятии в этих целях специального документа высшей юридической зна­чимости, без которого, по мнению многих людей, нет дей­ствительной демократии – Конституции.

Но приведенные исторические данные – это не толь­ко надежные, на мой взгляд, безупречно точные.свиде­тельства того, что в самой реальной правовой материи действительно заложены высокие общечеловеческие на­чала (что, помимо всего иного, предопределяет исключи­тельную специфику правовых понятий, входящих в со держание материи права). Не менее важны эти данные и для понимания того существенного обстоятельства, что именно в праве свобода людей получает реальный и обес­печенный характер и плюс к тому еще, сообразно своей неотделимости от "собственного" содержания права, его структуры обретает такие особенности, когда она:

во-первых, существует в виде субъективных прав и, значит, всегда в строго определенных границах ("мере"), что позволяет отсечь от свободы и активно­сти человека их крайние, негативные проявления, в пер­вую очередь такие как произвол, своеволие]

во-вторых, выражается в четкой юридической ма­терии, в ее структурах, юридических конструкциях, которые позволяют не только делать свободу человека реальной, но и на практике переключить свободу (про­извол) людей в деловую активность, в творческое сози­дательное дело.

Насколько эти особенности "свободы в праве" име­ют принципиально существенное значение для жизни людей, во многом очевидно. И не исключено, что именно сейчас внимательный читатель увидит в указанных осо­бенностях "свободы в праве" решающий пункт в пони­мании того, что определяет миссию права в судьбе, в будущем человечества¹.

3. "Второй" план – значительные социальные ценности

Отмеченные в предшествующем изложении харак­теристики права, при всей их немалой, порой возвы­шенной авторской оценке, – все же не более чем факт и возможность. Факт, что элементы правовой материи "стягиваются" к субъективным правам. Возможность – того, что с этим фактом связана "свобода в праве" и отсюда – оптимистическая перспектива в развитии пра­ва, его существенная роль в прогрессивном обществен­ном развитии, в его судьбе.

Конечно, нельзя упускать из поля зрения и того, что отмеченные "факт" и "возможность" по своим по­тенциям таковы, что они могут быть использованы в негативных целях, сопряжены с явлениями социально­го регресса, поставлены на службу реакционным силам и целям. Ведь, что ни говори, диктаторские полномо­чия авторитарного правителя могут быть сконструиро­ваны таким образом, что они имеют вполне "законный" характер и в этом отношении согласуются с централь­ным положением в правовой структуре субъективных прав. Точно так же (как свидетельствует опыт приватизации в России в 1992—1996 гг.) определенный круг правомочий при неразвитой юридической системе может стать зве­ном в процессах, приводящих к формированию пост­коммунистической олигархической социальной системы. Тем не менее особенности правовой материи, да и общеизвестные исторические данные свидетельствуют о том, что по самой своей природе право "настроено" на прогрессивное развитие – оптимистическую перс­пективу, отвечающую общим тенденциям развития че­ловеческого сообщества.

Более того, тут есть и более впечатляющие свиде­тельства. Обстоятельный анализ наиболее совершенных юридических структур, юридических конструкций по­казывает, что в них существует как бы "второй" план – они выражают передовые идеи, характеризующие зна­чительные социальные ценности. И что в высшей сте­пени знаменательно – эти передовые идеи и значи­тельные социальные ценности не являются результа­том намеренного, заранее рассчитанного включения в ткань правовой материи, а являются результатом спон­танного, "само собой идущего" развития, отражающе­го, как можно предположить, глубинные социальные процессы и вместе с тем раскрывающие принципиаль­ные особенности самой материи права.

Вот несколько иллюстраций на этот счет.

Ранее уже говорилось о том, что одной из отрабо­танных юридических конструкций, сложившихся еще в античности, в римском частном праве, и демонстри­рующей свою жизненность и эффективность до сих пор, является так называемая виндикация – истребование имущества "невладеющим собственником" (по термино­логии, принятой в юриспруденции) у "владеющего не­собственника" – юридическая конструкция, при помо­щи которой собственник может восстановить свое пра­во даже по отношению к "третьему лицу". Например, по отношению к лицу, купившему, допустим, украден­ную или утерянную вещь. Почему утвердился такого рода порядок? Только ли потому, что защищается право соб­ственника? Но ведь и "третье лицо", покупатель, – тоже собственник, вещь приобретена в соответствии с действующими юридическими нормами, на законном осно­вании. Так почему же тем не менее в ряде случаев предпочтение отдается "первому" собственнику?

В специальной юридической литературе основания порядка виндикации стали уже в наше время предме­том обстоятельных исследований. И когда в качестве исходного пункта в таких исследованиях было взято то обстоятельство, что виндикационный иск удовлет­воряемое в зависимости от того, выбыла ли вещь из обладания собственника по его воле или вне его воли, стали постепенно выясняться глубокие разумные, ду­ховные, поистине утонченные философские основания рассматриваемого порядка: начала доверия между людь­ми, риска и ответственности, связанных с таким дове­рием. Но вот что удивительно – такого рода основа­ния, их духовная, гуманитарная суть, раскрываются только сейчас, в результате современной исследова­тельской работы. Сам же порядок виндикационной за­щиты права собственности сложился – к тому же ты­сячелетия тому назад – в практической жизни, в слож­ных жизненных ситуациях, отборе вариантов их решения. Именно – в практической жизни, без каких-либо специальных предварительных разработок философских тонкостей того или иного варианта, их целенаправлен­ного включения в данную юридическую конструкцию.

Значит, неизбежен вывод, правовая материя (имен­но "материя" в развитых формах – юридических кон­струкциях, иных развитых структурах) является носи­телем рациональных, интеллектуальных начал, утвер­дившихся непосредственно в практической жизни.

Такой же вывод следует при углубленном анализе других выработанных на практике, отработанных юри­дических конструкций. Например, ответственности за вред, причиненный источником повышенной опаснос­ти – конструкции, также ранее уже упомянутой. Ведь те серьезные рациональные основания существующей в этом случае "ответственности без вины" (да к тому же не непосредственного причинителя вреда, а "вла­дельца источника"), о которых говорилось в предше­ствующем изложении, раскрываются наукой только в настоящее время. Сам же порядок такого варианта иму­щественной ответственности также сложился на прак­тике, причем – не сразу, главным образом в ходе ре­шения юридических дел, осмысления практики, но во всяком случае – без какого-либо предварительного проникновения в сложные философские проблемы, ко­торые раскрываются только сейчас.

Еще один пример, пожалуй, в чем-то, рискну ска­зать, фантастический, когда, казалось бы, сугубо тех­ническая конструкция, известная в юриспруденции с давних времен, касается гуманитарных ценностей, по­лучающих признание только в самые последние годы.

Речь идет о конструкции "владельческая защита", также утвердившейся со времен античности в практи­ке юриспруденции. Суть этой своеобразной (даже, ка­залось бы, "нелогичной") конструкции – в том, что фактический владелец вещи, независимо от того, есть ли у него или нет основания на такое владение, и даже при серьезных сомнениях на этот счет, имеет в более или менее развитой юридической системе право на за­щиту своего владения, в том числе и в отношении за­конного собственника. Какова причина такого порядка? В этом уже ряд десятилетий разбирается юридическая наука. Быть может, это просто защита, так сказать, промежуточного порядка до окончательного решения суда? "Неизбежное зло", как полагал знаменитый не­мецкий юрист Р. Иеринг, в отношении "владельцев не­правомерных"? Какое-то иное чисто прагматическое или социальное основание?

Только в XX веке стала обнаруживаться глубокая гу­манитарная суть рассматриваемой юридической конструк­ции (которая по-настоящему, как это ни парадоксально, может понято, пожалуй, только сейчас, в наши дни). Вот что сказал наш отечественный правовед И. А. Покровский по этому вопросу: "...Для частных лиц фактическое господ­ство владельца должно быть неприкосновенным; этого (вни­мание! – С. А.) требует растущее уважение к человечес­кой личности, этого требует истинно культурный строй отношений между людьми". И далее: "Поэтому, если для Иеринга защита владельцев неправомерных является лишь неизбежным злом... то нам она кажется, напротив, куль­минационным пунктом основной идеи. Именно по отноше­нию к этим владельцам принцип уважения к человеческой личности подвергается наибольшему искушению, и потому охрана даже этих владельцев является его наивысшим тор­жеством". А вот завершающий вывод: "Как бы то ни было, но во всяком случае ясно одно: в институте защиты вла­дения дело идет не о собственности и вообще не о таком или ином имущественном праве, а о начале более высоком и идеальном – о насаждении уважения к человеческой личности как таковой"¹.

Самое же поразительное, что конструкция "вла­дельческая защита" – это, как принято считать, все­го лишь заскорузлая юридико-техническая "деталь", некие формалистические изыски, элемент схоластики (надо же! – предоставлять какому-то "фактическому владельцу" защиту даже против "законного собствен­ника"), да плюс к тому сложившаяся в исторических условиях прежних эпох, когда высокие гуманные идеа­лы, "обнаруженные" только в XX веке, даже в передо­вых философских разработках прошлого в лучшем слу­чае только намечались.

Подобные "прорывы в будущее" касаются и юри­дических разработок современности¹.

Не менее примечательно то, что даже, казалось бы, весьма абстрактные юридические конструкции со­держат значительное интеллектуальное богатство, а отсюда – существенные резервы (нередко – не име­ющие альтернативы, уникальные), позволяющие решать сложные демократические и гуманитарные проблемы современности. Так, оказывается, что конструкция "об­щий принцип с исключением" – и это уже во многом реализовалось в документах о правах человека – пред­ставляет собой, по сути, единственную правовую фор­му, обеспечивающую перевод на язык права основных гуманитарных ценностей и идеалов. Конструкция "ис­черпывающий перечень" уже сейчас (даже без углуб­ленной ее проработки) справедливо понимается в зако­нотворческой деятельности как правовая форма, кото­рая может служить преградой к произволу, самовлас­тию чиновников и произвольным действиям иных лиц.

Можно уверенно предположить, что развитие юри­дической науки и повышение юридической культуры в практической деятельности позволит увидеть существен­ный интеллектуальный капитал, который заложен во многих других юридических формах и которые раскры­вают свои ценности при решении современных задач. Такие, в частности, как обеспечение независимости и "суверенности" отдельных лиц (при помощи конструк­ции "абсолютные права" в различных их модификаци­ях), или надежного достижения необходимого социаль­ного результата, минуя бюрократические процедуры (при помощи конструкции "автоматического" действия предусмотренных в законе последствий) и т. д.

4. Несколько "почему?"

Подытожим. И притом – в виде вопросов, которые позволят перекинуть мостик к следующей главе книги.

При детальном (и вместе с тем – обобщенном, тео­ретическом) рассмотрении правовой материи оказы­вается ряд поразительно совпадающих моментов, обра­зующих важнейшую сторону собственной логики права. Причем – таких моментов, которые при внимательном анализе права, его юридически совершенных конструк­ций очевидны и вместе с тем – таких, оснований кото­рых в самой материи права нет. И на вопросы "поче­му?" при попытках найти суть таких оснований данные о праве сами по себе (даже при широком подходе к правовой материи) не дают ответа. Что, по-видимому, может даже породить представление, особенно у тех людей, кто детально не знаком с тонкостями и практи­кой юридического регулирования, о чуть ли не мисти­ческом характере указанных особенностей права.

В самом деле, почему, спрошу еще раз, право по­всеместно, на всех языках мира называется словом, со­впадающим по смыслом с русским "право", имеющим во всех своих значениях гуманистический оттенок? И поче­му в связи с этим своего рода центром материи права (первоначально формировавшейся при неразвитых или отсталых социальных порядках) являются субъективные права? Почему сама по себе правовая материя, в особен­ности рассматриваемая под углом зрения юридически со-^вершенных конструкций, раскрывает себя как явление высокого человеческого, гуманистического порядка?

А в этой связи разве нет какой-то загадки в том, ^Что правовая материя, как свидетельствуют фактические данные, сопротивляется, протестует против ее ис­пользования в реакционных, иных неадекватных праву целях? И когда подобное использование правовой мате­рии происходит, например, при реакционных режимах, она деформируется, не обретает качества "права", ста­новиться одной лишь его "видимостью". И, напротив, правовая материя сама идет навстречу гуманитарным ценностям: оптимально отработанные юридические кон­струкции с такой легкостью ("с охотой") воспринимают положения, связанные со свободой людей.

Поставленные выше вопросы ("почему?") приобре­тают еще более основательный характер, если согла­ситься на основе приведенных данных с тем, что в пра­вовой материи заложена "своя заданность" – цепочки правовых средств объективно выстраиваются от одного из исходных начал правовой материи – юридических дозволений – в направлении субъективных прав, сво­боды и активности людей.

Более того. Свобода в строго позитивном значении как раз и раскрывается через объективное право, и, стало быть, выступает в таком виде и облике (в виде и облике субъективных юридических прав), когда она именно объективным правом "дана". И именно праву "дано" переводить активность людей как разумных су­ществ в творчество, в созидательное дело.

Но если это верно, то наука сталкивается с самой что ни на есть тайной.

Тайной – потому, что правовая материя, которая формируется и утверждается по жестким, деловым "им­перативам цивилизации", притом – первоначально все­гда при неразвитых социальных системах, непосред­ственно в "прозе жизни", в практической жизнедея­тельности людей, в лабиринтах и круговерти интересов и страстей, в потоке потребностей практики по реше­нию многообразных жизненных ситуаций, сама по себе не содержит оснований, которые бы могли дать удов­летворительный ответ на выше обозначенные "почему".

Неужели перед нами – нечто мистическое, как может показаться людям, не ведающим о тонкостях юридической материи? Или такое, что уходит своими корнями в явления по ту сторону представлений о при­роде (предположение, не лишенное известных резонов; недаром "правовое", и не только на первых фазах сво­его формирования, неизменно состыковывается с ре­лигиозными началами, со "святым", с верой). Но ведь сверхчувственные, трансцендентные начала касаются совести, добра, раскаяния и Бога, а не самой по себе свободы во внешних, практических, по большей части сугубо прозаических, грубых отношениях, обители эго­изма и низменных страстей, с которыми имеет дело позитивное право.

Так чем же все же объяснить, что материя права по самой своей органике имеет некую гуманистическую "заданность" ("заряженность") -- целеустремлена к субъективным правам, свободе человека?

Глава восьмая Право – высшее назначение

Поиск по сайту: