Пятнадцать лет диктатуры Зогу 4 страница

Уже на следующий день после подавления восстания по всей стране было арестовано около 900 человек. Правительст­венная газета "Беса" вышла 17 августа с призывом к королю по­следовать примеру Гитлера и устроить албанскую "ночь длин­ных ножей". Однако советы такого рода оказались излишними. Люди Мусы Юки хватали любого, кто подозревался в оппози­ционных настроениях. Арестованных свозили в Фиери, где их размещали по 10 — 20 человек в комнатах грязного отеля под громким названием "Националь" и в соседних домишках, пре­вращенных во временные тюрьмы. Для получения нужных по­казаний к заключенным применяли самые изощренные пыт­ки — от вырывания ногтей до накачивания кишечника возду­хом с помощью автомобильных насосов. Суд готовился в боль­шой спешке. По словам корреспондента югославского пресс-бюро из Тираны, "одни ответят за свои демократические убеж­дения, другие — за веру в то, что Земля вертится".

Суд над участниками восстания проходил в конце августа — начале сентября в Фиери. Заседания шли на подворье имения бея Джемаля Вриони, где на специально сколоченном помосте восседали пять судей. Внизу располагались обвиняемые, при­вязанные один к другому. Около 100 жандармов и солдат с вин­товками наперевес несли охрану, а также выдворяли журнали­стов, если подсудимые начинали обличать режим и предъяв­лять суду доказательства пыток и издевательств.

Арестованные проходили через судилище группами по 30 — 70 человек. Первым слушалось дело 27 жандармов, обви­ненных в убийстве генерала Гилярди. 11 из них были пригово­рены к расстрелу, что и было немедленно исполнено. Следую­щая группа — из 48 человек, непосредственно участвовавших в подготовке восстания, обвинялась в намерении свергнуть госу­дарственную власть. То, что говорили обвиняемые, суд практи­чески не принимал во внимание. Председатель трибунала Али Риза определял меру наказания в зависимости от предпи­саний лично Зогу. Четверо из этой группы были приговорены к повешению, остальные — к каторжным работам.

В следующую группу вошли бывшие сенаторы, депутаты, высшие офицеры, крупные собственники, чиновники. Многие из них не участвовали в движении. Они были потенциально опасны для режима, являясь личными врагами Зогу. Им также выносились смертные приговоры. Всего же в ходе процесса были приговорены к смерти 52 человека, десятки получили сроки от 3 лет до 101 года.

В Европе развернулось движение солидарности в поддерж­ку осужденных. Призывы содержали требования обуздать "ти­ранов из Тираны". Группа бывших депутатов албанского парла­мента обратилась к генеральному секретарю Лиги наций с просьбой не остаться равнодушным к общенациональному из­биению, происходившему в Албании. "Мы верим, — писали они, — что Лига наций и великие державы, подписавшиеся под гарантиями албанской независимости и признавшие режим, навязанный вопреки воле нации, имеют не только право, но и моральную обязанность перед маленьким албанским народом и мировым общественным мнением вмешаться, чтобы поло­жить конец этим ужасам". Зогу не решился санкционировать исполнение новой серии смертных приговоров. Характерно, что итало-фашистские политики, способствующие становле­нию Зогу как политического и государственного деятеля и поэ­тому поддерживавшие его, сделали вывод из фиерского восста­ния о возможной замене короля. Как отмечал итальянский ге­неральный консул во Влёре Гранде, "хотя движение и подавле­но, но оно доказало вероятность успеха при минимальной орга­низации".

Начальник отдела политической полиции в итальянском министерстве внутренних дел Ди Стефано, предпринявший своего рода инспекционную поездку в Албанию сразу же пос­ле восстания, пришел к заключению о шаткости режима. "Ре­волюционное движение в Фиери ясно продемонстрировало миру, что ни сам король Зогу, ни его приверженцы не пользу­ются никакой поддержкой ни в одном слое населения, ни у од­ной партии". В результате анализа положения дел в стране у не­го сложилось вполне определенное убеждение о возможности создания общенационального фронта борьбы против режима при активной роли в нем коммунистов, "готовых использовать любую возможность, чтобы довести движение до конца". Сам Муссолини, который внимательно следил за событиями в Алба­нии, соглашаясь с характеристиками своих подчиненных, счи­тал, что час отставки Зогу еще не пробил. Просто надо исполь-ювать ситуацию и заставить его принять все итальянские пред­ложения.

Восстание в Фиери получило высокую оценку Балканской секцииКоминтерна, рассмотревшей его уроки на одном из сво­их заседаний в декабре 1936 г. Выступивший там Али Кельмен-ди отметил, что для албанских коммунистов восстание стало "крещением огнем и пробным камнем". Этот экзамен, говорил Кельменди, "они выдержали с честью и показали себя достой­ными своих братьев — коммунистов из других стран".

Неудача курса на либерализацию

Восстание в Фиери испугало дворцовую камарилью и застави­ло ее пойти на некоторое, хотя бы чисто внешне, смягчение ре­прессивного характера режима. В октябре 1935 г. кабинет во главе с престарелым Пандели Эвангели, фактически не имев­шим никакого веса в государственных делах, был заменен так называемым либеральным правительством. Новый премьер-министр Мехди Фрашери, принадлежавший к интеллектуаль­ным кругам общества и известный своими либеральными взглядами, выступил с широковещательной программой. Он обещал гарантировать народу свободу слова, собраний, печати, установить контроль над экспортно-импортными операциями, сбалансировать бюджет, способствовать развитию капитали­стических начал в сельском хозяйстве, превратив каждую де­ревню в некий самоуправляющийся синдикат, и т.п. Ушел в тень "папаша" Абдуррахман заодно с самым одиозным в меж­военной истории Албании министром внутренних дел Мусой Юкой. Место последнего занял Этхем Тото. Не будучи заме­шанным в кровавых делах режима, он прославился "цивилизо­ванными" методами борьбы с инакомыслием, а именно созда­нием секретной комиссии по контролю за "опасной литерату­рой", распространявшейся в Албании.

"Либеральное" правительство не выполнило ни одного из своих обещаний в области внутренней политики. Зато оно свя­зало Албанию новой серией договоров с Италией. Начав с вос­становления прав итальянских военных и гражданских инстру­кторов и советников, вынужденных покинуть Албанию во вре­мя конфликта, правительство пошло на заключение 19 марта 1936 г. кабальных соглашений с Италией в экономической об­ласти. Албания получила два новых денежных займа взамен реструктурированного, а вернее говоря, "прощенного" займа 1931 г. Итальянское правительство обязалось покрыть дефицит в платежном балансе, создавшийся к концу 1934/35 бюджетно­го года. Взамен албанское правительство отменило все ограни­чения на ввозимые в страну итальянские товары. Предусматри­валось расширение итальянского военного контроля над Алба­нией. На средства, предоставленные фашистским правительст­вом, предстояло возвести новые сооружения в порту Влёра, охранявшие военно-морскую базу Италии на острове Сазан, а также реконструировать дурресский порт.

Соглашения были ратифицированы парламентом 1 апреля 1936 г. в первом чтении и при полном единодушии депутатов. Мехди Фрашери, вводя присутствовавших в курс дела, под­черкнул бескорыстие фашистской Италии, пострадавшей от наложенных на нее Лигой наций экономических санкций за агрессию против Эфиопии и тем не менее нашедшей средства, чтобы помочь Албании. Премьер ничего не сказал о том, что именно он в качестве делегата Албании в Лиге наций голосовал против введения санкций, чем вызвал благодарность Мус­солини.

"Либеральное" правительство подвергалось нападкамИ(ак со стороны патриотических сил, обвинявших его в капитуля­ции перед Италией, так и "отцов нации" из числа привержен­цев короля — сторонников жесткой линии. Последние, стре­мясь к восстановлению старых порядков, использовали обыч­ные для Албании того времени волнения в сельскохозяйствен­ных районах, забастовки, демонстрации городской бедноты в качестве аргументов, подтверждавших неспособность "моло­дых" поддерживать порядок и спокойствие в стране. В итоге правительство Мехди Фрашери подало в отставку в ноябре 1936 г. Новый премьер-министр Кочо Кота и вернувший себе кресло министра внутренних дел Муса Юка открыто восстано­вили прежние террористические методы правления, упразднив даже те куцые проблески демократии, которыми было отмече­но правление их предшественников.

Король поспешил назначить на 31 января 1937 г. выборы в парламент, мобилизовав "силы порядка" на обеспечение побе­ды кандидатам, внесенным в правительственный список. Вести агитацию за других просто запрещалось, хотя формально на некоторых избирательных пунктах независимые депутаты чис­лились. Министерство внутренних дел издало распоряжение привести в готовность вооруженные силы на местах, "чтобы иоспрепятствовать каким-либо неожиданным событиям". Все)ти меры принесли плоды, и правительственный блок добился полной победы.

Весной 1937 г. на юге страны возникла новая угроза свер­жения режима вооруженным путем. 17 мая газета "Штюпи" ("Пресса") сообщила, что в Дельвине вспыхнуло большевист­ское восстание. В Тиране создалось напряженное положение. Зогу объявил дополнительный набор солдат в районе Мати для усиления столичного гарнизона и поддержки регулярных войск, брошенных на подавление мятежа. Официальная пе­чать, не давая оценки событиям, перепечатывала сообщения из различных европейских газет о том, что восстание инспириро-вано коммунистами и они-де руководят им. Затем появилось известие, что предводитель восстания убит в бою с правитель­ственными войсками. Им оказался один из бывших друзей и соратников Зогу, активный участник декабрьского переворота 1924 г., недавний министр внутренних дел в правительстве Мехди Фрашери, а в момент восстания начальник жандармско­го управления Гирокастры Этхем Тото. Новым руководителем стал его брат Исмет. В свое время он пытался организовать фа­шистскую молодежную организацию по образцу "гитлерюген-да", но, потерпев неудачу, перешел к нападкам на правящую клику. Падение кабинета Мехди Фрашери объединило обоих братьев — и фашиста, и "либерального" жандарма - в одном лагере. Бунтарский дух в братьях Тото поддерживала также их личная вражда не на жизнь, а на смерть с тогдашним минист­ром внутренних дел Мусой Юкой.

Восстание, к которому примкнула часть офицерства, уда­лось довольно быстро подавить. Главные зачинщики, не успев­шие бежать в Югославию, были схвачены и казнены. Так за­кончилась неудачей попытка совершить переворот, наделав­шая тогда много шума в Европе, но не имевшая серьезной поли­тической базы.

Установленный в Албании полицейский режим исключал всякую возможность легальной деятельности для любой оппо­зиции. Случай с кабинетом "молодых", отличавшимся от преж­них лишь либеральной окраской и более мягкими методами проведения все той же антинациональной и антинародной по­литики, свидетельствовал о том, что подлинного изменения курса можно было добиться только вооруженным путем. Одна­ко пока Зогу и его ближайшее окружение могли рассчитывать на поддержку фашистской Италии, любые оппозиционные вы­ступления обрекались на неудачу.

Во второй половине 30-х годов в Европе складывался блок фашистских держав. Итало-эфиопская война завершила поис­ковый период во внешней политике Италии и определила бли­жайшего союзника в Европе. Им стала гитлеровская Германия. Хотя формальное подписание итало-германского политическо­го соглашения состоялось 25 октября 1936 г., но именно крова­вая авантюра в Африке сблизила эти режимы. Открытое вы­ступление итальянской дипломатии в поддержку оккупации Рейнской области 7 марта 1936 г. явилось конкретным вкладом в формирующийся союз. Вместе с тем противоречия на Балка­нах сохранялись, предполагая развитие самостоятельных на­правлений каждой из стран. В интересах реализации экспанси­онистских планов Муссолини возрастала роль Албании в итальянской внешней политике. Речь шла об укреплении поли­тических и экономических позиций в этой стране. Через небес­корыстное посредничество Италии Албания вовлекалась в сфе­ру общеевропейского капиталистического хозяйства, однако это достигалось путем приспособления старых форм и методов эксплуатации к новым условиям путем развития черт, харак­терных для колониальной экономики. Сохранявшиеся докапи­талистические формы эксплуатации накладывали на всю эко­номическую жизнь страны отпечаток застоя и отсталости.

К концу 30-х годов исчезли огромные по албанским поняти­ям латифундии размером 10—15 тыс. гектаров: только 7 се­мейств владели угодьями, средний размер которых несколько превышал 2 тыс. га, причем в их площадь входили наряду с об­рабатываемыми землями леса и пастбища. В албанской дерев­не усилилась прослойка "новых" хозяев — городской буржуа­зии и крепких хозяев (ага), к которым в социалистической Ал­бании прочно прикрепился русский термин — кулак. Они уста­навливали более широкие связи с внешним рынком, производя и экспортируя продукты земледелия и скотоводства, пользо­вавшиеся спросом за рубежом (табак, маслины, цитрусовые, сыр, кожи и т.п.).

Крупные и средние землевладения концентрировались в равнинных и холмистых районах страны — в Центральной Ал­бании, особенно вдоль Адриатического побережья от Дурреса до Влёры. Но только три-четыре хозяйства на всю страну при­ближались по своему типу к капиталистическим. Подавляющая часть землевладении не имела единственного хозяйственного профиля. Разделенные на небольшие участки, лишь частично пригодные для обработки (от четверти до половины площади) или под пастбища, они эксплуатировались путем сдачи в арен­ду крестьянам-издольщикам.

Земельные площади находились во владении государства, религиозных учреждений, хотя в целом размеры государствен­ных земель за годы зогистского режима заметно сократились: со 100 тыс. га в 20-е годы до 50 тыс. в конце 30-х годов, что со­ставляло около 13% всей площади пригодных к обработке зе­мель. За счет государственного фонда обогащались король, его семейство и фавориты. Под видом концессий часть владений переходила в руки итальянских предпринимателей. По консти­туции продажа сельскохозяйственных угодий иностранцам бы­ла запрещена. Однако итальянские концессионеры покупали землю через подставных лиц или арендовали на длительные сроки (от 25 до 99 лет). К концу 30-х годов насчитывалось 11 та­ких итальянских капиталистических ферм, обеспеченных сов­ременной сельскохозяйственной техникой и кадрами специа­листов. Эти небольшие "государства в государстве" имели на­столько широкие права, что им разрешалось селить на арендо­ванных землях итальянских колонистов, беспошлинно ввозить технику и вывозить произведенную ими сельскохозяйствен­ную продукцию.

Основная часть земельного фонда была распределена меж­ду землевладельцами, причисляемыми официальной статисти­кой к разряду богатых собственников, а также между крестья­нами — середняками и бедняками. Богатые землевладельцы, составлявшие 3% всего сельскохозяйственного населения; владели 23% всех земельных угодий. Причем в среднем на каждую семью приходилось по 19 га. 129 тыс. семей середняков и бед­няков (83% всего сельскохозяйственного населения) владели 61% всех земель, т.е. на каждую семью приходилось в среднем по 1,8 га. Большинство же этой категории земельных собствен­ников составляли крестьяне-бедняки, наделы которых не пре­вышали 1 га. В некоторых высокогорных районах страны земля оставалась во владении деревни, общины, в которую входили представители одного рода. Там сохранялись пережитки патри­архальных отношений.

Крестьянам-беднякам, наделы которых не обеспечивали прожиточного минимума их довольно-таки многодетным семь­ям, а также безземельным крестьянам приходилось идти в ка­балу к помещикам, ага или работать за нищенскую плату у итальянских концессионеров. Они становились арендаторами и сверх государственных налогов должны были вносить земле­владельцу арендную плату натурой в размере от трети до поло­вины урожая, выполнять ряд повинностей феодального харак­тера: отдавать определенное число домашней птицы, яиц, по­ставлять к столу хозяина мед, молочные и другие продукты в за­висимости от профиля их небольшого хозяйства. В обязанность крестьян входили также бесплатная работа в усадьбе землевла­дельца от 10 до 40 дней в году и выделение установленных обы­чаем сумм на содержание религиозных учреждений.

Животноводство имело больший удельный вес в сельском хозяйстве по сравнению с земледелием. Его продукция превы­шала половину всего экспорта страны, достигая в некоторые годы 60 — 65%. Однако это не свидетельствовало о его высоком уровне. Скот (главным образом, овцы и козы) был малопродук­тивным, содержался на естественных пастбищах, и пастухам приходилось совершать многокилометровые переходы в поис­ках новых выпасов, покидая на 6 —7 месяцев свое жилье. Глав­ные богатства — стада и пастбища — принадлежали крупным феодалам-собственникам, эксплуатировавшим неимущих ча­банов. В горных скотоводческих районах, отсталых в экономи­ческом и культурном отношениях, прочно сохранялись пере­житки родовых отношений. Представители местной знати (байрактары) держали в своем материальном и духовном под­чинении основную массу населения, опираясь зачастую на ав­торитет обычаев и "законов гор".

Тяжелое положение сельского населения усугублялось гра­бительской налоговой системой. Сбор налогов и особенно де­сятины (ашара) превращался для тружеников в настоящее бед­ствие. Сборщики налогов — откупщики, пользуясь неграмот­ностью и темнотой крестьянства, устанавливали произвольные размеры поборов, намного превышавших их официальную величину. Продуктов, оставшихся после внесения натуроплаты, нe хватало до конца года, и крестьяне пребывали в вечном дол-гy у ростовщиков, которые брали до 200% годовых.

В 1938 г. 96,5% всех посевных площадей приходилось на зер­новые. Остальные были заняты техническими (табак), фураж­ными и овощными культурами. Однако две основные — куку­руза и пшеница — неизменно возглавляли список продуктовых товаров, импортировавшихся в Албанию. Парадоксальность (и ненормальность) этой ситуации осознавалась в правящих кругах, но никаких практических мер по исправлению положе­ния не предлагалось. Все надежды возлагались на будущее. И отчете министерства национальной экономики за 1937 г. про-нозглашалось: "С развитием мелиорации, осушением и обвод­нением больших площадей, чему в последнее время уделяет особое внимание министерство национальной экономики, Ал­бания в скором времени не только обеспечит себя хлебом, но и станет государством-экспортером". Пока же эти радужные прогнозы разбивались о неприглядную действительность. За­болоченные земли в равнинных районах Центральной Албании являлись рассадником малярии — воистину общенациональ­ной беды, которая наряду с сифилисом и туберкулезом угрожа­ла самому существованию албанской нации. Многолетняя борьба благотворительного Фонда Рокфеллера по искорене­нию болезни не дала ощутимых результатов. И об этом с откро­венностью говорилось в том же отчете.

Не только отсутствие мелиоративных работ и сокращение ассигнований на сельское хозяйство вели к поддержанию пер­манентного состояния кризиса, в котором пребывала эта от­расль. Низкая культура земледелия, незнание химических удо­брений, _, обработка полей исключительно деревянной сохой (парменд) и мотыгой — все это исключало понятие прогресс применительно к развитию албанской деревни. Достаточно сказать, что до 1938 г. в страну было завезено всего 32 трактора, 19 уборочных машин, 395 молотилок, 24 тыс. железных плутов.

Заинтересованность итальянских кредитно-финансовых организаций в оказании помощи в первую очередь итальян­ским сельскохозяйственным предприятиям привела к закреп­лению за Албанией статуса сырьевого придатка. "Банкальба", СВЕА. и, наконец, созданный в 1937 г. Сельскохозяйственный банк, зависевший от Банка Неаполя, являлись носителями этой политики. Кредитование албанских зажиточных землевладель­цев осуществлялось в зависимости от их политических при­страстий, поощряя расширение проитальянски настроенной части общества.

Промышленный сектор албанской экономики, включая ре­месленное производство, давал 18% национального дохода. Наиболее важной отраслью считалась добывающая промышлен­ность. Однако удельный вес ее был ничтожно мал — всего 2,7% национального дохода в 1938 г. Все предприятия, за исключени­ем только трех оставшихся у албанских владельцев небольших шахт по добыче бурого угля в окрестностях Корчи и Тираны, принадлежали итальянским компаниям.

Албания считалась весьма перспективной с точки зрения запасов полезных ископаемых, в том числе и редких. Создан­ное в 1926 г. при министерстве национальной экономики геоло­гическое управление сразу же попало в руки иностранцев. Сначала там заправляли австрийские и венгерские инженеры, а с 1928 г. — итальянцы. Основное внимание уделялось добыче нефти. Во время итало-эфиопской войны (1935—1936) албан­ские месторождения давали немногим более 12 тыс. т нефти в год, что не имело практического значения для Италии. Однако надежды на то, что Албания может давать до 1 млн т в год, побу­ждали итальянское правительство вкладывать значительные средства в разведку новых месторождений, кроме уже работав­ших промыслов в Патоси и Кучове, принадлежавших Итальян­скому предприятию по разработке албанской нефти (АИПА — Azienda Italiana petroli Albania). Почти вся нефть вывозилась необработанной на нефтеочистительные заводы промышлен­ных зон Венеции и Фиуме через порт Влёра, соединенный неф­тепроводом с Кучовой.

Итальянские фирмы получили долгосрочные концессии на эксплуатацию медных рудников Пуки и Рубику (САМИА), на разведку и эксплуатацию хрома в Поградеце, Кукесе и Тропое (АММИ). Разведку цветных металлов и других полезных иско­паемых вели АММИ и группа "Монтекатини".

Обрабатывающая промышленность работала на местном сы­рье, и число предприятий, принадлежавших как албанским, так и итальянским собственникам, было невелико. По некоторым сведениям, существовало около 50 предприятий, производив­ших продукты питания (оливковое масло, макароны, муку, вина) 6 небольших ткацких, 5 трикотажных, 2 обувные фабрики, 5 ко­жевенных предприятий и около 5 тыс. разрозненных ремеслен­ных мастерских. О величине этих "фабрик", как тогда называла их официальная статистика, свидетельствуют следующие дан­ные по самым крупным из них: на пивном заводе в Корче в 1937 г. было занято 60 рабочих, на фабрике в Шкодре, обслужи­вавшей хлопчатобумажным обмундированием жандармское уп­равление, — 30, на папиросной фабрике СТАМЛЕС в Дурресе — 20, и т.д. Вся продукция текстильной промышленности в 1938 г. выражалась скромной цифрой 358 тыс. метров тканей в год.

Наибольшая концентрация рабочих отмечалась в нефтедо­бывающей промышленности. На промыслах в Кучове и на предприятии по добыче битума в Селенице в конце 30-х годов трудились 1500— 1800 рабочих. В целом же число рабочих по всей стране не превышало 15 тыс. человек, причем преимуще­ственно это был не промышленный пролетариат, а работники ремесленных предприятий, сезонные строительные рабочие, еще не порвавшие связей с деревней. С разной степеныю ин-тенсивности велись поисковые работы по нефти, хромовой и железной рудам, свинцу и др. Однако до разработки уже разве­данных месторождении дело так и не дошло. Своих капиталов не имелось, а иностранные инвесторы предпочитали не ввязы­ваться в рискованные проекты по освоению труднодоступных районов Албании в обстановке общей нестабильности.

Чрезвычайно сложно складывалась социально-политиче­ская атмосфера. Рабочего движения как такового не существо­вало. Противоречия, а следовательно и конфликты между тру­довым народом и работодателями выливались в экономические забастовки, акции протеста. Но они носили локальный харак­тер и не имели организующего начала.

Итальянские концессионеры, стремясь извлечь из своих предприятий максимальную прибыль, снижали оплату труда, увеличивая одновременно продолжительность рабочего дня. На нефтепромыслах и шахтах он достигал 14—16 часов. При этом, албанцам платили в 2 — 3 раза меньше, чем занятым на тех же операциях итальянским рабочим. Почти полностью отсутст­вовала система охраны труда. В условиях безработицы владе­лец предприятия без всякого риска в любой момент мог уво­лить забастовщиков, заменив их более сговорчивыми людьми, готовыми принять любые условия.

Работники ремесленных мастерских видели источник сво­их бедствий главным образом в конкуренции фабричных това­ров. Поэтому на многих демонстрациях конца 30-х годов вы­двигались требования закрыть фабрики, деятельность которых вела к разорению ремесленников. Сапожники КорчИ, Берата, Гирокастры упорно требовали от министерства национальной экономики запретить производство летней обуви. Их вынужда­ла на эту бесперспективную борьбу реальная угроза безработи­цы, так как низкий уровень развития промышленности не поз­волял обеспечить работой разорявшихся кустарей.

Крах режима

Возросшая в конце 30-х годов дипломатическая и военная ак­тивность фашистских государств в Европе создала непосредст­венную угрозу Балканам. В рамках раздела сфер влияния меж­ду странами "оси" Берлин — Рим Италии отводились в качестве приоритетных направлений Балканы и Средиземноморье. Однако на практике гитлеровская Германия, претендовавшая на господство также и в этом регионе, не собиралась строго придерживаться достигнутых договоренностей, вызывая тем самым небезосновательные подозрения у своего союзника. Вынужденное согласие Муссолини на аншлюс Австрии в марте 1938 г.,с одной стороны, безусловно способствовало дальней­шему итало-германскому сближению. К тому же лаконичная телеграмма Гитлера ("Муссолини, я никогда не забуду сделан­ного тобой") позволяла "дуче" надеяться на благодарность по формуле "я тебе — Австрию, ты мне — Балканы". Но, с другой стороны, слишком реальной представлялась опасность проры­ва Германии к Адриатическому морю, чтобы в Италии не учи­тывали ее и не попытались бы окончательно закрепиться на ал­банском плацдарме.

Стратегическое значение Албании в цепи захватнических планов итальянского фашизма признавалось и военными, и ди­пломатами, и промышленниками. При том сырьевом голоде, который испытывала итальянская промышленность, несомнен­ный интерес представляла эксплуатация природных ресурсов этой страны. Существовал и морально-политический аспект, а именно стремление к реваншу за позор поражения в битве за Влёру в 1920 г.

После официального признания европейскими государст­вами захвата Италией Эфиопии и включения ее в состав италь­янской фашистской империи настала очередь Албании. С нача­ла 1938 г. подготовка к ее оккупации перешла в разряд практи­ческих задач, причем главную роль взял на себя министр ино­странных дел Италии и зять Муссолини Галеаццо Чиано. Его особый интерес к албанской проблеме обусловливался в какой-то мере тем, что семейству Чиано принадлежали относительно крупные капиталовложения в албанскую нефтяную промыш­ленность. Но не последним было и то обстоятельство, что Чиа­но стремился албанской операцией обеспечить себе политиче­ский авторитет в фашистской партии и в правительственных верхах. Он относился к Албании, как к своей вотчине, назначая туда своих людей и ревниво относясь к любой попытке посто­роннего вмешательства в дела этой страны.

27 апреля 1938 г. Чиано присутствовал на бракосочетании 43-летнего короля Зогу с венгерской графиней Джеральдиной Аппоньи, которая была моложе его на 20 лет. По линии матери она происходила из семьи нью-йорских банкиров Стюартов и получила прекрасное образование в Европе в области общест­венных наук и финансов (ее воспитывали венгерские родст­венники). Свадьба была гражданской, так как Ватикан отказал­ся благословить католичку на брак с мусульманином. Тем неменее церемония прошла с приличествующей этому событию торжественностью, а молодожены получили поздравления от царствующих домов и от ряда видных государственных деяте­лей, включая президента США Ф.Д. Рузвельта.

Чиано использовал поездку для того, чтобы на месте вы­брать окончательный вариант действий в отношении Албании. В итоге из-под пера министра появился план "интегрального разрешения" албанского вопроса, т.е. оккупации страны с час­тичными незначительными территориальными уступками в пользу Югославии. Проект был доведен до сведения Муссоли­ни и одобрен им уже 30 апреля. С тогдашним правительством Милана Стоядиновича у римских политиков установились пре­красные отношения, и они изъявляли готовность передать се­верной соседке Албании контроль над районами вокруг Шкод-ринского (Скадарского) озера. Правда, принц-регент Павел от­несся к этому предложению весьма скептически. "У нас про­живает столько албанцев в границах нашего государства, — за­явил он, — и мы имеем от них столько неприятностей, что у нас нет ни малейшего желания увеличивать их число".

Более подробный и конкретный план действий излагался в составленной Чиано докладной записке от 2 мая 1938 г. Деталь­ный обзор экономики Албании и приспособления ее к нуждам Италии начинался словами: "Страна богата, действительно бо­гата..." Далее излагались соображения Чиано по поводу того, почему необходимо именно оккупировать эту страну. Послед­ние события — и бракосочетание короля дало тому дополни­тельные доказательства — свидетельствовали об угрозе италь­янскому влиянию. Венгерские родственники молодой албан­ской королевы, хотя и происходили из дружественной страны, тем не менее позволяли нелояльные высказывания в отноше­нии Италии и итальянцев. Настораживало также то, что в апре­ле начались конфиденциальные албано-германские перегово­ры о заключении торгового договора и что самый дорогой сва­дебный подарок поступил от Гитлера. А во время открытия ав­тострады Тирана—Дуррес, построенной на итальянские день­ги итальянскими инженерами, одна из сестер Зогу сказала Чиано, кивая на дорогу: "Конечно Вам это нравится, Ваше пре-носходительство. Нам же эта автострада представляется весь­ма посредственной по сравнению с дорогой из Тираны в Эль-басан". Принцесса намекала на высокое качество немецкого строительства. Чиано ничего не ответил, но в дневнике обру­гал разом всех шестерых сестер, записав, что все они годятся разве что для выступлений на подмостках провинциальной оперетки.

Поиск по сайту: