Краткое сведение о нем. Предлежащее умозрительное слово достойно занять место в ряду других аскетических писаний, по мудрому истолкованию внутренних явлений в нашей духовной жизни

Предлежащее умозрительное слово достойно занять место в ряду других аскетических писаний, по мудрому истолкованию внутренних явлений в нашей духовной жизни, и выводу из того подобающих уроков для подвизающихся.

Кто был автор сего слова неизвестно. В заглавии он именуется преподобным Феодором. Но кто он был, не видно. Собиратели Греческого Добротолюбия, видя в сем слове мысли, сходные с теми, кои содержатся в ста главах св. Феодора Едесского, приписали его сему последнему и поместили вслед за его ста главами. Но Преосв. Филарет Черниговский пишет (об отцах §277, нота 10), что св. Феодору Едесскому можно приписывать слово сие только гадательно. И действительно само слово не дает на то решительного указания.

Почему оставляя на свободу каждому признавать или не признавать принадлежность сего слова св. Феодору Едесскому, чтение же его почитая полезным для всех, ищущих пользы от чтения, помещаем его по примеру Греческого Добротолюбия, вслед за ста главами св. Феодора Едесского.

ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА НАШЕГО ФЕОДОРА
слово умозрительное

1. Сколь велик подвиг расторгнуть эти крепкие узы веществолюбия, освободиться от работы ему, и стяжать навык в доброделании! Воистину доблестная и мужественная потребна душа, чтоб отрешится от всего вещественного.
2. Чего же после сего искать следует, есть не очищение только от страстей: ибо это не есть еще само по себе добродетель, а только приготовление к добродетели; но к очищению недобрых навыков должно приложить и стяжание добродетелей.
3. Очищение же души есть: по части мысленной, – пременение и совершенное оставление дольных прелестных нравов, т.е. житейских забот и попечений, худых склонностей и неуместных гаданий, и загадываний; по части вожделетельной – не стремиться ни к чему вещественному, и не смотреть на чувство, но быть покорным разуму, по части раздражительной, – ни чем из приключающегося не возмущаться.
4. А после такого очищения и истребления всего, делающего силы наши не чистыми, и благоустроения их, требуется и восхождение к духовным совершенствам и обóжение: ибо уклонившемуся от зла надлежит делать благое (Пс. 33, 15). При сем отвергнуться себя должно прежде всего, и таким образом взяв крест, последовать Владыке, для достижения высшего состояния обóжения.
5. Какое же это восхождение к совершенству и обóжение? По части ума, это – совершеннейшее ведение сущего и Того, Кто выше всего сущего, сколько это доступно для человеческого естества; по части вожделения – всеконечное и непрестанное вожделение и стремление к первому добру; по части раздражения энергичнейшее и деятельнейшее движение к вожделенному, не престающее и неослабное, никакими из встречающихся прискорбностей не пресекаемое в своем поступании вперед; но неудержимо, и вспять не обращаясь, шествующее.
6. Движение души к доброму должно быть столько сильнее движения ее к худому, сколько мысленные красоты превосходят чувственные так что и попечение ее о плоти должно быть допускаемо лишь на столько, сколько это необходимо для удовлетворения ее потребностей и поддержания жизни, чтоб иначе не довести животный организм наш до насильственного расстройства. Но это установить для себя легко; в дело же произвести весьма трудно; ибо нельзя без труда искоренить устаревшие привычки души.
7. Как обучение какому-либо искусству не приобретается без пота: так и к блаженному естеству, – Богу, – напряженное воззревание и простирание вниманием достигается многими трудами и в долгое время, пока вожделетельная сила освоится с последствиями такого стремления, и вкусит от плодов его. При этом многое ум наш должен проявлять сопротивление чувственности, влекущей к дольнему, от чего брань у нас и борьба с плотью не прекращающаяся до смерти: хотя иногда и кажется она умаляющеюся, вследствие укрощения гнева и похоти, и подклонения чувства под иго обогатившегося опытным ведением и искусством в брани ума.
8. Надлежит однако же заметить, что душа непросвещенная, как не пользующаяся обыкновенно помощью от Бога, ни очиститься не может подлинно, ни к Божественному вознестись свету как сказано: ибо сказанное должно считать сказанным о верных. К большему же сего уяснению надобно вкратце объяснить, какое различие есть в познаниях наших. Из здешних наземных познаний, одно бывает по естеству, а другое сверх естества. Что есть это второе явно будет из первого.
9. Знанием естественным называем мы то, которое душа может получить, чрез исследование и изыскание, естественными пользуясь способами и силами, о творении и Виновнике творения, – разумеется, – сколько это доступно для связанной с веществом души. Ибо энергия ума ослабляется от соприкосновения его и срастворения с телом, и от сего не может он быть в непосредственном прикосновении с мысленными вещами, но имеет нужду для помышления о них в фантазии, которой природа – творить образы протяженные и дебелые. Итак ум, поскольку во плоти есть, имеет нужду в соответственных образах вещей, чтобы судить об них и понимать их. Какое теперь познание ум, таков сущи, получит сим естественным способом познание, такое мы называем естественным.
10. А сверхъестественное знание есть то, которое привходит в ум путем, превышающим его естественные способы и силы, или в котором познаваемое сравнительно превышает ум, связанный с плотью, так что, такое познание очевидно свойственно уму бестелесному. Бывает же оно от единого Бога, когда найдет Он ум очищенным от всякого вещественного пристрастия и объятым Божественной любовью.
11. Не одно впрочем знание так разделяется, но и добродетель: ибо иная добродетель такова, что не превышает естества и справедливо называется естественной; иная же воздействуется от первого источника добра, и как превышающая естественные наши силы и состояние, должна прилично именоваться сверхъестественной.
12. Объяснив это полагаем, что естественное познание и естественную добродетель может иметь и непросвещенный, сверхъестественных же никак. Ибо как бы мог он возыметь их, не причастен сущи действующего здесь верховного Виновника? А просвещенный может иметь их обе.
13. Прибавлю только при сем еще одно различие; сверхъестественной добродетели нельзя стяжать, не стяжав прежде добродетели естественной; знание же сверхъестественного сделаться причастным и без естественного ничто не препятствует. Ведать однако же надлежит, что как чувство и фантазию имеют и животные, имеет их и человек, только у него сии силы гораздо лучше и выше: так и в отношении к естественным добродетелям и познаниям бывает, что их оба, и просвещенный и непросвещенный имеют, но у просвещенного они в гораздо лучшем и высшем состоянии находятся, нежели у непросвещенного.
14. Приложу и еще: – из познаний, называемых естественными, то, которое занимается добродетелями и противоположными им склонностями, бывает тоже двоякое: одно голое, когда философствующий о таких расположениях, не испытал их на деле, – каковое познание иной раз колеблется сомнениями; а другое деятельное, и как бы сказать, задушевное, когда познание подтверждается испытанием на деле таких расположений, – каковое познание бывает очевидно и верно, никогда не колеблется и не допускает сомнений.
15. Между тем, как сие так бывает, узнаем, что есть четыре вещи, противодействующие уму в стяжании добродетели: первое – предрасположение к противным ей навыкам, которое в силу долговременного навыка влечет склониться на земное; второе, – действие чувства, которое увлекаясь чувственными красотами, вместе с собою увлекает и ум; третье, – ослабление энергии ума, которому подвергается он по причине соплетения своего с телом. Ибо не в таком отношении состоят зрение к зримому, и вообще чувство к чувственному, как ум к мысленному. – Говорю об уме души еще сущей в теле. – Ибо безвещественные умы действеннее соприкасаются с мысленным, нежели зрение с зримым. – Но как когда зрение заволокло – оно не ясно, не точно и паче слиянно отображает в себе формы видимых им вещей: так и ум наш хотя сознает мысленное, однако же не может действенно зреть мысленных красот; а вместе с тем и вожделевать из того ничего он не может, так как мера расположения бывает по мере познания, – и он тотчас опять низвлекается к чувственным красотам, яснее ему представляющимся; ибо он по необходимости устремляется к тому, что является пред ним добром, истинным ли, или не истинным. – Кроме же всего этого еще и (четвертоё) – нападения бесчеловечных нечистых духов. И сказать нельзя, сколько и каких сетей для уловления душ расставляют они, увы! – всюду по пути многовидно и многообразно, в чувствах, в слове, в уме, во всем можно сказать сущем, – которых никак не избегла бы ни одна душа, если б Восприявший на рамо свое заблудшее овча – тех, которые на Него очи свои устремляют, безмерным попечением Своим не делал высшими их.
16. Во избежание всего сего три следующие потребны нам средства, из коих первое и величайшее есть к Богу очей своих вседушное обращение и от Него руки помощи испрашивание, все упование на Него возлагая, по искреннему убеждению, что если Он не заступится, то неизбежно попадет в плен тех, кои влекут нас к себе. Второе же, которое как я полагаю служит причиной и первого, есть непрестанное ума питание ведением. Под ведением же сим, я разумею ведение всего сущего, чувственного и мысленного, как оно есть само по себе, и какое отношение имеет к первой причине, яко от нее и для нее сущее, – и доступное для нас созерцание Виновника всего сущего, по наведению из того, что от Него. Ибо исследование естества тварей очищает от страстного к ним расположения, избавляет от прельщения ими и возводит к началу их, давая, как в зерцале, видеть в прекрасном, чудесном и великом, прекраснейшее, чудеснейшее и величайшее, лучше же сказать то, что выше всякой красоты, чудесности и величия. Вращаясь всегда в таких помышлениях, ум может ли не возжелать сущего блага? Ибо если он иной раз устремляется к чуждому для него, не тем ли паче устремится к своему? Пленившись же сим душа, к чему из сущего долу позволит себе прилепиться, когда оно обыкновенно отвлекает ее от Любящего ее и любимого ею? Да она даже и жизнью во плоти станет недовольна, как такой, которая полагает ей препоны к стяжанию и вкушению истинных благ. Ибо если ж неясно, как сказано, ум узревает в вещественном мысленную красоту, но мысленные блага таковы и толики, что и малое оттечение из моря оной красоты и слабое лучей ее появление может убедит ум – перелететь чрез все немысленное, и к тем одним благам устремиться, отнюдь не попуская себе отступать от сладости оной, хотя бы из за сего случилось подпасть чему-либо и горькому. А третье, что должно быть при сем, есть умерщвление супружницы нашей плоти; ибо иначе невозможно ясно и раздельно узреть сказанные появления небесных оных доброт. Умерщвляется же плоть постом, бдеяием, спанием на голой земле, суровою одеждою необходимой и утомительными трудами. Так умерщвляется, или лучше сораспинается Христу, плоть. Сделавшись же таким образом утонченной и очищенной, легкой и благоустроенной, она удобно без сопротивления следует за движеньями ума и вместе с ним возвышается горе. – Без сего же всякое наше старание о том оказывается тщетным.
17. Сия честная троица, когда бывает согласной сама в себе, порождает в душе лик блаженных добродетелей. И невозможно, чтоб в украшенных сею троицей или след греха какого оказался, или недоставало какой-либо добродетели. В таких не смущают уже ума ни стяжание, как уже брошенное, ни слава, как уже оплеванная, от которых душа, пока привязана к ним бывает, уязвляется многими страстями. И как утверждаю, что невозможно воспарить горе душе, приверженной к богатству и славе, так не говорю, чтоб было возможно заботиться о них душе, которая довольно долго подвизалась в сказанных трех духовных деланиях, так что и до навыка в них дошла. Ибо если она при таком настроении, не считает истинным благом ничего, кроме блага Верховного, из прочих же благ – лучшим то, которое, как убеждена, более подобно первому; то как может она любить и благоволительно принимать злато и сребро, или другое что из дольних вещей? – Сие же да будет сказано и относительно славы.
18. Даже и эта ненасытнейшая вещь, – разумею, – забота, не делает тогда нападений на разум с противной стороны. – Ибо о чем стал бы заботиться, ни к чему из здешнего не пристрастный, и ничем из того не занимающийся? Облако забот составляется из испарений от главнейших страстей, – сластолюбия, сребролюбия и славолюбия: так что свободный от этих, чужд и заботы.
19. У сказанных лиц, – навыкших трем оным духовным деланиям, – нет недостатка и в благоразумии, которое почитается другинею мудрости, и есть наисильнейшее из ведущих горе средств. Ибо в науке добродетелям заключается точное распознание и блага и того, что противно тому; а для этого требуется благоразумие. Под его же руководством опыт и борение с плотью научают, как наилучше делать добро и противиться злу.
20. И страх присущ им. Ибо по мере того, как увеличивается любовь, возрастает и страх; и колика надежда получить благо, толико страх не получить. И это гораздо более угрызает душу уязвленных любовью, ежели угрозы бесчисленными муками; ибо как получить блаженнейше, так не получить окаяннейше.
21. Чтоб по пути нам слово и иным образом предтекло, надобно начать с конца: ибо все бывающее от конца своего получает как различение частей, так и их чинное соотношение. Конец нашей жизни есть блаженство, или, что тоже, царство небесное, или царство Божие. А оно само есть не зрение только царственнейшей Троицы, но при этом приятие и Божественного привтечения, и как бы восприятие обóжения, и сим привтечением восполнение недостающего в нас и усовершение несовершенного. И это-то служит пищею мысленных существ, – это восполнение недостающего чрез Божественное оное привтечение. Здесь совершается круг некий непрестанный, от того же начинающийся и тем же кончающийся. Ибо чем более кто разумевает, тем более вожделевает, чем более вожделевает, тем более вкушает, чем более вкушает, тем более возбуждается к большему опять уразумеванию; и тотчас начинает это недвижимое движение, или, пожалуй, недвижимую недвижность.
22. Итак конец жизни, нашей сколько доступно это нашему постижению таков. Теперь следует рассмотреть, как к нему должно идти. Для разумных душ, – кои суть умные сущности и малым чем отстоят от умов Ангельских, здешняя жизнь есть борение, и жизнь во плоти дана им на подвиг. Воздаяние же за подвиг и борение – есть сказанное состояние, – дар достойный вместе и Божественной благости и Божественной правды: правды, – потому что блага оные достигаются не без собственных трудов и потов; благости, потому что дар безмерно – превосходит всякий собственный труд, и еще потому, что самое то, чтоб возмочь делать доброе, есть дар Божий.
23. Но в чем же здешний подвиг? – разумная душа сопряжена с животным телом из земли имеющим бытие, и к дольнему тяготеющим. Срастворена же она с сим телом так, что из сих двух, – души и тела, – совершенно друг другу противоположных, состоялось одно существо без превращения однако же, или смешения сих частей, – да не будет! – но так, что из сих двух, носящих свойственное им по природе их, состоялось одно лице в двух совершенных естествах. Так двуестественным неким существом состоявшееся сие составное животное – человек проявляет и в действие свойственное каждому в частности естеству. – И телу естественно желать подобного ему – телесного. Такое желание подобного естественно всем существам, так как само существование их условливается всуществлением в себя подобного себе. Телу естественно и наслаждаться подобным в чувстве; еще же любезен ему отдых при утомлении. Вот что естественно и желательно животному нашему естеству. – Разумной же душе как естеству умному, естественно и желательно такое же умное, и наслаждение тем свойственным тому образом. Прежде же и паче всего естественно вкоренена в ней любовь к Богу. И она естественно желает наслаждаться им и другими мысленными вещами, но не может этого делать беспрепятственно.
24. Первый человек беспрепятственно мог как чувством чувственное, так умом умное воспринимать и наслаждаться тем. Но ему следовало преимущественно заняту быть не худшим, а лучшим; хотя сам по себе мог он входить в общение и с мысленным чрез ум и с чувственным чрез чувство. Я не говорю, что Адаму не следовало пользоваться чувством: ибо не напрасно был он обложен телом; но что не следовало ему преимущественно услаждаться чувственным, и ради чувственного; а следовало, усматривая чрез чувственные впечатления красоту тварей, востекать к Виновнику ее, и Им услаждаться с изумлением, сугубые имея причины изумляться Создавшему, а не к чувственному прилепляться и тому дивиться, оставив мысленную красоту Создателя. Так должен был действовать Адам.
25. Но как он худо пользуясь чувством, чувственной стал дивиться красоте, и, увидев плод прекрасным для видения и добрым в снедь, вкусил его, оставив наслаждение мысленными вещами; то праведный Судия, почетши его недостойным созерцания Бога и всего сущего, – вещей презренных им, изгнал его, положив тму за кров свой и всех не вещественных предметов (Пс. 17, 12). Ибо не должно было нечистому предоставлять святое; но что возлюбил он, наслаждение тем и попустил ему Бог, оставив его жить чувством с малыми следами жизни умной.
26. Вот от чего подвиг к достижению общения с мысленными вещами сделался для нас тягчайшим: ибо не в нашей власти умом наслаждаться мысленным также, как чувством наслаждаемся чувственным, хотя и великую к тому получаем помощь чрез крещение, будучи им очищаемы и возвышаемы. Впрочем сколько доступно нам, мы все же должны упражняться в мысленном, а не в чувственном; тому дивиться и того желать, из чувственного же ничему не дивиться, и ничем не желать услаждаться самим по себе (как чувственным и в удовлетворение чувственности): ибо по истине она никакого сравнения не может иметь с мысленным. Видим, что как сущность сущности, так и красота красоты бывает удивительнее. Но каковы они есть, так и относиться к ним должны мы. Возлюблять же срамное паче благолепнейшего и низкое паче досточестного, всякое превосходит безумие? И это еще когда так относятся к тварям, мысленным ли то, или чувственным. Но что сказать, если так относимся и к Тому, Кто выше всего, когда и Ему предпочитаем вещество безобразное и ничтожное?
27. И вот в чем теперь наш подвиг – внимать себе со тщанием, чтобы мысленным всегда наслаждаться, к тому и ум и желание простирая, и отнюдь не позволять себе окраденными быть чувственным, увлекаясь к тому чувством до удивления ему ради его самого. Но если нужно и чувством пользоваться, надлежит пользоваться им для того, чтобы от тварей Творца познавать, в них видя Его, как в водах видим солнце, так как в сущем отображается первый Виновник всего, поскольку это вместимо для него.
28. Таково лежащее на нас дело: но как его исполнить, об этом следует подумать. Ибо как сказано, тело желает наслаждаться свойственными ему вещами посредством чувства, и чем более удовлетворено бывает, тем более желает. А это противно стремлению души. Почему первою заботою души да будет – всем чувствам наложить узду, чтоб не услаждаться чувственным, как сказано. Поелику же тело чем сильнее бывает, тем сильнее стремится к своему; чем же сильнее к сему стремится, тем неудержимее бывает, то душе надлежит усильно стараться умерщвлять плоть постом, бдениями, стояниями, спанием на голой земле, и всякими другими лишениями, чтоб, истощив силы ее, иметь ее смиренной и благопокорливою при своих духовных деяниях: в этом и есть главное, что предлежит ей исполнить. Но как желать сего легко, а исполнять трудно, и много при сем допускается опущений против должного, по причине окрадения чувством при всем внимании: то третье благоразумно придумано врачевство – молитва и слезы. Молитва благодарит за дарованные блага, и испрашивает отпущение прегрешений и ниспослания сил на дальнейшее преуспеяние; так как без Божественной помощи душа, как сказано уже прежде, ничего не может исправно делать одна. Еще же она доставляет единение с Тем, Кого взыскала душа, и услаждение Им, и желательной силы всецелое к Нему устремление: что наиважнейшее есть дело в достодолжной жизни, – т.е. это склонение воли желать сего сколько возможно сильнее. – И слезы великую имеют силу: умилостивляют Господа о прегрешениях наших, очищают причиняемое нам чувственной сластью осквернение и окрыляют вожделение горнего.
29. Так вот в чем все дело: главное – созерцание мысленных или духовных благ и всецелое их возжелание; в силу сего порабощение плоти, коего части суть: пост, целомудрие и прочее, – все одно для другого подъемлемое; для сего же, и вместе с сим, молитва. Каждое из сих деланий разлагается на многие части, кои однако же все состоят в связи, так что одно другим требуется, и одно без другого не бывает.
30. Никто пусть не думает, что славолюбие и сребролюбие принадлежат к телесным страстям. Телесная страсть, – одно сластолюбие, которое находит подобающее врачевство в умерщвлении плоти. Сказанные же две страсти суть порождения неведения. Не испытав и не познав истинных благ, мысленных или духовных, душа придумала блага ложные богатством думая утешиться в оскудении духовными благами; о богатстве печется она вместе с сим и для удовлетворения сластолюбия и славолюбия, и для него самого, почитая его неким благом. О чем скажем, что все это есть порождение неведения истинных благ. Славолюбие не по причине скудости потреб телесных бывает: ибо им не телесное что-либо удовлетворяется; но по причине неиспытания и неведения первого блага и истинной славы.
31. И не славолюбия только, но, коротко сказать, и всех зол корнем служит неведение. Ибо невозможно, чтобы тот, кто, как должно, познал природу вещей, и то, откуда каждая из них и какое имеет назначение, забыв потом о своем последнем конце, устремился к земному. Душа не пожелает такого блага, о коем знает наверное, что оно только кажется благом. Пусть даже тирански влечет ее к чему-либо привычка, она, в силу точного и ясного познания дела, может победить и самую привычку. Но и когда еще не было привычки она по причине неведения прельщаема была. Так что паче всего, и пораньше надобно стараться приобрести верные о всем сущем познания, и потом в соответствие тому и волю свою окрылить стремлением к Первому Благу. Презреть же все настоящие блага не трудно тому, кто верно познал полную их суетность.

Поиск по сайту: