|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
К ДЕВСТВЕННИЦАМ, ЖИВШИМ ВМЕСТЕ С МУЖЧИНАМИ. 6 страница48. Та, которая воздерживается против воли мужа, не только лишится награды за воздержание, но и даст ответ за его прелюбодеяние, и ответ более строгий, чем он сам. Почему? Потому, что она, лишая его законнаго совокупления, низвергает его в бездну распутства. Если она не имеет права делать это и на короткое время без его согласия, то какое прощение может получить она, постоянно лишая его этого утешения? Но что, скажешь, может быть тяжелее этой необходимости и угрозы? И я говорю тоже самое. Для чего же ты подвергаешь себя такой необходимости? Это должно было обдумать до брака, а не после брака. Посему и Павел, сказав о необходимости вследствие уз, говорит об освобождении. После слов: привязался ли еси жене? Не ищи разрешения, он прибавляет: отрешился ли еси жены? Не ищи жены. Он делает это для того, чтобы ты, наперед ясно разсмотрев и узнав тягость супружества, легче принял слово о безбрачии. Аще ли же и оженишися, не согрешил еси: и аще посягнет дева, не согрешила есть (1 Кор. VII, 28). Вот чем ограничивается великая заслуга брака: тем, что за него не осуждаются, а не прославляются; последнее принадлежит девству, а вступивший в брак должен довольствоваться сведением, что он не согрешил. Почему же, скажут, ты советуешь не искать жены? Потому, что однажды связанному (браком) не следует разрывать его, ибо это влечет за собою много скорбей. Итак, скажи мне, неужели от девства мы получим только ту пользу, что избежим здешней скорби? Кто же решится принять на себя такой подвиг, ожидая за такие труды получить одно только это воздаяние? 49. Что говоришь ты? Призывая меня сражаться с демонами (яко несть наша брань к крови и плоти - Еф. VI, 12), повелевая противостоять естественному неистовству, убеждая совершать подвиги с плотию и кровию наравне с безплотными силами, ты упоминаешь только о земных благах и о том, что мы не будем иметь скорби, происходящей от браков? В самом деле, почему апостол не сказал так: если дева и вступит в брак, то не согрешит, но лишит себя венцов за девство, многих и неизреченных даров? Почему он не перечислил благ, предлежащих им после борьбы, как оне пойдут во сретение Жениха, как получат блестящие светильники, как с большою славою и смелостию войдут в брачный чертог вместе с Царем, как будут блистать больше всех близ Его престола и седалищ царских? Об этом он не сделал и краткаго упоминания, но как выше, так и ниже упоминает об освобождении от житейских неприятностей. Мню, говорит он, сие добро быти, и вместо того, чтобы сказать: в виду будущих благ, говорит: за настоящую нужду. Далее опять сказав: и аще посягнет дева, не согрешила есть и умолчав о небесных дарах, которых она лишила себя, говорит: скорбь плоти имети будут таковии. И это он делает не только доселе, но и до конца, и опуская указание на будущия блага, снова приводит ту же причину: время, говорит, прекращено есть, и вместо того, чтобы сказать: „я желаю, чтобы вы блистали на небесах и явились гораздо славнее вступивших в брак'', он и здесь продолжает говорить: хощу же вас безпечальных быти (1 Кор. VII, 32). Так поступает он не только в этом месте, но и беседуя о перенесении обид, употребляет тот же способ увещания. Сказав: аще алчет враг твой, ухлеби его; аще ли жаждет, напой его (Римл. XII, 20), заповедав такое дело, повелев преодолевать потребность природы и бороться с таким невыносимым пламенем, он в словах о наградах умолчал о небе и небесном, и указал воздаяние за это во вреде для оскорбителя: сие бо творя, говорит, углие огненное собираеши на главу его (Римл. XII, 20). Для чего же он употребляет такой способ увещания? Не по неведению и незнанию, как можно склонить и убедить слушателя, но потому, что он больше всех людей отличался этою добродетелию, т. е. способностию убеждать. Откуда это видно? Из сказаннаго им. Где и каким образом? Он беседовал с коринфянами (мы сначала разберем сказанное им о девстве), в которых он не судил ведети что, точию Иисуса Христа, и сего распята (1 Кор. II, 2), с которыми он не мог говорить, как с людьми духовными, и питал их еще молоком, ибо они были плотскими, за что и упрекал их в этом послании: но ниже еще можете ныне, говорил он, еще бо плотстии есте и по человеку ходите (1 Кор. III, 2. 3). Посему он побуждает их к девству и отклоняет от брака земными благами, видимыми и осязательными. Он хорошо знал, что людей малодушных, низменных и приверженных еще к земле, можно скорее привлечь и поощрить земными (благами). Почему, скажи мне, многие из людей невежественных и грубых и в маловажном и в важном деле без страха клянутся Богом и нарушают клятву, а не решатся начать клятву головою своих детей? Хотя нарушение той клятвы и наказание за все гораздо больше, чем за последнюю, но они все-таки скорее употребляют первую клятву, чем вторую. Так и относительно помощи бедным на них не столько действуют слова о царстве небесном, хотя бы часто повторяемыя, сколько надежда на что-нибудь полезное в здешней жизни или для их детей или для них самих. Они тогда особенно склонны к такому попечительству, когда надеются получить облегчение от продолжительной болезни, избежать опасности, достигнуть какой-либо власти и начальства. И вообще оказывается, что большинство людей скорее убеждается тем, что близко пред ними. Что больше действует на их чувства, то скорее побуждает их к добрым делам и сильнее устрашает в дурных. Посему и (Павел) так говорил коринфянам, и римлян побуждал к перенесению обид настоящими (благами). Слабая и оскорбленная душа не так легко отбросит яд гнева, если услышит о царстве (небесном) и получит отдаленныя надежды, как тогда, когда будет ожидать наказания обидевшему. Итак, желая пресечь корень злопамятности и пока успокоить гнев, он приводит то, что было действительнее для утешения обиженнаго, не лишая его назначенной награды в будущем времени, но стараясь пока вывести его каким бы то ни было образом на путь любомудрия и открыть двери к примирению, ибо самое трудное дело - приступить к началу подвига, а по вступлении труд бывает уже не так велик. Но Господь наш Иисус Христос не так поступает, беседуя как о девстве, так и о перенесении обид: беседуя о первом, Он указывает на царство небесное: и суть скопцы, говорит он, иже исказиша сами себе, царствия ради небеснаго (Матф. XIX, 12); когда же Он увещевает молиться за врагов, то, не сказав ничего о вреде для обидевших и не упомянув о горящих угольях, но, предоставив говорить все это к людям малодушным и низменным, побуждает к этому высшими (благами). Какими же? Да будете, говорит, сынове Отца вашего, иже есть на небесех (Матф. V, 45). Смотри, сколь великая награда, потому что слушателями Его были Петр, Иаков, Иоанн и сонм прочих апостолов; посему Он и побуждал их духовными наградами. И Павел сделал бы тоже самое, если бы речь его относилась к подобным людям; но так как он говорил к коринфянам, весьма несовершенным, то он и указывает им на ближайшие плоды трудов, чтобы они охотнее приступили к упражнению в добродетели. Посему и Бог награждал иудеев, не упоминая о царстве небесном, земными благами; а за дурныя дела угрожал не геенною, но несчастиями в этом веке: голодом, язвою, болезнями, войнами, пленом и тому подобным; ибо люди плотские скорее этим удерживаются, и этого более боятся, и менее заботятся о невидимом и ненастоящем. Поэтому и Павел останавливался больше на том, что особенно могло подействовать на их грубость. Кроме того, он хотел показать и то, что некоторыя другия добродетели, возлагая на нас много трудов, все плоды собирают в будущем времени, а девство, при самом подвижничестве в нем, доставляет нам не малое воздаяние, освобождая нас от таких трудов и забот. Вместе с тем он предложил еще нечто третье. Что же? То, что это дело должно считаться в числе не невозможных, но весьма возможных. Он делает это, очень пространно объясняя, что брак имеет весьма много неудобств, как бы так обращаясь к кому-нибудь: это дело тебе кажется обременительным и трудным; но я потому самому и предлагаю тебе приняться за него, что оно весьма легко, так как доставляет нам гораздо менее забот, нежели брак; аз же вы щажду, говорит он, и не хочу, чтобы вы имели скорби, потому и не желаю, чтобы вы вступали в брак. Какую же скорбь? - может быть, скажет кто-нибудь; напротив, мы находим, что брак доставляет большое удовольствие и наслаждение; и во первых, удовлетворение страсти со всею свободою, без причинения какого-либо насилия природе, не мало служит к облегчению; а потом и остальная жизнь освобождается от уныния и нечистоты и бывает полна приятностей, веселия и радости; ибо люди, угождающие плоти роскошным столом, нежными одеждами, мягкою постелью, постоянными омовениями, благовониями, вином, нисколько неуступающим благовониям, и многими другими и различными излишествами, вследствие брака доставляют ей большое наслаждение. 50. Все это непозволительно; брак же обыкновенно доставляет нам только свободу совокупления, а не наслаждение. Свидетель этого блаженный Павел, который говорит так: питающаяся же пространно, жива умерла (1 Тим. V, 6). Так он говорит о вдовах; послушай же, что он говорит и о вступивших в брак. Жены во украшении лепотном со (всяким) стыдением и целомудрием да украшают себе, не в плетениих, ни златом, или бисерми, или ризами многоценными, но (яко) подобает женам обещавающимся благочестию, делы благими (1 Тим. II, 9. 10). И не только здесь, но и в других местах, как может всякий видеть, он много говорит о том, чтобы у нас совершенно не было заботы ни о чем подобном. Но что я говорю о Павле? Он говорил это тогда, когда было время высшаго любомудрия и была великая благодать Духа. И Амос, обращаясь с речью к младенцам - иудеям, у которых позволялось и наслаждение, и роскошь, и, так сказать, все излишнее, послушай, как сильно укоряет предающихся наслаждению: горе, приходящии в день зол, приближающиися и прикасающиися субботам лживым, спящие на одрех от костей слоновых, и ласкосердствующии на постелях своих, ядущии козлища от паств, и телцы млеком питаеми от среды стад; плещущии ко гласу пищалей, аки стояща мнеша, а не яко бежаща; пиющии процеженое вино, и первыми вонями мажущиися (Амос. VI, 3-6). 51. Итак, как я сказал выше, наслаждаться совершенно не дозволяется; но, если бы даже ничего такого не запрещалось, а все дозволялось, есть так много другого, равнаго этому по своей печали и скорби, и даже многочисленнее и больше в такой степени, что мы нисколько не чувствуем приятности (брака) и всякое наслаждение от него исчезает. 52. Если кто по природе ревнив или предался этой страсти по какому-нибудь несправедливому предлогу, то, скажи мне, что может быть злосчастнее такой души? Сравнивая войну и бурю с такой семьей, ты можешь найти здесь верное пособие: все полно печали, подозрения, несогласия и смятения. Одержимый этим неистовством нисколько не лучше бесноватых или больных сумасшествием: так часто он бросается, отступает и раздражается на всех, и безпрерывно вымещает свой гнев на людях, просто присутствующих и ни в чем неповинных, будет ли то раб, или сын, или кто другой. Всякое удовольствие исчезает и все наполняется унынием, скорбию и неудовольствием; остается ли он дома, идет ли на площадь, отправляется ли путешествовать, повсюду это горе сопровождает его, возбуждая и раздражая его душу хуже всякаго рожна и не давая покоя; ибо эта болезнь обыкновенно производит не только уныние, но и невыносимое раздражение. Каждое из них уже само по себе достаточно для погубления одержимаго им; если же они вместе нападут на него, удручая его постоянно и не давая отдыха даже на короткое время, то скольких смертей это тяжелее? Назовет ли кто крайнюю бедность, неизлечимую болезнь, огонь, железо, он не укажет ничего равнаго этому. Только те, которые сами испытали, хорошо знают это, а никакими словами невозможно выразить чрезмерность этого горя. Когда кто вынуждается постоянно подозревать ту, которую любит больше всего и за которую с удовольствием готов отдать душу свою, то какое утешение может облегчить его? Нужно ли ему идти ко сну, или взяться за пищу и питие, - стол покажется ему наполненным больше ядовитыми веществами, нежели яствами; на постели же он не будет иметь покоя ни на малое время, но будет безпокоиться и вертеться, как бы на горячих угольях. Ни общество друзей, ни забота о делах, ни страх опасностей, ни избыток удовольствий, ни что либо другое не может отвлечь его от этой бури; но сильнее всех радостей и печалей эта буря овладевает его душою. Имея в виду это, Соломон говорит: жестока яко ад ревность (Песн. Песн. VIII, 6), и еще: исполнена бо ревности ярость мужа ея, не пощадит в день суда, и не изменит ни единою ценою вражды, ниже разрешится многими дарми (Притч. VI, 34, 35). Неистовство этой болезни таково, что скорбь от нея не проходит даже после отмщения причинившему ее; часто многие, уничтожив прелюбодея, не в силах были уничтожить своего гнева и уныния; а есть и такие, которые, убив своих жен, продолжали гореть в этом огне также или даже более. В таких бедствиях проводит жизнь муж, когда даже нет вернаго повода; а жалкая и несчастная жена мучится больше мужа. Когда она видит, что тот, кто должен быть утешением среди всех скорбей и от кого надлежало ожидать покровительства, относится к ней зверски и враждебнее всех, то куда она может обратиться, к кому прибегнуть, где найти избавление от зол, когда гавань для нея закрыта и полна тысячи утесов? Тогда рабы и служанки обращаются с нею оскорбительнее мужа; этот род людей вообще склонен к подозрению и неблагодарности; когда же они получат более смелости и увидят, что господа их несогласны между собою, то находят в их вражде не мало поводов к своему безстыдству. Тогда им можно со всею смелостию выдумывать и сочинять все, что захотят, и увеличивать подозрение своими клеветами. Душа, раз уже зараженная этою злою болезнью, легко верит всему и, равно открывая свой слух для всех, не может отличить клеветников от неклеветников, и даже ей кажутся более достоверными слова тех, которые увеличивают подозрение, нежели тех, которые стараются уничтожить его. От этого наконец жене бывает необходимо бояться и опасаться рабов и их жен не менее, чем своего супруга и, уступив им свое место, самой занять их положение. Когда же она может не проливать слез? Какую ночь, какой день, какой праздник она может проводить без стенаний, сетований и рыданий? Угрозы, оскорбления и злословия (преследуют ее) постоянно то от мнимооскорбленнаго мужа, то от гнусных рабов; осторожности, предосторожности и все исполнено страха и трепета. Подсматриваются не только ея входы и выходы, но и слова, и взгляды и стоны разведываются с большою тщательностию, так что ей необходимо или быть неподвижнее камней и все переносить молчаливо и постоянно сидеть в своей комнате хуже узника, или, если желает, говорить, плакать и выходить, и за все подвергаться отчету и суду этих негодных судей, т. е. служанок и множества рабов. Пусть будет, если угодно, среди этих зол несчетное богатство, роскошный стол, толпы рабов, знатность происхождения, величие власти, большая слава, знаменитость предков; вообще, не опусти ничего из того, что, повидимому, делает настоящую жизнь завидною, но тщательно собрав все, противопоставь этой печали, - и ты даже не увидишь проявления какого-либо удовольствия от всего этого, но оно исчезнет, как обыкновенно угасает малая искра, попав в огромное море. Так бывает, когда ревнует муж; если же эта страсть овладеет женою (что бывает нередко), то ему будет легче, нежели жене, а на эту несчастную падет еще больше горя; потому что она не может пользоваться тем же оружием против подозреваемаго. Кто согласится, по приказанию жены, сидеть постоянно дома? Кто из слуг осмелится наблюдать за господином, не опасаясь тотчас быть вверженным в пропасть? Итак, она не может ни утешать себя этими средствами, ни высказывать свой гнев словами, но однажды или дважды, может быть, муж перенесет ея негодование; если же она будет постоянно продолжать свои упреки, то он скоро научит ее, что лучше молча переносить все и страдать. Все это бывает при подозрениях; если же действительно случится такое горе, то никто не исхитит жены из рук оскорбленнаго (мужа), и он, при помощи благоприятствующих ему законов, приведет свою возлюбленную в судилище и погубит; муж же по законам избегает наказания, которое предоставляется высшему и Божественному суду. Но этого недостаточно для утешения несчастной; ей предстоит подвергнуться медленной и жалкой смерти от чар или отрав, которыя приготовляют распутныя женщины. Бывали и такие случаи, когда не было надобности и в этих отравах для огорченных женщин, но сами оне предупреждали и погибали от сильнаго горя. Таким образом, если бы даже все мужчины прибегали к браку, женщинам не надлежало искать его; ибо оне не могут сказать, что у них бывает такая сила похоти, а большую часть бедствий от брака пожинают оне, как то доказала эта речь. Что же, скажут, разве это бывает во всех браках? Не во всех бывает, а от девства всякаго далеко и очень далеко. Вступившая в брак, если и не впадет в несчастие, то подвергнется ожиданию этого несчастия; намеревающаяся вступить в общение с мужем не может вместе с этим общением не ожидать и не опасаться бед; девственница же избавлена не только от этих горестей, но и опасения. Это бывает (скажут) не во всех браках. Я и не говорю этого, но если не бывает этого, то бывает многое другое; если кто избегнет и последняго, то не может избегнуть всего вообще. Но подобно тому, как бывает с терниями, приставшими к одеждам проходящаго около терновничных оград, когда он повернется, чтобы отцепить одни, то покрывается многими другими: так и в брачных делах - избежавший одного вновь поражается другим, уклонившийся от этого попадает на третье, и вообще невозможно найти брака, свободнаго от всякаго неудовольствия. 53. Но, если угодно, оставив неприятности, представим и разберем теперь то, что в браке кажется вожделенным, и что многие часто, или лучше сказать, все желают получить. Что это? То, чтобы бедному, низкому и презренному, взять жену от людей великих, сильных и владеющих большим богатством. Но мы найдем, что и это завидное состояние сопряжено с несчастиями не меньшими, как и то неприятное. Род человеческий вообще склонен к надменности, а женщины настолько более, насколько оне слабее; поэтому оне больше предаются этой страсти; а когда есть много поводов к надменности, то уже ничто не может удержать их; как пламень, охвативший какое-нибудь вещество, так и оне поднимаются на невыразимую высоту, извращают порядок и ниспровергают все. Такая жена не позволяет мужу оставаться на месте главы, но, по своему высокомерию и безумию свергнув его с этого места и низведши на принадлежащее ей - на место подчиненнаго, сама делается главою и повелительницею. Что может быть хуже этого безпорядка? Я умалчиваю об укоризнах, оскорблениях и неприятностях, которая несноснее всего. 54. Если же кто скажет (я слышал многих говоривших это, когда происходили подобные разговоры): была бы только она богата и зажиточна, а переносить и укрощать ея высокомерие нисколько не трудно. Если кто так говорит, то, во-первых, он не знает, что это весьма трудно; во-вторых, если это случится, то принесет не малый вред; потому что подчинение ея мужу по необходимости, со страхом и с насилием, тяжелее и неприятнее, нежели подчинение его полной ея власти. Почему? Потому что это насилие изгоняет всякую дружбу и удовольствие; если же не будет дружбы и любви, а вместо этого страх и принуждение, то какое значение будет иметь брак? 55. Все это бывает тогда, когда жена богата; если же случится, что она ничего не имеет, а муж богат, то она будет служанкою, а не женою, свободная сделается рабою, и потеряв принадлежащую ей свободу, станет в положение нисколько не лучше купленных рабов; но захочет ли муж распутствовать, или пьянствовать, или привести на самое ложе ея множество распутных женщин, она должна все терпеть и допускать, или уйти из дома. И не только это ужасно, но и то, что при таком расположении мужа, она не может свободно приказывать ни рабам, ни служанкам, но принуждена делать и терпеть все так, как бы живя среди чужих, пользуясь не принадлежащим ей и сожительствуя скорее с господином, чем с мужем. Если же кто захочет взять жену из равных себе, то опять равночестность нарушается законом подчинения, тогда как равномерность имуществ располагает ее равняться с мужем. Что же можно сделать, когда всюду такия неудобства? Не выставляй на вид те очень немногие и редкие браки, которые избежали этого; о вещах нужно судить не по редким исключениям, а по всегдашним явлениям. В девстве трудно быть этому, или лучше сказать, невозможно, а в браках трудно не быть этому. 56. Если в счастливых, повидимому, браках происходят такия неприятности и несчастия, то что сказать о таких, которые признаются несчастными? Жена боится не одной только своей смерти, хотя она должна однажды умереть, и заботится не об одной душе, хотя имеет одну душу, но боится за мужа, боится за детей, боится за их жен и опять за детей, и чем больше корень пускает ветвей, тем больше умножаются ея заботы; если у каждаго из них случится или недостаток в деньгах, или телесная болезнь, или что-нибудь другое нежелательное, то ей нужно мучиться и печалиться не меньше самих страждущих. Если они все умрут прежде нея, то для ней невыносимое страдание; если одни останутся, а другие скончаются преждевременною смертию, и тогда для ней не будет чистаго утешения; потому что страх за живых, постоянно потрясающей душу, бывает не легче печали об умерших и даже, если можно сказать нечто удивительное, еще тяжелее. Время смягчает скорбь об умерших, а заботы о живых неизбежно остаются всегда, или прекращаются только смертию. Если же мы не имеем сил для перенесения собственных страданий, то какую жизнь проводить будем мы, поставленные в необходимость оплакивать несчастия других? Многия, нередко происходящия от знаменитых родителей и воспитавшияся в большой роскоши, были выдаваемы за кого-нибудь из весьма знатных мужей, а потом вдруг, прежде наслаждения счастием, от какой-нибудь опасности, как бы от бури или налетевшаго ветра, погибали, подвергшись ужасам кораблекрушения, и те, которыя наслаждались до замужества безчисленными благами, вследствие брака впадали в крайнее несчастие. Но это, скажут, бывает не со всеми и не всегда. От всех это недалеко (повторяю опять то же), но одни испытали это на себе, а те, которые избежали такого опыта, страдали от ожидания того же. Между тем всякая девственница выше такого и испытания и ожидания. 57. Впрочем, оставив это, если угодно, теперь разсмотрим то, что естественно сопряжено с браком и чего никто волею или неволею не может избежать. Что же это? Муки чревоношения и рождения и воспитание детей. Или лучше, начнем речь выше и изложим то, что предшествует браку, по возможности, ибо в точности знают только те, которые испытали это. Настало время сватовства, и тотчас являются безпрерывныя и разнообразныя заботы: какого (дочь) получит мужа, не низкаго ли по происхождению, или безчестнаго, или самолюбиваго, или лживаго, или гордаго, или дерзкаго, или ревниваго, или мелочнаго, или глупаго, или порочнаго,или грубаго, или слабаго. Хотя не со всеми выходящими замуж необходимо случается все это, но необходимо подумать и позаботиться обо всем; так как суженый еще неизвестен, и надежда еще сомнительна, то душа всего боится и опасается и размышляет обо всем этом. Если же кто скажет, что она может радоваться, ожидая противнаго, то пусть знает, что нас не столько утешают надежды на лучшее, сколько печалят ожидания худшаго. Радость бывает только тогда, когда кто наверно ожидает добраго; а дурное, хотя бы только было воображаемо, тотчас смущает и безпокоит душу. Как у невольников душа не может быть спокойною от неизвестности о будущих господах, так и у девиц во все время сватовства душа уподобляется обуреваемому кораблю, пока родители ежедневно одних принимают, другим отказывают; вчера одержавшаго верх сегодня перебивает другой жених, а этого опять вытесняет иной. Случается, что пред самыми дверьми брака обнадеженный жених уходит с пустыми руками, а неожиданному родители отдают свою дочь. И не только женщины, но и мужчины имеют тогда тяжкия заботы. О последних можно и разведать все, а как узнать нравы и наружность той, которая постоянно держится внутри дома? Это во время сватовства; а когда настает время брака, то безпокойство увеличивается, и удовольствие преодолевается опасением, как бы в этот же вечер она не оказалась неприятною и с большими против ожидания недостатками. Для той, которая сначала нравилась, сносно быть впоследствии презираемою; а которая с самаго, так сказать, перваго шага покажется неприятною, та когда потом может понравиться? Не говори мне: а что, если она окажется благообразною? Даже и в этом случае она не избавляется от заботы. Многия, весьма блиставшия телесною красотою, не могли привлечь к себе своих мужей, которые, оставив их, предавались другим, гораздо худшим их. Когда окончилась и эта забота, тогда является другое неудовольствие при отдаче приданаго; тесть не с охотою отдает то, что назначил в приданое; жених, хотя спешит получить все, но принужден требовать уплату с почтением, а жена, пристыженная отсрочкою уплаты, краснеет пред мужем более всякаго неисправнаго должника. Но оставлю это теперь. Когда окончилась и эта забота, тотчас является опасение безчадия, и напротив того - забота о многочадии; но так как ничего такого еще не видно, то с самаго начала они тревожатся заботами о том и другом. Если она тотчас сделается беременною, то опять - радость со страхом (ибо ни одно из удовольствий брака не бывает без страха), со страхом того, чтобы от преждевременных родов зачатое не потерпело вреда, а зачавшая не подверглась крайней опасности. В течение продолжительной беременности женщина бывает несмелой, как виновница рождения. Когда же наступит время родов, тогда чрево, столько времени обремененное, разверзают и как бы расторгают муки рождения, которыя одни могут достаточно затьмить все удовольствия брака. Вместе с тем ее безпокоят и другия заботы. Жалкая и скорбная женщина, хотя уже сильно измученная прежними страданиями, не менее того боится, чтобы ребенок не вышел поврежденным и уродливым вместо правильнаго и здороваго, и чтобы не был женскаго пола вместо мужескаго. Это томление возмущает женщин тогда не менее мук рождения; ибо не только за то, чего оне бывают причиною, но и за то, в чем оно не служат причиною, оне боятся мужей, и за последнее не меньше, чем за первое, и не обращая внимания в этой буре на собственную безопасность, безпокоятся, чтобы не произошло чего-нибудь неприятнаго для мужа. Когда дитя явилось на землю и произнесло первой крик, то следуют новыя заботы, о сохранении и воспитании его. Если оно будет с хорошими природными качествами и склонно к добродетели, то родителям опять безпокойство, чтобы дитя не потерпело какого-нибудь зла, чтобы не умерло преждевременною смертию, чтобы не впало в какой-нибудь порок. Ибо не только из дурных делаются хорошими, но из хороших делаются дурными и порочными. Если случится что-нибудь неожиданное, то печаль родителей будет невыносимее, чем если бы это произошло с самаго начала; если же все хорошее будет поставлено прочно, то у них всегда остается опасение перемены, потрясая их душу и лишая значительной части удовольствия. Но, (скажешь), не у всех брачных бывают дети. Этим ты указываешь еще и на другую причину уныния. Итак, если (брачные) всегда, - есть ли у них дети, или нет, хороши ли они, или дурны, - бывают удручены разными печалями и заботами, то можно ли назвать брачную жизнь наиболее приятною? Далее: если супруги живут во взаимном согласии, (является) опасение, чтобы наступившая смерть не разрушила их удовольствия; а лучше сказать, это уже не только страх и ожидаемое бедствие, но неизбежная необходимость. Никто не может указать, чтобы оба (супруги) умирали когда-либо в один день; если же этого не бывает, то оставшемуся необходимо переносить жизнь, которая гораздо хуже смерти, жили ли они вместе долго, или мало. Тот, чем больше испытал, тем больше имеет горя, ибо большая привычка делает разлуку невыносимою, а этот, прежде чем вкусить и насладиться любовию, лишился ея в самом разгаре страсти, почему испытывает тем более скорби, и таким образом оба, по противоположным причинам, подвергаются одинаково тяжким скорбям. А что сказать о случающихся иногда разлуках, о далеких путешествиях, о происходящих от этого томлениях, о болезнях? Но как, скажут, это относится к браку? И от этой причины весьма часто многия (жены) заболевали; огорчившись и раздражившись то от гнева, то от уныния, оне получали сильныя горячки. Если в присутствии (мужа) оне не терпят ничего такого, но постоянно наслаждаются его ласками, то вследствие его отсутствия подвергаются этим страданиям. Впрочем, оставим все это, и ни в чем не будем обвинять брак, и однако мы не можем защитить его от одной вины. От какой же? От той, что он здороваго человека повергает в состояние нисколько не лучшее больного и причиняет ему уныние такое же, как лежащему в болезни. 58. Не будем, если угодно, говорить обо всем этом и предположим на словах невозможное; допустим, что брак имеет все вообще блага: многочадие, добрых детей, богатство, у жены целомудрие, красоту, благоразумие, согласие, жизнь до глубокой старости; пусть будет при этом и знатность происхождения и величие власти и не тревожит общая естественная слабость - опасение перемены всего этого, пусть будет удалена всякая причина уныния, всякий повод к заботе и безпокойству, и ни другая какая-либо причина, ни преждевременная смерть не расторгает брака, но пусть оба они умирают в один день, или, что гораздо приятнее, пусть останутся у них наследниками дети, и похоронят обоих родителей вместе в глубокой старости. Какой же будет конец? С какою пользою от этих многих удовольствий они отойдут туда? Оставить много детей, наслаждаться с хорошею женою роскошью и всеми другими благами, которыя я сейчас исчислил, и достигнуть глубокой старости, какую все это может нам принести пользу на том судилище в виду вечных и истинных благ? Никакой. Все это тень и сновидение. Если же от этого мы не можем получить никакой пользы в ожидающих нас и не имеющих конца веках, и никакого иметь утешения, то наслаждавшийся этим должен будет стать наравне с теми, которые не наслаждались. Так, если бы кто в продолжение тысячи лет в одну только ночь увидел приятное сновидение, то и о нем мы не сказали бы, что он имеет какое-либо преимущество пред тем, кто не наслаждался таким видением. Впрочем, этим я еще не выразил всего, что хотел; ибо здешния блага не столько отличаются от тамошних, сколько сновидения от действительности, но гораздо больше; и не так настоящий век относится к будущему, как одна ночь к тысячи лет, но и здесь разница гораздо больше. Дела же девственницы не таковы, но она отходит туда с великим богатством; впрочем, начнем изследование об этом выше. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.004 сек.) |