О непостижимом

ЕСЛИ кто намеревается говорить о предмете обширном, который требует продолжительных разсуждений и вполне разъясняется не в один, два или три дня, но в более продолжительное время, тот должен, по моему мнению, предлагать учение уму слушателей не все вдруг и за один раз, но разделить целое на многия части и чрез такое раздробление сделать бремя речи легким и удобоприемлемым. Наш язык, и слух, и каждое из наших чувств имеют свою меру, законы и назначенные им пределы, и если кто решается когда-нибудь преступить эти пределы чувств, то лишается и присущей им силы. Что приятнее света, скажи мне? Что радостнее солнечных лучей? Однако это приятное и радостное становится неприятным и тягостным, когда действует на глаза наши чрез меру. Для того Бог и определил после дня следовать ночи, чтобы она, приняв утомленные глаза наши, сомкнула веки, усыпила зрачки, успокоила ослабевшую у нас зрительную силу и сделала ее способнейшею к созерцанию следующаго дня. Поэтому бодрствование и сон, противоположные друга другу, при умеренности одинаково приятны, и, называя приятным свет, мы называем приятным также и сон, разлучающий нас со светом. Так неумеренное всегда тягостно и неприятно, а умеренное приятно, полезно нам и отрадно. Посему и я, продолжая речь о непостижимом уже четвертый или пятый день, и сегодня не намерен окончить ее, но, предложив вам, возлюбленные, умеренную беседу об этом, думаю опять дать отдохновение уму вашему. На чем же мы ранее остановили речь? Необходимо продолжить ее с того места; потому что учение следует в непрерывном порядке. Тогда мы говорили, что сын грома сказал: Бога никтоже виде нигдеже: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, той исповеда (Иоан. I, 18). Сегодня надобно узнать, где исповедал это сам Единородный Сын Божий. Отвеща Иисус иудеям, говорит евангелист, и рече: не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца (Иоан. VI, 43, 46). Здесь опять видением Он называет знание. Сказал не просто: никто не знает Отца, и замолчал, чтобы кто-нибудь не подумал, что это говорится только о людях; но желая показать, что ни ангелы, ни архангелы, ни вышния силы (не знают Отца), Он объяснил это прибавлением; ибо сказав: не яко Отца видел есть кто, Он присовокупил: токмо сый от Бога, сей виде Отца. Если бы Он сказал просто: никто, то многие из слушателей, может быть, подумали бы, что это сказано только о нашем роде; а теперь, сказав: никто, и прибавив: токмо Сын, этим прибавлением Единороднаго Он исключил всякую тварь. Неужели, скажут, Он исключил и Духа Святаго? Нет, так как Дух не есть часть творения. Слово никто всегда употребляется для исключения одной только твари. Равным образом, когда говорится об Отце, то не исключается Сын, и когда говорится о Сыне, то не исключается Дух. А чтобы здесь показать, что слово: никто сказано не для исключения Духа, но для изъятия твари, послушаем, как о том же самом знании, которое приписывается одному Сыну, говорит Павел в беседе с Коринфянами. Что же говорит он? Кто бо весть яже в человеце, точию дух человека живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1 Кор. II, 11). Как здесь слово: никто не исключает Сына, так и изреченное Христом слово: никто не исключает Духа Святаго. Отсюда очевидна истина сказаннаго. Если бы в словах: никто не видел Отца, токмо сый от Бога, исключался Дух, то напрасно Павел говорил бы, что как человек знает находящееся в нем самом, так и Дух Святый с точностию знает сущее в Боге. В таком же смысле употребляется и слово един, оно имеет одинаковое с тем значение и силу. Смотри: един, говорит апостол, Бог Отец, из Него же вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (1 Кор. VIII, 6). Если наименование Отца единым Богом, исключает Сына из Божества, то и наименование Сына единым Господом исключает Отца из господства; но Отца не исключают из господства слова: един Господь Иисус Христос, следовательно и Сына не исключают из Божества слова: един Бог Отец.

2. Если же опять скажут, что Отец называется единым Богом потому, что Сын, хотя и есть Бог, но не такой Бог, как Отец; то из тех самых положений, которыя допускают еретики (а мы не сказали бы этого), следовало бы, что Сын называется единым Господом потому, что Отец, хотя есть и Господь, но не такой Господь, как Сын. Если же последнее нечестиво, то и первое неосновательно. Напротив, как выражение: един Господь не исключает Отца из истиннаго господства и не приписывает господства одному только Сыну; так и выражение: един Бог не исключает Сына из истиннаго, существеннаго и совершеннаго Божества, и не показывает, что оно принадлежит только Отцу. А что Сын есть Бог и такой же Бог, как Отец, оставаясь впрочем Сыном, это видно из самаго прибавления. Если бы имя Бог принадлежало только Отцу и не могло указывать нам на другую Ипостась, кроме одной нерожденной и первой Ипостаси, для которой одной оно было бы собственным и отличительным именем, то излишне было бы прибавлено слово Отец; тогда достаточно было бы, сказать един Бог, и мы поняли бы, о ком говорится. Но так как имя Бог есть общее для Отца и Сына, и сказав: един Бог, Павел не определил бы, о ком он говорит, то ему нужно было прибавить: Отец, чтобы показать, что он говорит о первой и нерожденной Ипостаси, так как название Бог не могло именно на нее указывать, потому что оно есть общее у Отца с Сыном. Одни из этих имен суть общия, а другия собственныя; общия употребляются для того, чтобы показать безразличие существа, а собственныя для того, чтобы означить свойство Ипостасей. Имена: Отец и Сын суть собственныя имена каждой Ипостаси; а имена Бог и Господь - общия. Итак поставив общее имя: един Бог, апостол должен был прибавить и собственное имя, чтобы ты знал, о ком он говорит и чтобы нам не впасть в безумие (еретика) Савеллия. А что имя Бог не больше имени Господь, и имя Господь не меньше имени Бог, видно из следующаго. Во всем Ветхом Завете Отец непрестанно называется Господом. Господь Бог твой, говорится, Господь един есть (Втор. VI, 4); и еще: Господу Богу твоему поклонишися, и тому единому послужиши (Втор. VI, 13); и еще: велий Господь наш и велия крепость Его, и разума Его несть числа (Псал. CXLVI, 5); и еще: да познают, яко имя тебе Господь, ты един вышний по всей земли (Псал. LXXXII, 19). А если бы имя Господь было меньше имени Бог и недостойно этого существа, то не следовало бы говорить: да познают, яко имя тебе Господь. Также, если бы имя Бог было больше и досточтимее имени Господь, то не следовало бы Сыну, Который, по их мнению, менее Отца, называться именем, принадлежащим Отцу, таким, которое было бы собственным именем одного только Отца. Но это не так, не так. И Сын не менее Отца, и имя Господь не ниже имени Бог. Посему Писание и употребляет эти названия безразлично и об Отце и о Сыне. Вы слышали, что Отец называется Господом; теперь мы покажем вам, что и Сын называется Богом. Се дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя ему Еммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог (Ис. VII, 14; Матф. I, 2). Видишь ли, что и Отцу принадлежит имя Господь, и Сыну имя Бог? Как там сказано: да познают, яко имя Тебе Господь; так и здесь говорится: нарекут имя ему Еммануил. И еще: отроча родися нам, сын и дадеся нам и нарицается имя его: велика совета Ангел, Бог крепкий, властелин (Ис. IX, 6). Обрати внимание на благоразумие и духовную мудрость пророков. Чтобы, сказав просто: Бог, не внушить мысли, будто они говорят об Отце, они сначала упоминают о домостроительстве, так как, конечно, не Отец родился от Девы и был отроком. И другой пророк говорит о Нем таким же образом: сей Бог наш, не вменится ин к Нему (Варух. III, 36). Но о ком он говорит это? Не об Отце ли? Нет; потому что и он, послушай, как упоминает о домостроительстве. Сказав: сей Бог наш, не вменится ин к Нему, он присовокупил: изобрете всяк путь хитрости, и даде ю Иакову отроку своему и Израилю возлюбленному от Него: по сем на земли явися и с человеки поживе (ст. 37. 38). А Павел говорит: от нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог, благословен во веки, аминь (Рим. IX, 5); и еще: всяк блудник, или лихоимец не имать достояния в царствии Христа и Бога (Ефес. V, 5); и еще: явления великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа (Тит. II, 13). Так же называет Его и Иоанн, изрекая: в начале бе Слово, и Слово бе к Богу и Бог бе Слово (Иоан. I, 1).

3. Так, скажут, но ты покажи и те места, где Писание, упоминая о Сыне вместе с Отцем, называет Отца Господом. А я покажу не только это, но и то, что Писание и Отца называет Господом и Сына Господом, также называет Отца Богом и Сына Богом, поставляя вместе оба имени. Где же можно найти это? Христос, беседуя некогда с иудеями, говорит: что вам мнится о Христе? Чий есть Сын? Глаголаша Ему: Давидов. Глагола им: како убо Давид духом Господа Его нарицает, глаголя: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене (Матф. XXII, 42-44)? Вот Господь и Господь. Хочешь ли знать, где Писание говоря Об Отце вместе с Сыном, называет их Богом и Богом? Послушай пророка Давида и апостола Павла, которые показывают нам это. Престол твой, Боже, в век века, жезл правости, жезл царствия твоего: возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие: сего ради помаза тя, Боже, Бог твой елеем радости паче причастник твоих (Псал. XLIV, 7, 8). И Павел также привел это свидетельство в словах: ко ангелом своим глаголет: творяй ангелы своя духи: к Сыну же: престол Твой, Боже, в век века (Евр. I, 7, 8). Но скажут, почему же, в упомянутом месте (1 Кор. VIII, 6) Павел назвал Отца Богом, а Сына Господом? Там он сделал это не напрасно и не без причины, а потому, что у него была речь к язычникам, страдавшим многобожием. Чтобы они не могли сказать ему: обвиняя нас за то, что мы признаем многих богов и многих господ, ты сам подлежишь тому же обвинению, когда говоришь о богах, а не о Боге; поэтому Павел, снисходя к их немощи, называет Сына другим именем, имеющим одинаковую силу. А что это истинно, для убеждения я прочитаю это место повыше, и вы ясно увидите, что сказанное не есть моя догадка. О идоложертвенных же вемы, яко вси разум имамы: разум убо кичит, а любы созидает: о ядении же идоложертвенных вемы, яко идол ничто же есть в мире и яко никто же Бог ин токмо един (1 Кор. VIII, 1-4). Видишь ли, что он говорит это, обращаясь к тем, которые признавали многих богов? Аще бо и суть глаголемии бози мнози, или на небеси или на земли (опять он возстает против них), яко же суть бози мнози и господие мнози, т. е. так называемые боги; но нам един Бог Отец, из Него же вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (ст. 5, 6). Для того он и присовокупил слово: един, чтобы они не подумали, будто опять вводится многобожие; он назвал Отца единым Богом, не исключая Сына из Божества, равно как и Сына назвал единым Господом, не исключая Отца из Господства, но исправляя недостаток слушателей и не желая подавать им какого-либо повода к заблуждению. Это было причиною и того, что пророки не ясно и открыто, но темно и редко возвещали иудеям о Сыне Божием. Едва только избавившись от многобожнаго заблуждения, иудеи снова подверглись бы той же болезни, если бы опять услышали о Боге и Боге. Посему пророки везде непрестанно говорят, что Бог един, и несть разве Его (Втор. IV, 35; Иса. XLV, 5, 21), говорят, не отвергая Сына, - да не будет, - но желая исцелить немощь иудеев и отклонить их от мысли о многих и мнимых богах. Итак когда ты услышишь слова: един и несть иного и другия подобныя, то не унижай славы Троицы, но из этих выражений заключай о разстоянии между Ею и тварию; ибо в другом месте сказано: кто бо разуме ум Господень (Иса. XL, 13. Римл. XI, 34)? А что здесь также не отрицается разумение ни в Сыне, ни в Духе, это объяснено уже сказанным ранее, когда мы приводили в свидетельство слова: кто бо весть яже в человеце, точию дух человека живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1 Кор. II, 11): Также и Христос говорит: никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын (Матф. XI, 27). Так и в следующих словах: не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца (Иоан. XI, 46). Сказав, что он знает Отца с точностию, Христос вместе с тем привел и причину, почему Он знает. Какая же эта причина? Бытие от Него; а доказательством бытия от Него служит опять то, что Он знает Отца с точностию; ибо потому Он знает Отца совершенно, что имеет бытие от Него; признаком же бытия от Него служит совершенное знание Его. Никакое существо не может хорошо знать высшаго существа, хотя бы между ними было и малое разстояние. Послушай, что говорит пророк об ангелах и человеческом роде, как не велико различие между ними. Сказав: что есть человек, яко помниши его, или сын человечь, яко посещаеши его, он присовокупил: умалил еси его малым чим от ангел (Псал. VIII, 5, 6). И однако, так как несомненно есть между ними некоторое разстояние, хотя и малое, мы не знаем с точностию существа ангелов и не можем узнать его, сколько бы ни размышляли о нем.

4. Но что я говорю об ангелах, когда мы не знаем хорошо, или вернее, нисколько не знаем даже сущности нашей души? А если те будут спорить, будто знают ее, то спроси, что такое душа по существу: воздух ли, или дыхание, или ветер, или огонь? Они скажут, что душа не есть ни одна из этих вещей, потому что все оне телесны, а душа безтелесна. Итак они не знают ни ангелов, ни собственных своих душ, а утверждают, будто знают с точностию Владыку и Создателя всего? Что может быть хуже такого безумия? Но для чего я говорю: что такое душа по существу? Даже и того нельзя сказать, как она находится в нашем теле. Что можно сказать об этом? То ли, что она распростирается по составу тела? Но это нелепо; потому что это свойственно телам; а к душе это не относится, как видно из того, что часто и по отсечении рук и ног она остается целою и нисколько не сокращается от искажения тела. Или она не находится во всем теле, а сосредоточена в какой-нибудь его части? В таком случае прочия части необходимо должны быть мертвыми; потому что бездушное совершенно мертво. Но и этого сказать нельзя. Таким образом то, что душа существует в нашем теле, мы знаем, а как она существует, этого не знаем. Познание о ней Бог сокрыл от нас для того, чтобы сильнее заградить нам уста, удержать нас и заставить оставаться внизу, а не любопытствовать и не изследовать того, что выше нас. Впрочем, чтобы нам не доказывать этого соображениями разума, мы опять обратимся к Писанию. Не яко Отца видел есть кто, говорит (Господь), токмо сый от Бога, сей виде Отца (Иоан. VI, 46). Что же из этого? - скажут, - этим изречением еще не приписывается Сыну совершенное знание. То, что тварь не знает Отца, Он выразил в словах: не яко Отца видел есть кто, и то, что Сын знает Его, Он также выразил в прибавлении: токмо сый от Бога, сей виде Отца; но что он знает Отца совершенно и так, как самого Себя, это еще не доказано. Можно думать, скажут, что вполне не знает Его ни тварь, ни Сын, и что Сын, хотя имеет понятие об Отце более ясное, нежели тварь, но также несовершенное. То, что Он видит Отца, каков Он есть, и знает Его, Он сказал; а что Он знает Его совершенно и так, как самого Себя, этого еще не объявил. Но хотите ли, я докажу и это Писаниями, и именно изречением самого Христа? Послушаем, что говорит Он к иудеям: якоже знает мя Отец, и Аз знаю Отца (Иоан. X, 15). Какого еще хочешь ты знания совершеннее этого? Спроси возражающаго: совершенно ли Отец знает Сына и точно ли имеет всякое знание о Нем, так что ничто не сокрыто от Него касательно Сына, но Ему принадлежит полное знание? Да, скажет он. Итак, когда ты услышишь, что и Сын знает Отца так, как Он - Сына, не ищи больше ничего, когда знание их совершенно одинаково. Тоже самое выражает Он и в другом месте, когда говорит: никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын, и ему же аще волит Сын открыти (Матф. XI, 27). А открывает Он об Отце не столько, сколько Сам знает, но сколько мы вмещаем. Так поступает не только Христос, но даже Павел, который говорит своим ученикам: не могох вам глаголати яко духовным, но яко плотяным, яко младенцем о Христе: млеком вы напоих, а не брашном: ибо не у можасте (1 Кор. III, 1, 2). Но, скажут, он говорил это только коринфянам. А что, если я докажу, что он знал и нечто другое, чего не знал никто из людей, и умер, зная это один из всех людей? Где же сказано об этом? В послании к Коринфянам, где он сам говорит: слышал неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати (2 Кор. XII, 4). И однако тот самый, который слышал тогда неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати, имел знание частное и гораздо меньшее будущаго. Сам он, сказав то, сказал и это: от части разумеваем, и от части пророчествуем, и еще: егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях, и еще: вижу ныне яко зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу (1 Кор. XIII, 9-12). Из этого открывается нам вся лживость еретиков; если самое существо неведомо не в том, что оно существует, а в том, каково оно, то было бы крайне безумно давать ему название. Даже если бы оно было известно и познано, и тогда нам было бы не безопасно самим от себя давать наименование существу Владыки. Если Павел не осмелился дать названия вышним силам, но сказав, что Бог посадил Христа превыше всякаго началства и власти и силы, и всякаго имене именуемаго не точию в веце сем, но и во грядущем (Ефес. I, 21), и научив нас, что есть такия названия сил, которыя мы узнаем только в будущем, не дерзнул сам заменить их другими и даже изследовать их, то какого прощения, или какого оправдания могут удостоиться те, которые дерзают поступать так в отношении к существу Владыки? Если самое существо (Божие) неведомо, то надобно удаляться от них, как от сумасшедших. То, что Бог не рожден, известно; а что это название есть название Его существа, этого не сказал никакой пророк, не открыл никакой апостол, никакой евангелист. И это вполне понятно, потому что не зная самаго существа, как они могли бы назвать его по имени?

5. Но что я говорю о божественных Писаниях, когда эта нелепость так очевидна и беззаконие так велико, что даже язычники, уклонившиеся от истины, никогда не дерзали сказать что-нибудь подобное? И из них никто не осмелился определить Божественное существо и выразить его одним названием. И что я говорю о Божественном существе, когда они, разсуждая о природе безтелесных существ, даже ея не определили надлежащим, образом, но предлагали некоторое темное изображение и описание ея, а не определение? А как еще умничают еретики? Таким образом, говорят они, ты не знаешь того, что почитаешь? На это совсем не следовало бы даже отвечать после того, как из Писаний доказано, что невозможно знать Бога в Его существе; но так как я говорю не по вражде, а для их исправления, то теперь докажу, что не знают Бога не те, которые не знают Его существа, а те, которые усиливаются познать это существо. Скажи мне: если бы два человека спорили между собою о знании величины неба, и один из них говорил бы, что человеческим глазом невозможно обнять его, а другой утверждал бы, что все небо можно измерить пядию руки, то кому из них мы приписали бы знание величины неба, тому ли, кто утверждает, будто знает, сколько в нем пядей, или тому, кто признает свое незнание? Если же тот, кто отступает пред величиною неба, оказывается более знающим эту величину, то как мы не будем относиться с таким же благоговением к Богу? Не крайнее ли это безумие? От нас требуется только знать, что Бог существует, а не изследовать Его существа, о чем послушай, как говорит Павел: веровати же подобает приходящему Богу, яко есть (Евр. XI, 6). Также и пророк, осуждая некоторых в нечестии, осуждает не за незнание того, что такое Бог, но за непризнание того, что Бог существует: рече, говорит он, безумен в сердце своем: несть Бог (Псал. XIII, 1). Итак, если этот безумец оказывается нечестивым не потому, что не знает существа Божия, а потому, что не признает бытия Божия, то для благочестия довольно признавать, что Бог существует. Но у них придумано и некоторое другое возражение. Какое же? Сказано, говорят они, что дух есть Бог (Иоан. IV, 24). Но разве этим, скажи мне, определяется существо Его? Кто может допустить это, если он хотя сколько-нибудь приближался к дверям божественных Писаний? На таком основании можно было бы сказать, что Бог есть огонь; как написано, что Бог есть дух, так же написано, что Бог огнь поядай есть (Евр. XII, 29); а в другом месте, - что Он есть источник воды живы (Иер. II, 13); и не только можно было бы сказать, что Бог есть дух, источник и огонь, но и душа, и ветер, и ум человеческий, и многое другое, гораздо более неуместное; не нужно перечислять все и подражать их безумию. Название дух означает многое; например - нашу душу, как говорит Павел: предати таковаго сатане, да дух спасется (1 Кор. V, 5); и ветер, как говорит пророк: духом бурным сокрушиши их (Псал. XLVII, 8). Тем же именем называется и духовное дарование: самый дух, говорит апостол: спослушествует духови нашему (Римл. VIII, 16); и еще: помолюся духом, помолюся же и умом (1 Кор. XIV, 15). Так же называется и гнев, как говорит Исаия: не ты ли был еси помышляя духом жестоким убити я (Иса. XXVII, 8)? Духом называется и помощь Божия: дух лица нашего помазанный Господь (Плач. Иер. IV, 20). Всем этим, по их мнению, был бы у нас Бог, и слагался бы из всего этого. Но чтобы нам не пустословить, выставляя на вид не нуждающееся в опровержении, окончим теперь речь против них и всецело обратимся к молитве; и чем более они оказывают нечестия, тем более мы будем просить и молиться о них, чтобы они когда-нибудь оставили свое безумие. Сие бо приятно пред Спасителем нашим Богом, иже всем человеком хощет спастися и в разум истины приити (1 Тим. II, 3, 4).

6. Итак не перестанем совершать о них моления. Молитва есть оружие великое, сокровище неоскудевающее, богатство никогда неистощаемое, пристань безмятежная, основание спокойствия; молитва есть корень, источник и мать безчисленных благ и могущественнее царской власти. Бывает иногда, что облеченный диадимою страдает горячкою и лежит на постели в воспалении, а около него стоят врачи, копьеносцы, слуги, военачальники, но ни искусство врачей, ни присутствие друзей, ни услужливость рабов, ни множество лекарств, ни драгоценность убранства, ни изобилие богатства, и ни что другое человеческое не может облегчить постигшей его болезни. Если же войдет кто-нибудь, имеющий дерзновение пред Богом, и только коснется его тела, и вознесет о нем чистую молитву, то вся болезнь исчезает, и таким образом, чего не могли сделать богатство, множество прислужников, опытное искусство и величие царской власти, то часто могла совершать молитва одного беднаго и нищаго. Впрочем я говорю о молитве не пустой и разсеянной, но возносимой с усердием, из души скорбящей и сердца сокрушеннаго. Такая молитва восходит к небу; как вода, пока течет по ровной местности и имеет большой простор, не поднимается к верху, а когда руки водопроводчиков снизу задержат и стеснят ее, то она быстрее всякой стрелы устремляется в высоту, так точно и душа человеческая, пока пользуется большою свободою, развлекается и разсеевается, а когда низменныя обстоятельства стеснят ее, то она, выдержав хорошее испытание, возносит горе чистыя и усердныя молитвы. А чтобы тебе убедиться, что молитвы, совершаемыя в скорби, скорее могут быть услышаны Богом, послушай, что говорит пророк: ко Господу, внегда скорбети ми, воззвах, и услыша мя (Псал. CXIX, 1). Возбудим же свою совесть, опечалим душу памятию о грехах, опечалим не для того, чтобы стеснить ее, а для содействия тому, чтобы она была услышана, чтобы она трезвилась, бодрствовала и достигала до самых небес. Ничто так не отгоняет безпечности и разсеянности, как скорбь и печаль; она отвсюду сосредоточивает душу и обращает ее к самой себе. Кто так скорбит и молится, тот после молитвы может испытать в своей душе великое удовольствие. Как сгустившияся облака сначала делают воздух мрачным, а низпустив обильный дождь и излив всю влагу, оставляют воздух чистым и светлым; так точно и печаль, пока скопляется внутри, помрачает наш ум, а когда разрешится словами молитвы и соединенными с нею слезами, и выйдет извнутри вон, то оставляет в душе великую ясность, так как в душу молящагося входит, как некоторый луч, помощь Божия. Между тем какая у многих холодная отговорка? Я не имею дерзновения, говорят они, я стыжусь и не могу открыть уста. Это - сатанинская стыдливость, это - прикрытие безпечности; этим диавол хочет затворить для тебя двери, ведущия к Богу. Ты не имеешь дерзновения? Но великое дерзновение, великая польза в том и состоит, чтобы считать себя не имеющим дерзновения; равно как стыд и крайняя опасность - считать себя имеющим дерзновение. Если ты имеешь много заслуг и не знаешь за собою ничего худого, но считаешь себя имеющим дерзновение, то всякая молитва твоя не действительна; если же ты носишь в совести великое бремя грехов и при этом признаешь себя последним из всех, то ты будешь иметь великое дерзновение пред Богом, хотя еще нет смиренномудрия в том, чтобы грешник считал себя грешником. Смиренномудрие состоит в том, чтобы, сознавая за собою много великаго, ничего великаго о себе не думать, чтобы, уподобляясь Павлу и имея возможность сказать: ничесо же в себе свем, в то же время говорить: но ни о сем оправдаюся (1 Кор. IV, 4), и еще: Христос Иисус прииде грешники спасти, от нихже первый есмь аз (1 Тим. I, 15). В том и состоит смиренномудрие, когда кто, будучи высоким по заслугам, смиряет сам себя в уме. Впрочем Бог, по неизреченному Своему человеколюбию, не отвергает от Себя и принимает не только смиренномудрствующих, но и тех, которые искренно исповедуют грехи свои, - бывает милостив и благ даже и к таким людям. А чтобы тебе убедиться, какое великое благо - не мечтать о самом себе ничего великаго, представь в уме две колесницы, из которых в одну запряги праведность и высокомерие, а в другую грех со смиренномудрием, и ты увидишь, что колесница греха опередит праведность не собственною силою, но силою, сопряженнаго с ним смиренномудрия; а колесница праведности отстанет, не по немощи праведности, но по тяжести и громадности высокомерия. Как смиренномудрие своею превосходною высотою преодолевает тяжесть греха и быстро восходит на небо, так высокомерие, по своей великой тяжести и громадности, может пересилить и превыспреннюю праведность и легко увлечь ее вниз.

7. А что первая колесница бывает быстрее последней, вспомни о фарисее и мытаре. Фарисей впряг вместе праведность и высокомерие, и говорил так: Боже, хвалу тебе воздаю, яко несмь, якоже прочие человецы, хищницы, неправедницы, или якоже сей мытарь (Лук. XVIII, 11). О безумие! Его высокомерие не удовольствовалось сравнением со всем родом человеческим, но с великим неистовством напало и на близ стоявшаго мытаря. Что же тот? Он не возстал против поношения, не оскорбился укоризною, но великодушно перенес сказанное, и стрела врага сделалась для него врачевством и исцелением, поношение - похвалою, укоризна - венцом. Так велико благо - смиренномудрие; так полезно - не оскорбляться злословиями других и не раздражаться обидами ближних! Можно и от них получить себе великое и важное благо, как и было с мытарем. Претерпев поношение, он очистился от грехов, и сказав: милостив буди мне грешнику (Лук. XVIII, 13), сниде оправдан паче онаго (ст. 14); слова оказались выше дел, изречениями побеждены деяния. Фарисей выставлял на вид праведность, пост и десятины; а мытарь произнес простыя слова, и избавился от грехов, потому что Бог не слова только слышал, но видел и душевное расположение, с которым они были произнесены, нашел его уничиженным и сокрушенным и помиловал, по Своему человеколюбию. Впрочем это я говорю не для того, чтобы мы грешили, но чтобы были смиренномудрыми. Если мытарь, человек отличавшийся крайним нечестием, приобрел такое благоволение Божие не смиренномудрием, а только раскаянием, объявлением грехов своих и исповеданием того, чем он был, то какую великую помощь получат от Бога те, которые совершили много добрых дел и ничего великаго о себе не думают? Посему прошу, убеждаю и умоляю вас - непрестанно исповедывать свои грехи пред Богом. Я не выставляю тебя на вид пред подобными тебе рабами и не принуждаю открывать грехи людям; раскрой совесть свою пред Богом, покажи Ему свои раны и проси у Него врачевства, покажи Тому, Который не укоряет, а врачует; Он видит все, хотя бы ты и умолчал. Скажи же, чтобы тебе получить пользу, скажи, чтобы, сложив с себя здесь все грехи, отойти туда чистым и безгрешным, и избавиться от будущаго невыносимаго их обнаружения. Три отрока находились в лещи, предав душу свою за исповедание Владыки, и однако, после столь великих подвигов, они говорят: несть нам отверсти уст, студ и поношение быхом рабом твоим и чтущим тя (Дан. III, 33). Для чего же вы отверзаете уста? Для того, говорят они, чтобы сказать именно это, что несть нам отверсти уста, и этим преклонить к себе Владыку. Сила молитвы погашала силу огня, обуздывала ярость львов, останавливала войны, прекращала сражения, утишала бури, прогоняла демонов, отверзала врата неба, расторгала узы смерти, отгоняла болезни, отражала злобу, укрепляла колеблющиеся города; и свыше посылаемые удары, и человеческия козни, и все вообще бедствия отклоняла молитва. Опять я говорю не о той молитве, которая бывает только на устах, но о той, которая возносится из глубины души. Если деревья глубоко пустили свои корни, то их не сокрушат и не вырвут даже безчисленные напоры ветра, потому что корнями своими они крепко держатся в глубине земли; так точно и молитвы, возносимыя из глубины души, имея там свои корни, безопасно возносятся горе и не задерживаются никакими нападениями помыслов. Поэтому и пророк говорит: из глубины воззвах к Тебе, Господи (Псал. CXXIX, 1). Я говорю все это не для того, чтобы вы только хвалили, но чтобы исполняли и на деле. Если несчастные получают некоторую отраду, высказывая людям свои несчастия и с прискорбием описывая постигшия их бедствия, как будто в словах своих находят некоторое облегчение, то тем более ты получишь облегчение и великое утешение, если откроешь твоему Владыке страдания души своей. Человек часто тяготится тем, кто сетует и плачет перед ним, отстраняется и отвращается от несчастнаго; а Бог поступает не так, но принимает и привлекает к Себе, и хотя бы ты продолжительно высказывал Ему свои несчастия, Он тогда еще более любит тебя и внимает твоим молениям. Это самое выражая, Христос говорил: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Матф. XI, 28). Итак Он зовет, - не отвратим своего слуха; Он влечет, - не будем убегать от Него; хотя бы у нас было множество грехов, тогда еще более будем прибегать к Нему, потому что таких Он и призывает. Не приидох, бо, говорит Он, призвати праведники, но грешники на покаяние (Матф. IX, 13). И там Он называет обремененными и труждающимися тех, которые обременены тяжестью грехов. Он называется Богом утехи и Богом щедрот (2 Кор. I, 3), потому что его непрестанная деятельность та, чтобы утешать и призывать скорбящих и сетующих, хотя бы у них было множество грехов. Только предадим Ему себя, только прибегнем к Нему и не будем отступать, и тогда мы на опыте познаем истину сказаннаго, и ничто случающееся с нами не в состоянии будет опечалить нас, если будем возносить молитву напряженную и усердную; посредством ея мы избавимся от всего, что бы нас ни постигло. И удивительно ли, что сила молитвы может прекращать человеческия горести, если она легко погашает и истребляет самые грехи? Итак, чтобы нам легко провести настоящую жизнь, свергнуть все грехи, какие мы навлекли на себя, и с дерзновением предстать пред престолом Христовым, будем постоянно приготовлять себе это врачевство, составляя его из слез усердия, постоянства и терпения. Таким образом мы и будем наслаждаться постоянным здоровьем и получим будущия блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава ныне, и всегда и во веки веков. Аминь.

Поиск по сайту: