Глава 7. Паоло Лоредано был высоким худощавым мужчиной с ярко‑рыжей шевелюрой

Паоло Лоредано был высоким худощавым мужчиной с ярко‑рыжей шевелюрой. Его наряд был сшит по последней моде и поражал своим великолепием. На шелковых бриджах чередовались серебряные и темно‑пурпурные полосы, чулки также блестели серебряной нитью, а на одной ноге красовалась золотистая подвязка с пышным бантом в форме розы. Атласный дублет из голубой с золотом парчи украшала искусная вышивка пурпурного цвета. Короткая накидка была сшита из полос золотого и серебряного шелка, так же как и пышные буфы коротких рукавов. Над элегантной шляпой из пурпурного бархата гордо развевался плюмаж из страусовых перьев. В звеньях массивной золотой цепи, спускавшейся почти до пояса, искристо поблескивали крупные самоцветы. Легкие туфли с закругленными носами были обтянуты тем же пурпурным шелком, а пальцы рук унизаны перстнями и кольцами. В руке этот господин держал единственную серебристого цвета перчатку, а на поясе у него висел длинный кинжал с крестообразной рукоятью.

На миг он замер, обозревая зал, а затем спустился вниз легкой танцующей походкой и сразу же направился к трону герцога.

– Мой дорогой маэстро, добро пожаловать в Сан‑Лоренцо! Для нас это большая честь – принимать вас в течение целой зимы!

– Grazia, – ответил Лоредано. – В феврале я готов перебраться куда угодно, лишь бы не жить в Венеции, мой дорогой герцог! Однако ваш небольшой анклав обладает всем, что я люблю. Солнечная погода, берег моря и изобилие хорошего света для моих картин. Я снял виллу с видом на гавань и буду жить там со своим слугой. – Венецианец еще раз обвел зал внимательным взглядом. – И к тому же, – продолжил он, – у вас, как я вижу, нет недостатка в прелестных женщинах и молодых мужчинах. Полагаю, я буду вполне доволен этим сезоном, мой дорогой герцог. Дож велел передать вам свои пожелания всего наилучшего.

– Надеюсь, он здоров? – спросил герцог Себастьян.

– Вполне здоров, если учитывать его возраст. Мы все питаем надежду на то, что он сможет править Венецией еще десять лет, а то и больше, – отвечал Паоло Лоредано.

– Превосходно! Превосходно! – с чувством воскликнул герцог. – А теперь позвольте представить вам моего сына, его жену и других гостей. – Себастьян подвел художника к Рудольфо и его супруге. После этого все приглашенные один за другим стали выходить вперед, чтобы познакомиться с известным венецианцем. – А вот и еще одна гостья в моем герцогстве. Она навещает нас каждую зиму, – сказал герцог. – Позвольте представить вам баронессу Ирину фон Крюзенкам из Крейзенберга.

– Баронесса, – приветствовал даму художник, галантно склоняясь над унизанной кольцами пухлой холеной ручкой и в то же время жадно поедая глазами открытый низким вырезом пышный бюст. – Вы должны позировать для меня.

– Я изображу вас в образе воинственной королевы варваров!

– А как я буду одета? – Голос дамы прозвучал негромко, но достаточно игриво, а голубые глаза неотрывно смотрели в лицо художника.

– Я дам вам шлем, копье и слегка прикрою нижнюю половину фигуры, – отвечал он, тоже не отводя взгляда от ее лица, – но ваша грудь должна оставаться обнаженной. У варваров женщины‑воины всегда ходили с обнаженной грудью. – Венецианец вновь плотоядно посмотрел на пышный бюст дамы.

Баронесса рассмеялась низким, чуть хрипловатым смехом.

– Я подумаю над вашим предложением, – пообещала она.

– Эту картину я преподнесу в подарок вашему мужу, – вполголоса добавил художник.

– Я вдова, маэстро, – ответила дама и величаво удалилась.

– А это лорд Макдафф, посол от короля Якова Шотландского, – продолжал знакомить гостя с присутствующими герцог.

Лорд Макдафф поклонился и отступил.

– Это граф Гленкирк, занимавший пост посла короля Якова много лет назад. Он ненадолго вернулся сюда со своей знакомой, чтобы спастись от холодной северной зимы. Познакомьтесь: леди Розамунда Болтон из Фрайарсгейта, – представил герцог.

Патрик учтиво поклонился, но художнику было явно не до него: он так и поедал глазами Розамунду.

– Вы прекрасны, мадонна! – негромко восхитился он.

– Grazia, maestro, – отвечала Розамунда. Она понемногу начинала осваивать итальянский язык.

– Вас я тоже непременно должен написать! – с жаром воскликнул венецианец. – Я уже представляю вас в облике богини любви, мадонна! Только не говорите мне «нет»!

– Вы мне льстите, маэстро! – ответила Розамунда и вежливо улыбнулась.

– Но вы так и не сказали «да»! – не унимался венецианец.

– Я и правда не сказала, – ответила Розамунда, взяла под руку Патрика и отошла в сторону.

– Ты с ним заигрывала! – тихо проговорил граф, не в силах скрыть досаду.

– Да, я заигрывала, – подтвердила Розамунда, – но не сказала, что позволю изобразить меня с голой грудью или еще более неприлично, – и хитро улыбнулась.

– А если от этого будет зависеть мой успех в переговорах с Венецией? – задал Патрик провокационный вопрос.

– Да! – решительно ответила Розамунда. – Да, я позволю ему, Патрик! Ты же видишь, он хочет меня соблазнить. Только пока трудно сказать, когда именно это случится. До того, как он получит свое у баронессы, или после? – весело рассмеялась Розамунда.

– Пожалуй, ты права! – тоже не удержался от смеха граф. – Между прочим, баронесса заинтересовала меня не на шутку. У меня есть сведения о том, что она дочка одного из приближенных императора Максимилиана и приезжает в Сан‑Лоренцо каждую зиму. Макдафф считает, что она служит глазами и ушами императора в этом герцогстве. У Себастьяна прекрасные отношения с Германией, ведь их корабли постоянно бывают в его гавани. И кто заподозрит женщину в шпионаже?

– Да к тому же такую красавицу, – заметила Розамунда.

– Ты считаешь образцом женской красоты мясистых особ с пышной грудью, золотистой шевелюрой, голубыми глазами и откровенной улыбкой? – спросил Патрик, лукаво прищурив глаза.

– Ну да, я заметила, как она стреляла в тебя глазками весь вечер, – процедила Розамунда. – Но тебе не кажется, что она несколько… великовата?

– Немецкие женщины почти всегда такие ширококостные, – ответил граф. – Говорят, они отлично управляются с мечом. Уж не ревнуешь ли ты, любовь моя?

– К этой баронессе? Не больше, чем ты ревнуешь меня к венецианцу, милорд! – преувеличенно безразличным Тоном ответила Розамунда, посмотрела на графа и торжествующе улыбнулась.

Патрик не успел придумать достойный ответ, поскольку предмет их разговора внезапно возник совсем рядом.

– Милорд Лесли, – обратилась к нему баронесса, – как мне кажется, нам необходимо обсудить некоторые вещи, и чем скорее, тем лучше. Когда мы могли бы поговорить?

Имея возможность разглядеть ее лицо с близкого расстояния, Розамунда заметила на нем легкие следы оспы. Подданная императора Максимилиана вела себя так, будто граф стоял перед ней один, без Розамунды.

– На днях мой посол устраивает небольшой прием. Вы получите приглашение, мадам, и там мы сможем побеседовать без помех и не возбуждая ненужных подозрений, – отвечал с учтивым поклоном Патрик. – В посольстве найдется укромный угол, где нас никто не подслушает.

– Это меня устраивает, – ответила баронесса и протянула шотландцу пухлую ручку.

– Буду с нетерпением ждать встречи с вами, – вполголоса произнес граф, целуя надушенную кисть.

– А я и не знала, что лорд Макдафф устраивает прием, – заметила Розамунда.

– Лорд Макдафф и сам об этом еще не знает, – с ухмылкой ответил граф. – Я бы все‑таки предпочел, чтобы в первую очередь у меня была возможность переговорить с венецианцем. Вот почему ты скажешь художнику, что все еще обдумываешь его предложение, но сначала желаешь осмотреть его мастерскую. Я пойду с тобой. Если это действительно тот человек, которого я жду, он не упустит возможности начать переговоры. И наше посещение его студии будет выглядеть вполне естественно. Точно так же, как и появление баронессы на приеме в посольстве.

– По‑моему, если мы явимся вдвоем, художник не станет начинать переговоры. Он будет осторожничать, потому что решит, что ты боишься оставлять меня с ним наедине. Он может даже подумать, что это меня король Яков назначил своим эмиссаром. Лучше мне отправиться к художнику одной, а ты зайдешь за мной попозже и тоже попросишь у него разрешения осмотреть мастерскую под предлогом того, что хочешь заказать мой портрет. Я изображу легкое недомогание и попрошусь на свежий воздух. Если венецианец тот человек, которого ты ждешь, он непременно об этом скажет, и никто

вас ни в чем не заподозрит.

Граф с восхищением посмотрел на Розамунду:

– Да у тебя прирожденный талант к интригам, любовь моя! Знал бы король Генрих, какую ценную союзницу потерял в твоем лице!

– Хэл вообще не допускает мысли о том, что у женщин может быть ума больше, чем у курицы, – сухо ответила Розамунда. – Я никогда этого не понимала, ведь его бабушка, достопочтенная Маргарет, была в высшей степени разумной женщиной, и его отец уважал ее именно за ум. Ее мудрость была очевидна всякому, кто имел честь с нею общаться. Всякому, кроме Хэла. Мне всегда казалось, что он попросту ее боялся.

– Мне понравился твой план, любовь моя, но претворять его в жизнь нам придется вместе, чтобы маэстро вдруг не подумал, будто тебя волнует не столько его талант, сколько иные качества, – заметил Патрик. – Идем и поговорим с ним сейчас же.

Взявшись под руки, они пересекли зал, направляясь к тому месту, где стоял Паоло Лоредано, окруженный шумной толпой молодых почитательниц его таланта. Розамунда с трудом удержалась от смеха, следя за тем, как откровенно венецианец рассматривает каждую девушку. Ни дать ни взять изголодавшийся мальчишка, только что получивший целое блюдо своих любимых сладостей. По всему видать, художник был большой любитель женских прелестей. В этот момент прямо перед графом и Розамундой внезапно возник лорд Ховард, английский посол в Сан‑Лоренцо.

– Что вы здесь делаете, милорд? – надменным тоном спросил он, обращаясь к Патрику без всяких церемоний. – Я нахожу довольно странным то, что король Яков Стюарт через столько лет снова отправляет в Сан‑Лоренцо своего первого посла!

Патрик окинул англичанина откровенно презрительным взглядом:

– Как вы могли заметить, я уже далеко не юноша, милорд. И с некоторых пор с трудом переношу зиму в горах. Вас совершенно не касается, что я здесь делаю, но я, так и быть, скажу, чтобы успокоить вашу чрезмерную английскую подозрительность. Вот эта леди – моя любовница. Мы захотели убраться подальше от королевского двора в Стерлинге и от излишне любопытных глаз, чтобы никто не мешал нам наслаждаться обществом друг друга. Сан‑Лоренцо отличается самым мягким климатом в зимние месяцы, вот я и привез свою возлюбленную сюда. Это и является единственной целью нашего визита. А что, позвольте полюбопытствовать, заставило вас предположить нечто иное?

– Да кому есть дело до того, чем вы заняты, милорд? – зло процедил сквозь зубы лорд Ховард. – За исключением того короткого периода, когда вам выпала честь служить послом своего короля, вы были и остаетесь никому не известным ничтожеством!

– Эта леди – близкая знакомая королевы, милорд, – с достоинством отвечал граф. – Теперь вы удовлетворили свое любопытство? Тогда будьте добры, освободите нам дорогу. Я хочу поговорить с художником о портрете миледи.

Лорд Ховард нехотя отступил в сторону. Спутница лорда Лесли показалась ему смутно знакомой, но он никак не мог припомнить, где видел ее раньше. Неужели это одна из английских фрейлин Маргариты Тюдор? Нет, не может быть. Все эти дамы вернулись в Англию много лет назад. И тем не менее Ховард не сомневался, что прежде уже встречался с любовницей графа Гленкирка. Также он не сомневался и в том, что Патрик солгал ему, уверяя, будто приехал в Сан‑Лоренцо исключительно с целью поменять суровую шотландскую зиму на мягкий климат Средиземноморья. Хотя отчасти это и могло быть правдой. Шотландские зимы славятся своей суровостью.

Но за последние месяцы в порт Аркобалено не заходил ни один шотландский корабль. Каким образом граф со своей спутницей добирался сюда? На французском судне? Вполне вероятно, ведь у Шотландии прекрасные отношения с французами. Что ж, с этим еще предстоит разобраться. Чутье подсказывало Ховарду, что здесь все не так просто, как кажется.

– Я уверена, что он меня узнал, – вполголоса проговорила Розамунда, как только они отошли чуть подальше от английского посла. – Он еще не вспомнил, кто я такая, но знает, что видел меня прежде. Правда, нас не представляли друг другу официально, и я надеюсь, что он не вспомнит о связи между мной и английским двором.

– Даже если и вспомнит, что ему это даст? Ты все равно останешься красивой женщиной, убежавшей со своим любовником. Что здесь еще добавишь? – успокаивал Розамунду граф. Тем временем они подошли вплотную к венецианцу, окруженному обожательницами. – Маэстро! – окликнул его граф. – Я был бы не прочь, чтобы вы написали портрет моей леди, но она никак не решится. Мы не могли бы на днях навестить вас, чтобы посмотреть вашу мастерскую?

– Конечно, о чем речь! – согласился Паоло Лоредано. – Я принимаю гостей с десяти утра и до самой сиесты, а потом снова в вечерние часы. Вам нужно лишь известить меня о времени вашего визита! – Венецианец окинул изящную фигурку Розамунды раздевающим взглядом. – Ах, мадонна, я подарю вам бессмертие! – С этими словами он поднес к губам маленькую ручку леди Фрайарсгейт и запечатлел на ней страстный поцелуй.

– Вы снова мне льстите, маэстро Лоредано! – проворковала сладким голоском Розамунда и скромно потупила взор. Но уже в следующую секунду кокетливо стрельнула глазами, одарив венецианца многообещающим взглядом. – Я с большим удовольствием навещу вашу студию, но пока не могу сказать, разрешу ли вам написать свой портрет, – ослепительно улыбнулась она и добавила: – Неужели вы такой знаменитый у себя в Венеции?

Лоредано громко расхохотался, принимая ее наивную лесть за чистую монету.

– Только мои друзья, Джорджоне и Тициан, способны превзойти меня, хотя все считают, что я гораздо талантливее пишу портреты, – напропалую хвастался художник. – Если я напишу вас, мадонна, ваша несравненная красота сохранится нетронутой даже через много лет, когда вы постареете и ваши черты изменятся.

– Полагаю, что вы сказали все это с целью убедить меня позировать. – Розамунда сделала вид, будто всерьез задумалась. – Но прежде я должна увидеть, как это происходит. Как художники пишут свои картины.

– Идем, любовь моя, – прервал их беседу граф. – Вот‑вот начнутся танцы. Grazia, maestro Лоредано. Я непременно дам знать, когда мы соберемся нанести вам визит. – Патрик взял Розамунду под руку и увлек в шумную толпу гостей герцога Себастьяна. – Тебе обязательно было строить ему глазки? – сердито прошипел он.

– Да, – невозмутимо отвечала Розамунда. – Я должна как можно дольше держать его на крючке, чтобы у тебя было время выяснить, тот ли это человек. И для этого я строю ему глазки. Очевидно, он не из тех, кто легко мирится с отказом. Такие мужчины чрезвычайно высокого мнения о себе и считают себя оскорбленными, если женщина не желает поддаваться их чарам. Я делаю все, что могу, милорд, чтобы он чувствовал себя как рыба в воде и не терял надежды меня соблазнить. На самом деле я никогда не воспринимала всерьез таких надутых женолюбцев, как он. И при дворе моего короля, и при дворе короля Якова подобных ему пустозвонов сколько угодно. Ты ведь не ревнуешь меня всерьез, Патрик? Тебе не к кому меня ревновать! И ты это знаешь! Как только наши глаза встретились, любовь моя, я осознала, что не жила по‑настоящему и не была любима по‑настоящему до тебя. И с какой стати мне бросаться нашим счастьем ради прихотей какого‑то фанфарона из Венеции?

Патрик вдруг остановился и увлек Розамунду в темный альков, устроенный в стене зала.

– Розамунда, – он ласково погладил любимую по щеке, – я уже немолод и ужасно боюсь, что рано или поздно ты это поймешь. Я испытал те же чувства при нашей первой встрече, но иногда меня охватывает страх, что я потеряю тебя слишком скоро, тогда как я вообще не хочу тебя терять. Я знаю, что однажды нам все равно предстоит разлука, но если мы разлучимся из‑за твоей любви к другому, боюсь, я не переживу этого. Хотя знаю, что обязан буду это сделать, ибо твое счастье и твой душевный покой ценю превыше всего в этой жизни.

Глаза Розамунды заблестели от слез.

– Патрик, если бы мои дочери были хоть немного постарше, я оставила бы Фрайарсгейт ради тебя. Прежде мне и в голову не могла прийти такая мысль, потому что я привязана к Фрайарсгейту всей душой. Если бы я знала, что ему не грозят посягательства со стороны дяди Генри и его отродья, если бы Филиппа была достаточно взрослой, чтобы распоряжаться там без меня, то никакая любовь к дому не заставила бы меня расстаться с тобою. Но этой возможности нет и вскоре не предвидится, так что нам не избежать разлуки. Тебе придется вернуться в Гленкирк, а мне – во Фрайарсгейт. Однако до той поры мы будем вместе и будем любить друг друга до конца жизни, даже несмотря на разлуку. – Она привстала на цыпочки и нежно поцеловала Патрика в губы.

– Я слишком стар и не переживу, если мое сердце снова разобьется, – с болью в голосе проговорил он.

– Я не разобью его, милорд, – пообещала Розамунда.

– Однажды тебе все равно придется выйти замуж, Розамунда!

– Зачем? – удивилась она. – У Фрайарсгейта есть наследницы, и после тебя мне никто не будет мил, Патрик Лесли.

– Женщине нужен мужчина, чтобы защищать и любить ее, – резонно заметил граф.

– Ты уже любишь меня и не перестанешь любить даже тогда, когда мы расстанемся. А что до меня, то я всегда умела постоять за себя и не нуждалась в чьей‑то помощи.

– Ты удивительная женщина! – восхищенно произнес Патрик.

– Мне уже доводилось это слышать, – заметила Розамунда, и граф не удержался от смеха. Розамунда тоже улыбнулась. Они счастливы здесь и сейчас, а дальше будь что будет.

Граф вывел Розамунду из алькова посмотреть на танцующих. Музыканты герцога не даром ели свой хлеб, а толпа разодетых гостей представляла собой чрезвычайно приятное зрелище. Хотя Розамунда все еще чувствовала себя неловко в новом платье, по ее мнению, чересчур открытом, постепенно она начинала понимать целесообразность такой моды. Даже летом у нее на родине не было так тепло, как в Сан‑Лоренцо в середине февраля. Ей никогда не приходилось жить в таком теплом климате, и она не могла сказать с уверенностью, что смогла бы провести здесь круглый год. Но в зимние месяцы щедрое южное тепло казалось весьма кстати.

Наконец Патрик и Розамунда решились войти в круг танцующих. Они то сходились, то расходились, меняя партнеров. В какой‑то момент кавалером Розамунды стал сын герцога, Рудольфо.

– Граф все еще меня ненавидит, – заметил он в разговоре во время танца.

– А за что прикажете ему вас любить? – спросила Розамунда. – Ведь не кто иной, как вы, подарили Жанет Лесли чернокожего раба, который ее предал!

– Но как я мог ожидать от этого мерзавца такого коварства? – оправдывался Рудольфо.

– Конечно, вы не могли этого ожидать, – согласилась Розамунда. – И тем не менее это случилось, и в итоге лорд Лесли потерял любимую дочь. Вы не вправе ожидать от него прощения. Вплоть до этой зимы он вообще не покидал пределов своего поместья. И если бы не наша случайная встреча при дворе короля Якова, его и сейчас не было бы в этих краях!

– Но что привело его сюда? – спросил с явным интересом итальянец.

– То, что ему не хотелось делать наши чувства объектом сплетен при королевском дворе. Нашей любви, как это случается почти всегда, не суждено жить вечно, но до поры до времени мы хотим быть вместе. И разве Сан‑Лоренцо не самое подходящее место для таких чувств? – Розамунда вежливо улыбнулась и перешла к следующему кавалеру, английскому послу.

– Где мы встречались с вами прежде, мадам? – тут же спросил он. – Я никогда не забываю знакомые лица!

– Милорд, сегодня нас впервые представили друг другу, – ответила Розамунда, открыто глядя англичанину в лицо.

– Но вы же англичанка! – возразил посол. – Я уверен в этом!

– Да, – согласилась Розамунда.

– Тогда какие у вас могут быть дела с шотландским графом? – высокомерным тоном осведомился посол.

Розамунда хохотнула в ответ:

– Помилуйте, милорд! Вы и сами наверняка угадали суть наших отношений с лордом Лесли. Или вам непременно нужно услышать это от меня самой? Я его любовница. В этом нет ничего страшного.

– Но как вы с ним познакомились? – не унимался Ховард.

– Право, милорд, это уж слишком! – возмутилась Розамунда. – Я нахожу ваше любопытство неуместным и неприличным. – В эту минуту фигура танца поменялась, и кавалером Розамунды стал герцог Себастьян.

– Вам нравится здесь, дорогая? – слащавым голосом проворковал герцог, силясь отвести взгляд от пышной груди Розамунды, едва прикрытой глубоким вырезом шелкового платья.

– Очень нравится, милорд, – восторженно отвечала Розамунда. Она рассмеялась от удовольствия, когда кавалер ловко закружил ее вокруг себя. – Двор короля Якова поражает своим великолепием, но ваш двор не просто великолепен, он очарователен. Возможно, я нахожу его таким из‑за чудесной погоды. Мне никогда в жизни не доводилось дышать таким мягким воздухом, милорд герцог!

– Ваша красота добавляет блеска моему двору, – галантно заметил герцог.

– Вы льстите мне, милорд, – ответила смущаясь на комплимент Розамунда.

– Красивые женщины для того и созданы, чтобы ими восхищались, – льстиво продолжил герцог.

– Пожалуй, мне уже давно следовало побывать в Сан‑Лоренцо! – вежливо заметила Розамунда, переходя к следующему кавалеру, графу Гленкирку. – Я еще никогда не встречала мужчин, способных без умолку болтать во время танца, – призналась она, как только музыка закончилась и они прошли к буфету, чтобы освежиться сладким вином со льдом.

– Все восхищались твоей красотой? – спросил Патрик.

– Рудольфо чувствует себя отчасти виноватым в том, что случилось с твоей дочерью, и понимает, что ты не питаешь к нему теплых чувств. Почему‑то это его угнетает. Английский посол уверен, что где‑то меня встречал, но я нисколько не солгала, уверяя его, что мы не были представлены друг другу. Зато теперь нет ни малейших сомнений, что он видел меня при дворе. Когда он сам вспомнит об этом – вопрос времени. А герцог был слишком заинтересован моей грудью и твердил о том, какая я красивая и достойная всяческих похвал, – доложила Розамунда графу с лукавой улыбкой.

Патрик весело рассмеялся, выслушав этот своеобразный отчет.

– Значит, тебе здесь нравится! – заключил он.

– Да, нравится, – призналась Розамунда. – Мне доводилось бывать и при английском дворе, и при шотландском, но нигде я не веселилась так, как здесь, в Сан‑Лоренцо. Почему так получается, Патрик? Неужели во всем виновата погода? Или все дело в том восхитительном пренебрежении условностями, которое допускают здешние правители? У меня такое чувство, будто я пришла на праздник в дом старых друзей и нисколько не стесняюсь веселиться.

– Это потому, что мы с тобою влюблены, – отвечал граф Гленкирк. – Когда человек влюблен, все вокруг кажется прекрасным.

Он заглянул в глаза любимой и на миг позабыл обо всем на свете.

– Нам обязательно оставаться здесь до самого конца? – вполголоса спросила Розамунда.

– Вовсе нет. По‑моему, никто не обидится, если мы тихонько сбежим и вернемся на виллу, – ответил граф и незаметно огляделся вокруг.

– Давай оставим коляску Макдаффу. На улицах полно фонарей, и луна такая яркая. Мы могли бы прогуляться, ведь до виллы совсем недалеко, – предложила Розамунда.

– Согласен, – ответил Патрик.

Они незаметно покинули бальный зал. Кучер хотел подогнать экипаж, но Патрик отпустил его взмахом руки.

– Мы пойдем пешком, – крикнул он, и слуга кивнул, понимающе улыбаясь.

Держась за руки, они прошли к воротам и оказались на улице, ведущей ко дворцу. Несмотря на поздний час, во многих домах еще светились окна. Патрик и Розамунда вышли на главную площадь Аркобалено. Неожиданно граф замедлил шаги,

устремив взгляд на величественно возвышавшийся на краю площади кафедральный собор.

– Воспоминания? – негромко спросила Розамунда.

– Да, – признался Патрик и с силой тряхнул головой. – Я не хотел, чтобы Жанет была помолвлена так рано, – сказал он. – И не хотел торопиться со свадьбой. Я слишком опасался столь же печального конца, что постиг ее мать и мою жену. Но Жанет ничего не боялась. Моя дочь мечтала стать невестой, а потом и женой сына герцога Себастьяна. Помолвка была устроена в кафедральном соборе. Я до сих пор вижу Жанет в наряде из белого и золотого шелка. Она стоит на ступеньках собора возле Руди, после того как мы подписали все бумаги. Они были восхитительной парой, и люди искренне приветствовали их и желали счастья.

– О, мой любимый! – воскликнула Розамунда, желая хоть как‑то утешить Патрика. – Мне так жаль!

– Возвращение сюда оживило мою память и боль тех лет, – с грустью проговорил граф. – Если бы только я мог узнать, что с ней случилось! Что она жива. Что ее не обрекли на унижения и муки. Мой сын все еще продолжает поиски. Нам известно, что ее продали на большом невольничьем рынке в Кандии посланцу турецкого султана. Себастьян отправил одного из своих кузенов с приказом выкупить ее, хотя сам в то время уже вел переговоры с Тулузой, предлагая им выдать одну из принцесс за своего сына. После этого уже не могло быть и речи о том, что моя дочь все‑таки станет женой Рудольфо. Все, чего я хотел, – это вернуть дочь. Но мы ее потеряли, и я не могу простить ни герцога, ни его сына за то, что случилось. Хотя сам герцог еще имеет понятие о фамильной гордости и чести, однако его слабовольный сыночек так и не отважился в ту ночь помешать похитителям. И я не отдавал себе отчета в том, что даже через столько лет во мне по‑прежнему живут обида и гнев.

– И ты бы не вспомнил о них, – вставила Розамунда, стараясь побыстрее увести графа с площади, – если бы не приехал сюда вновь, Патрик. Что было – то прошло, любовь моя. – Они свернули в одну из улочек, ведущих к шотландскому посольству. – И какую бы боль ни причиняла тебе память, ты обязан быть верным присяге своему королю. Делай, что должен, и мы уедем отсюда.

– Но отъезд из Сан‑Лоренцо приблизит нашу разлуку! – со стоном произнес Патрик.

– Ты мог бы вернуться со мной во Фрайарсгейт, – заметила Розамунда. – Твой сын вполне справится с управлением Гленкирком. Побудь со мной, Патрик. Тебе понравится Фрайарсгейт. Мое озеро укрыто в долине между горных отрогов. На лугах пасутся стада овец и коров. Это мирное, уютное место, и я постараюсь подарить тебе толику этого мира, любимый. Ты потерял свою дочь, но у меня подрастают три девочки. Они полюбят тебя, Патрик. И никто не заставляет тебя навсегда отказаться от своего Гленкирка. Ты волен вернуться когда захочешь, и кто знает – может, однажды я захочу вернуться с тобой. Но когда ты сделаешь все, что должен, ради блага Шотландии, ты вернешься со мной во Фрайарсгейт.

Они поднялись на вершину холма, где располагалась посольская вилла. Граф остановился.

– Да, я мог бы поехать с тобой, – задумчиво проговорил он, всерьез обдумывая сказанное Розамундой. – Но выйдешь ли ты за меня?

– Нет, – решительно ответила Розамунда. – Наша любовь и привязанность не нуждаются в том, чтобы их скреплять узами брака. И я боюсь, что это может не понравиться твоим сыну и невестке. Тебе вовсе ни к чему портить с ними отношения из‑за меня. Будет гораздо проще, если все станут считать, что ты просто живешь у меня в гостях. Или я у тебя.

– Я действительно не прочь вернуться с тобой во Фрайарсгейт, – все так же задумчиво продолжил граф. – Мне не обязательно все время безвылазно сидеть в Гленкирке.

– По‑моему, нам пока не время расставаться, – сказала Розамунда.

– По‑моему, тоже, – согласился Патрик.

– Значит, будем считать, что мы договорились. Ты вернешься со мной во Фрайарсгейт после того, как явишься ко двору и доложишь королю о результатах своей миссии.

– Договорились, – согласно кивнул граф.

Несколько дней Патрик и Розамунда предавались любви и развлечениям, а делами не занимались. Наконец Патрик решил, что пора нанести визит художнику. Подъехав верхом к вилле, которую занимал венецианец, Розамунда распрощалась с графом и одна вошла внутрь, где ее встретил рослый лакей.

– Передай маэстро, что пришла леди Розамунда Болтон. Он обещал показать мне свою мастерскую, – приказала она.

Слуга с поклоном удалился, а вернувшись через несколько минут, поклонился еще ниже и сказал:

– Если госпожа соблаговолит проследовать за мной, я отведу ее к маэстро!

Лакей проводил Розамунду в просторную, полную воздуха и света комнату, где Паоло Лоредано занимался живописью. Он как раз делал набросок весеннего пейзажа, открывавшегося прямо из окна. Венецианец был одет в темные бриджи и чулки, а когда повернулся к Розамунде лицом, то она увидела, что его рубашка широко распахнута на груди. «Внешне он выглядит довольно мужественно и привлекательно», – отметила про себя Розамунда.

– Мадонна! – с жаром воскликнул венецианец и, театральным жестом отшвырнув в сторону кисть, взял обе руки Розамунды в свои и поцеловал.

– Доброе утро, маэстро, – ответила Розамунда, мягко высвобождая руки. – Так вот, значит, как выглядит мастерская художника! И как вам удалось так все захламить? Вы же провели в Сан‑Лоренцо меньше недели! – смеясь, пожурила она венецианца при виде царившего в мастерской беспорядка.

– Зато я точно знаю, где у меня что лежит! – попытался оправдаться Лоредано. – Карло, сию же минуту подай вино и бисквиты! – приказал он слуге, затем взял гостью за руку и подвел к большому креслу с высокой спинкой. – Присядьте, мадонна! Я немедленно начну делать наброски вашего портрета!

– Но я все еще не дала согласия позировать вам, маэстро! – возразила Розамунда, на этот раз с трудом высвободив руку из цепких пальцев венецианца. – Скажите лучше, здесь уже успела побывать баронесса?

– Вы ревнуете, мадонна? – удивился Лоредано.

– Нет, маэстро, потому что мне не к кому ревновать, простое любопытство.

– Ах, мадонна, вы разобьете мне сердце! – театрально воскликнул художник. – Я это предчувствую! У меня очень сильная интуиция!

Теперь настала очередь смеяться Розамунде.

– Что‑то подсказывает мне, что вы ужасный притворщик, маэстро! – дразнящим тоном проговорила она.

– Вы явились, чтобы мучить меня, мадонна? – спросил венецианец, изобразив на лице непереносимую муку.

– Я явилась, чтобы посмотреть на вашу мастерскую и решить, будет ли мне приятно вам позировать, – кокетливо отвечала Розамунда.

– И что же вы решили? – встрепенулся венецианец. – Ах, вот и Карло. Поставь поднос и убирайся, – торопливо приказал он лакею. – Как я буду ее охмурять, пока ты болтаешься под ногами? – добавил он уже по‑итальянски.

– Si, maestro! – ответил Карло и мерзко осклабился.

– Что вы ему сказали? – спросила Розамунда. – Я только начинаю учить ваш язык и еще не все понимаю.

– Я сказал ему, чтобы он убирался и не мешал мне заняться с вами любовью, – откровенно признался Лоредано и в ту же секунду сильным рывком выдернул Розамунду из кресла, прижал к себе и страстно поцеловал в губы, одновременно больно стиснув рукой ее пышную грудь.

– Маэстро! – взвизгнула Розамунда, вырвавшись из объятий итальянца. – Что вы себе позволяете? Ведите себя прилично, если не хотите потерять заказ!

– Ты должна быть моей! – вожделенно простонал Паоло и предпринял новую атаку на Розамунду.

Она ловко увернулась и влепила венецианцу звонкую пощечину.

– Как вы смеете оскорблять меня своими выходками, маэстро?!

– Ваши губы слаще самого сладкого меда, а ваша кожа… Как вы можете отвергать меня? Я слыву несравненным любовником, мадонна! А ваш граф далеко не юноша!

– Да, он не юноша, но и не старик! А что касается его достоинств в постели, то, можете мне поверить, он страстный, нежный и неутомимый, – бросилась защищать любимого Розамунда. – А теперь лучше налейте мне этого чудесного местного вина, маэстро, – добавила она, немного поостыв от возмущения. – Я прощу вам пренебрежение хорошими манерами, а вы пообещаете, что больше этого не повторится.

– Я не могу дать вам такое обещание, – искренне признался итальянец, подавая кубок с вином. – Но на какое‑то время постараюсь обуздать свою страсть, мадонна.

– Все художники такие темпераментные? – спросила Розамунда после того, как съела кусочек бисквита и запила его вином.

– Только те, что наделены великим талантом, – заверил маэстро с лукавой улыбкой.

– Мне нравится, как вы пишете вид гавани, – проговорила Розамунда, желая сменить тему разговора. Она поднялась с кресла и подошла к большому полотну, над которым художник работал до ее прихода. – Вы точно уловили все детали, и я почти чувствую запах моря, когда смотрю на картину.

Маэстро со стуком поставил свой кубок на стол, и Розамунда, вздрогнув, оглянулась.

– У меня есть кое‑что, чтобы вам показать, мадонна, – проговорил венецианец и, вынув из стола пачку набросков, подал их Розамунде.

Она взяла рисунки и стала разглядывать их по очереди. С каждой минутой глаза ее от удивления становились все шире и шире. Наконец она оторвала взгляд от рисунков и вопросительно посмотрела на художника.

Он с многозначительной улыбкой взял Розамунду за руку и вывел на террасу.

Отсюда открывается превосходный вид. Я увидел, как вы принимали ванну, в первый же день, как оказался в Аркобалено. И с тех пор неоднократно делал наброски, мадонна. У вас безупречные формы, мадам, вот почему я так загорелся идеей изобразить вас богиней любви. Особенно меня восхищает ваша грудь.

– А мне казалось, что грудь баронессы привлекает вас гораздо больше, – с издевкой заметила Розамунда. Она все еще не пришла в себя от вида рисунков, на которых была изображена обнаженной. Она чувствовала себя оскорбленной оттого, что кто‑то непрошеный грубо вторгся в ее личную жизнь.

– Грудь баронессы просто превосходно сохранилась для женщины ее возраста, но ваша!.. – Маэстро поцеловал кончики своих пальцев и воскликнул: – Magnifico!

– Вряд ли это понравится милорду Лесли, маэстро, – возмущенно заметила Розамунда.

В ответ итальянец протянул ей еще несколько рисунков. На одних был изображен Патрик, на других – они вдвоем.

– Вы переходите все границы дозволенного, маэстро! – вспылила Розамунда. – Вы не имели права делать то, что сделали. Боюсь, милорд не обрадуется, когда узнает об этом!

– И тем не менее ему придется проглотить свое недовольство, поскольку я представляю Венецию и ему, так или иначе, предстоит иметь со мной дело!

– Я вас не понимаю, маэстро! – сделала удивленное лицо Розамунда, хотя сразу догадалась, о чем идет речь. Патрик был прав. Художник уполномочен говорить от лица дожа.

Итальянец протянул руку и провел пальцем по щеке Розамунды:

– Может быть, и так. По крайней мере, будь я вашим любовником, я не стал бы говорить с вами о чем‑то другом, кроме того, как нам лучше ублажить друг друга. Но ваша обида больно ранит меня, мадонна. – Венецианец протянул Розамунде все свои рисунки. – Оставьте их себе в память о Сан‑Лоренцо! Или уничтожьте, если они так вас смущают.

– У меня не поднимется рука уничтожить ваши работы, маэстро. Это было бы настоящим кощунством. Однако мне придется спрятать их подальше от своих впечатлительных дочерей, – ответила Розамунда, смягчившись.

– Так у вас есть bambini! – удивился маэстро. – Ваше лицо нисколько не обезобразили беременности и роды. И сколько у вас детей?

– Трое, – ответила Розамунда.

– Они от лорда Лесли?

– Это дети от моего последнего мужа, – с улыбой пояснила Розамунда. – А у вас есть дети, маэстро?

– Из тех, о ком мне известно, – по меньшей мере пятнадцать, – ответил итальянец равнодушным тоном. – Иногда сами матери не уверены, кто их отец, или злятся на меня и не хотят, чтобы я знал, или в некоторых случаях стараются скрыть это от мужей. У меня есть десять сыновей, но ни одному из них не достался талант живописца, к великой моей печали. Однако у меня есть одна дочь, и она наверняка прославилась бы, если бы не пол. В Венеции женщина может стать хозяйкой лавки, куртизанкой, монахиней, женой и матерью – но только не художницей.

– Какая жалость! – искренне посочувствовала Розамунда. – Особенно если у вашей дочери есть талант, а вы, судя по всему, в этом не сомневаетесь.

– В дверь негромко постучали, и в мастерскую заглянул слуга художника, Карло.

– Маэстро, лорд Лесли желает вас видеть, – сообщил он.

– Пригласи его сюда! – приказал художник.

– Вы захотите побеседовать с лордом Лесли наедине, – негромко проговорила Розамунда, собирая подаренные ей наброски. – И я вас покидаю.

– Стало быть, вы знаете, – недоуменно заметил итальянец.

– Я ничего не знаю, маэстро. Вам следует помнить о том, что я англичанка, а Патрик – шотландец. Лучше нам от этого не отступать. – Розамунда плавной походкой двинулась к выходу и, увидев Патрика, улыбнулась ему. – Я буду ждать вас, милорд.

Патрик плотно затворил дверь и произнес звучным низким голосом:

– Добрый день, Паоло Лоредано. Наверное, нам есть о чем поговорить?

– Присаживайтесь, милорд, и выпейте вина, – гостеприимно предложил хозяин, наполнив еще один кубок, и расположился за столом напротив. – Вы уже успели догадаться, что я прибыл сюда в качестве доверенного лица моего дожа. Ни вам, ни мне нет смысла продолжать глупое притворство. Чего хочет от Венеции Шотландия?

– Значит, вы не такой дурак, каким кажетесь, – заметил Патрик.

– Нет, я не дурак! – расхохотался Паоло Лоредано. – Но я получаю массу преимуществ, притворяясь дураком.

Граф кивнул в знак согласия.

– Его святейшество папа римский поставил моего повелителя короля Якова в весьма неловкое положение, – начал Патрик.

– Но папа Юлий Третий всегда благоволил к вашему повелителю! – возразил Лоредано.

– Да, это так, но теперь он требует от моего хозяина невозможного, – продолжал граф. – Шотландия с Англией никогда не были дружными соседями, и это отлично известно. Король Яков взял в жены английскую принцессу в надежде укрепить мир между нашими странами. Мир принес Шотландии процветание, а процветание всегда идет на пользу народу. Яков Стюарт – хороший король, умный и рачительный хозяин, и подданные питают к нему искреннюю любовь. Он глубоко набожный человек и почитает Святую церковь. Но прежде всего Яков Стюарт – человек долга и чести. Пока на английском троне сидел его тесть, между нашими странами не возникало никаких недоразумений. Однако теперь на трон взошел его шурин, Генрих Восьмой, и все изменилось. Он молод и честолюбив и завидует прочному положению своего зятя, мечтая лишь о том, как бы стать самым влиятельным монархом в Европе. Он вбил себе в голову, что король Яков, благодаря своей дружбе с папой, стоит у него на пути.

В прошлом году папа объединился с Францией против Венеции. Но теперь, по наущению короля Генриха, готов выступить против Франции заодно с Венецией и другими странами и потребовал, чтобы к их союзу присоединился и мой хозяин.

– Он чертовски умен, этот король Генрих, – вполголоса заметил Лоредано.

– Он играет не по правилам, – возразил граф. – Англия знает о том, что Шотландия – старый и преданный союзник Франции. Мой король не может разорвать этот союз без особой на то причины, а причины у него нет. Подстрекаемый Англией, папа настаивает на том, чтобы Шотландия присоединилась к его «Священной лиге». Мы не можем так поступить.

– А при чем здесь Венеция? – спросил художник.

– Мой хозяин хотел бы ослабить союз, чтобы у папы появились более серьезные проблемы, чем разногласия с Шотландией. Он отправил меня с приказом вступить в переговоры с представителями Венеции и Священной Римской империи. Честно говоря, – продолжал Патрик, – я не очень‑то верю в успех этого плана. Но король Яков считает своим долгом предпринять все возможное, чтобы избежать войны. А наш отказ от вступления в «Священную лигу» наверняка послужит поводом к войне между Шотландией и Англией. Король Генрих получит долгожданный повод, чтобы начать вторжение в Шотландию, и объявит нас предателями всего христианского мира. Война еще никому не приносила выгоды, и я уверен, что вы понимаете это, маэстро Лоредано. Венеция накопила свои богатства благодаря торговле. На востоке Оттоманская империя постоянно грозит вам войной. Если вы позволите втянуть себя в военные действия против Франции и пошлете туда свои войска, разве это не сделает вас беззащитными против турок?

Паоло Лоредано усмехнулся:

– Ваш король знал, кого посылать на переговоры, милорд, и ваши доводы кажутся мне логичными и разумными. Однако дож твердо решил, что в данном вопросе останется на стороне папы Юлия.

– Разве вы не могли бы просто сохранить нейтралитет? – резонно спросил граф. – Разве вы не могли бы сослаться на угрозу со стороны Оттоманской империи и пообещать не выступать ни на чьей стороне?

– Это было бы самым разумным для нашей республики, но дож никогда на такое не пойдет, – ответил решительным тоном венецианец. – Он считает, что если на нас нападут турки, то «Священная лига» придет к нам на помощь. Тогда как я, если уж на то пошло, не представляю себе, чтобы английский король, или испанский, или хотя бы император стали бы посылать своих солдат сражаться за Венецию. Но я не дож и почти не имею на него влияния. Он совсем одряхлел, и иной раз, когда я его вижу, мне кажется, что он вообще с трудом меня узнает. Я не более чем посланник, уполномоченный выслушать вас и передать ваши предложения своему господину. Но я заранее могу сказать, милорд, что ваша миссия обречена на неудачу. Мне очень жаль.

– Король Яков ожидал чего‑то подобного, – кивнул Патрик, – но он выполняет свой долг перед страной. Однако вы могли бы отправить в Венецию гонца, чтобы донести наш разговор до дожа?

– Конечно, – ответил художник. – Я прихватил с собой крепких, отлично выученных почтовых голубей как раз на этот случай. Я должен торчать здесь до конца зимы – не самое неприятное поручение, – чтобы ни у кого не возникло ненужных подозрений. А вы тоже останетесь здесь?

– Да. Я всегда любил здешние зимы. А теперь скажите, вы действительно хотели бы написать портрет Розамунды? Если это так, то я готов сделать заказ.

– Она настоящая красавица и слишком любит вас, милорд, – ответил Лоредано со вздохом.

– Иными словами, вы попытались ее соблазнить и получили по рукам! – ухмыльнулся граф.

– Совершенно верно, – признался Лоредано, – но как это ни странно, я не чувствую себя оскорбленным, как это было бы с любой другой женщиной. Она дала мне пощечину и отругала, но не закатывала истерик и не обливалась слезами. А потом мы продолжали общаться так, словно моей дерзкой выходки не было и в помине.

– Розамунда всегда была практичной женщиной, – вполголоса заметил граф.

– И вы не хотите вызвать меня на дуэль? – поинтересовался художник.

– Если Розамунда не считает себя оскорбленной, то я готов согласиться с ней, маэстро Лоредано. К тому же вы слишком молоды, и наш поединок будет неравным, – заключил с улыбкой граф, и художник расхохотался в ответ:

– Мало‑помалу я начинаю понимать, что в пожилом возрасте есть определенные преимущества! Вы вольны говорить все, что вздумается, и поступать так, как считаете нужным. И в то же время у вас есть очаровательная молодая любовница. До сих пор я боялся старости, милорд. Но теперь, похоже, я избавлюсь от этого страха.

Патрик встал с кресла, и его собеседник тоже поднялся. Гленкирк оказался значительно выше венецианца.

– Я буду считать ваши слова комплиментом, маэстро Лоредано. Завтра утром вы можете явиться на виллу к послу, чтобы начать портрет Розамунды Болтон. – Граф поклонился сдержанно, но учтиво. – Желаю вам приятно провести день.

– И я вам тоже, – ответил венецианец с большим почтением.

Граф Гленкирк покинул виллу художника и присоединился к ожидавшей его Розамунде. Они вскочили на лошадей и не спеша двинулись обратно к посольству Шотландии. Солнце припекало все сильнее, и Патрик предложил многозначительным тоном вместе насладиться ванной.

Розамунда громко рассмеялась:

– Патрик, я больше не полезу в эту ванну, пока над террасой не устроят навес! Оказывается, наша терраса как на ладони видна из мастерской художника. Он успел нарисовать нас и в ванне, и снаружи. Эти рисунки у меня, но мы должны принять меры, чтобы не компрометировать себя и не позволять ему снова вторгаться в нашу жизнь.

Патрик не знал, смеяться ему или гневаться.

– А ему не откажешь в дерзости, этому Паоло Лоредано! Скажи‑ка, Розамунда, тебе приходилось плавать в море?

– Я вообще никогда толком не плавала. В детстве я барахталась в нашем ручье во Фрайарсгейте, но плавать по‑настоящему так и не научилась.

– Значит, придется тебя научить, – заключил Патрик. – Сегодня мы отправимся за город. Я знаю, где есть подходящий залив, надежно укрытый от посторонних глаз. А море здесь теплое и ласковое.

– И мы могли бы устроить там обед на природе, – оживилась Розамунда.

– Отличная мысль, моя милая! – согласился граф. Вернувшись к лорду Макдаффу, Патрик и Розамунда застали там предпраздничную суету. Слуги готовились к приему, обещанному графом немецкой баронессе и назначенному на следующий день. Предстояло немало работы. Повар собрал для графа корзинку с провизией, положив туда свежий хлеб, мягкий сыр в восковой оболочке, половинку жареного цыпленка, нарезанную тонкими ломтиками розовую ветчину и тяжелую гроздь зеленого винограда. Приложив к закускам бутылку красного вина, он вручил корзинку своему помощнику, чтобы тот отнес ее графу.

Розамунда поднялась в их апартаменты, чтобы переодеться в более простое и удобное платье. Она выбрала легкую темную юбку и блузку. Энни не было ни видно, ни слышно, но Розамунда отлично справилась со своим туалетом сама. Вошел граф, и они вместе принялись рассматривать наброски, сделанные художником угольным карандашом. Розамунда была изображена обнаженной в ванне, выходящей из ванны и в те моменты, когда вытиралась. Художник запечатлел и графа – одного и в ванне с Розамундой. Последний рисунок заставил ее покраснеть от стыда, потому что их поза явно выдавала то, чем они занимались.

– У него острый глаз, – сухо заметил граф, перебирая рисунки.

– По‑моему, даже слишком острый, – добавила Розамунда и, взяв в руки еще один рисунок, оставшийся на столе, повернула изображением вверх. – Господи помилуй! – невольно вырвалось у нее.

Патрик ехидно хихикнул.

– Это вовсе не смешно! – набросилась на него Розамунда. – Я отвечаю за эту девчонку! – На рисунке были изображены Энни и Дермид в весьма пикантной ситуации. Слуга графа прижал Энни спиной к стене виллы и охаживал со всем пылом юности. Энни блаженно зажмурилась и обхватила любовника руками за шею, а ногами за пояс, тогда как он поддерживал ее под ягодицы. – Он должен на ней жениться! – решительно заявила Розамунда.

– Не возражаю, – согласился граф. – Твоя Энни далеко не дура и наверняка добилась от него обещаний соблюсти приличия, а уж мы с тобой позаботимся о том, чтобы он сдержал свое слово. Но сейчас давай спустимся к морю и проведем день так, как хотели.

Они вышли из апартаментов во двор, где их уже ждали оседланные лошади. К седлу графа была приторочена корзинка с провизией. Животные неспешным шагом вывезли их на дорогу. Патрик ехал первым, Розамунда за ним. Они не стали пересекать город, а сразу свернули на боковую тропу. Следуя ее прихотливым извивам, вскоре любовники добрались до небольшого залива с ровным дном, усыпанным мелким золотистым песком. Лошадей пустили пастись на небольшой зеленой лужайке в тени под деревьями у подножия горы. Патрик расстелил на песке одеяло, поставил в тень корзинку и стал раздеваться.

– Что ты делаешь? – удивилась Розамунда.

– Мы же не можем плавать в одежде, – резонно заметил граф.

– Но я думала, что мы останемся в нижнем белье!

– А потом нам придется надевать верхнюю одежду на мокрое и в таком виде ехать домой, – то ли спрашивал, то ли утверждал Патрик.

– Очень хорошо. – Розамунда согласно кивнула и развязала тесемку на юбке, позволив ей упасть на землю. Затем перешагнула через юбку, старательно отряхнула ее и аккуратно сложила в сторонке, пристроив сверху свои башмаки. – Какой теплый песок! – воскликнула она, снимая через голову блузку. Уложив ее рядом с остальной одеждой, Розамунда скинула с себя нижнюю юбку и предстала перед графом абсолютно нагой.

– Ступай в воду! – скомандовал Патрик, торопливо избавляясь от своей одежды. Розамунда дождалась, пока он разденется, и, взявшись за руки, они с разбегу кинулись в воду.

– Ух, холодно! – вскрикнула Розамунда.

– Ничего, привыкнешь! – рассмеялся граф. – Попробовала бы ты искупаться в море у берегов Шотландии – тогда бы узнала, что значит настоящий холод, любовь моя! Окунись целиком, и все поймешь сама. Поверь мне на слово, воздух окажется намного холоднее!

– Я не хочу заходить еще глубже, – сказала Розамунда и опасливо оглянулась в сторону берега.

– Этого и не надо делать, – успокаивал ее Патрик. – Вода здесь по пояс, и я уже могу учить тебя плавать, дорогая!

Через несколько минут занятий Розамунда почувствовала себя более уверенно, молотя руками и ногами по воде. Постепенно Патрик уводил ее все дальше от берега, пока она вдруг не обнаружила, что вода покрывает ее с головой. На лице Розамунды отразилась настоящая паника.

– Любовь моя, вода достаточно теплая и тихая, – спокойным голосом произнес граф, крепко держа ее за руку. – Ты всего лишь окунулась с головой. Видишь? Я стою на дне. А теперь начни работать руками и ногами так, как я тебе показывал, и плыви назад к берегу.

Розамунда вдруг моментально успокоилась и изо всех сил стала грести к берегу, пока не оказалось, что вода едва достает ей до колен. Здесь она встала на ноги и оглянулась на Патрика, ужасно гордая собою.

– А теперь плыви снова ко мне, – скомандовал граф. Розамунда набралась храбрости и смело бросилась в воду.

Доплыв до графа, она развернулась и снова стала грести к берегу. Какой чудесной была вода! Она ласкала тело, рождая приятное возбуждение и легкость. Граф все время держался поблизости, чтобы Розамунда не боялась. Постепенно она окончательно избавилась от страха перед глубиной. В какой‑то момент граф привлек ее к себе и крепко поцеловал в губы.

– Я обожаю тебя! – восхищенно произнес он. – Где ты, там и я. Ты снова вдохнула в меня жизнь после стольких лет печали! – Патрик ласково погладил Розамунду по щеке. – Я всегда буду любить тебя, Розамунда! Всегда! – Он подхватил ее на руки, вернулся на берег и опустил свою драгоценную ношу на песок. И здесь овладел ею, заставив охнуть от удовольствия. Патрик двигался медленно, осторожно, но постепенно его возбуждение росло, а удары становились все более сильными и частыми. Он почувствовал, как острые ноготки впиваются ему в спину.

– Да! Да! Да! – твердила ему на ухо Розамунда, прижимая изо всех сил к себе. Их тела были прижаты так тесно, что стало больно расплющенным грудям. Соски горели как в огне. Розамунда закрыла глаза и сосредоточилась на том, как его копье движется где‑то глубоко внутри, порождая новые волны страсти. Она заставила стенки своих любовных ножен сжаться еще сильнее, при этом Патрик издал хриплый стон и утроил силу своей атаки. Теперь уже Розамунда застонала от удовольствия. В этот момент наступила желанная разрядка.

– Ох, Патрик! – только и смогла прошептать она, когда немного пришла в себя.

Они ненадолго затихли, нежась в лучах ласкового солнца. Затем Патрик поднял Розамунду на руки и снова отнес в воду, чтобы смыть следы их жгучей страсти. Выйдя из воды, они устроились на одеяле и открыли корзинку с провизией. Поев, Патрик и Розамунда еще долго сидели на песке, нежась на солнце, попивая сладкое вино Сан‑Лоренцо и заедая его виноградом.

– Расскажи, как прошел разговор у художника, – вдруг попросила Розамунда.

– Как и опасался король Яков, Венеция не посмеет ослабить союз. Дож слишком боится вызвать недовольство папы. Однако есть надежда, что я заставил венецианцев относиться к Генриху Тюдору с меньшим доверием, чем прежде. Я предупредил посланника дожа о том, что английский король не гнушается ничем в своем стремлении добиться того, чего хочет. А хочет он многого. По‑моему, до сих пор венецианцы не воспринимают его всерьез ввиду его молодости. Ведь Генриха Тюдора почти никто не знает. Кроме того, я еще раз напомнил им об угрозе со стороны Оттоманской империи. Ведь если султан снова двинется на запад, первыми под ударом окажутся венецианцы, а не папа. Пока Венеция хранит верность папе на словах, они будут до последнего тянуть с отправкой войска во Францию. Но рано или поздно они его отправят. И наше положение нисколько не изменилось после этой встречи.

– Но ты еще не успел поговорить с баронессой, любимый, – заметила Розамунда.

– Склонить императора к сотрудничеству с Шотландией будет еще труднее. Ведь он вообще не имеет права садиться на трон без благословения папы. Его так называемая империя не более чем группа германских княжеств, в каждом из которых правит свой герцог, или граф, или, на худой конец, барон. Максимилиану Первому едва удалось создать из этого сборища хоть какое‑то подобие союза. Конечно, я сделаю все, что смогу, но в этом случае надежда на успех еще более мала.

– А что ты думаешь о самом маэстро? – поинтересовалась Розамунда, лукаво блеснув глазами.

– Он гораздо умнее, чем многие о нем думают, и понимает, что принесет семье гораздо больше пользы, если будет изображать из себя эдакого чудаковатого художника. Я заказал ему твой портрет, – ответил граф.

– В одетом или раздетом виде? – уточнила она с невинным выражением лица.

– Думаю, что в одетом. В раздетом я предпочитаю любоваться тобой единолично, милая, – в тон ей отвечал Патрик. – Художник явится завтра. Мне будет любопытно посмотреть, как он воспользуется той возможностью, которую я ему предоставил!

– Пусть Энни остается при мне, пока я буду позировать, – предложила Розамунда.

– Пусть Энни будет при тебе, – согласился Патрик. – А кроме того, Энни с Дермидом следует пожениться до того, как появятся нежелательные последствия любовной страсти, запечатленной на рисунках Лоредано. В свое время я предупреждал Дермида. И нисколько не сомневаюсь, что он не сумел удержаться и соблазнил ее.

– Так же, как и я предупреждала Энни, – добавила Розамунда. – Ты прав, им следует пожениться немедленно. – Она вновь откинулась на одеяло и томным голосом произнесла: – Поцелуй меня еще, Патрик! Мне все время не хватает твоей любви!

– С удовольствием, мадам, – охотно откликнулся граф и с энтузиазмом принялся за дело.

Поиск по сайту: