ИНТЕРЕСНЫЙ СПЕКТАКЛЬ

Он состоялся в пятницу в Немецком клубе.

Любительский спектакль с ценами от 10 руб. за крес­ло! Мало того. Любительский спектакль, на который труд­но было достать билет! И этого мало. Любительский спек­такль с прекрасной, ровной игрой!

Вы мне не верите. Вы думаете, что я делаю рекламу ^ Обществу искусства и литературы. Как вам угодно. Мне все равно, что вы думаете. Я утверждаю, что никто я ни­когда не видел такого образцового исполнения у люби­телей. Да если бы вы не были убеждены, что это люби­тели,—вы бы и не поверили. Комедия гр. Л. Н. Толсто­го «Плоды просвещения» была разыграна с таким ан­самблем, так интеллигентно, как не играют хотя бы у Корша.

Сама пьеса,,. Можно мне сказать правду? Сама пьеса мне не понравилась.

Как?! Что?! Какой-то там Гобой, глупый инструмент из оркестра, смеет!!. О! О!

Не понравилась. Что хотите, то и делайте со мной.

Свирепый критик «Московских ведомостей», г. Ю. Ни­колаев, предлагал назвать эту пьесу «Плодами невеже­ства». Тогда бы я еще подумал.

По-моему, вся барская часть пьесы карикатурна, ин­трига — французская. Если бы это была не комедия с яр­кой тенденцией, а фарс,— он был бы гениален, хотя и не­справедлив.

Кто станет спорить, что у нас есть глупые господа, ко­торые от нечего делать занимаются вздором? Есть а про­фессора тупицы, есть и доктора шарлатаны, и контроле­ры жулики, и умные горничные, н замечательно нравст­венные мужики. Всякого народа у нас довольно! Но что­бы глупые баре — с одной стороны, а великолепные му* жнки — с другой, было абсолютной параллелью,— это-

му никто не верит и никто не поверит, И слава богу, что никто не верит.

Я кусал себе губы от досады. Мне было обидно, что такой талант так криво смотрит на людей. Dixi et animum levavi *.

Спектакль был в пользу Братолюбивого общества. В большой зале Немецкого клуба было почему-то темно­вато. Кто это сэкономничал на освещении? Братолюби­вое общество или администрация клуба? Публика жало­стливо поглядывала на незажженные люстры. На дамах были элегантные туалеты, а света мало. Это даже же­стоко.

Однако я разглядел публику. Тут собрался цвет Мо­сквы. И представители высшего света, и богатое купече­ство, и пресса, и театральные завсегдатаи

На сцене тоже знакомые все лица.

Во главе их К. С. Станиславский. Конечно, псевдо­ним. Псевдонимы не принято раскрывать, но я вам на­мекну, кто это Станиславский Это будет простительно, во-первых, потому, что это секрет Полишинеля, а во-вто­рых, потому, что любители берут псевдонимы только по рутине, давно утратившей смысл.

Станиславский — высокий молодой человек из бога­того купечества, когда-то очень покровительствовавший ^ Обществу искусства и литературы, талантливый и умный любитель.

Если бы я был театральным рецензентом, я бы посвя­тил ему, как и многим другим, целую статью. Так много тонких и характерных подробностей вложил он в роль самого Звездинцева.

Жену Звездинцева прекрасно играла М. А. Самаро-ва, если не ошибаюсь — присяжная актриса. Бетси — В. Ф. Комина. Вы ее знаете. В прошлом году на балу Об­щества искусства она получила вторую премию за кос­тюм цыганки. Здесь она тоже щегольнула несколькими прелестными туалетами. Любительница опытная.

Вово — также известный любитель Н. С. Сергеев, то­же из богатого купечества. Молодой человек универси­тетского образования, художник, гласный думы, талант­ливый любитель.

Доктор — И. А. Прокофьев. Это не псевдоним. Опять известный любитель.

* Я сказал (я высказался) и облегчил свою душу (лат.). — Ред.

Профессор — А. П. Вронский, недавно появившийся иа горизонте Общества искусства. Играл ровно и акку­ратно. К чести гг. Станиславского, Прокофьева и Врон­ского должен прибавить, что они значительно сгладили излишние нападки автора на барина, доктора и профес­сора. Петрищев — Н. А. Александров. Ну кто ж не знает этого элегантного молодого фабриканта? Я и не подозре­вал за ним способностей прекрасно изображать светских фатов!

Таня, горничная,— М. П. Лилина. Мне легко было бы сказать вам, кто это г-жа Лилина, даже не называя ее. Но, видите ли, г-жа Лилина давно играет под таким псев­донимом в спектаклях Общества искусства. Года два назад она вышла замуж, Я и думал, что для афиши она возьмет псевдоним мужа. Она не взяла. Стало быть, я должен молчать. Играла она премило.

Дивно играли мужиков А. А. Федотов, сын Гликерии Николаевны, В. М. Владимиров (псевдоним), брат изве­стного молодого философа.

В ничтожной роли старого повара был необыкновен­но типичен А. Р. Артем. Это делая художественная фи­гура.

В пьесе гр. Толстого так удивительно набросаны ли­ца, что мне стоит большого труда удержаться в рамках моей статьи. Я готов был бы рассказывать вам о каждом лице отдельно и очень много, хотя вы и знакомы с пьесой по Юрьевскому сборнику.

Очень типичны были и выездной лакей, и буфетчик, и буфетный мужик, и 2-й мужик.

Кажется, всех похвалил, кого хотелось! ^ Совсем ма­ленькие роли тоже были переданы со смыслом.

Знаете ли, о ком я вспомнил во время спектакля?

О графе Соллогубе.

Бывало, без него не обходились такие представления.

Гобой

«ДУЭЛЬ» ^ А. П. ЧЕХОВА

О новом произведении Чехова появилось уже с пол­дюжины обширных рецензий.

Вы знаете, что нет ничего шаблоннее газетного языка.

То же можно сказать и о рецензиях наших присяжных критиков. За двумя, много — тремя исключениями, все они выработали себе известный шаблон, по которому не только пишут, но и мыслят.

Мне даже кажется, что у присяжных рецензентов от постоянного обязательного чтения притупляется и аппе­тит, и вкус.

Чтобы усвоить намерения автора и его образы таки­ми, какими он их создал, надо обладать фантазией, не обремененной беспрерывными н однородными впечатле­ниями. А критик ко всякому новому произведению при­ступает с готовым масштабом, выработанным известной привычкой. С первых же шагов персонажей нового про­изведения критик отдается во власть рутины и относит их к категории лиц, уже знакомых ему из других произ­ведений. Поэтому от него легко ускользает какая-нибудь характерная черта, не лишенная новизны.

Сравните впечатления двух театральных зрителей: один — завсегдатай, а другой — редкий посетитель теат­ра. Первый до того привыкает к индивидуальным особен­ностям актеров, что ему трудно разглядеть замысел ав­тора за знакомыми ему интонациями, жестами, глазами и т.д. Второй же воспринимает образы автора гораздо непосредственнее. И случается сплошь да рядом, что этот неприсяжный театрал уловит,замысел автора луч­ше опытного и присяжного.

До какой степени шаблонно отношение критиков к писателям, можно судить по рецензиям о «Дуэли» Чехова.

Все они начинают с ламентаций об обманутых надеж­дах. Всякий считает долгом уронить слезу на талант Че­хова, якобы остановившийся в развитии. Но если бы кто-нибудь из них добросовестно заглянул в свои статьи, на­печатанные пять лет назад, то он убедился бы, что и за­говорил-то о Чехове только в то время, когда публика уже любила этого писателя.

В жизни всякого выдающегося писателя есть два труд­ных момента. Я говорю об отношении к нему нашей кри­тики, Первый момент наступает, когда критика опреде­ляет писателя в генеральский чин. Происходит это боль­шею частью сразу, внезапно, одинаково неожиданно как для писателя, так и для самой критики.

Он писал уже несколько лет. Его читали, его любили, в публике то и дело рекомендовали его. Но критика, за-

громожденная отчетами о произведениях патентованных знаменитостей, или не замечала его, или трусливо замал­чивала.

Вдруг кто-нибудь из сильных обмолвился о нем доб­рым словом. Или его выдвинул случай, не имеющий ни­чего общего с его талантом. Тогда все разом, точно сго­ворившись, поднимают шум, и через месяц-другой вче­рашний рядовой производится в генеральский чин.

Тогда для писателя наступает новое испытание.

Он знаменит, каждая его строка ловится на лету, но он не удовлетворяет своих поклонников. От него ждут высших откровений, а он — изволите видеть — пишет почти так же, как писал два месяца назад. Словно из-за того, что критика обратила на него внимание, он должен стать во сто крат гениальнее, умнее, образованнее.

Счастлив тот, кто сумеет спокойно обойти эти подвод­ные камни. Часто же случается так, что у писателя от одуряющего фимиама славы кружится голова, он в са­мом деле ищет в своем творчестве божественных откро­вений, не удовлетворяется сюжетами, которые подсказы­вает ему фантазия, все ему кажется мелко и бесцветно. Самолюбие его гложет, л из здорового писателя он ста­новится неврастеником или мудрит не в меру и не поль­зуется теми самыми красками своей палитры, которые создали ему славу.

Мне кажется, что этот трудный момент испытания пе­реживает теперь и Чехов. Что бы он ни выпустил в свет, наши критики принимают с разочарованной гримасой. И — помяните мое слово — они так же проглядят его лучшую вещь, как проглядели зарождение его успеха и спохватились только тогда, когда он и без критики про­бил себе дорогу к сердцам читателей. Если бы Чехов слу­шался своих рецензентов, то ему следовало бы в продол­жение десяти лет не показывать свету ничего нз написан­ного, а потом сразу поразить всех чем-нибудь вроде «Мертвых душ».

Мне же думается, что истинных любителей литерату­ры должен радовать каждый поступательный шаг, хотя бы и маленький, в росте писательской личности Чехова. И если не предъявлять к нему невозможных требований, то не трудно заметить, что его последнее произведение — лучшее из всего, что им до сих пор написано. Постараюсь доказать это.

В. И.

^ ТЕАТР И ШКОЛА I

Представьте себе средней руки губернский город с числом жителей от 30 до 50 тысяч, В нем нет высшего учебного заведения, стало быть, нет профессоров и сту­дентов. Зато все остальные характерные черты большого города налицо. Мужские и женские гимназии с обшир­ным кругом преподавателей и преподавательниц, губерн­ское земство с управой и, конечно, с Обществом взаимно­го кредита, отделения государственного, дворянского, крестьянского, Волжско-Камского и еще какого-нибудь частного банков; окружной суд с членами, товарищами прокурора, поверенными, нотариусами; городская дума с домовладельцами; всякого рода казенные палаты — губернская, контрольная, чертежная, казначейства; кан­целярия губернатора, чиновники особых поручений, ме­стный «beau moncb*, почтово-телеграфная контора; больница, земские и вольные аптеки, медицинский персо­нал; содержатели множества магазинов с приказчиками; фабриканты, заводчики, техники, архитекторы; и, нако­нец, один, два или все три из трех крупных элементов — военного, инженерного или землевладельческого.

Словом, «интеллигенция», захватывающая, по совре­менной ходячей терминологии, всякого, кто носит платье от «статского и военного портного», имеется в типичном предста вительстве.

Такой город «чувствует потребность» в театре. По крайней мере, если вы, житель столицы, вступите в бе­седу с любым из горожан, то он, пожаловавшись снача­ла на безденежье и безлюдье — «людей нет» — и пого­воривши о том, что было бы в случае войны с Германией, в конце концов неминуемо, без всякого с вашей стороны почина, заведет речь о театре. Разговор его будет наив­ный. Он совершенно не сведущ в драматической литера­туре. Случится, что даже из Шекспира знает только «Гам­лета» и «Отелло», знает Гоголя, Грибоедова, то есть «Го­ре от ума», чуть-чуть Островского и стоп! Говоря о теат­ре, он больше склонен назвать несколько имен артистов, а преимущественно артисток, очень любит тех, которые кажутся ему «порядочными женщинами», то есть не слиш­ком доступными, и любит прихвастнуть, что такой-то или

* ^ Высший свет (фр)

такая-то из столичных артистов «ведь начинал у нас» и «как же, я помню его в такой-то роли!»

Пойдемте же в этот театр. Не будем предъявлять к нему строгих требований! Нам известно, что столичные

театры стягивают лучшие силы, знаем, с другой сторо­ны, что в данном городе и газовое-то освещение еще не по всем улицам, и мостовые плохи, и банки помещаются в частных зданиях, слишком много нужд, относящихся к области «материальной пищи», а для «духовной» нет зна­чительных средств. Поэтому постараемся воздержаться от глупого тона столичных приезжих, которые посмеива­ются в провинциальных театрах не потому, что они пони­мают дело, а для того, чтобы пощеголять своей принад­лежностью к людям «бывалым и видавшим виды».

Мы с вами идем не из пустого любопытства и не для того, чтобы убить вечер, которого нам некуда девать. Нас серьезно интересуют вопросы: точно ли город «чувствует потребность»? Не фраза ли это, придуманная с целью по­казать нам, что и они «не лыком шиты», что и их «зани­мают не одни сплетни и карты»? И если они, действитель­но, нуждаются в театральных зрелищах, то в какой ме­ре русский артистический мир, «представители искусст­ва», «просветители толпы» — и как еще они там именуют себя,— в какой мере удовлетворяют они такой законной и благородной потребности?

Разберемся в спросе и в предложении и, может быть, мы подойдем к самому корню театрального дела в про­винции.

Кто сколько-нибудь знаком с ним, тот вперед скажет, что выводы будут не утешительны. Но это слишком мяг­кое выражение. Выводы будут ужасные, обнаруживаю­щие такое грузное падение провинциального театра, что для подъема его нужны десятки лет и воспитание цело­го поколения...

Здание театра плоховато. Но это еще не беда. Дело не в бархатной обивке лож и в плюшевых занавесах. Пу­скай за внешней роскошью гонятся содержатели кафе­шантанных заведений. Там надо брать не мытьем, так катаньем. Здесь — было бы только не сыро, да не скво­зило бы по всем рядам кресел. Правда, отсутствие ком­форта отражается на том, что театр почти не посещается местной аристократией. Ее дамская половина любит вы­езжать на люди в элегантных туалетах, а такие ложи, как здесь, могут испортить платье и посещение театра

обойдется слишком дорого. Но господь с нею, с аристо­кратией! Мы знаем, что она чувствует потребность в теат­ре, как в таком месте, где можно показать туалет, «ошей­ник» из бриллиантов, дочь-невесту и т. д. Говорить о том, что мужская аристократическая молодежь смотрит на актрис «с своей точки зрения» и потому предпочитает оперетку, значило бы повторять общее место. Но, напри­мер, если я сообщу, что «Гроза» считается во многих се­мействах безнравственной пьесой, которую нельзя пока­зывать 18-летним барышням, то — не правда ли это мо­жет показаться выдумкой? Л это так.

Нас больше интересует вопрос: кому принадлежит театр и на каких условиях сдан он артистам?

Он перестроен или из цирка, или из склада сельско­хозяйственных машин, или из большого здания, в кото­ром магазины не окупали расходов по ремонту. В редких случаях здание специально построено для театра. А при­надлежит он частному лицу, сдающему его артистам за довольно высокую арендную плату.

Бот первый риф, на который мы наталкиваемся.

В России, в зимнее время, считается более двухсот те­атров. Можно сказать, без малейших преувеличений, что из них не наберется десяти таких, которые сдаются арти­стам или с субсидией, или просто бесплатно. Правда, во многих городах существует такой порядок, что плата за театр окупается «вешалкой» и «буфетом», то есть сдачей того и другого в аренду. Но за норму следует принять та­кой расчет: театр с отоплением, освещением и прислугой обходится труппе в треть валового сбора. Только две тре­ти идут на остальные расходы, то есть декорации, костю­мы, реквизит. Уплата авторского гонорара (от рубля до трех рублей за акт, от пяти до пятнадцати рублей за ве­чер), библиотека, жалованье артистам, режиссерам, суф­лерам и проч.

Кое-где существуют театры, принадлежащие «горо­ду». Но и здесь театр числится в «приходной статье». При этом, помимо денежных обязательств, на артистов воз­лагаются и другие, в форме инструкции, где значится, в какие часы должны начинаться и оканчиваться спектак­ли и репетиции, каков должен быть репертуар, в каких помещениях можно курить и т. д. И назначается для за­ведования театром особое лицо за особое вознагражде­ние и играет оно здесь роль бесконтрольной власти. И хо­рошо еще, если он не обяжет труппу принять такую-то

«превосходную артистку», с которою он, по выражению Островского, «отдыхает от забот по вверенному его уп­равлению ведомству».

Я взял за норму расход по зданию в треть валового сбора. Но очень часто артисты работают почти исключи­тельно только для покрытия этого расхода. Поработают так месяца два, конечно, бросят театр и уедут «искать другой город». Это «искать другой город» классическая фраза из жизни провинциального актера!

Но хозяин театра не боится, что его здание останется пустым. Если одни актеры, за отсутствием сборов, пере­селяются «из Керчи в Вологду», то другие, наверное, идут «по шпалам» из Вологды в Керчь. Всякий актер считает самого себя и лучше и счастливее других. «Мало ли что такие-то не сделали сборов! Мы сделаем!» Да и все рав­но есть нечего, отчего не рискнуть! И рискуют, и доволь­ны, если получат гроши, чтобы иметь возможность до­браться великим постом до Москвы в надежде получить хороший ангажемент. А там, в сущности, повторяется та же история.

Бывает, однако, что и у хозяина театра лопнет терпе­ние. «Новый хорошенький театрик, выстроенный частным владельцем, купцом г. Текутьевым,— читаем мы в кор­респонденции из Тюмени, Тобольской губернии {«Теат­ральная библиотека»),— после его убыточной антрепри­зы в прошлом зимнем сезоне, вероятно, навсегда закроет свои двери. Как передают, г. Текутьев вознегодовал на равнодушие тюменцев, труппы держать более не будет, а самое театральное здание нашел более выгодным при­способить под лабазы своей мучной торговли». Харак­терная корреспонденция. Ее можно обратить в клише для большинства русских театров. Нашелся человек, пове­ривший в успех театра в своем городе, выстроил здание, потратил и время и деньги и, убедившись в равнодушии публики, сломал сцену, вывез стулья и приказал напол­нить храм муз мешками с мукой.

Г-н Текутьев совершенно прав. Но виновата ли пуб­лика — это еще вопрос. Я привык принимать за аксиому, что нет такой публики, которая не поддержала бы хоро­шего театра. Поэтому, сильно подозреваю, что здесь ви­новаты кое-кто другие...

Итак, театра, как городского учреждения, в России не существует. «Потребность», о которой все любят го-

ворить,— сомнительного качества. Я не помню, чтобы где-нибудь какой-нибудь гласный думы «держал речь» о том, что театр необходим городу, ну хоть по крайней ме­ре так же, как необходимы общественные сады, бульва­ры, скверы, разбиваемые на площадях для очищения воз­духа; как нужны артезианские колодцы, если другие ис­точники воды заражены; памятники знаменитых людей, построенные, хотя и на пожертвованные, но все же город­ские суммы; мостовые ат.п В том же выпуске «Теат­ральной библиотеки» мы встречаем такую заметку: «Зда­ние иркутского театра строится почти исключительно на частные пожертвования. После пожара, истребившего старый театр, иркутский генерал-губернатор взял на се­бя почин в сборе пожертвований на сооружение нового театрального здания. На призыв к пожертвованиям от­кликнулись очень многие и уже к началу 1892 года было прислано в распоряжение иркутского генерал-губерна­тора 141 600 рублей». Всего же со страховой премией и процентами наросло до 197 900 рублей.

Значит, можно собрать деньги для театра. Нужны только энергия и желание. Правда, в Иркутске очень мно­го богатых людей. Но ведь и сумма в 200 тысяч громад­ная. Для губернского города средней руки достаточно и 50—75 тысяч, если город пожертвует клочок земли. Пусть потом для ремонта управление берет в свои руки и ве­шалку и буфеты, но дайте труппе возможность жить без­бедно, не «смотреть в окно» или «искать другого города». Тогда можно будет окончательно убедиться в том, что город действительно «чувствует потребность».

Московский Малый театр делает около 150 тысяч ва­лового сбора в год. Как ни сокращайте труппу, попробуй­те наложить на нее обязательства по зданию театра, ос­вещению, рабочим и т. д., уничтожьте пенсии — никогда ей не выдержать расходов. В настоящее время одна труп­па стоит 190 тысяч в год. Сократите жалованье вдвое и все-таки вы получите дефицит в 75 тысяч.

Нет никакой надобности ораторствовать на тему о «глубоком воспитательном значении» театра. Это почва шаткая, по ней легко впасть в комическую крайность. Бу­дем смотреть на него, как на самое разумное развлече­ние, способное если не вкладывать в обывательские мозги новые мысли, то хоть освежать их от цифр и шкурных интересов. И тогда необходимость каждому городу иметь свой театр будет все-таки неоспорима.

Рано ли, поздно ли, все, интересующиеся этим делом, придут к такому убеждению. И это будет первым шагом для подъема театрального дела в провинции. В этом от­ношении ближе всех у цели — Одесса. Там антрепренеру дается театр с имуществом и субсидия, если не ошибаюсь, в 25 тысяч. При таких условиях город вправе требовать зрелищ, действительно достойных считаться «разумным развлечением».

Так же поставлено дело в Новочеркасске и не слыха­но, чтобы там бывали «крахи», публика не посещала те­атра, или город оставался без порядочной труппы.

А вот город, больше, чем Новочеркасск, с 60—70 ты­сячами жителей, с огромным сталелитейным заводом — Екатеринослав, Это город, растущий, как говорят, не по дням, а по часам. А в нем до 1892 года не было совсем зимнего театра. Не было даже порядочного Общества лю­бителей, как в Киеве, Наконец, театр состряпали из ка­кого-то цирка — а их там два,— сдали в аренду и первый же сезон оказался для антрепризы таким печальным, что вряд ли скоро найдутся охотники брать театр То есть, если хотите, охотников найдется много. Но театра в хо­рошем смысле этого слова не будет. Антрепренер для со­хранения собственного кармана неминуемо придет к опе­ретке, которая до сих пор еще является спасительницей дела от крахов!

II

Но перейдем к другой, еще более важной стороне де­ла — к самим актерам. Допустим, что все российские го­рода прониклись убеждением в необходимости иметь те­атры, выстроили прекраснейшие здания, ассигновали суб­сидни и приглашают господ артистов «живым словом» будить благороднейшую сторону человеческой души. Не кажется ли вам, что господа артисты не оправдают воз­ложенных на них ожиданий?

Я в этом глубоко убежден.

Поставим вопрос иначе.

Надо заметить, что на равнодушие публики жалуется не один тюменский купец, выстроивший хорошенький те­атрик и сам взявшийся за антрепризу. Это любимый мо­тив всех актеров, которым приходится возвращаться в Москву «по шпалам», мотив, до такой степени избитый, что уже стал банальным. Разговоритесь с актером в ка­ком-нибудь ресторане «Ливорно» на Кузнецком мосту.

Спросите его, когда он нарасскажет вам небылиц о своих необычайных успехах:—А сборы у вас были?

— Да разве эта пустоголовая толпа ходит в театр?
Ей нужны клуб, карты, оперетка, цирк, фокусники!

Но он никогда не скажет себе: а не виноват ли я и сам в том, что наш театр не посещался?

К сожалению, он отчасти прав. Толпа, действительно, проявляет больше склонности к зрелищам, резко бью­щим по нервам. Но жаль, что он прав, потому что на эту склонность он уже сваливает собственное бессилие.

Задавали ли себе провинциальные актеры такой воп­рос: кому нужно стараться о том, чтобы я, скромный обы­ватель, привыкший к службе, послеобеденному отдыху и клубу, полюбил театр?

Сомневаюсь.

Однако не губернатору же делать предписания по всем учреждениям? Не с околоточным же тащить публи­ку в театр? И не хожу я вовсе не потому, что предпочи­таю клуб, а потому что к клубу я привык, а к театру нет. Кому же нужно, чтобы я полюбил театр больше клуба, как не самим актерам?

Не задумываться над таким вопросом слишком низко для высокой души актера. Актер, в его типичном пред­ставителе, стоит в своих собственных глазах на высоте недосягаемой. Ему незачем и заботиться, чтобы я полю­бил его искусство. По его мнению, если я не знаю, что есть на свете актер Завихряев-Замухрышкин, то я круг­лый невежда и не стоит на меня обращать внимания. Он жрец, он понтифекс. Я должен плениться им при одном его выходе на сцену, А если я, повидавши его, на другой день все-таки пошел в клуб, а не в театр, то судьба моя решена, я принадлежу к «пустоголовой толпе».

Он не задает себе вопроса: «почему же этот скромный обыватель опять пошел в клуб? Почему его не потянуло и сегодня прийти к нам в театр? Нет ли здесь и моей вины?»

Он не соберет своих товарищей и не скажет им:

— Господа! Такой-то скромный обыватель случайно
зашел вчера в театр. Он хотел посмотреть, что скрыва­
ется за красивой афишей, и что творится в этом здании,
н не лучше ли было бы обратить его в мучной лабаз.
А сегодня он опять пошел в клуб и, говорят, завтра н пос­
лезавтра пойдет или в клуб, или в цирк, или останется
дома. Словом, его рубли для нас пропали, не говоря уже

о том, что пропал и поклонник нашего искусства и наших талантов. Отчего это произошло? Не мы ли сами вино­ваты в этом? Не ты ли, Васильев-Задунайский, виноват тем, что не знал роли? Не ты ли, Петров-Самарянский, так как был выпивши, во втором действии нечаянно сва­лился со стула, а в третьем потерял бакенбарду? Не вы ли госпожа Донецкая-Длинношлейфова, так как при всей вашей красоте и сильном темпераменте, у вас точно каша во рту и нельзя разобрать ни одного слова? Может быть, виновнее всех я сам, потому что не столько участвовал в общем ходе пьесы, сколько важничал и изображал Гам­лета, тогда как, если подумать, я должен был по смыс­лу пьесы изображать Держиморду? Наконец, не мы ли все виноваты, так как, говоря по совести, не вдумались в пьесу, не выучили ее и не срепетовали? Я помню, что на режиссерском экземпляре библиотеки императорских театров значится: «Идет 3 часа с антрактами». А ведь у нас пьеса тянулась 4'/г часа без антрактов. Правда, мы любезно предложили скромному обывателю прослушать пьесу два раза: сначала согласно тексту автора через по­средство суфлера, а потом в измененном виде из наших уст. Но понравилось ли ему это? Не нашел ли он поэто­му, что пьеса скучна? Дело в том, господа, что человеку свойственна привычка. Не думайте, что всякого легко убедить в том, что стеариновая свечка лучше сальной. Если бы в этом была уверена только сама стеариновая свечка, то она не скоро пошла бы в ход. Мы-то, Василье-вы-Задунайские и Завихряевы-Замухрышкины, знаем, что мы лучше госпожи «Фурор-Этуаль — бриллиантов на 40 тысяч» и знаменитого английского клоуна «Нет более скуки». Но в этом еще надо уверить других. Надо себя так вести, чтобы скромного обывателя потянуло к нам и на другой день, и на третий. Как бы он ни попал к нам, от скуки ли, пришел ли на любовное свидание, захотел ли повертеться перед начальником, мы, и только мы од­ни, обязаны воспользоваться случаем и вселить в него расположение к театру. Завтра, встретив знакомых, он сказал бы: «А там хорошо! Я с удовольствием провел ве­чер!» А его знакомые встретили бы других знакомых н тоже сказали бы: «А в этом новом здании, говорят, мож­но с приятностью провести вечер!» И когда ходить в театр обратилось бы у них в благородную привычку, тогда мож­но было бы рассуждать о том, чтобы город взял на себя постройку театра и давал нам субсидию, так как при су-

ществующих расходах мы не имеем возможности пока­зать им Мольера, Бомарше, Шиллера, Шекспира и от­крыть им, скромным обывателям, еще более красивые и заманчивые картины в области нашего искусства!

Нет, никакой актер не произнесет такого монолога пе­ред своими товарищами. Он выработал формулу о неве­жестве толпы и совершенно на этом успокоился.

А между тем если бы вы, житель столиц, могли пред­ставить, во что превратилась провинциальная сцена в по­следние годы!

Вот для примера несколько спектаклей.

Один из значительных южных городов. Хороший лет­ний театр, в котором сбор может достигнуть, по нормаль­ным ценам, до 700 рублей. Гастроль артиста император­ских театров.

Идет пьеса современного французского поэта из эпо­хи Стюартов. Занавес открывается, театр представляет шотландскую деревню. На сцене появляются принц, на­род. Народ изображен в числе четырех статистов (без ма­лейших преувеличений). За исключением актрисы, игра­ющей главную роль, и, конечно, гастролера, никто не зна­ет роли окончательно. От стихов никакого следа. Перед каждой фразой — пауза. Общий тон до такой степени вульгарный, что вам становится не по себе. Вы чувствуе­те, как вас, зрителя, оскорбляют эти пошлые интонации. Для вас нет сомнений, что эта «Шатландия», судьба ко­торой так дорога действующим лицам, бесконечно чуж­да актерскому воображению. Те же интонации, те же приемы будут завтра, во время представления разухаби­стого фарса. Вы с беспокойством ожидаете главной сце­ны гастролера и затем с ужасом бежите из театра на све­жий воздух.

— Нам за два дня раздали роли,— оправдываются актеры.

Да, это печально, это возмутительно. Но, во-первых, в данном случае дело принадлежало Товариществу, «сосьетэ», как любят выражаться актеры, стало быть, от них зависело установить порядок раздачи ролей. А во-вто­рых, нашла же время выучить роль актриса, игравшая главную роль, точно так же в первый раз, как и другие. И нашла в своем голосе более благородную дикцию и тон, соответствующий исторической пьесе.

Я был в этом театре вторично, на представлении «Ко­варства и любви». Здесь уже актеры не могли бы отго-

вориться «двумя днями», так как эта пьеса считается ре­пертуарного и роли у всех «игранные». Я вндел гофмар­шала, которому в гриме, в тоне и в ужимках позавидо­вал бы любой клоун из дешевенького, ярмарочного цир­ка. Я видел Вурма, не в известном парике с косичкой, а с большим лбом и коротко остриженными волосами, в собственном черном фраке и люстриновых панталонах, необыкновенно хитро не отходившего от суфлерской буд­ки, упорно избегавшего говорить текст роли, а заменяв­шего его гаерской мимикой и телодвижениями. Красивая актриса, игравшая леди Мильфорд, с прекрасным голо­сом и отчетливой дикцией, отлично выучила роль, произ­носила ее слово в слово, но, господь ее прости, я не понял половины того, что она говорила,— до того нелепы были логические ударения. (В местной газете ее хвалили на другой день.) Президент, опять-таки в черном фраке но­вого покроя, с голубой лентой через плечо, очевидно, взя­той из букета актрисы, несколько раз так «останавливал­ся», что несчастный гастролер скрежетал зубами и топал ногой, а суфлер хрипел из будки.,,

Это какой-то кошмар, а не спектакль,

Я не люблю прикрас дешевого качества, которыми так злоупотребляют рецензенты, желающие «раскостить* пьесу или актеров, и в данном случае стараюсь передать только виденное мною.

Позвольте, для лучшей иллюстрации, передать вам рассказ одного гастролера, выписанного в прошедшее лето в один большой губернский город.

Приехал он поздно вечером и часам к одиннадцати пошел в театр, рассчитывая еще застать окончание спек­такля и будущих товарищей. Прибыв в театр, он с изум­лением услыхал со сцены текст из первого акта. Оказа­лось, что начали в десять часов. Сбор 17 рублей. Про­смотрев два акта, он до такой степени был поражен от­чаянным исполнением, что уже подумал — играть ли ему здесь, не уехать ли из города, несмотря на совершенный путь в тысячу с лишком верст. В третьем часу ночи он случайно присутствует при следующей сцене. В театре идет четвертый акт пьесы.,. В саду мимо нашего гастро­лера проходят два господина, завернувшие сюда «окон­чить вечер», то есть выпить и здесь бутылку-другую.

• 
  Постой-ка! Да здесь, кажется, играют! — говорит один, услыхав голоса актеров.
• 
  Брось! Пойдем в буфет.

333

Ушли.

Гастролер решает бежать отсюда. Но «сосьетэ> умо­ляет его остаться. Вся надежда труппы на то, что он по­правит их печальное положение. С начала лета здесь бы­ла сносная труппа, но за отсутствием сборов многие уш­ли, а остальные уже несколько недель не видали в своих руках не только желтенькой бумажки, но даже мелочи. Вещи перезаложены, хозяевам задолжали,— словом, обычная картина актерского нищенства. Гастролер был тронут и остался.

Назначается его первый выход: «Уриэль Акоста».

Что происходило на репетициях — не поддается опи­санию. Костюмов нет, декорации плохи. Но это еще пол­беды. У гастролера костюмы свои, первая актриса может быть в своем белом шлейфном платье, а на остальных публика все равно не обратит никакого внимания. Но бе­да в том, что актеров мало, некому ролей раздать. Суф­лера совсем нет, так как суфлеры, обыкновенно, служат на жалованье и в Товарищества не вступают. Владелец театра махнул рукой на своих арендаторов и не дает ни ламповщика, ни плотников. Гастролер сам с помощью товарищей поправляет рампу, устанавливает декорации, одевает двух-трех рабочих и учит их сказать несколько слов из пьесы; пьесу, конечно, наполовину вычеркивает. В суфлерскую будку садится актриса на роли grandes da­mes, и спектакль устраивается.

Начало назначено в половине девятого.

Около восьми часов к гастролеру приходит кассир:— Сбора рубль 70 копеек,— шепчет он ему,— будем играть?

Гастролер беспомощно разводит руками. Представи­тель Товарищества уговаривает подождать.

• 
  Здесь публика капризна. Когда хочет, тогда и со­бирается.
• 
  Она не смела бы быть такой капризной, если бы всегда начинали спектакли вовремя. Однако не играть же перед тремя зрителями в задних рядах!

Девять часов.

• 
  Сколько сбора? — посылает узнать гастролер.
• 
  Пятнадцать рублей.
• 
  Подождем.

В начале одиннадцатого сбор доходит до 35 рублей и останавливается В половине одиннадцатого началась тра­гедия Гуцкова «Уриэль Акоста». Гастролер не мог видеть жалких физиономий главных актеров и крикнул:

— Застрелюсь на этих самых подмостках или под­ниму сборы!

Перед 50—60 зрителями в обширном помещении он проявляет всю силу своих дарований. Затем назначает «Гамлета», «Отелло», «Шейлока», «Разбойников» и, дей­ствительно, поднимает сборы до 300 и даже 400 рублей.

Вся эта поразительная картина из актерской жизни может показаться даже трогательной и возбуждающей наши симпатии. Актриса, играющая сегодня Эмилию, а завтра помещающаяся в суфлерской будке, достойна ува­жения и поддержки. Это напоминает те отдаленные вре­мена провинциального театра, когда г-жа С, ныне зна­менитая актриса, получала от антрепренера 8 рублей в месяц и башмаки. Но то были таланты, то была борьба за любимое дело. Г-жа С. ловила минуты, чтобы выучить роли наизусть, ночей не спала. Здесь же, как только де­ла чуть-чуть поправились, каждый счел долгом швырнуть все заботы. Пошли отчаянные репетиции, никто ролей не учит, никто гастролера не слушается. И кончилось тем, что он назвал товарищей скоморохами и уехал.

Разумеется, «дело распалось». Но скажите, пожалуй­ста, можно ли послать упрек по адресу публики, не по­желавшей поддержать такой труппы? За что публика по­несет им свои рубли? На основании чего смеет рассчиты­вать на нашу поддержку сборище невежественных туне­ядцев, из которых огромное большинство двинулось на сцену только потому, что не нашло для себя в жизни ни­какого другого дела. Чтобы кормиться столярным, са­пожным ремеслом, чтобы быть белошвейкой и портни­хой, надо целый день трудиться, надо владеть станком, иглой, швейной машиной. Чтобы быть писцом, надо быть хоть грамотным. Для того, чтобы быть актером — ничего не надо. Удален нз второго класса за велнковозрастие и малые успехи — и пошел в актеры! Прежде от этого бал­беса требовался талант. Спросите старого актера — он вам расскажет, как трудно было пробиться вперед нович­ку. И антрепренер, н товарищи следили за ним «в оба» и начинали постепенно давать ему рольки только в слу­чае, если он обнаружит настоящие сценические способ­ности. Теперь же он сразу вступает-в—Товарищество, сам выбирает себе н амплуа н роли. Нет такого челове­ка — если он не калека, или не окончательный идиот,— для которого в обширной драматической литературе не нашлось бы одной подходящей роли. Сыграл он ее, был

вызван за хорошие авторские слова

и он уже актер, имевший успех.

С дамской половиной дело стоит гораздо лучше. Преж­де всего, дамы неизмеримо добросовестнее мужчин. Слу­чаи, когда актриса не знает роли,— исключение, у акте­ра это — правило. Кроме того, их горячее захватывает само искусство. Но и до сих пор сколько женщин идут еще на сцену только потому, что театральные подмост­ки — самая выгодная арена для выставки женской кра­соты!

И вот подобное сборище жалуется на равнодушие публики!

ш

Всякому, даже не состоящему «при театральном де­ле», бросается в глаза одно удивительно интересное яв­ление, повторяющееся в последние годы каждое лето. Это — гастроли лучших артистов. Никогда еще, с тех пор как существует русский театр, они не доходили до та­ких размеров, как в прошедшее лето.

Два разряда таких гастролей. В первом случае арти­сты ездят из города в город целыми труппами. Во вто­ром — существующие в городе труппы приглашают от­дельных лиц.

В прошедшее лето по железным дорогам Курск — Ростов, Воронеж —Ростов, Харьков — Севастополь и по Волге все время тянулись артистические Товарищества, Одна петербургская труппа сразу выставила их четыре (или пять). Во главе одного стояла г-жа Савина, во гла­ве другого — г, Давыдов, третьего — г-жа Васильева, четвертого — г-жа Потоцкая и, кажется, еще во главе пятого — г, Далматов,

Из Москвы выехало Товарищество г. Правдина и — если не ошибаюсь — два, состоящих из второстепенных актеров, не рискнувших занять крупные провинциальные центры, а приютившихся в Пятигорске и еще где-то. Рань­ше них выехало три оперных Товарищества, Еще рань­ше — балет г-жи Гейтен. Кроме того, составилось опер­ное Товарищество из провинциальных певцов и съезди­ло в Одессу киевское Товарищество г, Соловцова.

Я, наверное, пропускаю еще кое-какие группы. Пом­нится, например, что в Тифлисе гастролировала новочер-

касская труппа г. Синельникова. Кажется, и труппа г. Корша побывала на Волге.

Ко второму разряду относятся гастроли «единолич­ные». Ездили г-жа Федотова, гг. Южин, Горев, Дальский, Дарский, Киселевский, Рощи н-И не а ров, г-жи Волгина, Журавлева, супруги Фигнер, гг. Клементьев, Тартаков и проч., и проч., и проч.

Остановимся сначала на первом.

Петербургские и московские артисты выбирали, разу­меется, только крупные города. Большие затраты не по­зволяли им посещать города, где театр дает не более 400 рублей сбора. Только при 500 рублях на круг могли оку­питься эти расходы. А так как больших городов вообще немного, то в каждом из них с мая по август, то есть за три месяца, побывало не менее 4—5 Товариществ импе­раторских театров. Уехала г-жа Гейтен, приехала г-жа Савина, ее заменила г-жа Потоцкая, а г-жу Потоцкую г-жа Лешковская (с г. Правдиным и г. Рыбаковым), а там появилась опера, или в обратном, или в каком-нибудь ином порядке. В промежутках наезжали малороссы. Ино­гда они сталкивались. По всем газетам, например, про­шло известие о том, что в Харькове Товарищество г, Да­выдова и Товарищество г. Медведева поставили в один и тот же день одну и ту же пьесу. 2 июня г. Южин уезжа­ет из Ростова-на-Дону, 3-го там начинает г. Правдин. Только что г. Соловцов увозит из Одессы «Плоды про­свещения», в Одессу въезжает г, Давыдов с теми же «Пло­дами просвещения»...

Словом, в Харькове, в Ростове, в Саратове, в Астра­хани все время кипела театральная жизнь. Embarras de richesses! * Театральный рог изобилия. Столичные га­зеты сильно нападали на своих артистов за эти затеи. В Саратове образовался кружок господ, нарушавших представления г-жи Савиной неприличным поведением в театральной зале. Провинциальные артисты, в большин­стве, негодовали на этот захват столичными артистами обывательских сумм, якобы принадлежащих им.

Но нападки и негодование без сильной аргументации решительно ни «чему не ведут. Надо рассмотреть явле­ние— а это, несомненно, «явление»,— объективно и сде­лать из него выводы, действительно поучительные.

Замечательно, что, несмотря на такое обилие спектак­лей столичных артистов, все они сделали прекрасные сбо-

* Чрезмерное богатство (фр)- — Ред.

ры. Г-жа Савина выручила на свою долю около 8 тысяч, гг. Лешковская, Правдин и Рыбаков взяли по 4 тысячи (12 тысяч чистого дохода при 400—500 рублях вечерового расхода!). Вероятно, немало получили и гг. Давыдов, Варламов, Медведев, Далматов и т. д.

Взять за полтора-два месяца половину годового окла­да— соблазнительно. Нет сомнения, что в будущем году к этим 12—15 Товариществам присоединится еще столь­ко же.

Чем же объяснить этот успех? Ведь сколько бы ни го­рячились газеты и провинциальные актеры, а факт на­лицо.

Дело в том, что, несмотря на участие в этих Товарище­ствах крупнейших русских артистов, главная приманка для публики заключалась не столько в отдельных лицах, сколько в превосходном ансамбле исполнения пьес. И они щеголяли ансамблем не только потому, что везли с собой пять-шесть пьес, с которыми переезжали из города в го­род, а потому, что таково их артистическое воспитание. Здесь каждый маленький актер знал, что обязан поддер­живать общий строй исполнения, и мелкое актерское са­молюбие никогда не заслоняло в нем сознания артистиче­ского долга.

Вот чего вы не встретите в 190 провинциальных теат­рах из 200.

Труппа г-жи Савиной наполовину состояла из провин­циальных артистов. Но она ездит все с теми же лицами уже не первый год и сумела вложить в них те же строгие традиции императорских театров.

Лучшим доказательством того, что публика шла не только на вывеску «с участием артистов императорских театров таких-то», а прежде всего на спектакли, достав­ляющие удовольствие твердом, артистичеоким ансамб­лем, может служить успех киевского Товарищества г, Со-ловцова. Ведь оно приехало не в Тюмень, где ничего не видали, а в Одессу, где в течение зимы было несколько те­атров и большая антреприза г. Грекова. И привезло оно не «Орлеанскую Деву», не «Гамлета», «Отелло» и «Шей-лока», а «Плоды просвещения», «Тещу», «Игру в лю­бовь», «В горах Кавказа», может быть, «Первую муху». И что же? Несмотря на большие расходы, Товарищество заработало по 1 рублю 40 копеек за рубль. Почему? Все потому же. Потому, что сила киевской труппы в ан­самбле.

«Артисты так сыгрались,— читаем мы в одной одес­ской рецензии,— что пьесы идут у них, как говорится, «без сучка, без задоринки» и... без суфлера, что большая ред­кость у русских актеров». «Мы уже не раз отмечали,— чи­таем в другой одесской газете,— прекрасный ансамбль в исполнении киевского Товарищества. Этому отличитель­ному качеству наших гастролеров обязана (и эта коме­дия) своим успехом».

И все отзывы в том же роде.

Я еще, вероятно, вернусь к киевскому Товариществу (теперь антреприза г. Соловцова), а пока отмечу следую­щий факт. В Киев так же, как и в другие города, каждую весну или лето приезжает то г. Давыдов со своей труп­пой, то кто-либо из других артистов императорских теат­ров. Отчего же местные актеры не выражают негодова­ния, не хлопочут о запрещении придворным артистам за­езжать в Киев?

Потому что в Киеве есть театр в смысле постоянного, хорошо поставленного театрального дела. При этом усло­вии приезд гастролеров не только не отбивает у публики охоту посещать ее постоянный театр, а, напротив, еще сильнее развивает ее. Сравнения с талантливейшими кол­легами, которых так боятся саратовские театральные за­правилы, не могут испугать актеров, хотя и меньшей ве­личины, но не менее добросовестных и не менее предан­ных своему делу. Никто из публики, правильно воспитан­ной в театральном отношении, не окажет: «Я не пойду смотреть г. Чужбинова в городничем, потому что видел в этой роли гг. Давыдова и Медведева». Такая публика идет смотреть не г. Чужбинова, а комедию «Ревизор», причем она опытом нескольких лет убедилась в том, что раз «Ревизор» ставится на афишу, значит, роль городни­чего будет исполнена по меньшей мере прилично, а об­щий ансамбль будет если и менее блестящий, чем в труп­пе г. Давыдова, то, во всяком случае, столь же дружный, столь же серьезный и так же сохраняющий смысл и кра­соту произведения. Московская публика не охладела к гг. Ленскому, Южину, Гореву после приезда гг. Муне-Сюлли и Поссарта, и сборы на «Гамлета» и «Эрнани» не упали оттого, что то и другое ставил г. Муне-Сюлли.

Гонители столичных артистов из провинции говорят, что они захватывают обывательские суммы. Это совер­шенный вздор. Еще не бывало случая, чтобы театр разо­рял город. Разоряют буфеты, кафешантаны и всевозмож-

ные певички-etoiles*, прибывшие с этой специальной целью из Парижа и Вены,— а не драматические театры. В Киеве есть и оперный, очень дорогой театр, и летом там по две оперетки, заезжали туда и г-жа Сара Бернар и г. Муне-Сюлли, и г. Коклен, и г, Давыдов с труппой, и г-жа Лешковская, и все они делали прекрасные сборы— и тем не менее Товарищество играло не только без убыт­ка, но и с барышом.

Ездили гастролеры и в Новочеркасск, Однако это не помешало хорошо сыгравшейся труппе провести прекрас­ный сезон, рассчитывать на такие же дальнейшие и ни­сколько не бояться ни г-жи Савиной, ни гг. Давыдова, Южина, Варламова и других. Они только поднимут вкус у публики и разовьют привычку к театру.

С тех пор <как стоит мир — тьма боится света, невеже­ство гонит знание, бездарность завидует таланту Немуд­рено, что и Васильев-Задунайский со своим приятелем Завихряевым-Замухрышкиныч молят о запрещении арти­стам императорских театров ездить в провинцию. Василь­ев-Задунайский мнит, что его будут сравнивать с г. Да­выдовым н — о, ужас — чего доброго найдут его менее та­лантливым. Васильев-Задунайокий, который — если бы его приняли на петербургскую сцену—играл бы Уховер-това рядом с г. Давыдовым-городничим!

Только беспросветная слепота актерского самолюбия может диктовать такие плачевные мысли,

Пусть лучше Васильев-Задунайский проникнется убеждением, что его напряженное, болезненно развитое самолюбие — сильнейший тормоз всего театрального дела.

Но до чего доходит непоследовательность самих акте­ров! В течение прошедшего лета немало было и таких го­родов, куда не заглядывали Товарищества столичных ар­тистов. И города вовсе не такие, где бы публика не люби­ла театра,

Возьмем один из них, значительный губернский город. Театр сняло Товарищество. В его среде есть несколько хо­роших актеров, со сценическими данными, с опытом, не лишенных и вкуса. Что ж оно делает? Вы думаете, оно ра­ботает, серьезно готовит пьесы, заботится об ансамбле,— словом, всеми силами стремится «пробить кору равноду-

* Звезды (фр.).— Ред.

шия » публики? Ничего подобного. Оно... приглашает га­стролеров.

О художественных целях Товарищества смешно было бы говорить. Внимание его устремлено на то, чтобы все­ми правдами и неправдами «сорвать» один-два хороших сбора. Репетируются пьесы спустя рукава, роли почти не учатся, о том, чтобы собравшаяся публика провела вечер с' удовольствием, нет заботы. Гораздо проще пригласить гастролера и положиться на афишу, где крупными буква­ми будет значиться «с участием известного артиста та­кого-то». Сначала приглашается один на пять, на шесть спектаклей, затем другой, третий и так проходит все лето.

Но если я защищаю поездки столичных артистов с не­сколькими, хорошо приготовленными пьесами, то в этом обращении гастролей в систему, я вижу, наоборот, один из признаков стремительного падения театрального дела. Мне кажется, это так ясно, что не стоило бы и доказы­вать. К сожалению, многие и многие думают до сих пор, что если Гамлет хорош, то приличные король, Лаэрт, ко­ролева, Полоний, Розенкранц, Гильденстерн и другие — излишняя роскошь. «Все равно публика не обращает на них внимания!»

Какой классический вздор!

Вот этот-то взгляд самих актеров и доказывает низ­менность вкуса и понимания. В погоне за сборами они ставят с гастролерами трудные пьесы—в лучшем слу­чае— с двух репетиций, и спектакли обращаются в ка­кое-то показывание одного артиста или артистки, причем остальные роли, по актерскому выражению, «сводятся на нет». Для «Гамлета» еще все-таки во всякой сносной труппе найдутся порядочные Лаэрт, Офелия, Полоний, королева — остальных исполнителей и не ищите. Но уж если гастролер приезжает с новой пьесой, то она подвер­гается такому изуверству, что не дай бог автору попасть когда-нибудь на подобный спектакль.

Можно сказать без малейших преувеличений, что из пяти гастрольных спектаклей только один бывает удач­ным почти во всех отношениях. Остальные четыре повле­кут за собой неминуемое изуродование пьесы

По собранным мною справкам, одному г. Южину уда­лось в прошедшее лето несколько «упорядочить» свои га­строли. Антрепренер, законтрактовавший артиста на не­сколько городов, составил труппу почти специально для его репертуара, заранее сговорившись с ним и о пьесах, и

о распределении ролей, и о подборе костюмов и декора­ций. Во всех остальных случаях дело стояло иначе. Гаст­ролеры, рассчитывая на добросовестность актеров, в большинстве точно так же заранее посылали свой репер­туар, некоторые отправляли даже список в 30—40 пьес, предоставляя распорядителю выбрать из них 8—10, сооб­разно с силами труппы и средствами театра. Но роли не только не разучивались, а и раздавались-то лишь за день, за два до самого спектакля. Можете судить, что из этого выходило.

Некоторые гастролеры, как, например, г-жа Федотова, обладают таким сильным престижем, что актер ночи не доспит, а уж выучит роль, если ему приходится играть с ней. Но подавляющее большинство их_т по излишней ли, неуместной мягкости характера, или из страха задеть са­молюбие товарища, относилось к этому равнодушно и по­тому являлось невольным участником художественного изуверства. Кого только я ни спрашивал из артистов, ез­дивших на гастроли, все до одного говорили мне, что им приходилось играть «при ужасных условиях^. Конечно, речь идет о провинциальных театрах, а не подмосковных, где спектакли ставились два раза в неделю и, стало быть, было время для репетиций.

И что же оказалось? Из 10—15 гастролеров вряд ли четверо-пятеро остались довольны материальным резуль­татом. Товарищество, по-видимому, ничего не теряло. Ес­ли не ошибаюсь, кроме г-жи Федотовой и г. Южина, по­лучивших ассюрированное вознаграждение, остальные артисты приглашались на часть сбора (преимущественно треть) за вычетом вечерового расхода (от 75 до 125 руб­лей). На такие условия шли и артисты, действительно, с громким именем, и просто недурные артисты, способные занимать амплуа в порядочной труппе, но не имеющие свл нести гастрольный репертуар. И бывали сборы в 100 рублей и в 40 рублей! И бывало, что не было ника­ких сборов, и спектакли отменялись.

Там, где есть хорошо поставленное театральное дело, приглашение выдающегося артиста на несколько спектак­лей, с заранее приготовленным для него репертуаром, мо­жет только украсить сезон. В данных же случаях эти га­строльные спектакли подрывали доверие публики и к чле­нам Товарищества и к самому театру. И если актеры ни­чего не потеряли за лето, то они — или их будущие заме­стители — очень много потеряют за зиму.

IV

Возвращаюсь к типу театра в губернском городе.

Мы уже знаем, что театр принадлежит частному лицу (может быть, буфетчику), и это частное лицо сдает его артистам на условиях, довольно тяжелых для них. Мы знаем также, что летом сюда наезжают или столичные ар­тисты с несколькими пьесами, или провинциальные же с гастролерами. Посмотрим, как стоит здесь дело зимой.

Антрепренеры давно исчезли. Можно безошибочно со­считать всех антрепренеров по пальцам на одной руке. Артельные начала успели привиться повсюду за какие-нибудь десять, много пятнадцать лет. Не заблуждайтесь, однако. Не думайте, что идея Товарищества в данном слу­чае обязана успехом широко развившемуся по всей актер-окой семье «братскому духу». Дело объясняется гораздо проще. Бывший антрепренер, слава богу, жив, здоров и действует по-прежнему. Он только переменил имя. Его зовут теперь «представителем Товарищества», И это но­вое звание он ни за что не променяет на бывшее. Вместе с новой кличкой он избавился от всех лежавших на его шее обязательств и сохранил почти все выгоды антрепренера.

Современные «сосьетэ» составляются так. Одно лицо (это он и есть), имеющее кое-какие деньги, небольшую библиотеку, «костюмчики», может быть, даже и декора­ции и «парички», а главное — обладающее способностью «съездить и устроить», снимает театр и подбирает труппу совершенно та.к же, как он снимал театр и подбирал труп­пу десять лет назад в качестве антрепренера. Если он че­ловек с значительными средствами и слывет за умелого распорядителя и если он при том же порядочный режис­сер (он почти всегда сам «главный режиссер»), то к нему охотно идут и лучшие из провинциальных актеров. Он, ко­нечно, и торгуется, и держится известного бюджета, и ве­дет контракты. Все это, как было и прежде, когда он был антрепренером. Разница только в расплате. Есть сборы — актеры получат жалованье, нет сборов — актеры его не получат. Он за это не отвечает. Но уж зато и актер гово­рит так: при гарантированном жалованье мои условия — 300 рублей в месяц, в Товариществе—400 или 450. Эту арифметику даже ученики второго курса театральной школы знают.

— Сколько вы жалованья получаете? — спрашиваю я молодую актрису.

• 
  Двести рублей. Я в изумлении.
• 
  Да, но ведь у нас Товарищество.
• 
  А!

Если бюджет антрепренера на театр средней руки 4 тысячи в месяц жалованья труппе, то бюджет Товари­щества 6, 7 и 8 тысяч. Поэтому, если оно в конце концов получит по 60 копеек за рубль, то считает себя совершен­но удовлетворенным

В то же время представитель Товарищества не забы­вает и себя. Он, во-первых, получает из валового сбора известную часть рублей за потраченный капитал, извест­ную часть рублей за библиотеку, за «парички», за «ко­стюмчики», за расходы на поездки, на письменные при­надлежности. А затем известную часть рублей уже из чи­стого дохода за «представительство» и, наконец, как ак­тер и режиссер.

Актеры и рады были бы избавиться от такого «льва», но у ннх для начала нет денег, а у него есть, и он, по ста­рой привычке антрепренера, всегда выручит во время ве­ликого поста — даст аванс на проезд и на выкуп платья из ссудной кассы, К началу сезона труппа, в большинстве членов, находится уже в его руках совершенно так же, как когда-то находилась в руках антрепренера.

Открывается сезон. По условию Товарищества, «ре­пертуар мы будем составлять раз в неделю сообща», наз­начаются очередные контролеры в кассе и т. д. Но репер­туар составляется сообща только первые две недели для того, чтобы сразу начать дело скверно, сразу отбить у публики охоту к театру.

Позвольте на этом несколько остановиться.

Представьте себе заседание «репертуарного комите­та», что ли, в коем принимают участие артисты на все первые амплуа: драматический любовник и герой, первый комик, актер на первые характерные роли («благородных отцов» уже не существует), grande-dame, первая драма­тическая актриса, комическая ingenue, старуха, водевиль­ная актриса, проетак. Все бодры и полны самых радуж­ных надежд.

— Надо, господа, открыть театр с помпой! Надо уда­
рить в нос публике, чтобы первый же спектакль произвел
сильное впечатление!

Все соглашаются. Кто поречистее— а в труппе всегда найдется один, считающий себя «интеллигентным и обра-

зованным» актером,— тот, конечно, воспользуется случа­ем и скажет не так сжато. Но смысл его речи будет таков. Итак, надо обратить особенное внимание на первые спек­такли. Публика всенепременно бросится в театр смотреть новую труппу, надо овладеть ею.

— Я предлагаю начать сезон «Горем от ума»,— гово­
рит актер, играющий Чацкого.

Молчание. «Представитель», если он даже не играет Фамусова, мысленно одобряет предложение, но тоже мол­чит, потому что знает по опыту, что оно провалится.

• 
  Не правда ли, господа? Во-первых, классическая пьеса, во-вторых, в стихах. Всякий гимназист знает ее наизусть. Мы сразу покажем, какого репертуара хотим держаться. При том же пьеса давно не шла здесь.
• 
  Южин в прошлом году играл,— откликается кто-то.
• 
  И Рощин-Инсаров.
• 
  И Дальский. И еше кто-то и еще.
• 
  Ну, мало ли что! Они сами по себе, а мы сами по себе.
• 
  Это я должна выходить перед новой публикой в первый раз в Софье?—обиженно замечает драматиче­ская ingenue.— Покорно вас благодарю.
• 
  А Марья Васильевна в Горячевой? —басит резо­нер, ухаживающий за первой драматической актрисой и недолюбливающий пьес в стихах.
• 
  Какую Горичеву? — откликается та.— Никогда в жизни не играла и не буду играть. Это дело Александры Петровны (grande-dame, около 50 лет «по дамскому сче­ту», играющая королев и барынь).

Сразу поднимается гвалт. Никто не соглашается на «Горе от ума». Там всего три-четыре роли — Чацкого, Фа­мусова, да Лизы, да, пожалуй, Репетилова.

Первый драматический любовник, оскорбленный в са­мых литературных чувствах, пожимает плечами и смол­кает.

• 
  Уж если начинать с помпой, то, по-моему, начать «Медеей»,— вскользь бросает Марья Васильевна, кокет­ливо оправляя шляпу.
• 
  Ну, уж тогда вы сами играйте и Язона,— отвечает герой.
• 
  А по-моему, господа, благое дело «Каширская ста­рина». Роли у всех превосходные. Пьеса тоже классиче­ская...
• 
  «Каширская старина»-то класснческая?

345

— А то как же! — По его мнению, классическими пье­
сами называются те, для которых требуются «особенные
костюмы».

«Каширская старина» примиряет, однако, многих. За нее и резонер, и любовник, и комик, и старуха, и две актрисы.

Но в это время разгорается спор между драматиче­ской актрисой и ingenue. Обе претендуют на роль Марь­ины. У обеих находятся сторонники.

• 
  Марьица ingenue? — выходит из себя Марья Ва­сильевна.— Да где же это слыхано? Да ее Волгина иг­рает!
• 
  Мало ли что играет Волгина? Марьица молодая, страдающая девушка, значит, ingenue.
• 
  Да и вообще, господа,— заявляет «представитель», с гримасой почесывая за ухом,— я против «Каширки». Очень уж избито Хорошо бы с новенькой пьесы начать.
• 
  Новыми пьесами мы само собой сделаем сборы. Их надо поберечь,— раздается со всех концов длинного сто­ла, поставленного среди открытой сцены.

Вскоре поднимается шум. Пьесы выбрать не могут. Одни предлагают поручить это представителю, другие го­ворят «мы сами можем решить» и т. д, Неоколько рабо­чих, прислонившись к кулисам, тупо следят за происходя­щим. В пустую залу, откуда смотрят на сцену нумера кре­сел, пробирается какой-то гимназист и с замиранием сердца смотрит на группу актеров в пальто, в шляпах, с палочками и с зонтиками, как будто перед ним вдруг раз­верзлось небо и он увидел интимную жизнь мифических богов.

Кто-то из актеров уже послал рабочего в буфет за рюмкой водки и кусочком ветчины...

Первая актриса заявляет, что она желает иметь три дебюта в своих лучших ролях. К ней присоединяются все актеры, занимающие первые амплуа.

Кончается тем, что распорядителю поручают соста­вить репертуар из дебютных пьес.

Таким образом, первые спектакли составляются из за­игранных пьес, причем в главных ролях выступают премьеры, а все второстепенные роли раздаются малень­ким актерам, так как никакой премьер не желает высту­пать до своих дебютов в небольшой роли. То есть ан­самбль, этот фундамент, без которого немыслим хороший спектакль, сразу изгоняется со сцены грошовым самолю-

бием. Актеры, даже хорошие, далеко не обладают такими данными, чтобы удержать все внимание зрителей. И в ре­зультате собравшаяся на первый спектакль публика ухо­дит из театра, или мало, или вовсе не удовлетворенная. А стало быть, раз побывавший в театре скромный обыва­тель нескоро задумает заглянуть туда вторично. Дело ис­порчено с первых же шагов самомнением актеров и отсут­ствием серьезного взгляда на свое искусство.

А потом сборов нет, распорядитель забирает труппу в руки и начинает выискивать средства привлечь публику. Выпускает саженные афиши, расписанные кровавыми буквами, причем драма «Гроза» оказывается в пяти дей­ствиях и одиннадцати картинах, из которых каждая при­обретает название, вроде «Дикие нравы», «Гроза надви­гается», «Отъезд», «Ключ» и т. п. дребедень, «Горе от ума» забыто и заменено «Убийством Коверлей», «Убий­ством на улице Мира», «Преступлением и наказанием» и т.д. Недаром же авторы стараются давать пьесам эф­фектные заглавия! Мелодраму заменяет фарс. Новые пье­сы анонсируются «имевшими колоссальный успех на мо­сковской и петербургской императорских сценах». Иногда публика впадает в заблуждение и наполняет театр. Но так как пьеса не срепетована и не продумана, то спек­такль все-таки не имеет художественного успеха и публи­ка вновь охладевает к театру,

А тут наступают бенефисы. Здесь уж окончательно смолкают разговоры об ансамбле. Бенефициант должен развернуть свои дарования во всем блеске и выбирает пьесу, где он один сосредоточивает на себе внимание пуб­лики.

Но сбора ему не удалось сделать. Тогда другой бене­фициант осторожно выдвигает опереточку вроде «Звано­го вечера с итальянцами», сочинение мага и волшебника Оффенбаха.

Сбор усилился. Следующий бенефициант уже ставит «Цыганские песни в лицах», следующий — акт из «Корне-внльскнх колоколов». И пошло! Хоров нет, голосов нет, но публика терпит недочеты и очень рада, что драматиче­ский театр приобретает характер кафешантана. Наиболее ловкий бенефициант сам сочиняет водевили на местные злобы дня. На этот случай в каталоге Общества драмати­ческих писателей можно найти несколько готовых водеви­лей, вроде «Саратов как есть, на ладони он весь», причем на экземпляре имеется цензурная заметка, что город Са-

ратов может быть заменен другим городом. Публика ло­вится на эту удочку, рассчитывая встретить на сцене ка­рикатуру и намеки на знакомые лица.

К этому времени во внутреннем распорядке труппы произошли значительные перемены. Первую драматиче­скую актрису пригласили в другой город, где в ней нуж­даются. Она уехала. За нею уехал герой. Выбыло еще не­сколько членов Товарищества. За два месяца, сентябрь и октябрь, Товарищество получило по 12 копеек за рубль — есть надежда, что в другом городе дела пойдут лучше. Контракты, торжественно подписанные в Москве, оста­лись в полном пренебрежении. Первый комик бросил «представителю» в лицо, что он скрывает от Товарищест­ва суммы, приписывает расходы и т. п. «Представитель», которому надоело возиться с этим делом, оскорбился и предложил Товариществу взять театр в полное распоря­жение с условием выплачивать ему из первых сборов кас­сы такую-то цифру. В противном случае он «прогонит» всех и наберет новую труппу. Первый комик, оказавший­ся в натуре изрядным злодеем, убедил труппу согласить­ся на предложение «представителя» и выбрать его, коми­ка, распорядителем. Актеры равнодушно согласились. Им все равно. Им буквально нечего есть. Многие из них за это время получили по 7—10 рублей.

— Вы увидите, как я поведу дело без этого нахала.
И он, действительно, горячо принялся за дело.

Он целый день в бегах. Со сцены в кассу, из кассы в типографию, из типографии к агенту Общества драмати­ческих писателей, от агента в -канцелярию губернатора, из канцелярии на сцену, на колосники, под рампу. Штат слу­жащих он сократил и потому приходится во все входить самому. Ему некогда отдохнуть, некогда пообедать. По дороге забежит в буфет, выпьет рюмку водки и — дальше! Он и распорядитель, и режиссер, но он же и пер­вый актер. Он «любимец публики», то есть играет все вы­игрышные роли. Он уже пишет на афише свою фамилию крупными буквами. Фарс, драма, трагедия — он везде первое лицо. Но работы у него выше головы. Если бы в сутках было не 24 часа, а 36 часов, то и тогда не успел бы... выучить роль.

— Погромче, Ваня,— говорит он суфлеру,— сам черт
не разберет, что ты там бормочешь в будке.

Только бы Ваня суфлировал погромче, остальное все пустяки!

Во время антракта он отд

Поиск по сайту: