Десять спичек

Алле было пять лет, когда Зинаида Архиповна пригласила для нее учительницу музыки. Трофейное пианино “Циммерман” дождалось своего часа.

Соседки слушали, как девочка играет гаммы и вздыхали:

- Чего Зина мучает свою Алку? Все сначала учатся-учатся на этих пианинах, а потом и выясняется, что это никому не нужно.

Но Зинаид а Архиповна придерживалась другого мнения и разубедить ее никто не мог. К тому же она нашла верного союзника в лице своей мамы - Александры Кондратьевны, которая тоже поселилась у Пугачевых. (Места в комнатах не было, и бабушка спала на кухне, на раскладушке.)

“Аллой Пугачевой ее сделала мама!” - говорит брат Евгений Борисович.

В семь лет Аллу уже отдали в музыкальную школу при училище им. Ипполитова-Иванова, а Женьку - на фигурное катание. Зинаида Архиповна только и успевала - отвести-забрать одну, потом - другого.

Когда девочка садилась за фортепиано, Зинаида Архиповна выкладывала на полированной крышке инструмента десять спичек. Алла должна была сыграть одно и то же упражнение или пьесу десять раз, перекладывая по одной спичке справа налево.

Самое интересное, что мама не стояла рядом и не проверяла, точно ли следует дочь ее указаниям. Алла могла ведь вместо одной спички переложить сразу две, а то и три, облегчив свою “участь”. Но она никогда так не делала.

Правда, иной раз, когда ребята с улицы уже по пятому разу кричали снизу: “Алка, выходи!” - она пыталась тихонько улизнуть, но непреклонная Зинаида Архиповна гоняла неразумную дочь по всей квартире, стегая полотенцем по худенькой спине.

Когда Борис Михайлович приходил с работы и видел свою измученную Алену (так он называл дочь) за инструментом, то начинал кричать:

- Bce! Хватит! Она не будет музыкантом! Она станет обычной официанткой! Официанткой!

У Пугачевых постоянно бывали гости. Мама обязательно просила Аллочку что-нибудь сыграть. Алла усаживалась за пианино, шуршала нотами. Но чаще всего она играла выученный некогда назубок “Полонез” Огинского. Если Зинаида Архиповна вдруг замечала, что кто-то из гостей недостаточно сосредоточенно слушает ее дочь, то очень огорчалась: что может быть еще интересней, недоумевала она.

Зинаида Архиповна сама чуть-чуть играла. В дни семейных праздников она пела свой любимый романс в вальсов ом ритме - “Осенние листья”. (Спустя десятилетия, когда уже и мамы не будет в живых, Алла Борисовна запишет эту песню, сочиненную композитором Мокроусовым на слова поэта Лисянского, для телевизионного шоу “Старые песни о главном”.) “Осенние листья шумят и шумят в саду. Знакомой тропою я рядом с тобой иду. И счастлив лишь тот, В ком сердце поет, С кем рядом любимый идет...” Пугачевы стали теми первыми счастливцами в своем доме, которые приобрели телевизор. Это был чудо-прибор под названием “Ленинград Т2” - с миниатюрным экраном, перед которым ставилась специальная линза для увеличения изображения. Если вы смотрели на линзу под определенным углом (допустим, сильно сбоку), то картинка на экране приобретала комический характер - вроде отражений в комнате смеха.

Для просмотра телевизора собирались чуть ли не все соседи - Пугачевы, несмотря на тесноту никому не отказывали в этом удовольствии.

То ли из-за постоянного разглядывания нотных значков при тусклом свете, то ли просто из-за послевоенного скудного питания без фруктов и прочих “излишеств” у Аллы с детства стало ухудшаться зрение. (Кстати, к фруктам она так и не привыкнет, даже когда у нее появится возможность поглощать их в любом количестве.)

Зинаид а Архиповна отвела дочь к окулисту - тот прописал очки. Мама сходила в оптику, заказала первую попавшуюся оправу. Когда Алла увидела эти круглые черные очки, как у старушки-почтальонши, то заплакала. Но мама велела не валять дурака и носить их.

“Я, конечно, не знала, что буду артисткой, - скажет потом Пугачева в одном из интервью. - И наверное, из-за того, что я даже об этом и не мечтала, - как-то воображала себя ею. Внешность была - да, уникальная... Рыжая, очки круглые, коса-селедка.. Ужас, ужас. И все равно казалось... И это мне давало возможность быть лидером в классе. В кого-то могли влюбиться, они были красивее, все это знали. Были усидчивее. Но я была лидером. Была круглой отличницей. Мне сидеть за партой было не так интересно, как отвечать урок. Потому что я вставала лицом к классу. Это был для меня зрительный зал. И если я не знала чего-то - это было для меня просто ужасно. Как забыть слова на сцене. И все равно, если бы я даже поскользнулась и упала бы перед всем классом, я сказала бы “Ал!”. Потому что мне нельзя было иначе. Все знали, что я могу выкрутиться из любого положения. Я всегда все знала И только иногда я специально не выучивала урок. Нельзя же всегда положительным героем выходить: я чувствовала, что это может наскучить классу”.

Алла училась в 496-й школе, которая находилась в Лавровом переулке. Школа была новой и открылась именно тогда, когда наша героиня пошла в первый класс - в 1956 году. (Сейчас это пятиэтажное здание занимает Центр детского творчества.)

Класс Пугачевой был большим и, что называется, трудным. “Мы все время качали права”, - вспоминают одноклассники Аллы. Сама она тоже нередко проявляла строптивость, несмотря на регулярные нагоняи от Зинаиды Архиповны. Правда, за активность Аллу как-то выбрали старостой класса.

Ее ценили в школе за музыкальное образование. Старшеклассники звали Пугачеву на свои вечера, чтобы она аккомпанировала их выступлениям. Понятно, какую зависть это обстоятельство вызывало у девчонок из аллиного класса.

Она сходу подбирала любые песни, но на публике сама петь не решалась. Отчасти и потому, что стеснялась щели между передними зубами. Поэтому, общаясь с мальчиками, улыбалась несколько неестественно, прикрывая верхней губой свой “недостаток”.

“Во дворе Алла тоже всегда была заводилой, - продолжает Евгений Борисович Пугачев. - Я-то был маменькиным сынком, а она наоборот всегда общалась с местной шпаной”. В районе Крестьянки на местную молодежь наводил страх парень по кличке Джага. Кроме неприятной внешности, он славился еще и как обладатель “финки”, финского ножа, воспетого всей блатной лирикой. Но Алла и с ним разговаривала достаточно вызывающе. Возможно, после этих диалогов у нее дрожали руки-ноги, но своей смелостью она всех поражала.

За крутой нрав Пугачевой в округе было присвоено прозвище “фельдфебель”.

Когда кто-то из дворовых мальчишек отпустил дурацкую шутку насчет одноглазого Бориса Михайловича, Алла подошла к нему и негромко произнесла сквозь зубы: “Ну, теперь ты узнаешь, как жить без глаза...” Размахнулась и ударила по лицу обидчика ее отца. С тех пор тот старался больше не сталкиваться с этой “психичкой Пугачевой”.

Как все юные девушки начала шестидесятых, она была чуть влюблена в актера Олега Стриженова, из актрис ей нравились Одри Хепберн и Джина Лоллобриджида. Она обменивалась с подружками открытками, с которых улыбались загорелые лица кумиров.

Как все девушки любых времен, она вела дневник. Потом в момент какой-то мимолетной печали предала его огню. Вряд ли стоит сожалеть об утраченных рукописях, выведенных быстрым и гладким почерком Аллы Пугачевой в нежном возрасте. Девчонки не имеют обыкновения фиксировать на бумаге какие-то значительные мысли и события. Все сводится к утомительному перечислению фактов:

“Сегодня Андрей Ж. не подошел ко мне после урока. Тогда я сделала вид, что сама его не замечаю”. Или: “Вчера Ленка Белова сказала, что Вовка ей признался, что гулял с Катей П.”. Спустя года два автор дневника не может вспомнить половину упомянутых им персонажей.

Зато до старших классов Алла, в свободное от музыки и прогулок время. придумывала модели платьев. Она рисовала их на бумаге - очень старательно, цветными карандашами, тщательно изображая каждую сборку. Вот платье- для занятий, вот для гостей, а вот для выступлений... Не сделать ли его покороче?..

Алла и Женя много читали: у Бориса Михайловича было достаточно книг. Правда, долгое время немалую часть его библиотеки занимало Полное собрание сочинений И.В.Сталина и прочие “Вопросы Ленинизма”, но после Двадцатого съезда это все куда-то пропало.

А любимым писателем маленьких Аллочки и Жени, как и всех советских детей, был Аркадий Гайдар.

Лет с двенадцати она начала писать стихи и песни. Было у нее, например, такое трогательное произведение:

“Я встретила его в школе музыкальной. Держал в руках он скрипку и смычок...” Мелодия этой песенки, правда, подозрительно напоминала романс “Я встретил вас”, но это Аллу не сильно смущало.

Еще одна песня повествовала о некоей романтической девушке: “А в нашем подъезде Ассоль живет...” Непростые, драматические отношения с окружающим миром складывались у этого персонажа. Хоть она и была Ассоль, но все называли ее просто Аня... Ну и так далее.

...Алла никак не могла понять, что делают в их квартире неприветливые люди в милицейской форме. И почему они все время спрашивают, где у папы лежит то или это? И где сам папа?

Алле было четырнадцать лет, когда Бориса Михайловича осудили на три года за хозяйственные злоупотребления. Это случилось в расцвет эпохи Хрущева, когда власти вдруг рьяно принялись чистить ряды хозяйственников. Просто у прокуратуры существовал негласный план - разоблачить и осудить столько-то руководителей. Занимались-то этим практически те же люди, что трудились и при Сталине.

Борис Михайлович был тогда директором по сбыту Талдомской обувной фабрики.

Все детство Аллу сопровождали терпкие запахи кожи: отец то и дело приносил с фабрики какие-то кусочки. К нему приходили сослуживцы, они раскладывали эти куски на столе и о чем-то подолгу говорили. Зинаида Архиповна только успевала подносить им чай.

Часто Борис Михайлович отдавал дочке мелкие обрезки: - Смастери что-нибудь, Алена! Алла брала их, вертела, рассматривала, примеряла к куклам, к своим немногочисленным платьицам. Но обувная кожа была слишком груба, поэтому она просто аккуратно складывала все это богатство в коробочку, где и забывала надолго.

Но однажды папа вручил ей кусочки очень мягкой кожи. Аллочка обрадовалась, а Борис Михайлович сказал: - Это лайка!

Девочка убежала к себе в комнату, сжав в кулачке подаренные куски. Она рыдала над ними: зачем зарезали собачку лайку? Они же хорошие: людей на Севере возят, в космосе летают. Борис Михайлович смеялся и весь вечер пытался доказать Алене, что собачку никто не убивал.

...И теперь папу, ее веселого папу - посадили в тюрьму!

Когда милиционеры ушли, оставив на полу разбросанные книги, бумаги, одежду и унеся с собой несколько вещей Бориса Михайловича, Алла дрожащим голосом спросила заплаканную маму:

За что папу посадили?

- Ох, доченька... Он... Он нарвал цветы в чужом саду...

Теперь, после ареста мужа и “конфискации имущества” (что там было конфисковывать, интересно?) Зинаиде Архиповне пришлось быстро искать работу, благо ребята уже подросли и не требовали поминутного внимания. В школьном журнале Аллы за 8-й класс, который я разыскал в городском архиве народного образования, в графе “Род занятий имеете работы родителей” значится следующее -“Универмаг № 41, зам. зав. отдела готового платья”. Про отца - ничего.

Для всех соседей, приятелей, одноклассников существовала лишь одна версия затянувшегося отсутствия папы: он в длительной командировке.

...Вместо положенных трех лет Борис Михайлович отбыл в исправительной колонии полтора года. “За примерное поведение”. На самом же деле преследования хозяйственников незаметно для общественности признали после снятия Хрущева ошибочными и просто пытались по мере возможности дать “задний ход”. Бели, конечно, не успели приговорить к высшей мере.

А потом Бориса Михайловича даже восстановили в партии.

Алла уже достигла шестнадцатилетия, но все еще продолжала носить свою ненавистную косу-селедку. Зинаида Архиповна и слышать ничего не хотела о каких-то там стрижках, укладках, прическах.

Мама и бабушка вообще долгое время вполне искренне не замечали Аллиного взросления. Зимой, когда за ней заходил кто-то из ребят, чтобы пойти в кино, бабушка могла громко крикнуть из кухни: - Алла, а ты теплые штаны под платье надела?

Как-то всем семейством они отправились к маминой подруге - тете Любе. Последняя слыла женщиной современных взглядов, что иногда приводило к легким размолвкам между ней и Зинаидой Архиповной.

В тот вечер Алла долго перешептывалась и перемигивалась с тетей Любой и ее дочерью. (Последнюю, кстати, тоже звали Аллой, и все близкие, чтобы не путаться, с младенчества именовали девочек по отчеству - Аллой Борисовной и Аллой Владимировной.) Наконец, обе Аллы заперлись в комнате. Никто особенно не обратил на это внимание - мало ли о чем секретничают девушки.

Минут через двадцать Алла Борисовна тихо выскользнула из комнаты. Косы у нее не было!

Зинаида Архиповна охнула и схватилась за сердце:

- Алена! Да как же это можно? Да ведь я... Да как же...

- Зина! Зина! Не волнуйся ты! - затараторила тетя Люба. - К девчонке уже ребята ходят, а она все с косой, как первоклассница! Ну, посмотри, как ей хорошо с короткой стрижкой! Но горе мамы было неподдельным Лишь через несколько дней, молча взглянув на Аллу, которая наигрывала на пианино что-то свое, Зинаида Архиповна с грустью подумала, что дочь уже действительно взрослая.

“Люди из лета”

Весной 1952 года Борис Михайлович со своим двоюродным братом, у которого имелся старенький мотоцикл, по каким-то делам поехали в Подмосковье. Там они то ли приняли лишнего на природе, то ли просто заплутали, но вдруг обнаружили, что катят по неведомой лесной дорожке. Их охватил азарт: куда это мы так примчимся?

Примчались они в поселок Новоалександровский, что раскинулся близ Клязьминского водохранилища.

“Как тут здорово!” - воскликнул Борис Михайлович. - “Пойдем-ка, узнаем, не сдают ли здесь дом на лето - нам ребят надо куда-то вывозить... Вода рядом - отлично! Опять-таки, рыба...”

Вернувшись поздно вечером домой, он сообщил супруге, что с дачей все “аляфулюм” и надо скорей сказать теще, чтобы готовилась к отъезду с внуками.

С тех пор до самого 1966 года Аллу с Женей под присмотром Александры Кондратьевны родители отправляли на все лето в Новоалександровский. Жилье снимали у местных тети Кати и дяди Семена - те растили сразу трех дочерей.

(По иронии судьбы, после того как Борису Михайловичу объявят приговор, его отправят на исправительные работы в городок Долгопрудный, что всего в пяти километрах от дачи.)

Александра Кондратьевна очень быстро освоилась в поселке и все “аборигены” почитали ее за здешнюю. При этом бабушка прославилась на всю округу своей житейской мудростью, и потому чуть ли не каждый день кто-нибудь из сельчан приходил к ней за советом. Александра Кондратьевна с удовольствием высказывала свои суждения по любым вопросам.

Вместе с Аллой из дома приезжало и пианино “Циммерман”: каникулы каникулами, говорила мама, но музыка отдыхать не может.

В самом начале лета почти никого из дачников тут еще не было. Алла с Женей томились ожиданием, с хохотом вспоминая их забавы прошлого года. Они бродили по поселку и вызнавали, когда должен приехать Димка, когда Ленка... Ни с кем из этих ребят они в Москве не виделись, это были “люди из. лета”, как окрестит их сама Пугачева.

Впрочем, даже когда собиралась вся их летняя компания, Алле не дозволялось слишком беззаботно проводить время. Каждый день не меньше трех часов она должна была отработать за фортепьяно.

“Бабушка держала меня в черном теле, - спустя много лет будет вспоминать Пугачева - Все шли на танцы, а мне это запрещалось”.

Но сдерживать Аллины эмоции постоянно было невозможно. Отыграв Шопена и Чайковского, она выбегала на улицу к ребятам, которые приветствовали ее очередное обретение свободы восторженными криками. Они неслись к водохранилищу, пристани Троицкой. Там был пляж, “зона отдыха” и маленькая зстрада-“ракушка”, некогда возведенная здесь как еще одно доказательство культурной революции на селе. Алла выскакивала на ветхую сцену и дурашливым голосом объявляла начало представления:

“Сейчас вы увидите театр... Театр Аллы Пугачевой!” Ребята с хохотом носились вокруг эстрады, изображая неистовую толпу "поклонников: “Алка! Давай! Еще покажи Шульженко!” И она показывала - Шульженко, Бернеса, еще Бог знает кого.

“Алла была у нас самой главной заводилой и выдумщицей, - вспоминает Евгений Борисович Пугачев. - Однажды она чем-то вымазала лицо, обернулась белой простыней, сделала из какого-то полотенца чалму и в сумерках так ходила по поселку. Люди присматривались и спрашивали друг друга: “Это что? Индус у нас, что ли, какой свелся?”

Спустя почти двадцать лет, в 1984 году, накануне больших сольных концертов в “Олимпийском” Пугачева с друзьями приедет на полдня в Новоалександровский. Вот что пишет об этом мимолетном эпизоде Илья Резник в своей книге “Алла Пугачева и другие”.

“ - Аллочка, неужели это ты? - на пороге дачной времянки стояла высокая грузная женщина - тетя Катя, как выяснилось потом. Зашли в домик.

- А где дядя Семен? - спросила Алла. - Шашлычную сторожит. Оба мы там... Так вот, Аллочка.

И последовал рассказ тети Кати о дочерях, внуках, соседях, огородах, пристройках и т.д. - А ты совсем не изменилась, Аллочка! Огромный рыжий кот вполз на кушетку. - А он тоже тогда был? - поинтересовалась бывшая дачница. - Нет, это другой...

Пришел дядя Семен, восьмидесятилетний благообразный старец. Узнал Аллу. Сдержанно порадовался. Отвернулся. Смахнул слезу.

- Мы вас в кино снимем! Хорошо, теть Кать?.. - А что? Снимай! Я про тебя все расскажу. Давно ведь знаю”.

Как и полагается в пору дачного сезона, у Аллы, когда ей было лет четырнадцать, завелся летний роман. Это был высокий симпатичный парень Дима Страусов, студент МАИ, отличник. Словом, фигура положительная во всех смыслах, что располагало к нему даже привередливую Александру Кондратьевну. Отношения Аллы с Димой были, конечно, вполне целомудренными и ограничивались робкими прикосновениями в лесочке.

Зато именно со Страусовым Алла учинила один феерический розыгрыш. О нем мне со смехом рассказывал брат нашей героини:

“Я на несколько дней уезжал по делам в Москву. А когда возвращался, то на обратном пути встретил Аллу с подружками. “Никто не видел, что ты приехал?” -тут же спросила Алла. “Нет”, - говорю. Сестра ужасно обрадовалась и сказала, что сейчас мы тут устроим целый спектакль.

Незадолго до этого я упал с велосипеда, и у меня были выбиты передние зубы. Тогда они сделали мне их из белого пластилина, на голову прицепили мочалку - вроде бы волосы, сверху - косынку, на которую прикололи брошь с камушками. Я надел туфли (размер у нас тогда был с Аллой одинаковый) и какое-то платье. Под платье мне еще запихали полотенце - так что получилось что-то вроде груди.

Меня спрятали на даче у нашего дяди, которая была километрах в двух от нас.

Ближе к вечеру девчонки пришли за мной, и вместе с ними я в таком виде дефилировал по деревне. Все сразу стали спрашивать, что это за девица такая? Им отвечали, что это Неля, Алкина подруга. Вечером я захожу во двор к Диме Страусову:

- Здравствуйте, а Дима дома? - Дима! - кричат ему. - Это к тебе. Он вышел, и я обращаюсь к нему измененным голосом:

- Здравствуй, ты меня не узнаешь? - Нет.

- А я Неля. К тебе приехала. Минут пять мы так с ним еще пообщались. Потом мне это надоело, и уже своим нормальным голосов я говорю:

- Жаль, Дима, что ты меня не узнаешь. - Это ты, Женька, что ли? - засмеялся он. Тут уже вышла Алла и мы договорились, что я буду с Димой “гулять”.

А у нас на окраине поселка было место со скамейкой, где мы все тусовались. И вот я прохаживаюсь там с Димой, он меня нежно за плечо обнимает... Так мы гуляли два вечёра.

Был там один парень - Андрюшка по кличке “дистрофик”, он прибежал к ребятам и сказал, что Страусов гуляет с какой-то девкой, у которой “во лбу звезда горит” - это он имел в виду мою брошку на косынке. Скоро неподалеку появились ребята на велосипедах - они ездили и высматривали, кто это такая со Страусовым.

На третий вечер Дима мне сообщает: “Не волнуйся, тебя сегодня насиловать будут”. Оказывается их “натравила” на меня Алка, которая, скорбно рыдая, сказала, что какая-то “прости господи” (так затейливо именовались “проститутки”) отбила у нее парня.

И вот мы идем - на повороте стоят человек двенадцать. Одни отозвали Диму якобы по делу, а другие схватили меня и куда-то потащили. Я отбрыкиваюсь, кричу: - Ребята, да вы что? Я, может, еще удивить вас хочу. - О, давай, удивляй - заорали они.

Тут я эту косынку снимаю вместе с мочалкой.

Сначала была просто настоящая немая сцена. А потом мы все хохотали как сумасшедшие. Алла, конечно, радовалась больше всех”.

В первой половине шестидесятых, когда в домах уже стали появляться большие катушечные магнитофоны, кто-то привозил их с собой на дачу. Вечерами из дома протягивали провод, ставили магнитофон на табуретку посреди ближайшей полянки и устраивали танцы.

“Come on, let's twist again...” - хрипела невесть откуда залетевшая на Клязьму заграничная песенка.

Когда совсем темнело, Александра Кондратьевна выходила на крыльцо и кричала: “Алла! Женя! Домой!”

...Бабушка умерла в 1966 году. Заснула на кухне, на своей раскладушке и не проснулась.

Алле потом всю жизнь будет часто сниться дорога в поселок ее детства и тот поворот, откуда уже был виден их дом.

Поиск по сайту: