Ирония судьбы

В начале 1975 года в Министерство культуры СССР из Болгарии поступило официальное письмо с просьбой сообщить имя очередного посланца от Советского Союза на международный конкурс “Золотой Орфей” - словом, обычная процедура. Из Москвы последовал ответ: на конкурс отправляется Георгий Минасян, солист эстрадного оркестра Армянской ССР под управлением К. Орбеляна. А также были высланы фонограммы певца для первого тура конкурса. В Болгарии выбор советской стороны одобрили. Но тут случилось непредвиденное. Уже утвержденную кандидатуру Минасяна Министерство культуры внезапно отвергает. Как поговаривали, певец был уличен в гомосексуальных контактах, что по тогдашним представлениям считалось ужасным преступлением; и уж точно такой артист никак не мог представлять советское песенное искусство за рубежом.

Тогда Константин Орбелян, который очень хорошо помнил Аллу по эстрадному конкурсу (прошло-то всего четыре месяца), рекомендовал Минкульту ее.

Орбелян был очень влиятельной фигурой в высших музыкальных сферах. Несмотря на то, что он жил и работал в Ереване, Константина Агапароновича с почетом принимали в московских кабинетах с дубовыми дверями. На конкурсе “Золотой Орфей” он с 1972 года заседал в жюри как представитель Советского Союза.

Поэтому немудрено, что на это престижное мероприятие Орбелян направлял солиста своего же оркестра Это, конечно же, не означало, что Минасяну был гарантирован первый или уж тем более - Большой приз. (Впрочем за всеми этими фестивалями и конкурсами в соцстранах плелись какие-то интриги, замешанные на деньгах, политике и идеологии, но по прямому приказу из Москвы никто не стал бы менять результаты голосования.)

“Когда Алла узнала, - пишет Полубояринова, - что в спешном порядке ищут другого исполнителя на “Орфея”, она твердо сказала Слободкину: “Паша, я должна туда поехать!”

Слободкин был в хороших отношениях с Орбеляном, так что воздействовать на Министерство культуры не составляло большого труда. Правда, сейчас, когда каждый из них рассказывает мне об этой занимательной истории, то упоминает лишь свое имя Аптекарски оценивать долю участия того или другого - не задача автора. Во всяком случае надо помнить, что согласно той эстрадной иерархии Пугачева не имела особого права объявляться на “Орфее” со своим третьим местом на конкурсе эстрады. Поэтому в Министерстве культуры Слободкину строго сказали: или эта ваша Пугачев а привозит нам лауреата, или мы тебя больше не знаем.

По условиям “Золотого Орфея” каждый участник был обязан исполнить одну песню болгарского автора. Времени на поиски такой песни было очень мало.

Кто-то нашел ноты старой вещицы “Арлекино” композитора Эмила Димитрова и предложил попробовать ее. (Эта песня была написана за пятнадцать лет до того и даже пользовалась успехом в Болгарии, но потом ее благополучно забыли.)

Алла приходила к Орбеляну, садилась за рояль и играла мелодию:

- Это что такое, Аллочка? - спрашивал Константин Агапаронович.

- Это песня, которую я буду петь - “Арлекино”.

- Что-то не очень вразумительно. - Ну Паша сейчас делает аранжировку. -Хорошо, а слова? - Слов пока нет. - Надо торопиться.

Пугачева со Слободкиным обращались к разным приятелям-поэтам, те что-то писали, но Алла была недовольна. Она отвергла даже вариант своего старого приятеля Бори Вахнюка с “Юности”. В конце концов попросили малоизвестного поэта Бориса Баркаса, приятеля одного из “веселых ребят” - тот сел и буквально за тридцать минут написал текст. Алла взяла мятый листок и начала читать:

“По острым иглам яркого огня... Бегу, бегу - дороге нет конца... Огромный мир замкнулся для меня В арены круг и - что это? А, поняла - и маску без лица... Вот оно наконец! Все, слова есть!” Слободкин быстро доделал аранжировку. Он ускорил темп и по неведению поменял местами разные части песни, что выяснилось уже позже. В качестве “декоративного элемента” в “Арлекино” было вставлено несколько тактов разудалой мелодии старого циркового марша.

Позже в одном из интервью Алла скажет: “Со времени циркового училища у меня была тяга к песне с комическим поворотом, с жонглированием и “глотанием шарика”, к песне, позволяющей наполнить себя болью и насмешкой, иронией и печалью”.

Она придумала себе образ, сценическое поведение, придумала то знаменитое “марионеточное” движение - когда безвольно болтаются руки, согнутые в локтях. А тот знаменитый смех в “Арлекино” Алла изобрела лет за шесть до этого, когда как-то просто дурачилась в компании.

“Она все время показывала нам свои находки, когда мы собирались у меня дома”, - вспоминает Вячеслав Добрынин.

Кстати, на “Орфеи” Алла отправилась именно из квартиры Добрынина, который тогда со своей первой женой жил прямо возле Моссовета, в том доме, где находился книжный магазин “Дружба”.

У нее не было ни одного приличного платья для этого конкурса, не было денег даже на карманные расходы. Эскизы платьев сделала супруга Дмитрия Иванова - того самого, из “Доброго утра”, и потом Алле пришлось в этих концертных наряд ах появляться повсюду, пока шел конкурс: больше просто не оказалось ничего пристойного. А деньги собирались по всем друзьям.

...Буквально недели за две до “Орфея” “Веселые ребята” с Пугачевой ездили на фестиваль “Киевская весна”. У Аллы в программе ансамбля было две сольных песни. Прямо перед фестивалем украинские распорядители безапелляционно заявили Слободки ну:

- А вот те вещи, которые у вас поет Пугачева - уберите из выступления.

Тогда с такими приказами не спорили, и Слободкину оставалось лишь оповестить Аллу.

Последний тур “Золотого Орфея” проходил с 3 по 8 июня в болгарском городке Слынчев бряг, черноморском курорте, в честь которого назван и известный бренди.

В качестве почетных гостей были приглашены итальянский певец Аль Бано (тот, который лет через семь прославится у нас своей “Феличитой”), чех Иржи Корн и наш Лев Лещенко.

А вот пугачевского покровителя Константина Орбеляна в жюри не оказалось. Дело в том, что как раз в это время его оркестр был приглашен на гастроли в США. Тогда такими подарками судьбы не жертвовали ради конкурса в Народной Республике Болгария. Вместо Орбеляна на “Орфей” отправился чиновник Министерства культуры.

В заметках, предваряющих конкурс, советские газеты сообщали о почетных гостях, о членах жюри, о том, что раньше его лауреатами становились София Ротару и Иосиф Кобзон - и ни слова о той, что сейчас босой ходила по улочкам Слынчева бряга (ноги Аллы распухли от жары и не влезали в туфли).

Когда Алла стояла на сцене перед бескрайним залом, а позади оркестр играл вступление, то на какой-то миг ей почудилось, что сейчас она взмахнет широкими рукавами своего платья и взлетит, поплывет над головами.

Уже 14 июля 1975 года “Советская культура” писала: “...Критика, журналисты и публицисты охарактеризовали ее появление на эстраде как подлинно “пугачевский взрыв”...”

При исполнении “Арлекино” Эмила Димитрова - подчеркивает газета “Земледелско знаме” - Алла Пугачева продемонстрировала богатство вокального и артистического мастерства на самом высоком уровне”.

Когда Эмил Димитров увидел по телевизору советскую певицу, которая пела его “Арлекино”, он моментально собрался и, даже не побрившись, ближайшим же поездом из Софии помчался в Слынчев бряг....В номер постучали - измученная Алла открыла дверь, даже не пытаясь уже улыбаться: мышцы вокруг рта болели. За дверью стоял худой человек с густой смоляной шевелюрой:

- Здравствуйте! Я - “Арлекино”! - и протянул огромный букет роз.

Потом был большой банкет для лауреатов, на котором Аллу с Большим призом конкурса поздравляли болгарский министр культуры, какие-то другие высокопоставленные товарищи... Она и не пыталась запомнить их имена и должности.

Изрядно выпив, кто-то из этих раскрасневшихся толстяков стал настойчиво приобнимать. Аллу и предлагать продолжить веселье у нее в номере. Когда ухаживания приняли характер “грязных домогательств”, она в слезах крикнула: - Отстаньте! Я не блядь, а советская певица!

Выступление Пугачевой на “Золотом Орфее” в СССР было решено по телевидению не показывать.

“Председатель Гостелерадио Лапин сказал, что это успех не советский, - объясняет Слободкин. - Нам удалось пробить эфир с Аллиным “Арлекино” только спустя месяц”.

...В “Шереметьево” ее никто не встречал. Только Слободкин. Они расцеловались. Алла показала ему статуэтку “Орфея”. Потом они сели в машину и поехали к ней в Вешняки, в однокомнатную квартирку на четвертом этаже блочного дома.

Вскоре вместе с “Веселыми ребятами” Алла отправилась на гастроли в Сочи.

Однажды утром, прихорашиваясь в своем номере, она услышала, что откуда-то глухо доносится: “...Огромный мир замкнулся для меня в горелый круг и маску без лица”. Алла замерла на секунду в сладком упоении: “Арлекино” передают по радио! Она выбежала на балкон и закричала Буйнову в окно соседнего номера: “У тебя ведь есть радио? Включай быстрей - меня передают!”

Послушали первую программу - нет, вторую - нет, “Маяк” - нет... Тем не менее песня продолжала где-то звучать.

“Ха! - воскликнул Буйнов. - Это же не по радио - это кто-то по магнитофону крутит! Ну все, ты теперь знаменитость...”

В Москве Алла записала песни для новой кинокартины Эльдара Рязанова “Ирония судьбы или с легким паром”.

Микаэл Таривердиев, автор музыки к фильму, долго искал подходящую певицу. (Среди прочих тогда пробовалась и Валентина Пономарева, которая спустя десять лет великолепно споет у Рязанова в “Жестоком романсе”.) Но никто Таривердиева не устраивал. И тут он вспомнил о Пугачевой, с которой поработал еще в “Короле-олене”. Вот что пишет сам Микаэл Леонович в своих воспоминаниях:

“Алла после “Короля-оленя” как-то пропала. И где она? А Бог знает где. Все же нашли ее... Начали мы с ней работать. Работали много, около месяца. Хотя, казалось бы, поет всего четыре романса. Вообще, конечно, ей трудно с нами было. Эльдар требует от нее одного, я - другого. Совсем замучили ее. На каждую песню было сделано по тридцать дублей.

...Когда фильм вышел, нас пригласили на телевидение, где Пугачева должна была спеть романс из фильма не под фонограмму, а “в живую”. Я должен был ей аккомпанировать. И вдруг она стала петь совершенно по-другому. Она пела жестко, очень жестко - “мне нравится, что вы больны не мной...” Я не мог ее заставить спеть как три месяца назад в фильме. Я уговаривал: “Алла, тебе же не нравится, что “вы больны не мной”, у Цветаевой именно этот смысл. А ты сейчас поешь, что тебе нравится... Она-то хочет, чтобы были больны ею, а говорит другое - и возникает глубина”. Я был раздражен и поэтому не прав. Мы с ней поссорились. Потом Пугачева ушла в поп-культуру, хотя, мне кажется, могла бы стать звездой другого плана, типа Барбары Стрейзанд. Но она выбрала свой путь. Я понимаю, что она даже выиграла от этого. Но мне это было уже совершенно неинтересно. Жаль, конечно, что в итоге мы поссорились. Через год или два, на каком-то фестивале в Сочи, она подошла ко мне и сказала: “Микаэл Леонович, мне нравится, что вы больны не мной”. Повернулась и ушла...”

Надо заметить, что именно благодаря песням из “Иронии...” к Пугачевой впоследствии находилось очень много претензий у интеллигенции - особенно столичной. Очень распространен был такой тезис: ну ведь могла же она эти романсы петь нормально, могла! Но стала зачем-то “вульгарной и шумной”.

Алла действительно могла и дальше петь так, как предпочитала значительная часть интеллигентов: благо имелся богатый опыт, приобретенный с гитаркой у тюменских костров, в подмосковных совхозах, на кухонных посиделках. И она, конечно же, все равно стала бы знаменитой певицей. Но не первой.

А ей нужно было стать только первой. “Ах, арлекино, арлекино...”

Поиск по сайту: