ВОЛОСЫ АНГЕЛА

Лос-Анджелес, штат Калифорния – Сиэтл, штат Вашингтон 30 марта – 6 апреля 1994 года

«Порезался волосами ангела и дыханием ребёнка».

- из «Heart-Shaped Box»

Пэт Смир и Майкл Майзел из «Gold Mountain» встретили Курта в Международном Аэропорту Лос-Анджелеса в среду вечером и отвезли его в Восстановительный Центр «Эксодус», часть Морской Больницы Дэниела Фримэна в Марина Дель Рей. Это было то же самое учреждение, в которое Курт обращался в сентябре 1992 года. Это был реабилитационный центр, которому благоволили рок-звёзды - Джо Уолш из «Eagles» уехал за день до этого, а Гибби Хэйнс из «Butthole Surfers» находился там, когда приехал Курт. Курт зарегистрировался для того, что было запланировано как 28-дневная программа.

Ему отвели номер 206 в здании на двадцать мест. В тот первый вечер он прошёл 40-минутное вводное интервью с медсестрой. Потом он вернулся в общий зал и сел рядом с Хэйнсом, который был одним из его кумиров в подростковом возрасте. «Все шли на собрание Анонимных Кокаинщиков, но Курт сказал, что он останется в «Эксодусе», потому что он только что туда попал, - вспоминал Хэйнс. – Он, казалось, смертельно устал оттого, что он смертельно уставший».

Утром в четверг Курт начал свой курс лечения, который состоял из групповой терапии, собраний и индивидуальной терапии со своим консультантом по злоупотреблению наркотиками, Найэлом Стимсоном. «Он полностью отрицал, что у него есть проблема с героином, - сказал Стимсон. - Я спросил его, понимает ли он серьёзность того, что с ним произошло в Италии: «Чувак, ты почти умер! Ты должен относиться к этому серьёзно. Твоя наркомания привела тебя туда, где ты почти погиб. Ты понимаешь, как это серьёзно?». Ответ Курта был: «Я понимаю. Я просто хочу очиститься и уйти отсюда». Стимсону не сообщили, что в Риме была попытка самоубийства. В результате Курт был в обычной палате в «Эксодусе», хотя совсем неподалёку было запирающееся психиатрическое отделение больницы.

Кортни в тот день несколько раз звонила в «Эксодус» и спорила с персоналом, когда ей говорили, что Курт недоступен. На своих сессиях со Стимсоном Курт редко упоминал о своих сражениях с Кортни. Вместо этого он говорил, что беспокойство от потенциально проигранного судебного процесса с первоначальным видеорежиссёром «Heart-Shaped Box» Кевином Кёрслэйком было тем, что больше всего его пугает. Кёрслэйк подал иск 9 марта, утверждая, что он, а не Курт, придумал многие идеи на этом видео. Курт сказал своему консультанту, что он почти не думает ни о чём другом, с тех пор как был подан иск Керслэйка, и он волновался, что это дело уничтожит его в финансовом отношении. «Он сказал мне, что его самый большой страх состоит в том, что, если он проиграет это дело, он потеряет свой дом», - сказал Стимсон.

Днём в четверг Курта навестили Джэкки Фэрри и Фрэнсис – Кортни не пришла, потому что её врач отговорил её от этого на ранних стадиях воздержания Курта. Фрэнсис в то время было девятнадцать месяцев; Курт поиграл с ней, но Фэрри заметила, что он, казалось, не в себе, и она предположила, что это из-за лекарств, которые ему давали в этом центре, чтобы помочь ему при ломке. В разговоре с Фэрри Курт не упоминал иск Кёрслэйка, но на самом деле завёл разговор о споре с Кортни по поводу Лоллапалузы. Джэкки и Фрэнсис побыли там недолго, но обещали вернуться на следующий день.

Они вернулись в пятницу утром в одиннадцать, и Джэкки обнаружила, что Курт выглядит удивительно отдохнувшим. «Он был в таком невероятно счастливом настроении, что я просто не понимала, - вспоминала Фэрри. - Я думала: «Боже, за одну

секунду, возможно, это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Он хватил через край, говоря мне все такие невероятно лестные вещи и был очень позитивным. И это было ему не свойственно – сидеть без дела и пытаться заставить мир казаться лучше. Обычно он был такой раздражительный. Но я просто восприняла это как признак того, что это положительный 24-часовой благоприятный поворот». Фэрри рассказала Курту о своих планах относительно телешоу, и Курт нехарактерно ободрял её, сказав, что она будет «великолепной большой знаменитостью», потому что она «не была вся нервная».

Перемены настроения Курта было недостаточно, чтобы встревожить Фэрри - она просто предположила, что он на таблетках, которые предоставляет реабилитационный центр. По сравнению с первым визитом он больше общался с Фрэнсис физически и подбрасывал её в воздух, чтобы заставить её хихикать. Фэрри на мгновение вышла в холл, думая, что она даст им двоим время побыть наедине. Когда она вернулась, Курт посадил Фрэнсис на плечо, похлопывая её по спине, и нежно говорил ей что-то на ухо. Фэрри забрала Фрэнсис и сказала Курту, что они навестят его на следующий день. Он проводил их до двери, посмотрел в глаза своей дочери и сказал: «Пока».

Рано днём Курт сидел в курилке за «Эксодусом», болтая с Гибби. Большинство пациентов, проходящих повторную реабилитацию - которыми были и Курт, и Гибби – подходили к лечению с юмором висельника, и они оба судачили о других с проблемами хуже, чем их собственные. У одного ударника развились такие серьёзные нарывы, что ему ампутировали руку. Гибби шутил, что он был доволен, что он - просто певец, и Курт долго над этим смеялся. Они посмеивались над одним общим знакомым, который сбежал из «Эксодуса», перемахнув через стену позади здания: это было совершенно ненужно, поскольку входные двери были не заперты. «Мы с Куртом смеялись над тем, каким он был тупицей, чтобы убежать через стену», - вспоминал Хэйнс.

В тот день Курта навещали Пэт Смир и Джо «Мама» Нитцбург. Мама был другом Кортни-художником, который ранее сам проходил лечение от наркотиков. В прошлом году, в акте альтруизма, никогда не разглашаемого, Курт заплатил за обучение Мамы в художественной школе, когда Мама отклонил финансовую помощь. Кортни послала Маму в «Эксодус» с письмом для Курта вместе с конфетами и фэнзином, который, как она думала, ему понравится. Мама был удивлён тем, каким рассудительным был Курт всего за один день умеренности. «Ты хорошо выглядишь; как ты себя чувствуешь?», - спросил он. «Я чувствую себя не так плохо», - был невозмутимый ответ Курта.

Они втроём отправились в задний внутренний дворик, чтобы Курт мог покурить. Гибби всё ещё был там и отпускал те же шутки о перелезании через стену. Они болтали почти час, но это был по большей части разговор о пустяках. Курт всегда хотел ходить в художественную школу и сказал Маме, что он ему завидует. У Мамы осталось впечатление, что Курт был невозмутим: «Что бы его ни беспокоило, он, казалось, уже смирился с этим». Пэт и Джо ушли около пяти вечера, и когда они уходили, Мама сказал Курту, что они придут снова. «Он производил впечатление, которое хочешь, чтобы производил на тебя наркоман на реабилитации, - замечал Мама. – Впечатление «я не могу больше этого делать, я сдаюсь».

В ту пятницу днём Кортни неоднократно пыталась связаться с Куртом по телефону-автомату для пациентов. Она, наконец, позвонила, когда он был возле него, и они недолго поговорили. «Что бы ни случилось, - сказал он ей, - я хочу, чтобы ты знала, что ты записала очень хороший альбом». Она нашла странным, что он об этом упомянул, поскольку её альбом выходил только на следующей неделе. «Что ты имеешь в виду?», - спросила она, смущённая театральностью в его голосе. «Просто помни, несмотря ни на что, я люблю тебя». С этими словами он повесил трубку.

В тот вечер в 7:23 сосед по комнате Майкла Майзела ответил на телефонный звонок. Это был Курт. «Майкла этим вечером не будет, - сообщил сосед, - я должен сделать так, чтобы он тебе перезвонил?». Курт сказал, что его не будет возле телефона.

Спустя две минуты он вышел через чёрный ход «Эксодуса» и перелез через ту шестифутовую стену, по поводу которой они с Гибби шутили ранее в этот день.

Он ушёл из «Эксодуса» только в своей больничной одежде. В своей палате он оставил несколько рубашек и недавно начатый дневник с четырьмя песнями в зачаточном состоянии. За свои 27 лет он исписал две дюжины различных блокнотов на пружинах, которые служили в качестве его дневников, но к 1994 году он редко записывал свои мысли. Однако иногда во время пребывания Курта в «Эксодусе» он заканчивал задание вроде теста Роршаха, в котором от него требовалось проиллюстрировать дюжину слов; результаты читались как нечто из его дневников. Это был тип тренировки, которая у Курта отлично получалась на протяжении всей своей жизни, с тех пор, как его дедушка потребовал от него нарисовать Микки-Мауса.

Когда его попросили иллюстрировать негодование, он нарисовал два сердитых глаза с красным огнём рядом с ними. Для ревности он нарисовал нацистский знак с ногами. Чтобы выразить одиночество, он набросал узкую улицу с двумя гигантскими небоскрёбами, уменьшающими стороны. Для обиды он нарисовал спинной мозг с прикреплёнными к нему мозгом и сердцем: это слегка напоминало обратную сторону «In Utero». Для безопасности он изобразил круг друзей. Для капитуляции он нарисовал человека с ярким светом, исходящим от него. Для депрессии он изобразил зонтик с бантами по окантовке. Для решимости он нарисовал ногу, наступающую на шприц. И для последней страницы этого упражнения, чтобы изобразить энергию, он нарисовал крошечного полицейского размером с муравья на огромном пейзаже.

Через два часа после того, как Курт перепрыгнул через забор, он воспользовался своей кредитной карточкой, чтобы купить билет первым классом в Сиэтл на рейс 788 «Дельты». Перед посадкой он позвонил в «Сиэтлский Лимузин» и договорился, чтобы за ним заехали в аэропорт - он особенно просил, чтобы они не присылали лимузин. Он попытался позвонить Кортни; её не было, поэтому он оставил сообщение, что он звонил.

Кортни уже искала его в Лос-Анджелесе, убеждённая, как только она услышала известие о том, что он ушёл из «Эксодуса», что он покупает наркотики, и у него будет потенциальная передозировка. «Она была в истерике», - вспоминал Джо Мама. Кортни стала звонить торговцам наркотиками и спрашивать, там ли Курт; она не доверяла их словам, поэтому она приходила. Она также решила распространить слух, что у неё была передозировка, предполагая, что этот обман дойдёт до Курта, и он свяжется с ней. Почти обезумев, Кортни – три дня воздерживавшаяся – снова оказалась в знакомых притонах дилеров и сорвалась.

Тем временем, Курт летел в самолёте. Он сидел рядом с Даффом МакКэганом из «Guns N' Roses». МакКэган начинал свою карьеру в нескольких панк-группах Северо-Запада, и несмотря на всю давнюю вражду между «Нирваной» и «Guns», Курт, казалось, был рад видеть Даффа. Курт признался, что ушёл из реабилитационного центра; Дафф сказал, что он понимает, поскольку он сам был на реабилитации от героина. МакКэган мог сказать, что что-то было неладно. «Я по всем своим инстинктам понимал, что что-то не так». Эти двое говорили об общих друзьях, но в их разговоре также была тоска - и из-за отъезда из Лос-Анджелеса, и из-за возвращения на Северо-Запад. «Мы говорили о том, на что похоже то, что мы возвращаемся домой, - вспоминал МакКэган. – Именно это, по его словам, он делал, «ехал домой»». Курт сообщал это как тот, кто отсутствовал много лет, а не три дня. Когда самолёт прилетел в Сиэтл, МакКэган хотел спросить, не нужно ли подвезти Курта, но когда он обернулся, того не было.

Курт приехал домой в 1:45 утра в субботу, 2 апреля. Если он и спал, то недолго: около 6 утра, когда рассвело, он появился в комнате Кэли на первом этаже дома. Кэли был там с подругой Джессикой Хоппер, которая училась в миннеаполисском пансионе и была на весенних каникулах. Кэли встречался одновременно и с Джессикой, и с Дженнифер

Адамсон (до этого у него был роман с номинированной на Оскара актрисой Джулиет Льюис). Хотя Джессика была моложе Кэли и была правильной (не принимала ни наркотики, ни алкоголь), она его обожала.

Кэли в субботу утром был в отключке после вечеринки. Прошлой ночью, пытаясь согреть огромный дом после того, как топливо для печи закончилось, удолбанный Кэли поджёг «Presto Log»* снаружи перед попыткой принести его в свою комнату; он бросил его на пол в гостиной. Поскольку его личные проблемы увеличились, обязанности няни Кэли были сокращены. «К тому моменту Кэли ни за что не отвечал, - замечала Джессика, - разве что помогал доставать наркотики или гарантировать, что Курт не умер».

В то утро Курт вошёл в комнату Кэли и сел в ногах кровати. Джессика проснулась,

а Кэли - нет. «Привет, девушка-скинхэд», - пропел Курт Джессике, подражая тексту одной панк-песни. Джессика попросила Курта: «Позвони Кортни! Ты должен позвонить Кортни; она с ума сходит». Она схватила со стола номер, вручила ему и смотрела, пока Курт набирал номер «Пенинсулы». Оператор гостиницы сообщил, что Кортни не принимает никаких звонков. «Это её муж. Соедините меня», - потребовал Курт. Курт забыл кодовое название, которое было необходимо, чтобы связаться со своей женой. Он постоянно повторял: «Это её муж», но оператор гостиницы его не соединял. Расстроенный, он повесил трубку. Кэли мгновенно проснулся и, увидев Курта, велел ему позвонить Кортни.

Поскольку Кэли снова заснул, Джессика и Курт тихо сидели в течение нескольких минут, смотря «MTV». Курт улыбнулся, когда появилось видео «Meat Puppets». Спустя пять минут он снова позвонил в гостиницу, но его по-прежнему не соединяли. Джессика заснула, видя, как Курт перелистывает журнал «Puncture».

Спустя двадцать минут Курт позвонил в «Такси Грэйтоп». Он сказал шофёру, что его «недавно ограбили, и ему нужны пули». Они поехали в центр города, но увидели, что поскольку было 7:30 утра в субботу утром, и магазины спортивных товаров были закрыты. Курт попросил шофёра отвезти его к 145-й и Ороры, сказав, что он хочет есть. Вероятнее всего, Курт остановился или в «Крест», или в мотеле «Куэст», в тех местах, где он жил раньше - они были неподалёку от одного из его дилеров. В тот день он также пошёл в «Сиэтлское Оружие» и купил коробку патронов для винтовки двадцатого калибра.

А в доме Кобэйнов главный телефон звонил каждые десять минут, но Кэли боялся подходить, думая, что это Кортни. Когда он, наконец, снял трубку, он сказал ей, что не видел Курта. Всё ещё озадаченный событиями прошлого дня, Кэли думал, что прикроватный визит Курта был просто сном. Кэли и Джессика поссорились, и в порыве гнева он предложил ей лететь домой ближайшим рейсом. Он попытался воспользоваться 100 000 $ «Мастеркард», которую дал ему Курт, чтобы купить ей билет на самолёт, но платёж был отклонён. Он позвонил Кортни, чтобы пожаловаться, и она сказала ему, что заблокировала карточки Курта, думая, что это поможет определить его местонахождение. Плохо себя чувствуя, Джессика легла спать и проспала большую часть следующих двух дней, пытаясь игнорировать домашний телефон, который без конца звонил.

Следующие два дня Курта изредка видели в разных местах. В воскресенье вечером его видели в ресторане «Cactus», обедающим с худощавой женщиной, возможно, его дилершей Кейтлин Мур, и неустановленным человеком. После того, как Курт закончил есть, он облизал свою тарелку, что привлекло внимание других обедающих. Когда принесли счёт, его кредитная карточка не сработала. «Он казался травмированным, услышав, что его карта не сработала, - вспоминала Джинни Хеллер, которая была в ресторане. - Он стоял у стойки, пытаясь выписать чек, но для него это казалось болезненным процессом». Курт сочинил историю о том, что его кредитную карточку украли.

В то воскресенье Кортни звонила частным детективам по лос-анджелесским «Жёлтым страницам», пока не нашла того, кто работал в уикэнд. Том Грант и его помощник Бен Клагман пришли в тот день к ней в «Пенинсулу». Она сказала, что её муж

скрылся из реабилитационного центра; она волнуется за его здоровье; и она попросила Гранта проследить за квартирой дилера Кейтлин Мур, где, как она полагала, может быть Курт. Грант заключил договор субподряда с одним сиэтлским детективом, дав указания следить за домом Дилана Карлсона и квартирой Кейтлин Мур. Наблюдение было установлено поздно ночью в воскресенье. Однако частные детективы не сразу установили наблюдение в доме на Лэйк-Вашингтон или в доме, который был у Кобэйнов в Карнэйшне, где в то время жила сестра Курта Ким. Кортни предполагала, что Кэли даст ей знать, когда Курт появится в их доме.

Рано утром в понедельник у Кэли и Джессики в самом разгаре была очередная ссора, когда зазвонил телефон, и Кэли рявкнул: «Не подходи. Это просто Кортни, а мы ничего не знаем о Курте». Джессика спросила Кэли, говорил ли он с Куртом, с тех пор как они его видели. «Что ты имеешь в виду – «с тех пор как я его видел»?», - спросил Кэли, вытаращив глаза. Джессика со всех деталях рассказала о событиях субботы. Кэли, наконец, сказал Кортни, что Курт на самом деле был в доме в субботу.

В Лос-Анджелесе Кортни пыталась давать интервью, несмотря на тот факт, что она снова проходила гостиничную детоксикацию. В понедельник она встретилась с Робертом Хилберном из «Los Angeles Times», чтобы поговорить о новом альбоме «Hole», «Live Through This». Во время этого интервью она постоянно рыдала, а на её журнальном столике лежало руководство Анонимных Наркоманов. Материал Хилберна начинался с подзаголовка: «Как раз когда Кортни Лав должна сосредоточиться на «Hole» и своей карьере, она не может не беспокоиться о своём муже». «Я знала, что это должно быть самым счастливым временем моей жизни, - говорила Лав, - и были моменты, когда я чувствовала это счастье. Но не теперь. Я думала, что за эти годы я пережила много тяжёлых времён, но это самое тяжёлое».

Именно в этот день стало ещё тяжелее. После её интервью Кортни позвонил Дилан, который сообщил, что от Курта нет никаких вестей. Кортни подумала, что Дилан лжёт, и она постоянно в нём сомневалась. Но её отношение, казалось, не изменило его поведения,

и он прямо сказал: «В последний раз я его видел, когда он ехал в Лос-Анджелес, и мы купили винтовку». Кортни впервые услышала о винтовке, и у неё началась истерика. Она позвонила в полицию Сиэтла и сделала заявление о пропаже человека, утверждая, что она

– мать Курта. Заявление гласило: «Мистер Кобэйн сбежал из калифорнийского учреждения и полетел обратно в Сиэтл. Он также купил винтовку и, возможно, хочет покончить с собой. Мистер Кобэйн может быть в месте [адрес Кейтлин Мур] из-за наркотиков». Оно описывало Курта как «не опасного», но «вооружённого винтовкой». Кортни попросила полицию проверить дом на Лэйк-Вашингтон, и полицейские проезжали там несколько раз, но не видели никакого движения. В понедельник Кортни снова встретилась с Томом Грантом и велела ему обыскать несколько мотелей, где часто останавливался Курт. Сиэтлские детективы проверили эти места, но не определили местонахождение Курта.

В понедельник вечером Кэли ушёл из дома на вечеринку, оставив Джессику одну в своей комнате. Около полуночи она услышала шумы. «Я слышала шаги наверху и в холле, - вспоминала она. - Они были целенаправленными, понимаете, вроде как не на цыпочках,

и я предположила, что это Курт». Она крикнула: «Эй» в темноту прихожей, но не услышала никакого ответа и вернулась в спальню Кэли. Кортни отчитала Джессику и Кэли, что, как «персонал», они должны держаться комнаты Кэли. Кэли не возвращался до 3 утра, и они с Джессикой спали допоздна на следующее утро.

Во вторник днём Кортни послала Эрика Эрландсона из «Hole»

в дом на Лэйк-Вашингтон, чтобы поискать Курта. «Он ворвался в дом, как такой большой разряд молнии, и он был зол на Кэли», - вспоминала Джессика. «Вы, ребята, должны помочь мне искать», - приказал он. Эрландсон велел им обыскать все углы и закоулки, потому что Курт спрятал винтовку: он особенно настаивал, чтобы они поискали в тайном отсеке за шкафом в спальне хозяина, которым, как сказала ему Кортни,

пользовался Курт. Они нашли отсек, но оружия не было. Они также поискали отверстие в матрасе, который в нём прорезал Курт, чтобы хранить наркотики - оно было пустым. Никто не догадался обыскать гараж или оранжерею, а Эрландсон торопился, направляясь в дом в Карнэйшне.

Во вторник утром Кортни планировала дать телефонное интервью «Rocket». Эрландсон позвонил в этот журнал и сказал, что его придётся отложить, как и все интервью Кортни на остальную часть недели. У неё явно не было времени: она всё время была на телефоне, пытаясь найти кого-то, кто видел Курта после субботы. Она преследовала Дилана, всё ещё убеждённая, что он что-то скрывает, но он казался столь же озадаченным местонахождением Курта, как и она.

Утром в среду, 6 апреля, Джессика Хоппер вызвала такси, чтобы отвезти её в аэропорт. Она всё ещё плохо себя чувствовала: во время её визита в доме Кобэйнов не было никакой еды, кроме бананов и безалкогольных напитков, и там было так холодно, что она редко вставала с постели Кэли. Когда она шла по длинному проезду к машине, её стошнило.

Кортни продолжала звонить домой, но на её звонки никто не отвечал. В среду утром она сказала Гранту, что она думает, что Кэли, возможно, прячет Курта. Грант в тот вечер полетел в Сиэтл, заехал за Диланом, и вместе они проверили квартиру Кейтлин Мур, «Марко Поло», «Сиэтл Инн» и «Крест», но не нашли никаких следов Курта. В 2:15 утра в четверг они обыскали дом на Лэйк-Вашингтон, войдя через окно кухни. Температура снаружи понизилась до 45 градусов, но казалось, что внутри холоднее, чем на улице. Они ходили из комнаты в комнату и нашли неубранную кровать в спальне хозяина, но холодную наощупь. По телевизору транслировалось «MTV» с выключенным звуком. Не найдя никаких следов Курта, они уехали в 3 часа утра, не обыскав сад или гараж.

В четверг днём Кортни связалась с Кэли в квартире Дженнифер Адамсон - он жил там, потому что боялся находиться в доме Кобэйнов. Кортни была в ярости и потребовала, чтобы он вернулся, чтобы искать Курта. Кэли и Дженнифер поехали вместе, взяв с собой подругу, Бонни Диллард, которая хотела посмотреть, где живут такие известные рок-звёзды. Когда они приехали, уже смеркалось, и Кэли жаловался, как жутко в тёмном доме. Он сказал Дженнифер, что не хочет туда возвращаться, но он знал, что, если он этого не сделает, Кортни взбесится.

Они вошли и начали искать снова, включая свет, когда они входили. Кэли и Дженнифер держались за руки, когда они входили в каждую комнату. «Честно говоря, - вспоминала Дженнифер, - мы ожидали найти его мёртвым в любой момент». Хотя дом в то время был якобы постоянным местом жительства Кэли, он подпрыгивал от каждого скрипа половицы, как один персонаж из фильма Винсента Прайса подпрыгивал, когда с башни слетала летучая мышь. Они обыскали все уровни, включая чердак на третьем этаже.

Дженнифер и Диллард убедили Кэли уйти, как только они обследуют все комнаты. Наступала ночь, и этот старый остроконечный дом - который был жутким и в солнечный день – в сумерках наполняли длинные тени. Кэли в нерешительности набросал записку: «Курт: я не могу поверить, что ты сумел находиться в этом доме так, чтобы я этого не заметил. Ты – чёртов придурок, потому что не звонишь Кортни и, по крайней мере, дай ей знать, что с тобой всё в порядке. Ей очень больно, Курт, и этим утром у неё был очередной «несчастный случай», и теперь она снова в больнице. Она - твоя жена, она тебя любит, и у вас обоих есть ребёнок. Возьми себя в руки, чтобы, по крайней мере, сказать ей, что с тобой всё в порядке, или она умрёт. Это нечестно, чувак. Сделай же что-нибудь!». Он оставил это послание на парадной лестнице.

Вздохнув с большим облегчением, эти трое сели в машину и начали движение по длинному проезду, Кэли и Дженнифер спереди, а Диллард сзади. Когда они свернули на бульвар Лэйк-Вашингтон и помчались к городу, Диллард кротко произнесла: «Знаете, м-

м-м, мне неприятно это говорить, но когда мы ехали по проезду, мне кажется, что я видела что-то над гаражом». Дженнифер обменялась с Кэли взглядом, выражающим ужас. «Я не знаю, - продолжала Диллард. – Я просто видела тень там, наверху». «Почему ты ничего не сказала?», - в сердцах крикнула Дженнифер. «Ну, я не знаю, - объяснила Диллард. - Я не думала, что она была настоящая». Дженнифер знала, как суеверна Диллард, и она продолжала вести машину к городу. «Ну, с меня хватит, - объявила Дженнифер. – Я не вернусь».

Двумя днями ранее, в предрассветные часы вторника, 5 апреля, Курт Кобэйн проснулся в своей постели, подушки всё ещё пахли духами Кортни. Он впервые почувствовал этот аромат, когда она послала ему шёлково-кружевную шкатулку в форме сердца три коротких года назад: он часами нюхал эту шкатулку, представляя себе, что она её касалась интимными частями своего тела. В этой спальне в тот вторник её аромат смешивался с немного резким запахом варёного героина; это также был запах, который его будоражил. В доме было холодно, поэтому он спал в одежде, включая своё коричневое вельветовое пальто. По сравнению с теми ночами, которые он проводил, когда спал на улице в картонных коробках, это было не так плохо. На нём была удобная футболка «Half Japanese» (рекламирующая панк-группу из Балтимора), его любимая пара «Ливайс» и, когда он сел на краю кровати, он зашнуровал единственную пару обуви, которая у него была – это были кеды «Converse».

Был включён телевизор, настроенный на «MTV», но звук выключен. Он подошёл к стереосистеме и поставил «Automatic For the People» «R.E.M.», убавив звук так, чтобы голос Стайпа звучал, как дружеский шёпот на заднем фоне – впоследствии Кортни обнаружила, что стереосистема по-прежнему включена, и в чейнджере этот CD. Он зажёг «Кэмел Лайтс» и вернулся в постель с блокнотом размера 33 х 40.6, прислонив его к груди, и с красной ручкой с лёгким нажимом. Чистый лист бумаги ненадолго очаровал его, но не из-за творческого кризиса: он представлял себе эти слова в течение многих недель, месяцев, лет, десятилетий. Он сделал паузу просто потому, что даже лист стандартного размера казался таким маленьким, таким ограниченным.

Он уже написал длинное личное письмо своей жене и дочери, которое он набросал в «Эксодусе»; он вёз это письмо всю дорогу обратно в Сиэтл и положил его под одну из тех пахнущих духами подушек. «Ты знаешь, что я люблю тебя, - написал он в этом письме. - Я люблю Фрэнсис. Прости меня. Пожалуйста, не следуй за мной. Прости меня, прости, прости». Он несколько раз написал: «Прости», исписав целую страницу этой просьбой. «Я буду там, - продолжал он. - Я буду защищать вас. Я не знаю, куда я иду. Я просто больше не могу быть здесь».

Это письмо было довольно трудно написать, но он знал, что это второе послание будет в равной степени важно, и ему нужно было быть осторожным с этими словами. Он адресовал его Бодде - имя его воображаемого друга детства. Он писал крошечными, обдуманными буквами, и писал по прямой линии, не следуя правилам. Он составлял слова очень методично, удостоверяясь, что каждое понятно и легко прочитать. Когда он писал, освещение от «MTV» давало большую часть света, так как солнце всё ещё вставало.

Говорю на языке обученного идиота, который очевидно предпочёл бы быть кастрированным, инфантильным нытиком. Понять эту записку будет довольно легко. Все предупреждения из 101 урока панк-рока за эти годы. Начиная с моего первого знакомства с, скажем так, этика, связанная с независимостью и вовлечением всего вашего сообщества, оказалась стабильной. Я не испытывал волнения, как от прослушивания, так и от создания музыки, наряду с тем, что я всё-таки писал уже слишком много лет. Я не могу выразить, насколько я чувствую себя виноватым в этом. Например, когда мы находимся за кулисами, зажигаются огни и начинается безумный гул толпы, не меня это

не действует, точно так же, как это было с Фредди Меркьюри, который, казалось, любил, наслаждался любовью и обожанием толпы. Это то, чем я полностью восхищаюсь и завидую. Дело в том, что я не могу вас обманывать. Каждого из вас. Это просто нечестно по отношению к вам или ко мне. Я не представляю худшего преступления, чем насаживать людей, притворяясь и делая вид, что я оттягиваюсь на все 100 процентов. Иногда я чувствую себя так, словно я должен запускать таймер перед выходом на сцену. Я пытался делать всё, что в моих силах, чтобы быть благодарным за это, и я благодарен, Боже, поверь мне, я благодарен, но этого недостаточно. Я ценю то, что я и мы затронули и развлекли многих людей. Я, должно быть, один из тех самовлюбленных людей, которые ценят что-то только тогда, когда оно уходит. Я чересчур чувствителен. Мне надо быть слегка безразличным, чтобы снова вернуть энтузиазм, который у меня был когда-то в детстве. В наших последних трёх турах я стал намного больше ценить всех тех людей, которых я знаю лично, как и фэнов нашей музыки, но я по-прежнему не могу справиться с неудовлетворением из-за чувства вины и сопереживания, которые я испытываю по отношению к каждому. Во всех нас есть что-то хорошее, и я думаю, что просто слишком люблю людей. Настолько, что я чувствую себя крайне, чертовски ужасно. Несчастный, маленький, чувствительный, неблагодарный, Рыба, чувак-Иисус! Почему бы тебе просто не получать от этого удовольствие? Я не знаю. У меня есть богиня - жена, от которой исходит честолюбие и сочувствие… и дочь, которая слишком во многом похожа на меня, каким я был раньше. Переполненная любовью и радостью, целуя каждого человека, которого она встречает, потому что все хорошие и не причинят ей вреда. И это ужасает меня до такой степени, что я едва ли смогу что-то сделать. Для меня невыносима мысль о том, что Фрэнсис станет несчастным, разрушающим самого себя, гибельным рокером, которым стал я. Мне повезло, очень повезло, и я благодарен, но когда мне исполнилось семь лет, я стал ненавидеть всех людей вообще. Людям кажется, что жить так легко, потому что у них есть сочувствие. Сочувствие! Думаю, только потому что я слишком люблю и слишком жалею людей. Спасибо вам всем с самого дна моего пылающего, вызывающего тошноту желудка за ваши письма и участие в последние годы. Во мне слишком много от эксцентричного, капризного ребенка! Во мне больше нет страсти, поэтому помните, что лучше сгореть, чем угасать.

Когда он отложил ручку, он заполнил всё, кроме двух дюймов страницы. Потребовались три сигареты, чтобы набросать это письмо. Эти слова не давались легко, и были неправильно написанные и наполовину законченные предложения. У него не было времени, чтобы переписывать это письмо двадцать раз, как он переписывал многие письма в своих дневниках: на улице становилось светлее, и ему нужно было действовать до того, как проснётся остальной мир. Он подписал его: «Мир, любовь, сочувствие. Курт Кобэйн», написав печатными буквами своё имя вместо того, чтобы использовать подпись. Он дважды подчеркнул «сочувствие»; он использовал это слово пять раз. Он написал ещё одну строчку – «Фрэнсис и Кортни, я буду у вашего алтаря» - и сунул бумагу и ручку в левый карман своего пальто. На стереосистеме Стайп пел о «Человеке на Луне». Курт всегда любил Энди Кауфмана - его друзья обычно лопались от смеха ещё в неполной средней школе в Монтесано, когда Курт пародировал его Лэтку из «Такси».

Он встал с кровати и пошёл в гардеробную, куда он убрал щит со стены. В этом секретном закутке хранился кейс из бежевого нейлона с ружьём, коробка с патронами для винтовки и коробка из-под сигар «Том Мур». Он переместил щит, положил патроны себе

в карман, взял коробку из-под сигар и взвалил тяжёлую винтовку на своё левое плечо. В шкафу в прихожей он взял два полотенца; они не были ему нужны, но кому-то понадобятся. Сочувствие. Он тихо спустился с девятнадцати ступенек широкой лестницы. Он был в нескольких футах от комнаты Кэли и не хотел, чтобы его кто-то увидел. Он продумал всё до конца, планировал это с той же продуманностью, которую он вкладывал

в свои обложки для альбомов и видео. Будет кровь, много крови, и беспорядок, которого

он не хотел в своём доме. Главным образом, он не хотел преследовать этот дом, оставлять свою дочь с теми кошмарами, от которых страдал он.

Когда он направился в кухню, он миновал дверной косяк, где они с Кортни начали отмечать, насколько выросла Фрэнсис. Сейчас там была одна линия, маленькая карандашная отметка с её именем - 31 дюйм от пола. Курт больше не увидит никаких отметок повыше на этой стене, но он был уверен, что без него жизнь его дочери будет лучше.

На кухне он открыл дверь своего холодильника из нержавеющей стали «Traulson» за 10 000 $ и взял банку рутбира «Барк», убедившись, что он не потерял саквояж с винтовкой. Неся свой невероятный груз - рутбир, полотенца, коробку с героином и винтовку - всё это впоследствии будет найдено в причудливой группировке - он открыл дверь на задний двор и прошёл через маленький внутренний дворик. Забрезжил рассвет, и туман висел близко к земле. Большинство рассветов в Абердине ощущались точно так же, как этот: мокрый, влажный, сырой. Он больше никогда не увидит Абердин; никогда на самом деле не заберётся на вершину водонапорной башни на «Холме Думай обо Мне»; никогда не купит ферму, о которой он мечтал в округе Грйэс-Харбор; никогда больше не проснётся в зале ожидания больницы, притворяясь убитым горем посетителем, просто чтобы найти тёплое место для сна; больше никогда не увидит свою мать, сестру, отца, жену или дочь. Он сделал двадцать шагов к оранжерее, поднялся по деревянной лестнице и открыл задние застеклённые створчатые двери. Пол был линолеумный: его легко будет очистить. Сочувствие.

Он сидел на полу однокомнатного строения, глядя на передние двери. Никто не мог увидеть его здесь, пока не забрался на деревья за его имением, а это не было вероятно. Последнее, чего он хотел, это чтобы такой идиот мог бы оставить его овощем, и оставить его с ещё большей болью. Два его дяди и двоюродный дедушка совершали ту же ужасную прогулку, и если они сумели с этим справиться, он знал, что тоже сумеет. У него были «самоубийственные гены», как он обычно шутил со своими друзьями ещё в Грэйс-Харбор. Он больше никогда не хотел видеть больницу изнутри, больше не хотел, чтобы врач в белом халате его щупал, больше не хотел, чтобы в его больном желудке находился эндоскоп. Он покончил со всем этим, покончил со своим желудком; он не мог быть более конченным. Как великий кинорежиссёр, он планировал этот момент до мельчайшей детали, репетируя эту сцену и как режиссёр, и как актёр. За эти годы было много генеральных репетиций, неприятностей, почти дошедших до этого, или случайно, или иногда с умыслом, как в Риме. Это всегда было тем, что он держал в голове, как драгоценный бальзам, как единственное средство от боли, которое не уйдёт. Ему не было дела до свободы от нужды: он хотел свободы от боли.

Он сидел, думая об этом, несколько минут. Он выкурил пять «Кэмел Лайтс». Он отпил несколько глотков своего рутбира.

Он вынул из своего кармана письмо. Там всё ещё оставалось немного места. Он положил его на линолеумный пол. Ему пришлось писать большими буквами, которые не были такими прямыми из-за поверхности, на которой он находился. Он сумел нацарапать ещё несколько слов: «Пожалуйста, живи, Кортни, ради Фрэнсис, ради её жизни, которая будет гораздо счастливее без меня. Я люблю вас. Я люблю вас». Эти последние слова, написанные крупнее всех остальных, закончили лист. Он положил письмо поверх груды земли и проткнул ручкой посередине, так, чтобы она поддерживала бумагу поверх земли, как стойка.

Он вынул винтовку из своего кейса из мягкого нейлона. Он тщательно сложил кейс, как маленький мальчик, убирающий свою лучшую воскресную одежду, придя из церкви. Он снял свой жакет, положил его поверх кейса, и положил два полотенца на вершину этой груды. А, сочувствие, приятный дар. Он пошёл к раковине и налил немного воды для того, чтобы приготовить наркотики, и снова сел. Он распечатал коробку с 25

патронами для винтовки и вынул три, положив их в магазин ружья. Он взвёл курок «Ремингтона», чтобы один снаряд был в патроннике. Он снял ружьё с предохранителя.

Он выкурил свой последний «Кэмел Лайтс». Он сделал ещё глоток «Барка». На улице начинался пасмурный день - это был день, похожий на тот, в который он впервые пришёл в этот мир, 27 лет, один месяц и шестнадцать дней назад. Однажды в своём дневнике он попытался рассказать историю о том самом первом мгновении своей жизни: «Моим первым воспоминанием был светло-зелёный кафельный пол и очень сильная рука, держащая меня за лодыжки. Эта сила ясно дала мне понять, что я больше не в воде, и я не могу вернуться. Я пытался пинаться и извиваться, вернуться в дыру, но он просто держал меня там, временно остановив во влагалище моей матери. Он словно дразнил меня, и я мог чувствовать слизь и кровь, испаряющиеся и сжимающие мою кожу. Реальность была кислородом, поглощающим меня, и этот стерильный запах оттого, что я никогда не вернусь в дыру, ужас, который никогда не мог повториться снова. Понимание этого успокаивало, и поэтому я начал свой первый ритуал того, чтобы иметь с этим дело. Я не плакал».

Он взял свою коробку из-под сигар и вытащил маленький полиэтиленовый пакет, в котором был мексиканский чёрный смоляной героин на 100 $ - это было много героина. Он взял половину, щепотку размером с ластик, и положил его в свою ложку. Методично и искусно он приготовил героин и свой шприц, введя его прямо над своим локтём, неподалёку от своей татуировки «K». Он сложил инструменты обратно в коробку и почувствовал, что его уносит, он быстро уплывает с этого места. Джайнизм проповедовал, что существует тридцать раев и семь адов, и все они слоями проходят через нашу жизнь; если ему повезёт, это станет его седьмым и последним адом. Он убрал свои инструменты, уплывая всё быстрее и быстрее, чувствуя, как замедляется его дыхание. Теперь ему надо было спешить: всё становилось туманным, и все предметы приобретали зеленоватый оттенок. Он взял тяжёлую винтовку, положил его поперёк потолка себе в рот. Это было громко; он был в этом уверен. А потом он умер.

Поиск по сайту: