Часть 9

Опера блистала сегодня. Само здание было воплощением изысканного вкуса в барочной архитектуре, оно светилось огнями и источало манящую притягательность.

Уже перед входом во Французский Королевский Оперный Театр начиналась размытая граница этой невыразимой, совершенно не похожей ни на что ауры предвкушения.

Широкая, уже чуть затоптанная красная ковровая дорожка, начинающаяся от самого тротуара, куда сходили гости, покидая свои кареты, вела до дверей Театра: громоздких, величественных, с витыми ручками в виде голов тигров; эти двери заставляли трепетать перед собой как завсегдатаев оперы, так и новичков, пришедших сюда впервые.

Сегодняшнее действо было особенным: приезжая труппа из всемирно известного Венского Музыкального Театра привезла в столицу Франции оперу «Дон Жуан» Моцарта. Это было поистине громкое событие для Парижа, более того, ходили слухи, что это сам король пригласил известную труппу, дабы порадовать Её Величество королеву Мариэтту. Будучи бывшим австрийским подданным, он имел все связи и возможности осуществить подобное.

Поэтому к главному входу подъезжали только богатые экипажи, из которых выходили не менее роскошно одетые представители высшего света, знать, придворные и приближённые к правящей чете люди. Сегодня внутрь не пустят никого постороннего, потому что все ожидают приезда королевы вместе с мужем, королём Иосэфом, хотя достоверной информацией об их решении посетить мероприятие никто не владел.

Дождавшись своей очереди высадить пассажиров у красной дорожки, карета, наконец, качнулась и остановилась, и баронесса с двумя юношами поспешила выйти на воздух. Люциан галантно подал руку и помог мадам Шарлотте спуститься. Она улыбалась ему спокойной и уверенной улыбкой покровительницы, а тот - в ответ - нежно и обожающе, и Фрэнк отметил, что его наставник никогда не смотрел на него так - с нотками превосходства. Он задумался, было ли это игрой на публику, или же в этом заключалась основа отношений Люциана со своей благодетельницей?

Меж тем баронесса взяла под руку светловолосого, и они начали неспешно продвигаться в скоплении других гостей ко входу внутрь театра. Фрэнку ничего не оставалось, как занять место возле свободной руки Шарлотты, и он был очень удивлён, когда она, никак не акцентируя на этом внимание, очень естественно взяла под руку и его. Представители высшего света крайне медленно подходили к дверям, все норовили рассмотреть получше наряды соседей, успеть посплетничать или просто перекинуться парой слов со старыми знакомыми, а баронесса фон Трир, далёкая от светских кругов, но не менее влиятельная от этого, спокойно и чуть горделиво принимала приветственные кивки и комплименты, ни с кем при этом не заговаривая. Она поистине вела себя слегка вызывающе, и Фрэнк невольно восхитился этой женщиной. Иметь смелость идти против высшего общества, не принимать его правил игры, постоянно пользуясь своими - для этого требовались недюжинная сила воли и уверенность в себе.

Юноша иногда ловил подбадривающий взгляд Люциана и улыбался ему в ответ. Он крутил головой и желал успеть насладиться каждой деталью, каждым запахом, каждой эмоцией, висевшей в воздухе. Здесь пахло роскошью, ухоженностью, влиятельностью, интригами и, почему-то, тленом. Несмотря ни на что, этот запах - запах бренности, тщетности, смерти - едва уловимо, но чувствовался в воздухе. Будто что-то нависло над Парижем и не давало ему дышать полной грудью. Какая-то тревога, давящая на головы сверху.

Фрэнк, уделявший внимание всему, что происходит вокруг, совершенно случайно заметил в одном из ближайших к театру переулков довольно многочисленную толпу, сдерживаемую представителями порядка. Люди в её рядах что-то громко скандировали, потрясая над головой кулаками, и их лица были перекошены от ненависти и злобы. Юноша прислушивался, пытаясь хоть немного разобрать, что они кричат. Напрягая слух, концентрируясь только на недовольных повышенных голосах, он наконец-то разобрал:

- Хлеба! Хлеба! Долой увеселения, мы просим еды для наших детей! Хлеба! Хлеба! - бушевала толпа, и у Фрэнка отчего-то всё похолодело внутри. Эти люди, осмелившиеся выйти на улицу, разозлённые, голодные, требовали того, что принадлежало им по праву. Он не понимал, почему человек вообще должен требовать того, что ему законно полагается за тяжкий труд?

- Мадам Шарлотта, что там происходит? - задал он вопрос женщине. Та, повернувшись в сторону толпы и чуть сильнее притянув Фрэнка к себе за локоть, слегка нахмурилась.

- Это представители революционно настроенной народной партии, - тихо, но чётко проговорила она. Шарлотта не должна была вмешиваться, Джерард будет очень зол, но она не могла больше смотреть на то, как он чрезмерно оберегает своего протеже, защищая и укрывая его от всех житейских бурь и волнений. Он словно не хотел для него повторения своей тяжёлой юности, но ведь от судьбы не уйдёшь?

Шарлотта всегда считала, что «защищать от бурь» можно разными способами. Можно было выстроить каменный дом, а вокруг него - стену и ров, и сидеть внутри, отгородившись от всего, сидеть и бояться, и дрожать, и думать: «Сделал ли я хоть что-то для того, чтобы стало лучше?». Или же надеть шлем и кольчугу, наточить меч и выйти из ворот, бросившись навстречу неприятностям, борясь с ними, пытаясь сделать всё возможное, посильное для светлого будущего. Сам Джерард был явно из последних. Но мальчика своего он опекал сверх всякой меры. «Хватит, - решила Шарлотта. - Пусть он и обидится на меня, но Фрэнк должен быть в курсе происходящих событий. Так будет правильнее».

- Почему они требуют хлеба? Я не понимаю, - Фрэнк пытливо смотрел на женщину, и они меж тем почти подошли к дверям.

- Они требуют, потому что голодны. А Франция погрязла в долгах. Зерновые не уродились, король отправляет огромные казённые средства, поддерживая войну в Америке, чтобы прослыть самой богатой и влиятельной державой в Европе. Налоги подскочили, и это неудивительно, что народ повалил на улицы. Королева заперлась в своём горе в Малом Трианоне, растрачивая казну на новые платья и туфли, и всё это в то время, как страна катится в бездну. Посмотри на их лица, Фрэнк, - произнесла женщина, наклоняясь к самому уху юноши. - Посмотри, сколько в них злобы и отчаяния. У некоторых от голода и болезней умерли дети. Другие из них сами истощены до крайности. Они приближаются к конечной стадии ненависти, и подумай теперь, мой хороший, ты ведь умный и сообразительный мальчик, что будет, если эта толпа заполонит улицы? Доберётся до Версаля? Достигнет наших спокойных пригородов?

Слегка шипящие, режущие воздух слова, произносимые баронессой, больно отдавались внутри тела Фрэнка. По спине прошёлся холодок и на мгновение стало очень жутко от смутной представившейся картины... Он ничего не знал! Почему? Почему?!

- Я не понимаю... - начал было он, но мадам Шарлотта его перебила:

- Не понимаешь, почему Джерард не рассказывал тебе? Он панически беспокоится за твоё благополучие и доброе здравие, мальчик. Он слишком, чрезмерно тобою дорожит, и от этого допускает некоторые промахи в общении с тобой. Не мне его судить, он потрясающий человек, но с тобой как будто теряется и перестаёт быть на себя похожим. Подумай над этим. Уже совсем скоро ты должен будешь позаботиться о нём, а не наоборот.

Они практически подошли к дверям, ещё немного, и их широко распахнутые створки пропустили сквозь себя красивую рыжеволосую женщину, ведущую под руки симпатичных, ухоженных молодых людей. Кто-то осуждающе смотрел на неё, кто-то зло шептался, недвусмысленной понимающей улыбкой провожая её гордо натянутую спину. Шарлотте фон Трир было плевать на них всех: на завистников, на злословцев, на сплетников и прочих болезных от безделья. Она уже давно всем доказала, что не была беззубой и могла за себя постоять. Никто не осмелится в открытую сказать гадость о ней. А перешёптываются пусть сколь угодно — такой неприкрытый интерес даже льстил.

Опера трепетала. Сама атмосфера вокруг, кажется, являлась кровеносной системой, разносившей по всем лестницам, шикарным залам, фойе и местам для отдыха и бесед толчки эмоций, ожиданий и восторгов. Там, в глубине, за многочисленными поворотами коридоров, глядящих на людей глазами задрапированных тяжёлыми тканями окон, билось оно — сердце этого места.

Фрэнк, сопровождаемый своими спутниками, уже вошёл в ложу бельэтажа на третьем этаже и, подойдя к самому краю балкона, обитого сверху мягким бархатом, смотрел на него и на людей, которые оттуда виделись как единая, подчинённая его ритмичному пульсу, масса.

Сцена! Таинственная, прикрытая занавесом, защищённая полукруглой оркестровой ямой, - именно она была сердцем этого места сегодня. Музыканты внизу разыгрывались, создавая некую сумбурную какофонию из отрывков своих партий, будто норовили сбить это сердце с должного единого ровного ритма. Но, несмотря на это, он был во всём: в лёгком, медленном колыхании занавеса, в плавных, синхронных движениях рук скрипачей и виолончелистов... Фрэнку казалось, что даже дамы в партере обмахивались веерами согласно заданной пульсации.

Ощущая всё это внутри себя, откликаясь на пронизывающий ритм всем существом, Фрэнк улыбался своим мыслям. Стоять тут и чуть с высоты оглядывать высшее общество, чувствовать ритм биения сцены, улавливать обонянием тонкий аромат духов баронессы, а плечом — тепло от соприкосновения рук его и Люциана, стоящего рядом и смотревшего на всё с таким же восхищением — каждая из этих деталей делала юношу безмерно счастливым. Он был очарован волшебством этого места и своими радостными, предвкушающими эмоциями настолько, что чувствовал эфемерные, расправляющиеся за спиной крылья. И основной, но тайной причиной тому была фраза мадам Шарлотты: «Он дорожит тобой безмерно».

«Я не просто его ученик. Нет, тут явно скрывается что-то большее. Пусть будет так, Господи, пусть ему не будет всё равно. Я всё стерплю от него: гнев, раздражение, занятость, но только не безразличие. Только оно убивает, заставляя чувствовать себя никчёмным, просто выгодным вложением его времени и способностей к наставничеству. Не хочу быть просто удачно пришедшейся к месту и времени вещью...

Мне страшно, страшно от нависшей над страной напряжённой неизвестности. Он обязательно окажется в самом пекле всех событий, Джерард... Он как азартный игрок, идущий на риск, очертив голову. Господи, убереги его. Сохрани для меня, а если не для меня, то... Просто, пригляди за ним, Господи...»

Размышляя и неосознанно молясь за любимого человека, Фрэнк проходил взглядом по соседним с ними ложам третьего этажа. Сплошь богато одетые и совершенно незнакомые люди, холёные, явно не испытывавшие нужды в хлебе. Они разговаривали, смеялись, флиртовали друг с другом, кто-то шуршал обёрткой от шоколада, и все как один бросали нетерпеливые взгляды на сцену.

«Когда уже можно будет перестать поддерживать надоевшую беседу и сделать вид, что увлечён действием?» - читалось в этих взглядах.

«Лицемеры, лицемеры...» - думалось Фрэнку. Было ли в этом зале ещё хоть с десяток человек, кроме его спутников, пришедших сюда с трепетом предвкушения, чтобы послушать гениальную музыку Моцарта, а не затем, чтобы исполнить свой статусный долг или просто развлечься, красуясь в новом наряде?

Их ложа смотрела на сцену из левого угла, и это была очень удобная обзорная точка. Найдя для себя новое занятие — поиск лиц, одухотворённых ожиданием музыки, Фрэнк продолжил разглядывать присутствующих в зале, сместившись глазами ниже, на второй этаж бельэтажных лож.

Люциан, видя возвышенное и предвкушающее состояние друга, не тревожил его разговорами, внутренне любуясь вдохновенным профилем. Он изредка бросал на Фрэнка изучающие, лучащиеся улыбкой взгляды и был совершенно счастлив тем, что друг решился выехать из поместья в столицу. Баронесса сидела тут же рядом, легонько обмахиваясь веером. Было душно, и монотонный шум разговоров, доносящихся отовсюду, давил на уши. С ними в этой ложе находились ещё две пары незнакомых представителей знати, с которыми Шарлотта обменялась снисходительными приветственными кивками.

Женщина так же наблюдала за своими мальчиками, умело скрывая взгляд под чуть приопущенными ресницами. Она понимала, почему так стремительно менялось отношение Джерарда к его ученику. И сколько бы он ни клялся ей, что никогда не опустится до того, чтобы развратить его, чтобы испортить, используя его к нему тёплые чувства для удовлетворения своих плотских инстинктов, женщина точно знала — придёт время, и даже этот упёртый в своих убеждениях мужчина сломается. Как бы он не уверял её и сам себя, что не собирается отвечать на столь непосредственные и открытые взгляду чувства ученика, он не сможет устоять.

В глубине своей искалеченной, оплёванной души Джерард оставался неисправимым романтиком, хоть и скрывал это за внешней циничностью, холодностью и саркастическим отношением ко всему происходящему. С этой позиции было проще, легче жить. Жить в создавшихся условиях, не впуская ничего из внешнего мира внутрь себя. Оставляя себя цельным, неразбитым. Романтичным.

Шарлотта улыбалась, она знала это, как никто другой. У Джерарда не было более близкого друга, чем она, разве что сама Королева, но вряд ли он говорил с Ней о своём личном.

Она смотрела на Фрэнка и не могла не отметить, как тот расцветал. Стремительно, быстро, точно снежная лавина сходила со склона горы, обнажая спрятанные в травах альпийские цветущие луга. Он был очень хорош, и дело стало только за временем — когда Джерард увидит, разглядит, откликнется на его настойчивость и верность. Когда сломается под напором искренних и неизменных чувств. Дело было за временем, которого у них почти не оставалось...

Фрэнк быстро, не задерживаясь, перемещался взглядом с лица на лицо, пока не замер в удивлении, с силой стискивая пальцами бархатную мягкость обивки. Черноволосый мужчина в центральной, самой изысканной ложе этажом ниже сидел, вытянув руки перед собой, уложив их локтями на красный бархат и сцепив пальцы, унизанные дорогими перстнями, в замок. Его лицо, серьёзное, чуть острое чертами, предвкушающе вглядывалось в едва колышущиеся полотна занавеса. Мужчина ожидал начала выступления — горячо, с замиранием сердца, с тянущим в груди, опасливым немым вопросом: «Будет ли это настолько хорошо, как я того ожидаю?»

Вот сидящий рядом с ним полноватый вельможа в расшитом шелковом сюртуке, по-хозяйски грубо положив руку ему на колено, начал что-то шептать тому на ухо, зарывшись крупным носом в тёмные пряди. Мужчина, чуть нахмурившись, заставил себя отвлечься от созерцания и податься к нему, выражая заинтересованность, а потом и лёгкую, блуждающую на губах улыбку. Он кивнул и, совершенно не протестуя руке, требовательно оглаживающей его бедро, снова вернулся к ярому, трепещущему ожиданию начала.

Фрэнк сжал обивку до белых костяшек на руках. Он не мог даже и подумать, что такая сцена, о возможности которой он теоретически знал, в реальности произведёт на него настолько ошеломляющий эффект. Он с ужасом ощущал в себе желание спуститься к ним в ложу и оторвать этому обрюзгшему мужчине руку. Но ещё больше пугала его всё возрастающая решимость и прибывающие в его худощавое тело силы для того, чтобы это желание осуществить. Он еле заметно дёрнулся, как Люциан вдруг спросил его, тревожась и прихватив рукой локоть:

- Что случилось, Фрэнки? Ты будто бы побледнел.

- Ох... Люциан, там Джерард. Я не ожидал увидеть его здесь.

- Где? - заинтересованно спросил блондин.

- Центральная ложа этажом ниже. Он не один, как ты понимаешь.

- Держи себя в руках, друг мой, - тот склонился почти к самому уху, и горячее дыхание Люциана обдало его кожу, помогая прийти в себя и здраво взглянуть на вещи.

- Да, конечно... Я не идиот.

Он продолжал и продолжал смотреть на Джерарда, такого близкого, такого родного и совершенно, бесконечно далёкого и недоступного сейчас. Вдруг черноволосый мужчина вздрогнул и медленно, не меняя положения головы, поднял взгляд выше и потом, резко и неожиданно, увёл его влево. Фрэнк попался. Такие тёмные сейчас, глаза наставника зацепились за него, словно крючьями, вонзившись в самую плоть, и отвести взгляд не было никакой возможности. Фрэнк был напуган и одновременно счастлив. «Он смотрит на меня! Он почувствовал мое внимание!».

Но взгляд мужчины был недобрым, более того, юноше показалось, что он наливается бешенством. Но потом, вдруг опомнившись, Джерард осмотрел ложу Фрэнка и, оставшись довольным от увиденного окружения, как будто выдохнул, возвращаясь к созерцанию занавеса.

И вот свет плавно угас, дирижёр поставил руки «на внимание» и, грациозно взмахнув ими, извлёк из оркестра первые звуки вступления. Опера началась.

Фрэнк, удобно усевшись, не мог бы точно сказать, чем занимался больше — сопереживанием действу, разворачивающемуся на сцене, или разглядыванием своего наставника. В полутьме ложи он угадывался довольно смутно, и это ещё больше заставляло его уплывать в странные фантазии внутри его головы. Не зная, как досидел до антракта, он сорвался с места, едва отзвучали заключительные аккорды, чтобы в числе первых добраться до буфета выпить стакан воды — во рту пересохло и язык еле отлеплялся от гортани.

Он быстро шёл, умело лавируя среди людей, как вдруг чья-то цепкая рука выдернула его из толпы, увлекая в нишу, занавешенную тёмно-алой плюшевой портьерой, обитой золотыми тяжёлыми кистями. Едва оказавшись в полумраке отсечённым от толпы, он услышал сдавленное:

- Что ты тут делаешь?

Это был не кто иной, как Джерард. Глаза его метали молнии, и он был весьма не в духе.

- Я принял приглашение баронессы фон Трир и решил посетить оперу в компании её и Люциана, - как можно спокойнее ответил Фрэнк, хотя у самого внутри клокотало целое море различных эмоций.

Тело наставника, напряжённое и подтянутое, оказалось до безумия близко, и тот, одной рукой вцепившись в его локоть, другой довольно ощутимо вжимал Фрэнка в стену, упираясь ему в грудь.

- И с каких это пор ты волен принимать самостоятельные решения в моё отсутствие? - шипел Джерард, обдавая горячим дыханием лицо юноши.

Он был невообразимо, чересчур волнующе близко, и Фрэнк не знал, чего хочет больше — со страхом оттолкнуть этого мужчину или наоборот, поддавшись страстному возбуждению, притянуть его к себе сильнее, впечатываясь всем телом, приникнуть к губам, ломая все его планы и смешивая карты. Юношей овладело безумие желания, и, видимо, это слишком ярко читалось в его глазах, раз мужчина, шумно выдохнув, отпустил его и чуть отстранился назад.

- Фрэнки, мой мальчик, ты не понимаешь всего, - с сожалением, будто переменив какое-то своё решение, начал наставник, смотря куда-то вниз, - выезжать за пределы поместья становится опаснее с каждым днём. А находиться сейчас в Париже почти равно самоубийству.

- Но ведь вы — здесь, - твёрдо сказал Фрэнк, пытаясь успокоить тело и разум от недавнего взрыва эмоций. - Вы тут, когда это опасно. Я должен понимать, что происходит, должен быть в курсе, разве не так? Я же ваш преемник, Джерард...

- Как бы не рассыпался весь смысл того, что я собирался тебе передавать, Фрэнки, - тихо, неразборчиво прошептал мужчина, горько усмехнувшись. - В любом случае, - поднимая, наконец, голову и снова встречаясь глазами, продолжил он, - я счастлив, что сейчас с вами всё в порядке. С Шарлоттой я поговорю позже, передай ей мой пламенный привет. И будьте чрезмерно осторожны на обратной дороге. Не заезжайте в улицы со скоплениями народа, молю вас.

Он уже было повернулся, чтобы выйти из их укрытия, как Фрэнк, повинуясь безотчётному порыву, вцепился в ткань безупречного тёмно-серого сюртука.

- А как же вы? Едемте с нами!

Джерард удивлённо обернулся и замер, как-то по-новому оглядывая Фрэнка. Раньше тот ни за что не позволил бы себе подобный жест.

- Я доберусь сам, - разделяя слова, ответил мужчина. - Скорее всего, буду утром. Хорошего вечера, Фрэнки, и... будьте осторожны.

Высвободив рукав и отвернувшись, Джерард скрылся по ту сторону портьеры, оставив Фрэнка наедине со своими мыслями и эмоциями.

Поиск по сайту: