Часть 22

Каждый вечер, не прерываясь ни на день, месье Русто посещал главный собор в то самое время, когда Фрэнк молился там. Юноша вжился в роль и стал ещё более естественным в своей молитве, ещё более раскрепощённым и притягательным. Он даже научился получать странное, совершенно необычное удовольствие от того, что за его нехитрой игрой следили двое мужчин. Первый, до которого ему не было большого дела, но который являлся виновником всего происходящего, и второй, что наблюдал тайно и был средоточием всех мыслей и желаний юного лицедея. Фрэнк переворачивал внутри своего сознания всё так, будто именно Джерарду посвящался весь этот спектакль, и именно его реакция и очарование являлись конечной целью. Так было проще и легче, это позволяло юноше быстрее расслабиться и почувствовать, наконец, тонкое удовольствие от игры и обращённых к нему взглядов. Один из них обжигал сладострастием и похотью, заставляя смущаться и чувствовать себя неловко, второй же горел ярко и ровно, согревая неимоверной патокой теплоты и нежности, словно расплавленный янтарь тёк, обволакивая и разнеживая его тело.

Фрэнк так увлёкся, что вздрогнул, когда на его плечо легла ладонь. Чуть испуганно распахнув глаза, он увидел за спиной месье Русто, глядящего с интересом и тщательно скрываемым вожделением.

– Мой прилежный отрок, прости, что отвлекаю тебя от молитвы, но я не удержался от искушения, да простит меня Господь, – он истово перекрестился, глядя на распятого Христа перед ним. – Я вижу тебя уже второй раз и не могу не отметить твою невероятно вдохновенную молитву. О чём ты молишься так искренне каждый вечер?

– О, месье, – смутился Фрэнк, опуская взгляд и судорожно припоминая, что у него заготовлено на этот случай, – я молюсь о Царствии Небесном для моей семьи, для матушки и младшего брата… Они покинули этот мир около полугода назад, оставив меня круглым сиротой, – глаза юноши заблестели, он поднял их, встретившись с выцветшим взглядом серо-голубого оттенка, укутанным в сеть морщинок. Месье Жаккард не был отвратителен. Его внешность была вполне по-старчески миловидна, если бы не слишком чувственно выпяченные губы и мерцающие похотью глаза.

– Бедный мальчик! – с чувством воскликнул тот, чуть сильнее сжимая пальцы на плече. Фрэнк лишь силой мысли заставил себя не кривиться. – Как зовут тебя, несчастное создание? Присядь рядом со мной, ты можешь поведать старику о своём горе.

Фрэнк мысленно порадовался, так как сегодня днём всё свободное время репетировал этот монолог в голове.

– Меня зовут Луи. Луи де Перуа. Как мне называть вас, месье?

– Такой прелестный ангел может называть меня месье Жак, – мягко улыбнулся мужчина, пододвигаясь настолько, чтобы присевший рядом на край скамьи Фрэнк оказался вплотную к нему. – Я очень влиятельный человек и, возможно, мог бы чем-нибудь помочь тебе. Расскажи мне всё, не таясь.

Фрэнк выглядел вместилищем для разных, очень сильных чувств. Он был смущенным, опечаленным и отчасти – выказывал во взгляде смутно затеплившуюся надежду. Он помолчал некоторое время, нервно теребя лохматые концы плетёного пояса, поддерживающего полы рясы.

– Мне так неловко, месье Жак, рассказывать вам о своём горе, тем более, что это будет выглядеть, словно я жалуюсь. А это совсем не так. В аббатстве меня приняли довольно тепло и дружелюбно…

– Постой, – вдруг задумчиво сказал мужчина. – Ты сказал де Перуа? Я слышал когда-то эту фамилию. Твои родители были весьма богаты и некогда влиятельны, неужели они так много задолжали, что тебе пришлось покинуть отчий дом и жить в монастыре?

Фрэнк выразил на лице искреннюю досаду, злость и даже раздражение. Он закусил нижнюю губу и чуть задрожал, едва удерживая себя от слез.

– Вы ничего не знаете, месье Жак… Не стоит так запросто судить о том, чего не знаете, – проговорил он и с удовольствием отметил, как мужчина, пытаясь неловко утешить его, приобнял за плечи. От него слегка пахло цветками пижмы, что было не очень приятным, и ментолом, будто от сердечных капель.

– Прости меня, милый Луи. Я не хотел обидеть тебя. Ну же, ничто не стоит того, чтобы с такого прекрасного лица стекла хоть одна слезинка, – негромко говорил месье Русто, а Фрэнк лишь ощущал, как нервно подрагивает его ладонь, скользящая по грубой ткани, скрывающей лопатки.

– Мы жили в мире и достатке до прошлого года, – наконец, собрался с духом юноша, – пока первым от неизвестной лихорадки не скончался отец. Полгода мать убивалась и носила вдовьи одеяния, как вдруг неожиданно с теми же симптомами слёг мой младший брат. Он угас всего за месяц, – Фрэнк всхлипнул и быстро отёр глаза длинным рукавом. – Мать не выдержала такого горя и начала медленно сходить с ума. Сложно объяснить это не видевшему человеку… Но это так страшно, когда родная матушка, что выносила и выкормила тебя, вдруг начинает называть именем умершего брата, всматриваясь в черты так радостно, а потом, словно увидела на лице проказу, с ужасом отталкивает, крича: «Нет, нет, ты не Жан! Куда ты спрятал Жана? Где мой маленький Жан?» Ей становилось всё хуже и хуже, я уже боялся выходить из покоев, чтобы лишний раз не встретиться с ней. Ясность разума посещала её всё реже, и в один вечер я прибежал на вопль нашей служанки. Мама была мертва… Удушилась, – Фрэнк, наконец, не выдержал и упал в охотные объятия мужчины, подрагивая всем телом от всхлипов.

– Тише, тише, мой мальчик, – срывающимся шепотом говорил месье Жаккард ему на ухо и гладил волосы, отчего Фрэнка передёргивало. Но это оказалось совсем не сложно скрыть. – Так много бед и несчастий на долю такого прелестного создания, как несправедливо!

Наконец, юноша с усилием отстранился, вытирая лицо рукавами. На что тут же получил предложение воспользоваться шёлковым, вышитым инициалами, платком месье Русто. Это было очень интимным жестом, фактически, этот пожилой мужчина заявлял, что «Луи» стал дорог и близок ему.

– Прошу тебя, возьми. Это такая малость, – настоял он, вкладывая прохладный, скользкий лоскуток в подрагивающие бледные пальцы. – И продолжай, мой мальчик. Как ты оказался послушником в Аббатстве Сен-Дени?

– Очень просто, месье Жак. Ни отец, ни мать не оставили завещания. И согласно нынешним законам о наследовании, всё имущество перешло на сохранение ближайшему родственнику, пока прямому наследнику не исполнится восемнадцать. Моим опекуном оказался двоюродный дядя по маминой линии. Он старше всего на четыре года, пьяница и мот. Как только узнал о кончине матушки – перебрался сюда из какого-то захолустья. Сначала мы жили под одной крышей, но я начал замечать, как пропадают стоявшие на своих местах дорогие предметы искусства: резные шкатулки, драгоценные канделябры, предметы столового серебра… Даже любимая матушкина ваза… Когда я спросил об этом прямо, он был пьян и ударил меня. Назвал щенком, ответил, что это не моё дело. В тот вечер я заперся в комнате, чтобы избежать его гнева. Через неделю только узнал, что дядя стал проводить в моём доме вечера карточных игр и проигрывался, платя долги из моего же наследства. Я попытался говорить с ним, когда он не был пьян, но тот только отругал меня, ссылаясь на похмелье. Он всегда был либо пьян, либо мучился похмельем. И если во втором случае достаточно было просто не говорить с ним, то в первом я запирался на засов, который сам же оборудовал на двери покоев. У дяди слишком тяжёлая рука, – Фрэнк прислонил ладонь к рёбрам, словно придерживая болевший когда-то бок. – Мои синяки ещё не полностью прошли, месье Жак.

Мужчина сжал и разжал кулаки, а юноша продолжил, не дожидаясь, пока его перебьют:

– Всего полторы недели спустя он определил меня послушником в это аббатство, объясняя это настоятелю тем, что он слишком занят и не имеет лишнего времени присматривать за шалостями семнадцатилетнего мальчишки. Он имел на это право, согласно нынешним законам. Определить своего подопечного в специальное заведение, если его содержание будет вовремя и полностью оплачиваться. И вот я здесь, – горько улыбнулся Фрэнк. – Я не знаю, что останется от моего дома, когда я вступлю в права наследования. Нет никаких законов, запрещающих продавать или отдавать кому-либо вещи из дома. А средства на содержание он снял с моего счёта в банке вместе с нотариусом. Только вот бумаги этот мошенник готовил для дорогого пансиона на берегу моря. А отправил меня в это аббатство в качестве послушника. Думаю, не стоит говорить, что разницу сумм я также не увижу?

– Это неимоверное количество испытаний для такого хрупкого мальчика, как ты, Луи, – мужчина по-отечески положил свою сухую ладонь на колено юноше и слегка сжал, вот только Фрэнк прекрасно видел, что сострадания в этом жесте – ни на грош. – Ты необыкновенно сильный, если до сих пор не сломлен своими горестями.

– Я люблю жить и получать от жизни все удовольствия, несмотря ни на что, – чуть помедлив, вдруг прошептал Фрэнк, накрывая обжигающую ладонь на колене своей рукой. – Спасибо, что выслушали, но мне пора идти, скоро время вечернего молебна, – он порывисто встал и направился к небольшой дверце в алтаре, не оглядываясь.

– Постой! – вдруг ожил мужчина на скамье. – Луи! Мы увидимся ещё раз? Я и правда могу помочь тебе, – крикнул он, ещё не веря, что его добыча так легко ускользнула из рук.

– Я молюсь здесь каждый вечер, месье Жак, – с грустной улыбкой сказал юноша перед тем, как скрыться за дверью.

Джерард придерживал край сюртука у груди рукой, ощущая своё учащённое сердцебиение. Он наблюдал за происходящим из-за перил с органного балкона и не верил собственным глазам. Настолько честен, настолько искренен был Фрэнк, что на какое-то время мужчина и сам поверил в то, что его мальчика зовут Луи. Что ему пришлось пережить столько несправедливости и испытаний… Что он сумел в конце заигрывать со старым, похотливым извращенцем. Он закрыл глаза и, стараясь успокоиться, сделал несколько медленных вдохов-выдохов.

Джерард видел, как неторопливо уходил взволнованный месье Русто, то и дело поправляя полы вычурного жюстокора. Узкие кюлоты явно были не слишком удобны ему сейчас, и от этого походка старика выглядела вихляющей. Видел, как закатные лучи облизывали нижние камни кладки, чтобы затем погрузить своды храма в сумрак. Но и тогда он ещё не покинул своего убежища, приводя мысли и чувства в порядок.

****

С того дня Фрэнк-Луи заканчивал свою коленопреклонённую молитву и, поднявшись, присаживался на скамеечку рядом с ожидавшим его месье Жаком. Старик и правда был хорошо образован и говорил интересно и много о разных вещах, от которых бы пришёл в восторг любой отрок из мелких буржуа. Фрэнк же был образован не хуже, поэтому старательно изображал интерес и восхищение знаниями своего собеседника. Он чувствовал, что их общение и отношения стали достаточно близкими для того, чтобы делиться какими-то откровенными, тайными вещами. Чтобы быть честными друг с другом. Неделя подходила к концу, и юноша с каким-то нездоровым удовольствием отмечал, как мужчина становится более усталым и меньше внимания уделяет сдержанности, выпуская наружу похотливые взгляды и более смелые прикосновения. Он делал это будто бы случайно, невзначай, и если вначале Фрэнк вздрагивал и изображал недоумение, то сегодня, в пятницу, он просто не обратил никакого особого внимания на то, что рука, вдруг оказавшаяся на его колене, осталась там намного дольше положенного.

– Вы знаете, мне неловко признаваться, – залепетал Фрэнк, смущаясь и краснея, – но ваши прикосновения заставляют чувствовать себя странно, – договорил он и замер, ощущая на своей ноге подрагивающую от нетерпения костлявую ладонь.

– Что ты имеешь ввиду, мой мальчик? Расскажи об этом, – томно спросил месье Жак, придвигаясь чуть ближе.

– Это странно... И очень стыдно говорить об этом, – прошептал Фрэнк, смотря куда-то вниз и в сторону. – Но сердце словно заходится и внизу живота… – его голос оборвался, – горячо.

– О, мой юный и невинный отрок, – развратник чуть сжал колено и заскользил вверх по бедру юноши. – Расскажи мне о своём опыте. Ты когда-нибудь был с девушкой?

Фрэнк, алея пунцовыми кончиками ушей, зажмурился и помотал головой.

– Господь всемогущий, – жарко вздохнул старик, – неужели ты невинен? И никогда не прикасался к себе?

– О чём вы? – с интересом спросил Фрэнк, наблюдая за ладонью, добравшейся до самого верха и остановившейся напротив паха. – Я чувствовал подобное и раньше, но никогда… – он осёкся, потому что настойчивые пальцы забрались под полу рясы и начали поглаживать его возбуждённую плоть через тонкую льняную ткань подрясника. Он сглотнул и вновь сильнее зажмурился, напрягаясь. Одному Богу известно, какими усилиями он удерживал в голове образ наставника. Одни ангелы могут подтвердить, что он был в шаге от срыва отвращения, только бурная фантазия, рисующая ему так ярко первую встречу с Джерардом на балу у баронессы, помогала держаться из последних сил. Он дрожал, стараясь не обращать внимания на шумное чужое дыхание у уха, на противный сердцу голос и дурной, незнакомый запах, перекрывая всё это своим неистовым желанием к своему учителю. А мужчина, отнёсший эту дрожь к степени возбуждения, лишь смелее забирался под подрясник, едва не касаясь уже обнажённой кожи своими пальцами.

– Нет! – вдруг вскрикнул Фрэнк, вскакивая со скамьи и отлетая на шаг от обескураженного сластолюбца. – Прошу вас, месье Жак, не надо! Это слишком… слишком приятно, вы не должны делать подобного со мной, тем более перед распятием… Господь и так ненавидит меня, раз посылает столько испытаний… Простите меня! – он закрыл лицо руками и выбежал через дверь прежде, чем мужчина поднялся с лавки со словами: «Луи, Луи, постой, прошу тебя!».

В храме повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием месье Жаккарда.

– Вот же маленький ублюдок! – в сердцах выругался он, крепко стукнув кулаком по спинке впереди стоящей лавки. – Я ведь почти сломил его… Сукин сын, – сдавленно шептал мужчина, направляясь к выходу из собора. Сидящий на балконе Джерард весь превратился в слух. – Ну ничего, ничего, завтра я покажу тебе, каким может быть месье Жаккард Русто, главный кукловод революции. Обихаживать мальчишку-сироту, точно он принцесса? Уговаривать, ждать? Не собираюсь ждать ни дня больше. Завтра же будешь извиваться и просить пощады, упёртый выродок…

Джерарда колотило, он держал себя обеими руками, нащупывая сбоку, у рёбер в тайных ножнах отравленный стилет. Он бы успел неслышно спуститься вслед мужчине и быстро, одним сильным движением вколоть сталь под лопатку этой змее, и не мог понять, что же удерживает его от подобного шага. Мужчине было не впервой убивать – не в открытой схватке, но исподтишка, используя внезапность и яды. Он не любил эти методы и не распространялся о своём опыте, и тем не менее ничего не мог изменить – порой, очень редко, ему приходилось убивать. Эта тварь угрожала Фрэнку. Его Фрэнку. Его воспитаннику, его вожделению. Его невинному ангельски-чистому существу, единственному созданию, заставляющему его улыбаться и верить в лучшее. И она должна была поплатиться за это.

Дверь глухо хлопнула, возвещая о том, что месье Жаккард Русто покинул собор, оставляя его в сумрачном одиночестве. Он должен, обязан был успокоиться и не выглядеть нервным. Фрэнк так много трудился и был настолько убедительным, что Уэй не имел права беспокоить его своими мрачными мыслями. Они все заслужили небольшой отдых. Совладав с эмоциями, мужчина поднялся на ноги, отряхнул и поправил строгий костюм, надетый сегодня для разговора с настоятелем, и начал спускаться с лестницы. Его мальчик по обычаю ждал в своей келье, стоило поторопиться.

****

Фрэнк лежал на узкой деревянной кровати, разметав волосы по тонкой подушке и закрыв верхнюю часть лица согнутой рукой. Он до сих пор приходил в себя после произошедшего и не мог понять, хорошо ли то, что случилось, или он ошибся, свалял дурака. В ту секунду, когда юноша понял, что чужие пальцы вот-вот коснутся его плоти, он просто взорвался. Это было выше его сил. Он сгладил ситуацию словами, как мог, но по его мнению, всё это было более чем жалко. Он не справился, провалился. Он никчёмный лицедей, и его выдержка далека от выдержки наставника. Он ничтожество…

Испустив глухой страдающий вздох, грудь качнулась вверх-вниз. Дверца тихо скрипнула, пропуская посетителя, но Фрэнк не убрал руку с лица: он и без того знал, кто это может быть. Юноше было слишком стыдно за свой провал. Вдруг свободно свисающей с кровати руки коснулись тёплые, такие родные, мягкие пальцы. Кожа их чувствовалась нежными гладкими лепестками без намёка на сухость, а в поглаживании сквозила непередаваемая трепетность. Фрэнк, на мгновение испугавшись, вскинулся, распахивая глаза и встречаясь с взглядом болотно-карих глаз наставника. Облегчённо вздохнув, снова упал на жесткую подушку, расслабляя каждую часть тела. Он с наслаждением, прикрывая веки и пряча их под рукой, ощущал тёплые пальцы на своём запястье, осторожно поглаживающие кожу. Это было настолько приятно и чуть щекотно, что заставляло бездумно улыбаться в темноту закрытых глаз. Джерард снова стоял перед ним, словно перед умирающей девицей, но юноша не мог пошевелиться: слишком обессилел и устал. Край кровати чуть скрипнул, когда мужчина присел на него, тесня Фрэнка ближе к стене.

– Простите, – прошептал юноша, – простите, месье Джерард… Сегодня я точно провалился. Но я просто не мог сдержаться, когда он стал так настойчив.

Вдруг его запястье потянули наверх, и через мгновение кожи коснулись тёплые, суховатые губы. Фрэнк замер, не веря такому откровенному и решительному жесту: запястье и пальцы целуют лишь у того, с кем флиртуют открыто и изъявляют этим своё желание и заинтересованность. Юноша боялся открывать глаза. Губы разомкнулись, и по пульсирующей жилке прошёлся влажный язык, тут же уступая место дыханию, обжигающему и настойчивому. Фрэнк сглотнул, не шевелясь. Происходило что-то невиданное, настолько желанное, насколько же и пугающее его. Судорожные вдохи давно выдавали его отношение, сердце участило удары, вырываясь из грудной клетки, и лицу было нестерпимо жарко, душно, слишком горячо.

– Ты был великолепен, – задвигались губы наставника, касаясь облизанной кожи, заставляя Фрэнка мысленно стонать и извиваться от этого. – Ты был так хорош, что я еле сдержался, чтобы не всадить стилет в спину этой двуличной змее. Он не заслуживает ни единого взгляда твоего. Ни единого слова. Ни мимолётного прикосновения, – он снова припал губами к запястью, целуя нежно и неторопливо, будто пытаясь распробовать новое заморское блюдо. Его губы были так несыты и настойчивы, спускаясь всё ниже – по трепещущей ладони, словно выводя каждую линию на ней, что Фрэнк дрожал, молясь о выдержке и благоразумии для себя. Только пульсирующее желание и колотящиеся в голове слова молитвы составляли сейчас его сущность. Он не смог сдержать сдавленного стона, когда безымянный палец на фалангу утонул в теплоте рта Джерарда и встретился с кончиком его языка.

– Я восхищаюсь твоим талантом и смелостью, мой мальчик, – тихо и спокойно говорил мужчина, по очереди забирая губами каждый его палец, приводя Фрэнка в неописуемое, совершенно неадекватное состояние. – Ты талантлив много более, чем я. И у тебя всё получается потрясающе. Так быстро привести старика в состояние агонии! Поверь мне, очень скоро всё завершится нашей победой. Буквально в следующую вашу встречу он не сдержится.

– Завтра? – с волнением спросил Фрэнк, удивляясь сипоте своего голоса. Ему не терпелось покончить с этим делом. Даже похвалы наставника не могли перекрыть нервное напряжение и усталость, наваливавшуюся после каждой встречи с месье Русто.

Закончив с мизинцем, бесконечно неторопливо изучив его языком до самого основания, Джерард, наконец, прекратил сладчайшую пытку, накрывая ладонь второй рукою.

– Нет, мой ангел, – и Фрэнк вздрогнул от этой фразы, как от ведра ледяной воды. – В понедельник. Я встречался сегодня с настоятелем и отпросил тебя на два дня. Мы можем ехать домой сейчас же и вернуться только вечером в воскресенье.

Фрэнк, наконец, убрал руку с горящего лица и неверяще и ликующе вглядывался в любимые глаза:

– Вы не шутите? Меня правда отпустят?

– Да, Фрэнки. Собирайся, – мягко улыбнулся мужчина, опуская ладонь юноши и аккуратно укладывая её рядом с собой на кровать, словно и не происходило ничего странного. – Я хочу, чтобы ты как следует отдохнул перед финальным действием. Ты заслужил это: выспаться дома на привычной кровати и поесть нормальной, а не приготовленной для послушников, пищи. Уверен, Маргарет посчитает тебя исхудавшим и постарается откормить.

Они улыбнулись друг другу, и уже через полчаса сидели в карете, сонно покачивающейся на пути к поместью. Вещей в аббатство Фрэнк брал совсем немного, и единственное, что завернул с собой сейчас – миниатюрное издание сонетов Шекспира.

Они молчали всю дорогу, изредка кидая друг на друга красноречивые взгляды и неловкие улыбки. Джерард больше не прикасался к Фрэнку так, а сам юноша просто не смел даже затронуть эту тему. Всё было слишком: непривычно, желанно, необъяснимо. Это слегка пугало его и тут же – заставляло сердце радостно трепетать, заходясь в щебете. Эта сладкая, странная неопределённость была столь необходима, что Фрэнк боялся потревожить её хоть чем-то.

– Устал? – с искренней заботой спросил мужчина, подхватывая покачнувшегося на лестнице Фрэнка под локоть.

– Немного, – выдохнул юноша, чуть не упав. Ноги не слушались, хотелось перекусить немного и закрыть глаза, чтобы спать, спать, спать…

Джерард довёл его до софы в малой гостиной и усадил с краю, небрежно освободившись от сюртука, кинув его на спинку ближайшего кресла. Дом спал, часы на камине показывали много больше полуночи. Поэтому мужчина, выдохнув короткое: «Подожди недолго, я сейчас вернусь», снова скрылся на лестнице. Фрэнк неспешно скинул плащ, сюртук, жилетку, оставив всё это висеть рядом с одиноким сюртуком наставника, и блаженно вытянул ноги, опираясь на мягкость спинки лопатками и чуть съезжая вниз.

Дом. Родной дом. Казалось бы, всего лишь стены, привычные глазу, видимые изо дня в день. Но чувствовал он себя здесь так спокойно и расслабленно, как никогда не чувствовал за закрытой дверью маленькой кельи в аббатстве. Юноша дышал знакомым запахом поместья полной грудью, с удовольствием осознавая, что нервы успокаиваются, и его душа встаёт на место, туда, где и должна быть.

– Смотри, что я нашёл, – Джерард мастерски появился из темноты дверного проёма, шагая слишком неслышно. В его руках красовалась открытая бутылка вина с зажатыми между пальцев бокалами и небольшая тарелка с остатками сладкого пирога. – Как раз, чтобы подкрепиться одному голодному и уставшему мальчику, – он составил находки на низкий столик между софой и креслом и сам присел рядом с Фрэнком. Небрежно и точно разлил вино по бокалам, опустошив сразу полбутылки. – Выпьем, мой необычайно талантливый мальчик? За тебя, за твою тонкую и искреннюю игру. Я горжусь тобой, ученик, – с тёплой улыбкой проговорил он, протягивая один из бокалов юноше. Отказываться не было никакого желания.

Они пили и разговаривали о том, что произошло за столь долгое отсутствие Фрэнка в поместье. Джерард рассказывал самые забавные и милые случаи, в которых главной героиней по большей части фигурировала Луиза. Девочка освоилась и оказалась ужасной непоседой, за которой требовался глаз да глаз. Фрэнк улыбался, чувствуя, как вино пьянит и без того уставшую голову, как пустой желудок жадно всасывает его всеми стенками, заставляя щёки алеть, а глаза – слипаться. Он успел съесть лишь кусочек пирога и опустошить бокал чуть больше, чем наполовину, прежде чем уронил голову на плечо Джерарду и негромко засопел.

Подождав какое-то время, мужчина повернулся, чтобы прислониться губами к родной макушке. Волосы Фрэнка пахли так удивительно: чем-то давно знакомым и привычным, перемешанным с ароматом храмовых благовоний. Наслаждаясь запахом вдох за вдохом, Джерард прикрыл глаза от удовольствия. Рука сама, не дожидаясь разрешения хозяина, скользнула наверх, чуть запутавшись в прядях волос, убрала их с лица спящего, заправив за ухо. Гладила, то и дело касаясь мочки, и мужчина улыбался оттого, как мирно спящий мальчик чуть вздрагивал каждый раз, когда он притрагивался к ней.

– Душа моя… – прошептал Джерард, теряясь в сладостно-ноющих ощущениях повыше солнечного сплетения, раздирающих его тело, – что же ты делаешь со мной?

Просидев так ещё недолго, он залпом осушил свой бокал, заткнул пробкой горлышко недопитой бутылки и, осторожно высвободившись из-под веса Фрэнка, поднялся на ноги. Затем примерился, уверенно взял потяжелевшего от расслабленного сна, но всё же слишком худого юношу на руки. Задул огоньки на высоком канделябре и, ориентируясь по приглушённому свету из высоких окон, неторопливо понёс его в его же покои, чтобы уложить на кровать.

Джерард позволил себе снять с Фрэнка только сапоги и кюлоты, накрыл спящего одеялом и, проведя на прощание кончиками пальцев по скуле, вышел из комнаты. Дверь закрылась, и он удобно прислонился спиной к её надёжной поверхности.

«Фрэнки… Я болен тобой. Твоя невинность, твоя открытость и честность хуже чистого яда. Они растравляют меня, не дают мне покоя… Я одержим, не иначе».

Прикрыв глаза, чтобы яснее заглянуть внутрь себя, мужчина понял то, что так давно прятал в тёмных глубинах подсознания. Он ходил по самому краю уже давно. Ходил так близко, что одно неверное движение, одна ошибка – и он не успеет заметить, как вспыхнет, покачнётся на ветру и полетит в бездонную пропасть, у которой слишком много названий на всех людских языках.

– Ti amo…

Поиск по сайту: