Часть 23

Джерард Артур Уэй намеревался всю субботу и большую часть воскресенья провести в праздной лености и приятном отдыхе со своим учеником и Луизой. Он мечтал проехаться верхом до лесного озера, погулять там как следует, пока крошка Лулу будет собирать весенние цветы на бесчисленных полянах вокруг. Он надеялся слушать и рассказывать, говорить на совершенно отвлечённые темы, упиваясь обществом Фрэнка. Но все его мечты рухнули карточным домиком, когда Маргарет, постучавшая в его комнату во время утреннего умывания, отдала ему письмо.

«Прошу Вас быть сегодня к обеду на том же месте, что и всегда, на тайном совещании. Ваша М…»

Бумага, зажатая меж пальцев, еле уловимо пахла фиалками и розмарином, и для Джерарда было не впервые получать подобные зашифрованные послания от Её Величества королевы. Он досадно поморщился и вздохнул от неудовольствия. Как же всё не вовремя! Хотя Её Величество тоже можно понять. Неделя осуществления плана и никаких вестей; наверняка, она взволнована ходом дела и его успешностью. От результата зависело ни много, ни мало, а судьба королевы и всей Франции в целом…

Неторопливо зажегши одинокую, почти истаявшую свечу, он опалил письмо с края и, когда оно занялось больше, чем наполовину, кинул на начищенный поднос. Бумага тлела и сворачивалась, ярко-алым целуя контуры, а затем рассыпалась пеплом. В поместье месье Уэя не было ничего, что могло бы связать его и королеву, или его и службу при дворе. Он был крайне осторожным тайным советником.

Если планы менялись так круто, то стоило поторопиться, не растягивая время смолой. Чем раньше он сделает устный доклад королеве, тем раньше освободится и больше времени останется, чтобы провести его здесь, с Фрэнком. Господь всемогущий! Как долго они не занимались вместе совершенно привычными и приятными делами? Как давно не музицировали в четыре руки? Как давно не играли в шахматы из резной кости, когда последний раз читали вслух друг другу?.. Столько драгоценного времени потрачено впустую в нелепых попытках угнаться за несущимися вскачь событиями…

Вздохнув в последний раз, мужчина оттолкнулся от края комода, на который опирался всё время, и отправился подбирать гардероб на сегодня. Что-то строгое, но очень элегантное, и обязательным штрихом – янтарные запонки. Любимые, тёплые, идеально подходящие к его сегодняшнему настроению.

Если костюм – тёмная шёлковая тройка из зауженных брюк по английской моде, жилетки и сюртука – подобрался достаточно быстро, то запонки отказывались находиться совершенно, будто бросали вызов торопящемуся и начинающему нервничать мужчине. Джерард лихорадочно перетряс обе шкатулки с драгоценностями, одна из которых целиком была отведена под разные запонки, а вторая – до верха набита кольцами и булавками-брошами, но ни в одной не нашёл искомого. И только приостановившись на мгновение, чтобы надеть выбранные мимоходом перстни, вспомнил. Последний раз он отдавал запонки Фрэнку в день своего рождения. И с тех пор тот не возвращал их.

Ухмыльнувшись, Джерард решил не переодеваться, оставаясь в свободных домашних кюлотах и простой утренней рубахе. Стоило спуститься вниз и взять с собой несколько пирожков, которыми пропах весь дом. Завтракать некогда, но подкрепиться по пути, в карете, ему никто не запретит. А заодно усовестить Фрэнка за то, что до сих пор не вернул собственность владельцу.

Джерард улыбался, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице в малую столовую. Он уже представлял красивое сконфуженное лицо и оправдывающийся тон. Это было неправильно, но мужчина блаженствовал, видя своего ученика таким. Будто тот не понимал, что всё происходит в шутку и никто на самом деле ни в коем случае не сердится на него. После праздничного вечера у Шарлотты они следующим днём уехали в Аббатство, чтобы представить Фрэнка обнищавшим наследным отроком Луи де Перуа. Не мудрено было забыть о чём угодно, тем более, о каких-то запонках…

Против всех его ожиданий, в столовой никого не было. Он заглянул на кухню и там обнаружил торопливо хозяйствующую Марго. Та ловко перекладывала уже испечённые пирожки с противня в большие плетёные вазы, проложенные тканевыми салфетками. Поразившись в который раз, как этой замечательной, но довольно крупной женщине удаётся быть настолько подвижной и чувствовать себя в этой небольшой кухне, как рыба в воде, Джерард поздоровался:

– Доброго утра, Марго. Где все?

– Ох, Жерар! Доброго утра, мой милый! Я была так рада, когда сегодня увидела Франсуа! Почему ты не предупредил меня? Я бы устроила что-нибудь особенное к завтраку. Виданное ли дело, провести без нашего мальчика почти неделю! Ты негодник.

Мужчина улыбнулся. Эта торопливая манера говорить – когда пронзительно, когда мягко, – умиляла его. Особенно в сочетании с тем, что женщина ни на мгновение не прервалась от выполнения своих чрезвычайно важных дел. Конечно, Маргарет не была посвящена в подробности их плана. Она знала только, что Фрэнку придётся какое-то время пожить в Аббатстве, собирая важную информацию, не более того.

– Это было спонтанное решение, – улыбнулся Джерард, вспоминая всё, что именно подтолкнуло к его принятию.

– Конечно-конечно, – пролепетала Маргарет, хитро прищурившись. – Я так и поняла. Особенно когда мыла сегодня бокалы из-под вина. Что-то отмечали, и без нашего с Полем участия? Очень подозрительно…

Неожиданно для самого себя Уэй почувствовал такое сладкое и забытое накрепко чувство. На него опустилось смущение, отчего сердце забилось чуть чаще, а щёки затеплели. Будто кто-то ненароком подглядел за его сокровенной тайной. В ней не было постыдности, но она являлась чем-то дорогим, важным, только для личного пользования, чем совершенно не хотелось делиться.

– Ох, Марго, перестань. Ты слишком много выдумываешь от скуки, – он подошёл и ловко схватил пару пирожков, тут же подбрасывая те в воздух и ловя, словно жонглер.

– Господи, Жерар! Только из печи! Горячие! Да что же это такое! – кинув в хозяина полотенцем, она только покачала головой. – Чего тебе неймётся? Завтрак через десять минут. Последнюю партию ставлю и зову всех к столу.

– Я не буду завтракать, милая Марго, – мужчина споро заворачивал добытые пироги в полотенце. – Письмо, что ты принесла. Мне нужно ехать в Париж. И срочно.

– Ох… – только и выдохнула в ответ женщина. – Всё ясно. Франсуа и Лулу очень расстроятся. Они надеялись провести день с тобой.

– Ничего, если я успею сделать сегодня все дела, завтрашний день мы посвятим обществу друг друга. Так где они? Я бы хотел попрощаться перед тем, как уеду.

– В саду. Поль обрезал розовые кусты, и эти двое непосед вызвались помочь. Только что-то мне подсказывает, что они больше мешают, чем помогают.

И правда, до ушей Уэя донёсся заливистый смех малышки и какие-то реплики Фрэнка. Он вышел с кухни и направился в сторону чёрного выхода. Дверь оказалась чуть приоткрыта, а апрельское утро дарило нежное тепло и необъятную солнечность всему миру, точно обнимая его. Оперевшись о косяк, мужчина с лёгкой улыбкой и трепетом наблюдал за тем, как двое детей – такой смелый и решительный в своём намерении поймать Фрэнк и настолько очаровательно убегающая Лулу – играли в салочки меж розовых кустов, периодически задевая стригущего стебли Поля и вызывая у него поток добродушного ворчания.

Раскрасневшиеся, с размётанными волосами и чуть вспотевшими висками, они смотрелись слишком чудесно и гармонично вместе. Как родные. Как брат и сестра. Слишком до того, что у Джерарда тоскливо защемило в груди. Ему нестерпимо захотелось бегать с Фрэнком так же. Только невинности в их играх не было бы ни на грош. Выслеживать, таясь в зелёном лабиринте, прятаться в тени цветущих ветвей, выжидая. А затем нападать, заваливая желанную добычу на свежую изумрудную траву, чтобы одежда пропитывалась прохладной росой насквозь. Прижимать испуганного мальчика лопатками к земле, лишать движения и брать то, для чего всё и затевалось: сладость вишнёвых губ, солёность гибкой шеи, мягкость розовеющих щёк… Неудержимость срывающихся стонов.

Джерард не заметил, как замечтался, теряя драгоценное время. На него совершенно не обращали внимания, и он решил не ломать такую волшебную идиллию. Лулу и правда заскучала в его доме, да и Фрэнку нужно развеяться. Пусть резвятся. Развернувшись, он зашёл внутрь и направился в покои ученика, решив забрать запонки самостоятельно.

Входить в чужую комнату без стука и разрешения было совершенно не в правилах Джерарда Уэя, и если бы не его спешка и то, что он пришёл забрать своё, он никогда не пошёл бы на подобное. Чужое пространство было неприкосновенным в этом доме. Ощутив некое благоговение оттого, что нарушал свои же правила, мужчина вошёл внутрь и притворил за собой дверь.

Комната Фрэнка в какой-то мере была особенной. Одной из самых вычурных и богато украшенных. Она была такой задолго до того, как её хозяином оказался Фрэнк. На самом деле, в том, что мальчику досталась именно эта комната, был виноват Джерард. Именно он был приверженцем аскезы в убранстве помещений и выбрал себе самое простое помещение с балконом. Маргарет решила обосноваться в нежной спальне в лилово-розовых тонах, у Поля уже была его комната, где он жил при прежних хозяевах. И в итоге Фрэнку досталась эта: с множеством бордового и золотого, с богато украшенным деревянной резьбой потолком, с массивными люстрами и тяжёлыми бархатными шторами, с неширокой кроватью, которую венчал грузный тканевый полог. Она совершенно не подходила мальчику, но вариантов не оставалось. Не жить же Фрэнку в гостиной зале?

Тут было чисто – за время отсутствия ученика Маргарет привела покои в порядок. Ничего лишнего не лежало на трюмо перед зеркалом и комоде. Но смятая постель и небрежно брошенные на кресло вчерашние вещи говорили о том, что у помещения есть хозяин, и он где-то неподалёку.

Ощутив прилив смутного беспокойства, Джерард одёрнул себя. Что за странные мысли? Разве он вор? Это его поместье. Его дом. И всё внутри принадлежит ему. Он же не собирался рыться в личных вещах своего мальчика, он хотел лишь забрать своё.

Не обращая внимание на участившееся сердцебиение, мужчина подошёл к комоду. Сверху стояла массивная деревянная шкатулка самых простых очертаний. Если запонки были в комнате, то только в ней. Крышка не поддалась ни с первого раза, ни со второго. Приглядевшись внимательнее, Джерард увидел миниатюрную замочную скважину. Значит, закрыто.

Торопливо осмотрев комнату, решил самое простое – проверить в верхнем ящике комода. Вряд ли Фрэнк держит что-то личное так близко. Выдвинув совсем немного, мужчина заглянул внутрь. Небольшой чёрный ключик в углу сразу приковал к себе всё внимание, словно обещая тайные знания. Джерард криво усмехнулся своим мысленным аналогиям с ларцом Пандоры. До чего только не доведёт больная фантазия воспалённого мозга. Чуть дрожащими, словно от холода, пальцами, он вставил ключик в замочную скважину и провернул два раза. Что-то тихонько щёлкнуло, и крышка мягко толкнулась в пальцы, приподнимаясь.

На белой шёлковой ткани лежали несколько перстней, что Джерард дарил своему ученику. Пара янтарных запонок, хитро поблёскивающих от солнечного света. И старинная, крупная, врезавшаяся в память накрепко, такая простая и одновременно изящная, застывшая теплом солнечных лучей в холодной латунной оправе, янтарная брошь.

Джерард покачнулся – в глазах потемнело. Он неожиданно оглох для внешних звуков. Что-то набирало силу изнутри, изо всех сил ухая по барабанным перепонкам. Мужчина схватился за края деревянного комода руками, чтобы удержать равновесие. Внутренний ком нарастал, мешая дышать, и никак, никак не вдохнуть было чуть больше так нужного сейчас воздуха. В горле пересохло, и язык прикипел к гортани. Не верить глазам своим. Это какая-то шутка… Пальцы судорожно коснулись гладко отполированной поверхности, вытаскивая брошь, словно снимая с пьедестала, будто лишая опоры, расшатывая сами основы мироздания.

Знакомые размеры и изгибы… Островатые края… Скопление пузырьков по низу… Он сжал руку до боли, так сильно, чтобы уничтожить, чтобы впаять в ладонь намертво. Она. Она… Она!

Внутри негромко хлопнуло. Грань прорвалась, точно высушенная рыбья кишка, выпуская наружу всё то, что сдерживалось, возвышаясь неустойчивой пизанской башней, усиленно держась друг за друга… Падало, обрушиваясь с исступлением, утягивая всё новые и новые рамки и ограничения к низу, туда, где спрятано всё самое тёмное, гадкое, боящееся солнца.

В голове непрошенно прояснилось, будто сильными порывами ветра раздуло все облака, являя взору кристально-чистое, словно хрустальное небо. Тысячи вопросов и предположений ручейками слились в единое русло, обрисовывая полную, до сего момента не видимую, картину. Сердце защемило невероятно сильно, заставляя мужчину схватиться за грудь и осесть на край кровати. Невозможно… Нет. Нет!

Незваные, но такие яркие и живые образы заполнили пустующе-ясную голову. Всё то, что он так бесстыдно проделывал со своим Ангелом на балах у Шарлотты, не подозревая ничего. Да можно ли было подозревать?! Чтобы робкий, домашний мальчик оказался мнимо невинным инкубом-искусителем? Чтобы тот, кто боялся лишний раз поднять глаза, очутился на закрытом балу, нарушая все запреты и наказы?! Джерард застонал, обхватывая голову рукой, натягивая пряди между пальцами до боли. Воспоминания накатывали волнами, и новая была много сильнее предыдущей. Вот он так развязно ведёт себя, касаясь, лаская и принуждая к подчинению. И под его руками так жарко и сладко стонут от удовольствия, что все мысли и аналогии, смутные подозрения и предчувствия испаряются из головы. Остаётся только похоть и страсть, бьющая набатом пульса по вискам. Всеобъемлющая. Сжигающая. Пожирающая всё, что скормят ей. И он поддаётся, ведя себя настойчиво и даже грубо. В последнюю их встречу он был так неосторожен! Так напорист и требователен… Господи, он причинял ему боль и брал без ласк, заботясь лишь о своём удовольствии, а тот распалялся еще сильнее, подчиняясь его неистовым толчкам, обманом добившись для себя того, от чего наставник охранял его всеми своими силами… И как после Фрэнк недомогал несколько дней, кутаясь в шарф и ссылаясь на простуду. Потому что его шея, наверняка, пестрила отметинами, что он оставил, сам того не желая… Каким же слепцом надо быть! Ведь он смутно чувствовал что-то знакомое, родное в этом человеке, но совершенно не пытался зацепиться за эти ускользающие мысли, потому что был ослеплён похотью.

Мозаика смешалась в кучу, а затем мгновенно, точно по волшебству, сложилась в чёткую и понятную картину. И гнев, ярый, горячий, поднимающийся из самой глубины сознания, тёмно-алой пеленой опускался на него, затуманивая взгляд и умение трезво мыслить. Джерарда трясло. Багровый туман медленно, но верно наползал на сознание, окутывая и порабощая.

Он не мог осознать, сколько времени просидел вот так, сжимая в пальцах уже нагревшуюся янтарную брошь и терзая волосы, чувствуя себя побитым, униженным, обманутым так хитроумно… Мужчина никак не мог остановиться, накручивая себя: как?! Как Фрэнк мог так поступить с ним? Насколько потерял всякий стыд и страх?! Он ведь доверял этому мальчику, доверял, как самому себе, оберегал, как мог, а Фрэнк бесстыдно обманул его, нарушая запреты и водя за нос… Это было крайне, безумно неприятное чувство. Оно сводило его с ума, выжигая кислотой внутренности. Джерард оказался на последней неверной грани, точно взведённая до упора пружина. Поэтому, когда снизу раздались звонкие жизнерадостные голоса переговаривающихся Маргарет, Фрэнка и Луизы, просто бросился вниз, не выпуская броши из крепко сжатой ладони.

– Марго. Выйди и уведи с собой Луизу.

Сухо и коротко. Потому что иначе взорвётся раньше времени. В глазах родных людей яркими красками застыло удивление и настороженность, но сейчас это не имело никакого значения.

– Жерар? Что с тобой? На тебе лица нет… – женщина не на шутку заволновалась, заметив сомкнутые в узкую, почти белую линию губы и дикий, нездоровый блеск из-под ресниц.

– Выйди. Из. Кухни. И забери Луизу с собой, – терпение на исходе. Он сорвётся сейчас.

– Жерар, милый, что проис…

– Почему в своём доме я должен упрашивать?! – исходя на гневный крик, выдал мужчина, брызгая слюной. – Я сказал вам выйти!!!

Сжав губы, женщина схватила опешившую девочку за плечи и, мимолётно бросив испуганный взгляд на Фрэнка, торопливо покинула кухню. Дверь закрылась. Двое мужчин остались наедине друг с другом и безумием.

Он надвигался, точно взбешенный дикий зверь, стирая зубы друг о друга, играя трепещущими ноздрями, сверкая ослепляющим гневом, почти истекая пеной изо рта. Никогда в жизни Фрэнк не видел наставника таким. Скорбно сведённые брови уже являлись достаточным приговором. Сердце заходилось от дурных предчувствий, ладони вспотели и испуг, разливаясь по всему телу, парализовывал его. Он молчаливо отступал до тех пор, пока стол не оказался непреодолимой преградой.

Настигнув, Джерард с силой, до боли сжимая пальцы, схватил его за предплечье, разворачивая боком, чуть приподнимая к себе.

– Насколько часто ты хотел бы, чтобы я брал тебя, мой мальчик? – грубо и жарко зашептал мужчина в самое ухо, сжигая своим безумным дыханием. – А может, ты так сильно мечтал обо мне, что был согласен на любой расклад? – Джерард развернул трепещущего от страха и непонимания юношу спиной, загибая над столом. Его руки, не отвлекаясь ни на мгновение, рвали завязки домашних кюлотов, грубыми движениями сдирая ткань всё ниже, пока единым рывком не спустили до самых колен, полностью оголяя ягодицы. – Или же ты наоборот хотел, чтобы я был груб и пользовался тобой, когда только пожелаю? – с ненавистью шипел мужчина, зло смахивая со стола мешающуюся на пути к кувшинчику оливкового масла вазу ароматных пирогов. Сдоба глухо застучала по полу, усиливая неуместные в накалившейся ситуации запахи.

Только ощутив на своей спине и ягодицах неаккуратные потёки, Фрэнк всхлипнул, теряя последнее самообладание.

– Месье Джерард… Прошу вас… Что происходит?

На стол, прямо перед лицом, с силой впечаталась ладонь наставника. Фрэнк вздрогнул и зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним лежала его брошь. Мамино наследство и единственная неучтённая улика, раскрывшая его анонимность.

Фрэнк закрыл глаза и всхлипнул, когда Джерард грубо схватил его за связанные хвостом волосы, заставляя прогнуться в спине и поднять голову. Он вошёл с силой и напором без какого-либо предупреждения, вышибая слёзы из глаз. Прокушенная губа кровоточила, солёным опаляя нёбо. Жестокие неистовые толчки доставляли столько боли и страданий, что Фрэнк боялся потерять сознание. Мужчина вбивался в него, наваливаясь всем телом и вжимая в кухонный стол, не давая возможности хоть как-то пошевелиться. Его твёрдость, кажется, раздирала, сминала внутренности Фрэнка до того, что мелкие неудобства теряли всякое значение. Сейчас юноша был средоточием острой, часто пульсирующей боли и ничем больше.

В какое-то мгновение, когда Джерард чуть ослабил напор, ему удалось вытащить из-под себя руку и обхватить лежащую перед глазами брошь пальцами. По центру единственно дорогого предмета шла трещина, будто янтарное солнечное сердце раскололи пополам. Еле слышно простонав, Фрэнк сжал её в кулаке и, прикрыв глаза, беззвучно зарыдал от боли и обиды. От запоздалого принятия того, что он и правда заслужил это наказание. Он был так горд и самонадеян. Дерзость и себялюбие туманили разум, не давая рассуждать здраво. Он заслужил что угодно, но никогда не простит себе, если Джерард потеряет веру в него. Не простит себе утрату его доверия. И Фрэнк плакал, пуская на стол дорожки солёных слёз, скатывающиеся вбок к деревянной столешнице, и не издавал при этом ни звука. И каждый толчок огнём боли обжигал его нутро, заставляя закусывать губу сильнее. И вкус крови железом звенел на языке. Пускай… Пускай делает с ним что угодно, пускай даже убьёт, но только не оставляет одного, наедине с разбитыми надеждами.

– Об этом ли ты мечтал, Фрэнки? Об этом? – сдавленно, сбиваясь дыханием, шептал мужчина на ухо, приближаясь к краю. – Чтобы я брал тебя, когда только захочу, даже не испытывая чувств? Мечтал быть безвольной влюблённой игрушкой? Быть моей шлюхой так же, как я являюсь шлюхой для королевы? Этого ты хотел для себя, когда решил пойти на бал?!

Сдавленно выдохнув, он излился внутрь, наседая на обессиленного совершенно Фрэнка. Юноша давно не чувствовал связи с реальностью, потерявшись от боли, страха и раскаяния. Всё, пониже спины, было чужеродной частью, не имеющей к нему отношения. Он не контролировал ноги, и поэтому, когда Джерард освободился, оставляя после себя зияющую пустоту и отсутствие поддержки, просто сполз со стола на пол, падая на согнутые колени и заваливаясь набок.

Всё перестало иметь значение. Всё рушилось, точно песчаный замок, строившийся так долго и старательно и слизанный голодным прибоем в мгновение ока. Лучше просто умереть. Прямо сейчас.

Когда рядом с ним упало полотенце в розоватых разводах семени, а чуть позже хлопнула дверь, юноша не выдержал и разрыдался в голос. Его плечи сотрясались от всхлипов, а голова то и дело ударялась в каменный лёд пола. Сил подняться не было, он не чувствовал ног. Только тупую ноющую боль. Все надежды оказались втоптаны в грязь им же самим. Фрэнк не мог даже двинуться, поэтому, когда дверь тихо скрипнула, лишь пугливо затих и прислушался.

– Господи – святы! – в ужасе выдохнула Маргарет, а юноша только зажмурился сильнее, сгорая от стыда и неловкости. Он боялся представить, как выглядит сейчас: осквернённый, использованный, оставленный на полу, как ненужный никому хлам. – Франсуа, мальчик мой, ты жив? – мягкое тепло ладони легло на лопатки, заставляя вздрогнуть.

– Д-да. Марго… – пересохшая гортань не давала нормально говорить. - Я ч-чувствую столько боли. Думаю, что я с-слишком жив. Хотя л-лучше бы умер.

– Не мели чепуху, – строго проговорила Маргарет. – И объясни нормально, что тут произошло.

– Я… н-не могу. Больно…

Маргарет по-матерински аккуратно обтерла его тем же полотенцем, а крепкие руки помогли подняться на ноги и подтянуть ткань кюлотов выше, возвращая на место.

– Я н-не могу идти сам, Марго, – сдавленно прошептал Фрэнк, придерживая пояс и с ужасом осознавая свою беспомощность.

– Ничего, милый. Я не оставлю тебя. Давай, потихоньку. Левой. Правой. Вот так, торопиться не нужно. Поля я отправила на базар вместе с Лулу, а Жерар… вылетел из поместья, как пробка от шампанского, едва переоделся.

Фрэнк еле шёл, опираясь на Маргарет, сосредоточившись только на том, чтобы правильно двигать совершенно чужими ногами. Женщина причитала без умолку, ругала Джерарда, расспрашивала Фрэнка, а тот был ей безмолвно, но крайне благодарен. Если бы не она, юноша так бы и остался лежать растерзанным на полу этой кухни до тех пор, пока силы не вернулись к нему.

– Что произошло между вами, Франсуа? – в очередной раз настойчиво спросила женщина, пока они поднимались по лестнице в сторону ванной комнаты. Юноша нуждался в тёплой воде и заживляющей мази.

Тот только сильнее закусывал потрёпанную губу, чтобы не издавать стонов боли, пронзающей его от каждого шага.

Они добрались до ванной, и Маргарет помогла юноше раздеться, а затем торопливо побежала на кухню за вскипевшим к завтраку чайником. Разведя в тазу тёплой воды, придерживала несчастного, то и дело кривившего лицо, Фрэнка, пока тот забирался в ванную. Женщина заполняла тишину меж ними множеством коротких ласковых слов, смысл которых не доходил до юноши. Но он слышал интонацию и её теплую искренность, и этого было более чем достаточно, чтобы избежать неловкости. Маргарет намылила мягкую губку, облила дрожащее тело тёплой водой и начала неторопливо и легко тереть.

– Ох, Дева Мария и Святые угодники! – то и дело охала женщина, двигая рукой по телу. – Да что же это такое! Изверг! Что вытворил, только поглядите… Ну вернётся он из Парижа, уж я ему устрою голодовку…

– Тише, Марго, перестань, – не выдержал Фрэнк. Кто здесь и заслуживал голодовки, так это он. – Я получил только то, что заслужил. Я очень сильно обидел месье Джерарда своим обманом и дерзостью. Я добился близости с ним, не подумав о его чувствах. И я не виню его в том, что он сорвался, когда узнал обо всём сегодня, – юноша замолчал, пытаясь расслабиться. Тело не слушалось. – Но я крайне расстроился оттого, что раскололась брошь моей матери. Это – единственное, что от неё осталось, кроме воспоминаний.

Маргарет замолчала, поджав губы. Она лучше многих знала, что телесные раны заживают гораздо быстрее, чем оставленные на хрупкой поверхности души. Те имеют обыкновение ныть и беспокоить даже тогда, когда тело давно позабыло о своих шрамах.

А Фрэнк так и стоял в ванной на коленях, принимая заботу и до боли сжимая в ладони левой руки треснувшую насквозь старинную брошь из янтаря.

Поиск по сайту: