Часть 21. Ловля на живца

Экипаж покачивался, навевая своими плавными движениями зевоту на пожилого мужчину внутри. Месье Жаккард Русто скучающе отодвинул занавеску сухим пальцем без перстней, чтобы проверить знакомый изо дня в день пейзаж и то, долго ли осталось ехать. Такая длинная неделя, полная дебатов и рьяных обсуждений в их тайном месте, где собиралась вся верхушка революционной движущей силы, и не менее насыщенные выходные, и вот, наконец, настало время для того, что он любил – расслабляющей поездки в Аббатство Сен-Дени. Он награждал себя ею, когда был доволен результатами всего происходящего в Париже и получал поощрение самого короля. Сейчас же всё шло как нельзя лучше, просто катилось, точно сыр по растаявшему маслу.

Он приезжал и сразу шёл в основной храм аббатства: большой, с высокими сводчатыми потолками, построенный в прекрасном ажурном стиле с явными готическими тонами. Шпиль колокольни над входом высился неким стражем-хранителем, но мужчина не боялся гнева Господня. В Бога он не верил совершенно, вопреки ходящим про него слухам. В его среде нужно было поддерживать добрую славу благочестивого католика умеренных взглядов, который говорил бы о важности реформации Франции в светское государство и не слишком явной роли церкви в нём.

Обычно мужчина приезжал под вечер, устраивался на последней скамье пустого собора и наблюдал, как розоватые лучи закатного солнца падают сквозь высокие стрельчатые окна, забранные витражной мозаикой; как пробиваются сквозь неё, приобретая новые оттенки, и опускаются на полуобнаженное тело распятого на грубом деревянном кресте Христа, стоящего в алтаре на массивном постаменте. Как скользят по нему, по каменным стенам с необтёсанной кладкой, чтобы, дойдя до самого пола, угаснуть, затухнуть, погружая помещение в звенящий тишиной сумрак.

В эти моменты ему думалось особенно хорошо. Здесь неожиданно находились правильные, нужные слова, бьющие прямо в цель, которые в следующий раз он обязательно применит в дебатах со своим оппонентом месье Неккера, на душу опускалось подобие отдохновения и благодати, если эти самые чувства мог испытывать такой чёрный, гниющий изнутри человек, как он. Сейчас его политическая карьера невообразимо быстро шла в гору. Поддерживаемый королём негласно и более чем ощутимо – его денежными вливаниями, он руководил очагами восстаний и демонстраций, нанимал людей, кричащих красивые лозунги тут и там, был едва ли не самым главным человеком, в чьих руках находилось множество ниточек от управления революцией.

Чувствуя себя тонко играющим кукловодом, чьё присутствие совершенно незаметно, чьё влияние неосязаемо, мужчина самодовольно улыбался, покачиваясь на мягком сидении, кривя тонкие старческие губы. Отдавая дань старой французской моде, Жаккард Русто до сих пор носил напудренные парики, потому что собственных волос у него почти не осталось – он облысел очень рано, едва исполнилось сорок. Что поделаешь, плохая наследственность. И хотя он давно не считал себя красавцем, ему до сих пор удавалось удовлетворять все свои странные прихоти – где пользуясь деньгами, где – положением. Он всегда добивался своего. Всегда.

Прикрывая глаза, откидывая голову на мягкую заднюю стенку, мужчина начал с удовольствием вспоминать.

Одной из самых тёмных сторон его прогнившей насквозь души была пагубная, совершенно необъяснимая тяга к юным мальчикам из аббатства. Это было выше его. Выше его логики, острого ума и прекрасного образования. Мужчину начинало трясти, он чувствовал неконтролируемое возбуждение лишь оттого, что тайно, схоронившись в кабинке для исповеди, наблюдал за их худыми коленопреклонёнными позами, нежными ангельскими лицами, за изломанными линиями рук, скрещенных в молитве, за беззвучно шевелящимися при чтении Евангелия, такими трогательными аппетитными губами, которым больше бы подошло ласкать его плоть. О! Как он вожделел их! Эти юные послушники в светлых рясах-хламидах были единственным, что вообще вызывало у него чувство тёплого прилива внизу живота. Его одержимость, его страсть были больше эмоциональным, психическим расстройством, он не чувствовал себя адекватным, видя их. Он растлевал этих невинных созданий в своих фантазиях тысячи, сотни тысяч раз, и это делало его всесильным, делало счастливым. Мужчину совершенно не беспокоило, что пятно гнили внутри разрасталось шире с каждым разом. Особенно увлёкшись и впечатлившись подглядыванием, он мог онанировать прямо в кабинке: мучительно долго, грубо, рывками, пытаясь добиться от своей старой, вяло реагирующей плоти хоть чего-то, и в те редкие дни, когда у него получалось дойти до конца – о! Это были самые счастливые дни его нынешней жизни.

Добравшись до места, пребывая в приподнятом настроении от сладких воспоминаний, Жаккард Русто вышел из экипажа и приказал кучеру ждать его. В этом не было нужды: мужчина на козлах выучил этот маршрут и то, что хозяина приходится ждать почти до темноты, назубок.

Толкнув высокие, массивные двери собора, шершаво мазнувшие необработанным деревом по ладони, он с трепетом вошёл внутрь. Каждый раз – как впервые. Всегда заходил сюда с трепетом и томлением, так как не мог знать наперёд, что ждёт его под этими сводами сегодня.

И в этот вечер ему была ниспослана величайшая награда за его земные труды, не иначе – он увидел коленопреклоненного ангела, жарко молящегося у самых ног Христа. Юноша не обратил на вошедшего никакого внимания, хотя и сидел боком, но это только играло на руку вдохновлённому, забывшему обо всём мужчине.

Невесомое создание всё светилось каким-то неземным сиянием, будто закатные лучи, бьющие сзади, чудесным образом путались в его рясе, словно преломлялись, создавая нимб вокруг шелковистых тёмных волос, так небрежно размётанных по плечам. И складки ткани, струящиеся по его натянутой, как струна виолончели, спине, напоминали очертания сложенных от усталости крыльев. И лицо его с закрытыми глазами, на страже которых чёрными тенями пролегли длинные атласные ресницы, настолько бледное и прекрасное в своей молитвенной строгости, было вдохновенным. И изломанная линия тёмных породистых бровей, чуть сведённых к переносице, что поддерживала собою гладкий высокий лоб, точно вышла из-под кисти Микеланджело… Всё это так захватило мысли и желания месье Русто, что он не находил в себе сил ни вдохнуть глубже, ни сделать ещё хоть шаг в сторону распятия.

Мужчина замер, точно небесным громом поражённый, его рука сама опустилась на спинку ближайшего ряда деревянных лавок, ища хоть какой-то опоры. Теряя почву под ногами, ощущая лёгкое головокружение, он тяжело опустился на скамью, не сводя глаз с прекрасного юноши.

Ангел молился так красиво и истово, полагая в свой чувственный шёпот всю душу до донышка, и когда изредка целовал крупный, грубой работы, деревянный нательный крест, его сладкие, чуть розоватые уста касались его с трепетом и бесконечной верой. Рука юноши была так изящна и нежна, что мужчина задержал дыхание, когда тот так скромно и невероятно чувственно крестился, и месье Русто не дышал всё то время, как ангелоподобный припал к ногам распятого Христа, с чувством целуя пальцы, а затем, поднявшись с колен и повернувшись, встретился с ним туманным взглядом широко распахнутых ореховых глаз.

Небеса рухнули на землю, хляби небесные разверзлись, погребая мужчину под кипящими ливнями лавы, неся заслуженную кару. Его и без того нездоровое сердце пропустило несколько ударов, пока он смог совладать со своим лицом и выдавить заинтересованную улыбку.

Тёмные, идеальной миндалевидной формы глаза цвета ночных трав в степи словно отражали свет звёзд. Ангел смотрел на него с невыразимой нежностью и грустью, а чувственные губы так легко улыбались, что душа мужчины, чёрная, схваченная тленом, поплыла, заныла, и одинокая слеза тоски по молодости и красоте скатилась из уголка глаза, затерявшись между сухим ртом и острым углом подбородка.

Прошли века и тысячелетия, а они всё смотрели друг на друга, ведя один лишь им понятный беззвучный диалог.

Наконец, юноша еле заметно кивнул мужчине, чуть прищуривая веки, отчего его взгляд вдруг стал вызывающим, дерзким, совершенно не ангельским. Крылья его носа вздрогнули, затрепетав, и, лукаво улыбнувшись, сильнее растягивая уголки губ, он беззвучно вышел через небольшую дверь возле алтаря. Та, вероятно, вела во внутренний двор монастыря, куда посторонним ход был заказан. Но не это останавливало мужчину от того, чтобы ринуться вслед ангелоподобному юноше.

Бессилие, полная эмоциональная опустошённость и крайнее нервное возбуждение, мешавшее до того, что Жаккард Русто не мог совладать даже со своими ногами и телом, чтобы подняться. Он был настолько взволнован и заинтересован, что слышал лишь колотящееся сердце и ощущал звонкую пустоту своей головы. Никогда и никто ещё не производил на него столь сильного впечатления. Ни одного послушника он не желал так сильно, как возжелал сейчас этого ангела…

Мужчина прикрывал глаза, вызывая вновь и вновь поразивший его чудесный образ ангела перед глазами, ощущая небывалую прежде эрекцию и общее возбуждение всего тела, не в пример внутренней опустошённости. Это было настолько забытое ощущение, что месье Жаккард Русто вдруг ясно осознал, что пойман в сети.

Он узнает об этом мальчике всё. Узнает и добьётся его благосклонности, чего бы ему это ни стоило.

****

Джерарда била нервная дрожь от волнения и перевозбуждения, и он едва дождался, пока пожилой извращенец покинет собор, сумев, наконец, подняться на ноги.

Он готов был взорваться от распирающих его чувств: гордости, облегчения, невероятной радости за то, что добыча клюнула и их план начал воплощаться. Наблюдая за всем со второго этажа, что был лишь со стороны входа и являлся пристройкой-лестницей для органиста, поднимающегося к своему инструменту, да звонаря, забирающегося ещё выше, на башню к колоколам; он видел каждую деталь, каждую мелочь этого спектакля. Таясь и не имея права голоса, он лишь смотрел: жадно, волнуясь и сопереживая, гадая – удастся или нет.

Фрэнк сыграл великолепно. Все три фазы были пройдены, как по маслу. Он сделал всё, чему мужчина учил его. Воплотил в самом лучшем качестве, и наставнику было, чем гордиться.

Щелчок – и двери храма открываются, являя заинтересованному взору невероятно атмосферную картину. Всё было рассчитано до мелочей. Положение тела, падающий свет, наклон головы и излом рук, каждая деталь была чётко и дотошно спланирована, а затем – отрепетирована долгими весенними вечерами. Фрэнк сыграл живо, трепетно, без какой-либо механичности, чем сильно удивил Джерарда. Такой тонкой, такой чувственной игры он не ждал в самый первый раз и был более чем удивлён. Два щелчка – и недвижная, статичная фигура приходит в движение, заканчивая молитву. Вся грация тела, спрятанного под рясой, вся томность теперь шли на выручку актёру. Он посылал знаки, которые не мог пропустить заинтересованный, очарованный первым шагом – атмосферой – человек. «Я томлюсь», – кричали они, «Я одинок и жду прикосновений». Всё это являлось финальной подготовкой к последней стадии. Три щелчка – и вот он, словно выстрел пищали, – один лишь верный взгляд, одно направленное попадание, и в голове жертвы не остаётся ни одной здравой мысли, кроме вожделения и похоти. И как же был удивлён Уэй, когда увидел новую, ими не проработанную, четвёртую стадию, неожиданно привнесённую Фрэнком. Эта заключительная дерзость, приправленная любопытством, точно бросающая вызов. Как он вообще додумался до этого? Если сравнивать с рыбной ловлей, то это очень походило на тонкую и умелую подсечку, после которой добыча увязала в крючке настолько сильно, что не имела никакой возможности освободиться. Леска же была столь упругой и крепкой, что путь у Русто оставался только один – быть вытащенным из своей привычной среды, оказаться выпотрошенным и съеденным.

Ослабив кружева ворота-жабо под шеей, Джерард легко спустился по крутой лестнице пустого собора, чуть затаив дыхание, прошёл вдоль рядов скамей, замедлил шаг у распятия и так же бесшумно, подражая походке своего протеже, скрылся за маленькой дверью, направляясь в келью Фрэнка.

****

– Я провалился… Провалился, – не переставая, шептал юноша, сидя на жёсткой кровати и чуть покачиваясь в такт словам, – Господи, я ненавижу себя… Бездарность…

Он не заметил, как оказался в комнате не один.

– Что я слышу, мой мальчик? – Джерард почти мурлыкал весенним котом, подходя ближе и опускаясь на колени подле Фрэнка. – Что за самобичевание?

– Это был провал, Джерард? Я сыграл ужасно? – с волнением и лёгким испугом спросил он наставника, хватая того за предплечье.

– Успокойся, Фрэнки, – наставник нежно накрыл скованную ладонь теплом своей. – Это было лучшее, что я видел когда-либо. Ты был превосходен. А насколько воодушевился наш дорогой месье Русто, я лучше промолчу. Он не мог даже встать сразу – так ты его очаровал. Сидел, собирался с силами, а я проклинал его впечатлительность, потому что спешил скорее оказаться рядом с тобой.

– Вы не лжёте? – с недоверием спросил Фрэнк. Ему до последнего казалось, что он был неубедителен и жалок. – Когда мы смотрели друг на друга, его лицо было точно маска, а мои глаза уже начинали слезиться от немигающего взгляда, эта чёртова улыбка свела губы, поэтому в конце я выдал непонятно что – простите меня!

Джерард вдруг неожиданно звонко расхохотался.

– Тише, тише, месье Джерард, уже поздно и нам запрещено шуметь. Прошу вас… – залепетал Фрэнк, с опаской поглядывая на дверь. Длинная анфилада коридора являлась общей для множества комнаток-келий, куда выходили все двери. Комнатки были маленькими – размером с кровать и небольшой письменный столик для занятий. Послушников держали в максимальной строгости.

– Прости, мой мальчик, – взял себя в руки Джерард. – Ты говоришь, что последний взгляд и дьявольская улыбка вышли случайно?

– Да. И я подумал, что провалил всё из-за них. Просто лицо невозможно устало, губы свело и глаза начали слезиться. Я боялся, что разревусь или уйду с перекошенным лицом, простите… – сконфуженно закончил Фрэнк.

Джерард сдавленно прыснул, с силой закрывая рот рукой.

– Ты знаешь, что ты невероятный везунчик? Словно сами ангелы присматривали за тобой и нашёптывали правильные действия. Твой заключительный взгляд сразил старика наповал, я уверен в этом. Теперь он будет приезжать каждый вечер с одной лишь целью – ещё раз встретиться с тобой, увидеть тебя, притронуться... – голос мужчины вдруг понизился, сел до шепота, а рука бесконтрольно заскользила от колена по бедру выше, шурша по грубоватой ткани рясы.

– Вам надо идти, пока никто не увидел вас тут, – строго проговорил Фрэнк, накрывая такую желанную, обжигающую жаром ладонь своей рукой, лишая её свободы движения. – Уже поздно. Вам ещё добираться до поместья. Я так рад, что всё удалось… Если вы так считаете, то я счастлив. Кажется, сегодня я впервые смогу поспать спокойно, без тревожащих сон мыслей.

Джерард мягко улыбнулся, рассматривая белую тонкую кисть юноши на своей руке. Он боролся с желанием поцеловать её, притянув к губам. Но разум взял верх, и он мягко высвободился из-под ладони и поднялся на ноги.

– Доброй ночи, мой замечательный мальчик. Постарайся отдохнуть. Завтра я вернусь, и мы продолжим воплощать наш план с того места, где прервались сегодня. Выспись хорошенько, – и он мягко поцеловал Фрэнка в лоб, затем провёл по встрёпанным волосам и, еле заметно вздохнув, вышел вон.

Впервые за последние недели Фрэнк спал спокойно и безмятежно, без волнующих и страшащих сновидений. Он поистине заслужил этот отдых, и ни твёрдость травяного матраса, ни узость кровати не могли помешать его сладкому сну.

Поиск по сайту: