Часть 25. Под занавес

Месье Жаккард Русто изнемогал всё утро, пока длилась исповедь, и всё последующее время воскресной службы, в которое буквально прожигал похотливым взглядом макушку тёмно-каштановых волос, то и дело мелькавшую в отдалении на первых рядах среди различных макушек таких же послушников. Но этот не был «таким же», о нет! Неземное существо с изящностью и непорочностью ангела отвечало ему, он мог бы поклясться, и то, что эти знаки внимания были такими смущёнными и неявными, лишь распаляло его воображение и мутило рассудок. О, как он желал его! Он не мог работать, и субботнее исчезновение юноши выбило его из колеи, напугало до полусмерти – он так боялся потерять своего ангела из виду, упустить…

Месье Жаккард всё решил буквально в эту бессонную ночь. Он сказал себе, что если сегодня юноша волею судьбы окажется в аббатстве, он похитит его. Кандидатура как нельзя удачна: родителей нет, а опекуну он словно кость в горле. В монастыре, конечно, поднимется переполох, но ненадолго – мало ли молодых послушников сбегало то и дело от суровой жизни в стенах аббатства навстречу случайным заработкам и молоденьким служанкам ближайших поместий? Тем более, лето уже на подходе – самое прекрасное время для того, чтобы ринуться куда глаза глядят из этого душного, пыльного, давящего строгостью и правилами места.

Жаккард сидел в нескольких рядах от своего ангела и не мог отвести глаз, то и дело перебирая пальцами кружева своих манжет, или изредка суча ногами от волнения. Спина его время от времени покрывалась налётом холодного, липкого пота, когда он думал о том, как будет объяснять своему лакею, что это за безвольное тело юноши в его руках. И хотя тот не был приучен задавать лишних вопросов, всё же мужчина решался на подобное преступление впервые и волновался до безумия. Раньше он никогда не заходил дальше обычных наблюдений или ласк, если всё происходило в борделе.

Но нынче он буквально помешался – старое сердце колотилось в нездоровом ритме, а ладони потели. Он чувствовал лёгкое предвкушающее возбуждение даже сейчас, когда просто представлял, как буквально посадит этого ангела на цепь и будет истязать до тех пор, пока не уймёт жаркий, дьявольский огонь внутри груди, опаляющий его чресла. Представлял, с какой нежностью будет после залечивать его раны, до тех пор, пока желание истязать не проснётся вновь. О, он уже считал себя одержимым. Одержимым ангелом, если такое вообще возможно.

Он боялся, что скончается в скором времени, если не выполнит столь ясных повелений своего тела, рьяно поддерживаемых острым ещё умом. План был безупречен и готов к исполнению. Оставалось дождаться окончания проповеди и усыпить бдительность юноши ажурными и бессодержательными схоластическими* рассуждениями.

Аббат говорил долго и невозможно медленно. Каждая фраза проповеди этого совсем нестарого ещё мужчины растягивалась для месье Русто на драгоценные десятки минут, которые он мог бы уже быть в очаровательном обществе Луи де Перуа, этого невероятного юноши с бледной нежнейшей кожей и лёгким румянцем на широких, таких нефранцузских скулах. Жаккард изнывал от бессилия, осознавая, что ничем не может поторопить этот нудный поток слов, и тешил себя лишь тем, что проповедью богослужение оканчивалось, и после неё следовала общая обеденная трапеза.

Ловя взглядом точёное ушко юноши и белую, такую стремительную линию шеи, мужчина считал удары сердца, чтобы хоть как-то удерживать себя в адекватном состоянии. Сосед по скамье, полный немолодой месье, и его супруга уже некоторое время подозрительно косились на него, но тому было плевать. Что значат такие мелочи по сравнению с невероятным блаженством и удовлетворением, что сулило общество скованного по рукам и ногам юного ангела во плоти?

Он задумался настолько, что успел пропустить окончание проповеди, и лишь неприязненное: «Не могли бы вы нас пропустить, месье?» – заставило его очнуться от своих сладостных мыслей. Тут же вскочив, Жаккард начал голодно рыскать взглядом по суетливой, гомонящей толпе, обмирая от леденящего страха упустить свою жертву. И, теряя последнюю надежду с весёлой толпой послушников, спешащих выйти из собора, вдруг ощутил мягкое похлопывание по плечу сзади:

– Месье? Месье Жак? Как же я рад вас видеть! Я боялся, что вы больше не посетите это место, и мне не с кем будет поговорить обо… – юноша будто слегка смутился, – обо всём. Возможно, это прозвучит глупо, но я скучал по вашему обществу.

Что он делал, о, что делал этот юный стервец! Он и предположить не мог, какое взрывное действие производили на мужчину эти смущённые, чуть неловкие слова. Всё сильнее алеющий румянец заливал нежную кожу скул, кончики небольших ушей уже были ярко-пунцовые, и Луи то и дело прятал взгляд под тёмными, густыми ресницами и покусывал губы, заставляя месье Русто нервно, несыто сглатывать. Едва дождавшись, когда из собора выйдет последний человек, мужчина повёл своего спутника к последнему ряду лавок, совсем недалеко от кабинок, где ранним утром каялись в своих грехах все желающие.

Присев, они завели вполне светскую беседу, и юноша не преминул высказаться полно и долго о своих мыслях после проповеди отца-настоятеля.

– Вы знаете, месье Жак… Такому молодому и неопытному в жизненных делах человеку, как я, тяжело понять, что значит «отказаться от мирского во имя духовного, отказаться от телесного на благо духа». Каждое утро тело моё горит огнём, заставляя предаваться совсем не смиренным мыслям, и я ничего не могу поделать с этим – это будто выше меня, – юноша пугливо, но всё же чуть придвинулся к мужчине, подаваясь всем телом и заглядывая в глаза своими, затуманенными и просящими. Его голос почти сходил на шёпот, он волновал, и мужчина сжимал и разжимал кулаки на своих коленях, перебарывая необузданное желание схватить Луи прямо сейчас. Но нет... Ещё немного времени, пока все уйдут внутрь хозяйственных помещений для трапезы. Иначе их могут услышать.

– О чём именно ты говоришь, мой мальчик? – наконец, разлепил сухие губы Русто, не рискуя смотреть слишком долго в эти манящие дурманом чайного цвета глаза. – Расскажи мне больше, возможно, я сумею помочь.

– Простите, но, – юноша зашептал, наклоняясь ближе, – именно вы причина моих метаний. В тот раз, когда вы прикоснулись ко мне, с моим телом будто случилось что-то. Я испугался и оттолкнул вас тогда, но... Никогда прежде я не чувствовал себя так… странно, – закончил тот и вдруг, чуть раздвинув колени и откинув верхнюю полу рясы, оставив лишь тонкую ткань подрясника, провёл рукой по паху, очерчивая своё возбуждение, вздрагивая от движения своей же руки и испуская еле слышный стон. – Что со мной, месье Жак? Я болен? Одержим?

Мужчина замер на мгновение, не веря своим глазам. Перед взором всё поплыло, заволоклось разноцветной дымчатой пеленой. В висках застучало слишком громко, выбивая из головы последние остатки здравого смысла. Возбуждение было столь сильным, что уже причиняло болезненные ощущения, и мужчина вдруг ярко осознал: он схватит его. Схватит прямо сейчас и сделает своим. Прямо под сводом собора, Господня дома, пред Его очами, с молчаливого, безропотного разрешения…

Рука сама потянулась к юноше и сомкнулась на его паху. Тот лишь придвинулся ещё ближе, ощутимо дрожа, и подался навстречу прикосновению, закрывая глаза и запрокидывая голову.

Ощущение действительности толчком покинуло месье Русто, и он, словно скидывая овечью шкуру и голодным волком хватая ближайшую овцу из стада, с рыком приник к белой, нежной шее, почти впиваясь в неё и превращаясь в совершенного безумца от желанного солоноватого вкуса на губах. Юноша громко и резко вскрикнул, заваливаясь на лавку под весом неожиданно тяжёлого тела. Где-то негромко хлопнула дверь, но сорвавшийся мужчина не обратил на этот звук ни малейшего внимания. Ледяные объятия жилистых сильных рук сковывали юношу, не позволяя пошевелиться, пока Русто покрывал шею, ключицы, побелевшее испуганное лицо с широко распахнутыми глазами мокрыми, розоватыми от сукровицы поцелуями.

– Что?! Нет! Остановитесь, месье Жак… Что вы делаете?! – в панике воскликнул послушник, и это было последнее, что он смог произнести. Жёсткая, не терпящая возражений ладонь сдавила губы и челюсти, едва позволяя дышать, и в этот момент Луи де Перуа понял, что шутки закончились. Он забился, затрясся в бессильных попытках освободиться от мужчины, чем заслужил лишь сильный, хлёсткий, до горечи неожиданный удар по лицу. Голова мотнулась, язык ощутил вкус сочащейся внутрь крови.

– Молчи, дьяволёнок, – зло зашептал мужчина, безумно вращая налитыми кровью глазами, тут же с силой зажимая рот юноше снова. Его сухие, жилистые пальцы размазывали алое по прекрасному лицу, и от этого оно казалось ему лишь ещё прекраснее. Невыносимо, до дрожи. – Будешь хорошим мальчиком – оставлю тебя в сознании, – рычаще шептал мужчина, вязко проводя по скуле длинным языком, слизывая слёзы и кровь. – Но если будешь и дальше дёргаться и кричать – на этот случай у меня в кармане платок, от которого ты потеряешь сознание на время, достаточное, чтобы закончить здесь и закинуть твоё тело в мою карету. Тебя спасает лишь то, что сопротивляющиеся в меру мальчики заводят меня куда больше бездыханного мешка подо мной. Усёк?! – прикрикнул он, обрушивая на лицо юноши ещё один неожиданный в своей жестокости удар. Голова Луи мотнулась и в глазах потемнело. «Скорее, скорее, молю вас…» – билась единственная фраза, что засела в его голове, хотя сознание уже целиком было сковано страхом. «Поторопитесь, прошу…» – скулил он безмолвно, ощущая, как ткань подрясника разрывается, а нижние панталоны стягивают до самых колен. Нога мужчины, грубо заставляющая развести ноги, и ещё один сильный удар по лицу почти обрушили сознание в черноту небытия, как вдруг дверь хлопнула, и послышался многочисленный топот и голоса.

– Что здесь происходит?! Во имя Господа, месье Русто! Объяснитесь! – громовой голос аббата, отца-настоятеля монастыря показался Гласом Небесным перепуганному, ничего не видящему заплаканными глазами Фрэнку. «Успел… Слава Господу, он успел…» – думал он, ещё не веря, но уже отпуская своё скованное страхом сознание и заходясь глубокими, совершенно искренними рыданиями. Ледяные, мешающие дышать объятия исчезли, как и кислое, до ужаса тошнотворное дыхание. От бессилия мальчик чуть не упал на пол, но чьи-то руки заботливо подхватили его, подтягивая бельё, поправляя подрясник и рясу, неторопливо ставя на ноги, поддерживая с обеих сторон. Фрэнк ничего не соображал и плохо понимал, кто рядом с ним и что произошло с месье Жаккардом, он просто не мог больше присутствовать в этой реальности, теряясь в дрожи и совершенно не разбирая дорогу перед собой. Ему что-то говорили, кто-то сочувственно гладил по спине, но эти голоса не были тем голосом, который он мечтал услышать больше всего сейчас.

Наконец, он понял, что его довели до его же кельи и неторопливо, но настойчиво уложили на жёсткую кровать – полку.

– Луи, – произнесли над ухом голосом старшего брата Аресия, – отдохни немного, приди в себя. Через время к тебе зайдут, чтобы проводить к отцу-настоятелю. Он должен поговорить с тобой, чтобы ты рассказал всё, что только можно. Этого... господина арестуют, мы уже отправили за независимыми приставами. То, что этот… подонок хотел сотворить с тобой в доме Господнем, не поддаётся никаким смягчающим обстоятельствам. Уверен, его ждёт темница и общественный суд. Отдыхай, брат Луи, – дверь тихо скрипнула, и Фрэнк закрыл глаза, смахивая последние капли слёз и призывая себя успокоиться.

****

В груди Джерарда колотились сразу несколько сердец, когда он, обряженный послушником и подобающе загримированный, летел со всех ног в сторону обеденных зал. Впервые он истово молился Богу о том, чтобы успеть, потому что не ожидал, что старый извращенец Русто совершенно сорвётся с цепи. Мужчина почти запаниковал, увидев знакомую пелену бешенства в его глазах. Он так сильно проклинал себя за то, что согласился дать добро на участие Фрэнка в этом деле, и так искренне просил у Господа защиты для него, что, возможно, был услышан, потому как иначе столь удачное столкновение с самим аббатом и его приближёнными ничем не объяснишь.

– Отец-настоятель! В главном соборе происходит неладное! Я проходил мимо и случайно услышал, как внутри кричат! А когда заглянул… Господь Всемогущий и святая Дева-Мария, скорее! Иначе произойдёт нечто страшное! – он частил, задыхался, но говорил как можно понятнее и увереннее, вкладывая в свои слова все навыки убеждения людей.

Непонимающе переглянувшись, вся процессия направилась в сторону главного собора и через недолгие мгновения уже заходила внутрь через небольшую алтарную дверь. По тому, как налились кровью глаза аббата и как все отцы, что были рядом с ним, двинулись к последним рядам скамей, откуда слышались сдавленные всхлипы и обрывки зло кинутых фраз, Джерард понял, что происходящее не оставят без должного внимания. Со страхом, прячась за спинами и круглыми животами монахов, он подходил всё ближе, не переставая молиться и опасаясь самого худшего – что он, всё-таки, не успел. Открывшаяся картина под громовое восклицание отца-настоятеля вынула из него всю душу, порвала мелкими клочками и раскидала над его головой: его мальчик, его любимый, нежный ангел был распят под телом Русто, точно агнец. Такое чистое, красивое лицо сейчас всё было в разводах крови и слёз, глаза не могли сфокусироваться ни на чём, он дрожал от пережитого ужаса, и мужчина зло, с силой, до крови прикусил кончик своего языка, безмолвно взвыв: специально, чтобы хоть как-то уравновесить душевную боль физической. Джерард был готов рассыпаться в проклятиях и рвать на себе волосы, пока не понял вдруг, что Русто не успел натворить непоправимого. Русто не успел, не успел…

Мужчину, вяло сопротивляющегося и несущего околесицу, крепко держали под локти пара широкоплечих монахов, что, видно, работали в кузнице. Фрэнку, его любимому, ласковому Фрэнку помогли подняться другие братья. Тот не видел ничего вокруг, судя по выражению лица, и сердце Джерарда в который раз облилось кипящей кровью сожаления.

– Ты… – кто-то тронул его за рукав рясы. Джерард обернулся. Это оказался приближённый человек аббата. – Беги на конюшню. Пусть отправят кого-нибудь со срочным донесением в Париж. Донесение следующего содержания: «Чрезвычайная ситуация. Преступление против Бога и веры. Волею аббата доставить судебных приставов в аббатство Сен-Дени. Срочно».

Ошалело закивав и изобразив всяческое понимание, Джерард тоскливо кинул последний взгляд на своего мальчика и бегом вылетел из-под сводов собора. Он не мог себе позволить остаться рядом с Фрэнком сейчас, хотя и хотел этого больше всего на свете. Больше, чем жить и дышать.

Отточенным лезвием гильотины над ним висели обязанности: он должен был закончить начатое и выкрасть все бумаги, касающиеся пребывания юноши с именем Луи де Перуа в аббатстве из кабинета отца-настоятеля. Они вдвоём подняли шум, разворошили этот улей. Ославили знаменитого политика, вскрыв самые грязные, самые тайные его пристрастия. А теперь пора убираться, пора, пока прибывшие независимые приставы не копнули чуть глубже, чем нужно. Свидетелей преступления более чем достаточно, и не так уж и важно, что за человек находился в это время под тяжестью грязного, несдержанного извращенца Русто. Вздохнув и на миг закрыв глаза, посылая мысленно тепло и нежность своему ученику, мужчина накинул капюшон рясы и скрылся в тёмных, сырых коридорах помещений внутреннего двора.

****

Экипаж неторопливо следовал по заданному маршруту, лишь иногда чуть сильнее вздрагивая от камня или ухаба, попавшегося под колесо. Внутри сидели двое, тесно прижавшись друг к другу, обвивая тела друг друга руками. Мужчина в простом костюме для верховой езды с чуть надменным обычно, но будто оттаявшим сейчас лицом с закрытыми глазами прижимал к себе юношу в разорванной рясе. Тот, прячась в своих раскиданных по плечам волосах, баюкал голову на уверенном мужском плече, всё ещё изредка всхлипывая и судорожно вздыхая. Своими пальцами он так цепко впивался в ткань сюртука, будто зарёкся хоть когда-нибудь отпускать его. Он мечтал целую вечность провести на этих коленях, возвращая былую свою уверенность и веру в людей.

– Я боялся, что вы не успеете, – тихо, сдавленно сказал он, наконец, выдохнув в шею своему спасителю. – Если бы вы знали, – судорожно всхлипнул он, и горячая слеза снова скатилась по его умытому, но до сих пор опухшему и саднящему от ударов лицу.

– Господи, мальчик мой, – зашептал мужчина, и вторая рука его, не удерживающая такого желанного веса на своих коленях, мягко прошлась по спине юноши, пока не зарылась пальцами в растрёпанные длинные волосы, – прошу, перестань мучить себя. Не рви моё сердце, я сам едва не умер, увидев тебя таким… Я бы не простил себе, если бы произошло что-то большее… И так всего произошедшего – слишком много для такого светлого, чистого человека, мой милый, мой нежный Фрэнки. Я так проклинаю себя… Со всей яростью, до глубины души! Ненавижу за свой вчерашний порыв. Я будто увидел себя со стороны: безрассудное, сумасшедшее животное с пеной у рта, ослеплённое одним единственным желанием – властвовать над тобой. Сминать, подавлять… Меня до сих пор мутит, едва я вспоминаю, что натворил вчера утром и то, что увидел сегодня, что чуть не допустил непоправимое…

Рука сжалась на затылке Фрэнка, заставляя того ещё сильнее приникнуть к чуть напряжённому, но такому родному и желанному телу мужчины. Он даже позволил себе едва заметно улыбнуться, чуть касаясь горячей шеи губами.

– Не корите себя, прошу… Я знал, на что иду, и предполагал такое развитие событий. Предполагал, но не был к нему готов, всё же. И в этом моя слабость. Мне стыдно, и я до сих пор не могу забыть своего страха перед тем, что могло произойти. Не знаю, оправился ли бы я от подобного…

– Это тяжело, – неожиданно тихо и грустно произнёс наставник, горько вздыхая. Он будто вспомнил о чём-то, тщательно забытом, и вдруг… Вдруг Фрэнк понял, что наверняка, совершенно точно у Джерарда был подобный горький опыт насилия… А может, даже и не один, ведь у Джерарда, в отличие от него, разнеженного мальчика, не было наставника за спиной, что хотел бы всей душой защитить его. Почувствовав себя таким никчёмным и бесполезным, Фрэнк лишь сильнее зарылся носом в шею, горько коря себя за излишнюю восприимчивость.

– Когда вы появились в моей келье, я думал, что это сон, – прошептал он, млея под мягкими поглаживающими движениями пальцев в своих волосах. – Я тогда только вернулся после беседы с настоятелем и ещё не отошёл от повторно воскрешённых эмоций. Мне было так страшно, я едва ли стоял на ногах… Но вы забрали меня оттуда, и мне уже совершенно всё равно... Простите мне моё малодушие и нытьё, Джерард. Я честно стыжусь этой своей стороны. Вы слишком сильно опекаете и оберегаете меня от всего, поэтому мой панцирь слишком мягок. Но я благодарен вам всем сердцем, что вы со мной. До сих пор со мной. Что не отвернулись от меня после всего…

– Что… что ты несёшь? – рука в волосах замерла, а шёпот мужчины казался обескураженно-напряжённым. – Отвернуться? Оставить тебя?! Ты понимаешь, что я сходил с ума от понимания того, что могу потерять тебя? Навсегда? Если бы он увёз тебя куда-то, если бы убил? О, Господи, да этот ублюдок мог сделать всё что угодно, ты видел его глаза? Он же сумасшедший! Ты сорвал с него маску и оголил всё то, чем он является на самом деле. Когда я представлял, что его грязные руки касаются твоего нежного тела… – Джерард тихо, но так искренне взвыл, что Фрэнк вздрогнул. Руки мужчины сильнее притянули его к себе, когда голос зазвучал снова. – Я истерзал себя, исполосовал своими же ногтями, потому что не мог ночами думать об этом спокойно. Ты не видел, да это и не важно, но… Просто ты не понимаешь ещё, мой сладкий, мой невероятный мальчик, степень моей личной одержимости тобой. Ещё вчера я и сам не понимал до конца, но сегодня, после всего… Господи… – он будто задыхался, шумно втягивая носом воздух: – Люблю тебя, Фрэнки… Люблю… Ты мой, люблю тебя… Ti amo… – продолжил шептать мужчина уже на итальянском, судорожно, неразборчиво, слепо скользя руками по спине сидящего на его коленях юноши, влажно, требовательно утыкаясь губами в мягкость его плеча и шеи.

По телу Фрэнка прошла сладкая судорога, смывая накопившуюся усталость. Услышав столь заветные, совершенно нежданные сейчас слова, все его нервы оголились, проросли из тела, точно побеги молодой весенней травы. Возбуждение затопило всё нутро, гулко толкнувшись в голову, стирая все мысли, затуманивая взгляд. Он хотел быть с Джерардом сейчас так сильно, что почти физическая боль разрывала сердце, разбрызгивая его разноцветным конфетти монпансье**.

Отстранившись, поймав чуть виноватый, но столь горячий взгляд Джерарда, наклонился ближе и встретился с влажными, обкусанными губами. Внутренности словно перетряхнуло от нежности этого кроткого поцелуя. Кроткого до тех пор, пока мужчина, вздрогнув, не впился в его губы, даря самый жаркий, страстный, необузданный поцелуй в жизни Фрэнка. Юноша вцепился в волосы наставника, заставляя, принуждая быть более настойчивым, лишая всякой возможности отстраниться. Губу и щёку саднило от этих ласк, но боль была нужной, сладчайшей, напоминающей о том, что происходящее – не сон и не ночная фантазия. Кажется, в экипаже стало слишком жарко, пот тёк по позвоночнику и вискам, и юноша вздрагивал от этого ощущения. Мужчина ласкал изнутри влажным, безумно горячим языком, скользя руками по телу, но вдруг остановился и, вздрогнув, оторвался от тёмно-алых зацелованных губ.

– Нет, Фрэнки, мальчик мой… нам надо остановиться сейчас. Ты весь изранен, а я… Я словно животное, схожу с ума, уплываю от одного взгляда на тебя такого. Теряю всякий рассудок, сам превращаюсь в старика-извращенца… Это… ужасно, – Джерард рвано дышал, его взгляд был потерянным, а слова вылетали точно помимо воли: его руки до сих пор сжимали юношу в своих объятиях.

И Фрэнк улыбнулся. Это было время заявить о себе. Заявить о том, что и он тоже имеет волю и желания. И сейчас его воля была в том, чтобы оказаться так близко к Джерарду, как только можно. В том, чтобы забыть всю грязь, смыв её потоком любви.

– В старика-извращенца? – с вызовом, тихо повторил он и вдруг, настойчиво оттолкнувшись, отстранился от мужчины и сел на противоположный диванчик. Наслаждаясь обескураженным взглядом Джерарда, медленно развёл колени и убрал мешающиеся полы порванной рясы, бесстыдно представая во всей обнажённой, развратной красе. Джерард пожирал его глазами и часто, поверхностно дышал. Юноша упивался своей властью и ролью, когда его рука, секунду назад такая безвольная, вдруг изящным жестом легла на твёрдую вздыбленную плоть. Танец пальцев был нетороплив и так невероятен, что мужчина напротив не мог оторвать взгляда, еле слышно постанывая и смаргивая от накопившегося напряжения. Он кусал свои тонкие губы, не в силах пошевелиться.

Удовольствие Фрэнка нарастало с каждым движением руки и реакцией наставника. Между пальцев давно было слишком горячо и влажно, и юноша, откидывая голову назад, не стесняясь, застонал.

– М-м… Джерард… – томно, прерывисто зашептал он. – Всегда… Всегда, когда я делаю это… Мои мысли только о вас, о том, как вы касаетесь меня, ласкаете, как ваши губы скользят по шее, а рука перехватывает мо… – юноша вздрогнул, вдруг осознав, что мужчина уже стоит перед ним на коленях, близко, так близко, что чувствуется это сладкое дурманящее дыхание. – И я чувствую, что могу кончить в любой момент, когда думаю обо всём этом, – сдавленным шёпотом всё же завершает Фрэнк, когда настойчиво-голодные губы Джерарда, наконец, встречаются с его напряжённо-изогнутой шеей, а горячая умелая ладонь перехватывает движения, вытесняя пальцы хозяина.

И Фрэнк стонет от этого не сравнимого ни с какими фантазиями ощущения. И вздрагивая, растекается сладким, тягучим мёдом после каждого настойчивого поцелуя, судорожно обнимая плечи и спину мужчины. И его шея, ключицы и грудь горят огнём, под этими нехитрыми ласками, в то время как рука мужчины делает всё так неуловимо-мастерски, совсем по-другому, то приближая юношу к пику блаженства, то вновь чуть откидывая назад, задирая планку ещё выше. И Фрэнк почти боится того, насколько сладко будет падать с подобной высоты.

Но когда губы Джерарда вдруг встречаются с чувствительной ушной раковиной, а язык нежно и горячо толкается внутрь, Фрэнк всё же не выдерживает, неистово, судорожно изливаясь в танцующую руку, ощущая тепло и на своём животе, и на обнажённых бёдрах. Он падает, падает, но полёт настолько медлен, сладок и не страшен, что губы растягиваются в удовлетворённо-обессиленной улыбке, и юноша чувствует, как тело перестаёт слушаться, и он буквально обмякает в сильных, надёжных, таких любимых руках. Тёплое, заботливое прикосновение губ к виску заставляет его улыбнуться.

– Ты… невероятен, мой мальчик, ангел мой… – шепчет Джерард, поглаживая его по волосам. – Такой юный и до безумия горячий… Но быть настолько чувствительным… О, просто представь, кем я буду чувствовать себя, каждый раз получая почти бездыханное тело любовника в своей постели? – шутливо спрашивает мужчина, и Фрэнк обессиленно, беззвучно смеётся, на самом деле осознавая то, насколько он беспомощен сейчас. Он почти не чувствует ног и не может заставить своё тело хоть немного двигаться. – Возможно, твоя юность и гиперчувствительность – это не такое уж и благо для нас? – вдруг подводит итог наставник, чем заслуживает укоряющее бодание лбом в плечо. На большее Фрэнк просто не способен сейчас. – Иди ко мне, – и Джерард, ловко притягивая съезжающего вбок юношу к себе на колени, удобно располагается прямо на ковре, на полу экипажа. Укладывая голову Фрэнка себе на плечо, сам облокачивается на закрытую дверцу. Совсем скоро они должны приехать домой, в поместье… Им стоит как следует отдохнуть после слишком тяжёлого дня.

Джерард ловко вытаскивает из нагрудного кармана тонкий батистовый платок со своими инициалами и неторопливо, очень изящно обтирает свою испачканную руку. Фрэнк завороженно, с лёгкой полуулыбкой наблюдает за происходящим из-под приопущенных ресниц. Пальцы Джерарда в сумраке экипажа кажутся чудными резными статуэтками из слоновой кости. Юноша удивляется только тогда, когда мужчина, закончив, начинает очень аккуратно, даже бережно складывать платок, возвращая его на место в нагрудном кармане. Ажурный краешек вызывающе торчит, словно пытается что-то сказать окружающему миру.

– Оставлю это здесь, – томным шёпотом произносит Джерард, едва касаясь уха Фрэнка, лишь только его пальцы заканчивают с платком. – Пускай останется на память. Не так часто в моих руках исходят соком столь чудные цветы…

И Фрэнк, вдруг в мгновение ока превращаясь обратно в скромного и послушного ученика, смущается жутко, закрывает глаза и прячет вспыхнувшее румянцем лицо и улыбку на груди мужчины. И он думает о том, что, кажется, несмотря ни на что, совершенно счастлив здесь и сейчас.

_________________________
*схоластика – по общему своему характеру схоластика представляет религиозную философию не в смысле свободной спекуляции в области вопросов религиозно-нравственного характера, а в смысле применения философских понятий и приёмов мышления к церковному вероучению.

**монпансье – разноцветные леденцы для рассасывания. Сладость.

Поиск по сайту: